В Риме он встретился с крупнейшими деятелями итальянского неореализма. При посещении Чаплином Экспериментального киноцентра Чезаре Дзаваттини преподнес ему адрес с подписями всех самых выдающихся представителей итальянского кино, в котором отмечались его высокие заслуги перед человечеством. Кроме того, Чаплину, первому из иностранцев, была вручена почетная «Голубая лента» — премия, выдаваемая обычно за лучший итальянский фильм года.
Что касается демократических кругов Америки, то у них вызвал глубокое возмущение полицейский акт правительства в отношении художника, которым они привыкли гордиться. Массовые требования зрителей привели к тому, что в начале 1953 года «Огни рампы» появились все же и на экранах Соединенных Штатов. Джон Говард Лоусон писал в связи с проявленным американскими зрителями интересом к «Огням рампы»: «Народ любит искусство Чаплина именно за его правдивость и честность. В американской кинематографии Чаплин стал символом гуманизма и высокой художественности, которые реакция всеми силами стремится искоренить… Сейчас в Голливуде, парализованном страхом, нет больше места Чаплину».
На постоянное жительство художник поселился по климатическим соображениям в Швейцарии, в маленьком городке Веве, вблизи Лозанны, на берегу Женевского озера, по другую сторону которого виднеется серебристая шапка горы Дан дю Миди. Самым серьезным огорчением для него была потеря собственной киностудии и опытных, долголетних сотрудников. В январе — феврале 1953 года жена Чаплина отправилась в Соединенные Штаты для ликвидации имущества, продажи голливудского дома и студии, а также для того, чтобы рассчитаться и наградить на прощание служащих.
— Те несколько часов, которые она провела с этими мужчинами и женщинами, бывшими в течение многих лет частью нашей семьи, — рассказывал позднее Чаплин журналисту Белфрей-джу, изгнанному, как и он, из Америки, — рассеяли грусть Уны накануне того дня, когда она должна была навсегда расстаться со страной, где родилась. Ей рассказали о неоднократных визитах агентов ФБР, стремившихся любыми средствами подкрепить выдвинутые против меня обвинения в аморальном поведении и коммунизме… она испытала такое отвращение ко всему этому, что поняла: ничего общего с Америкой у нее более нет. И ей стало легче от того, что она покидает эту страну навсегда.
Жена Чаплина вывезла в Европу все архивы мужа. Ей удалось также, хотя и не без труда, спасти из банка деньги, без которых Чаплину невозможно было бы продолжать производство кинокартин, не попав в зависимость от чьей-либо ссуды.
Сохранение финансовой свободы позволило Чарльзу Чаплину в начале 1956 года вновь создать собственную фирму, которая получила название «Аттика-филм компани». В отличие от прежней фирмы новая не располагала своей студией, и Чаплин вынужден был кооперироваться для съемок с одной из английских производственных кинокомпаний («Шеппертон»).
Первый же фильм, который был выпущен «Аттика-филм компани», «Король в Нью-Йорке», своей боевой, открытой сатиричностью возродил лучшие традиции «Новых времен» и «Великого диктатора». Это, конечно, чрезвычайно знаменательный факт. Он лучше чем что-либо другое свидетельствовал о тяжести постоянных опасений, вынужденных ограничений и недомолвок, которые влияли в Америке на творчество художника, особенно сильно — в послевоенное время. Посетившему его в Швейцарии уже в конце 1959 года корреспонденту американского журнала «Ньюсуик» Чаплин без обиняков заявил:
— Откровенно говоря, я счастлив, что не живу в США. Здесь у меня гораздо больше свободы.
В последние два-три года своей жизни в Соединенных Штатах Чаплин вынужден был даже резко ограничить всякие публичные выступления. Образ жизни и характер труда американской интеллигенции вообще не способствуют ее общению с людьми вне своего узкого профессионального круга; прогрессивно же настроенные лица в то время были почти совсем изолированы от народа и отстранены от общественной деятельности. С момента отъезда из Америки вынужденному одиночеству и затворничеству, на которое был обречен Чарльз Чаплин в Голливуде, пришел конец. Он смог, в частности, в достаточной мере полно говорить о своих взглядах на происходящие в мире события, раскрыть свое кредо художника, человека, гражданина, общественного деятеля. Выступления Чаплина, сделанные за годы его жизни в Европе, во многом помогают также правильно понять и оценить замысел фильма «Король в Нью-Йорке».
Самым важным и развернутым заявлением Чаплина была его знаменитая декларация, оглашенная при получении Международной премии Мира, которую ему присудил Всемирный Совет Мира в мае 1954 года за «выдающийся творческий вклад в дело мира и дружбы между народами». Принимая с благодарностью от представителей Всемирного Совета Мира этот почетный знак великой любви, уважения и признательности народов, Чарльз Чаплин в своем ответном слове сказал:
— Желание мира носит всеобщий характер. Сформулировать требование мира — независимо от того, делается ли это на Востоке или на Западе, — это значит, по-моему, сделать шаг в правильном направлении. Я польщен и очень счастлив получить награду. Я не претендую на знание ответов на проблемы, угрожающие миру, но я знаю, что нации никогда не разрешат этих проблем в атмосфере ненависти и недоверия и тем более не разрешит их угроза сбросить атомные бомбы… В нашу эру атомной науки нации должны были бы думать о вещах менее устарелых и более конструктивных, нежели использование насилия для разрешения своих разногласий. Жалкие усилия, имеющие целью приучить народы к мысли о неизбежности войны с применением водородной бомбы, со всеми ужасами, какие она несет, представляют собой преступление против человеческого духа и сеют семена общего безумия…
Полученную денежную премию Чаплин пожертвовал в пользу Движения сторонников мира Австрии, Франции и Англии. Австрийский Совет мира создал из полученных средств «Фонд Чарли Чаплина в защиту мира». Для распределения премии во Франции и в Англии Чаплин совершил специальную поездку в Париж и в Лондон. Выступая в муниципалитете лондонского округа
Лэмбет, в котором он родился, Чаплин выразил свое твердое убеждение в возможности сохранения мира.
— Я верю в мир, — сказал он, — в мир, достигнутый с помощью разоружения, а не путем применения водородной бомбы.
Последовательно и убежденно защищая гуманистические идеи, Чарльз Чаплин в своих выступлениях разоблачал человеконенавистническую идеологию милитаризма, нашедшую яркое выражение в пресловутой политике силы. В знаменитом интервью, данном в 1954 году журналу «В защиту мира», он заявил:
— Холодная война может продолжаться бесконечно… Какое безумие, какое чудовищное злодейство это повседневное систематическое отравление сознания миллионов людей, которых учат ненавидеть друг друга, искусственно внушая им всякие страхи! Нужно помешать этим бредовым действиям, надо прекратить эту безобразную холодную войну!.. Я не политический деятель. Я не причастен ни к какой политике. <…> Но я прекрасно знаю, что тот путь, на который кое-кто намеревается свернуть мир, — чистейшее безумие, ибо он может привести только к всеобщей войне и полному растлению человеческой души. Если мы хотим избежать непоправимой катастрофы, мы должны попытаться совместными усилиями понять существо проблем, вызывающих разногласия между странами, и устранить их путем переговоров; надо прийти к такому соглашению, которое дало бы возможность каждому народу жить сообразно своим привычкам и стремлениям, а каждому человеку возвратило бы сознание достоинства и чувство солидарности с себе подобными.
Такого рода заявления Чаплина не могли не вызвать бурной реакции американских газет. Награждение артиста Международной премией Мира, его декларация и другие публичные высказывания привели американскую реакцию в ярость. Газета «Нью-Йорк таймс» даже напечатала 5 июня 1954 года специальную передовую статью под заголовком: «Прощай, маленький человек!» Вылив потоки клеветы на художника, газета писала с редким лицемерием: «…Мы отворачиваемся от печальной фигуры в швейцарской Лозанне и обращаемся к более ранней фигуре, к классическому Чаплину, к которому мы не испытываем ничего, кроме привязанности и обожания, и в котором в прошедшие годы мы не находим ничего, что нужно было бы прощать. Мы обращаемся к Чаплину, который сорок лет назад или около того неожиданно появился в смешном костюмчике на автомобильных гонках в Венисе, штат Калифорния; к Чаплину «Бродяги»; к Чаплину «Скитальца»; к Чаплину из фильма «На плечо!», который внес свой вклад в победу Америки в первой мировой войне; к Чаплину «Малыша»; к Чаплину «Золотой лихорадки», вынужденному в неблагоприятных обстоятельствах обсасывать гвозди из подметки сваренного башмака. Это был гений, и за доставляемые им радости, которые освобождали нас от повседневных забот, за юмористическую критику нашего общества многие из нас всегда будут благодарны ему от глубины сердца».
Прикинувшись Иваном, не помнящим родства, газета стыдливо умолчала здесь и о давних «белых перьях позора», которыми засыпали в годы первой мировой войны артиста, внесшего «свой вклад в победу Америки»; и о долголетней травле «обожаемого гения», в котором не находили «ничего, что нужно было бы прощать», комиссией по расследованию антиамериканской деятельности; и о совсем недавней «бомбе Макгрэнери», которая взорвалась за спиной «классического Чаплина», — очевидно, в знак благодарности ему «от глубины сердца».
«Он подался налево, в сторону Москвы, — сокрушалась «Нью-Йорк таймс», — возможно, даже не отдавая себе отчета, куда он идет, наверно, не называя себя коммунистом или попутчиком коммунистов, — но он идет туда, и его подергивающаяся спина, фалды его пиджачка, надвинутый до самых ушей котелок и печальные воспоминания о его вертящейся тросточке доводят нас почти до слез».
Подлинная цена этих слез выявилась очень скоро. В Соединенных Штатах было запрещено демонстрировать вообще все фильмы Чаплина; на само его имя надолго было наложено табу. (Лишь спустя несколько лет, в 1959 году, чаплиновские фильмы «Золотая лихорадка», «Огни большого города», «Новые времена» и другие старые комедии с подлинным триумфом возвратились на экраны США.)
Но никакая гражданская казнь даже в самый разгар маккартизма не заставила простых людей Америки забыть своего любимого артиста. В течение нескольких лет после переезда в Европу Чаплин получал бесчисленное количество дружеских писем и приветственных телеграмм от честных американцев. Однажды пришло письмо от Пола Робсона, в котором, в частности, говорилось: «…в свое время фашисты ненавидели Вас за Ваш антифашистский фильм «Диктатор»… Гитлер и его клика исчезли, а Чаплин и его искусство продолжают жить. И Ваше имя будет почитаться здесь, в Америке, еще долгие годы после того, как Маккарти и ему подобные будут преданы забвению».
В разгар античаплиновской истерии в печати Соединенных Штатов жена художника приняла решение отказаться от американского гражданства и принять английское подданство. Сам же Чаплин сделал спокойное, исполненное достоинства заявление:
— Я и впредь буду идти своим путем, невзирая на этот бой.
На новом местожительстве, в Веве, художника с первого же дня посещало множество самых разных людей — журналисты, писатели, кинорежиссеры и актеры различных стран, государственные деятели. Из опубликованных личных бесед с Чаплином выделяются записки известного индийского писателя и кинорежиссера А. Аббаса. Тем более что в них содержатся и наброски портрета. Вот несколько отрывков из записок Аббаса, опубликованных в 1955 году:
«Встретиться с Чарли Чаплином — это все равно что впервые увидеть египетские пирамиды или индийскую гробницу Тадж Махал при лунном свете… Когда очень сильно жаждешь что-то увидеть, например пирамиды или
Тадж Махал, рискуешь разочароваться, разглядывая достопримечательности в непосредственной близости.
…Всем известно, что он уже не молод, и, конечно, нельзя было ожидать увидеть его в знаменитых мешковатых брюках бродяги и в продавленном котелке. Тем не менее потребовалось какое-то время, чтобы поверить в то, что этот низенький, коренастый, совершенно седой человек в добротной английского типа темно-синей спортивной куртке и серых фланелевых брюках был действительно Чаплин.
…Когда мы сидели на веранде, любуясь лужайками, озаренными золотым сиянием заходящего солнца, никто из нас не заметил ни малейшего признака старости в его живом, гибком уме. Наоборот, Чаплин поразил нас своим необыкновенным талантом блестящего собеседника. Он говорил горячо, с юношеским пылом. В его словах и в помине не было того едкого цинизма, который так любят напускать на себя иные утомленные интеллигенты и артисты на закате дней своих. Чаплин говорил с нами о многом: о проблемах мира и свободы, о долге прогрессивных артистов, о своих новых фильмах, о намерении поехать в Индию, Китай и Советский Союз.
Было ясно, что после сорока лет творческой работы и непревзойденных успехов Чаплин не оглядывается назад, а смотрит вперед. Смотрит с уверенностью и надеждой, с верой в себя и в людей.
…Неизбежно разговор коснулся сегодняшней Америки.
В Америке есть штаты, где и самые ранние фильмы Чаплина запрещено показывать. Можно подумать, что смех тоже считается антиамериканским явлением и изгнан из страны «самого господа бога». Но когда Чаплин говорил о том, как ему пришлось уехать из Америки, в его словах не было злобы.
— Я жалею, что потерял в Америке сорок лет своей жизни. Нет, — тут же поправился он, — я не хотел сказать, что зря потерял эти годы. В конце концов, мною сделано очень много. У меня было немало друзей, помогавших мне. Но мне хочется сказать, что, если бы я знал, что мне придется когда-нибудь покинуть Америку, я бы обосновался в какой-либо другой стране. Может быть, и у себя на родине, — добавил он грустно.
Чаплин, который мальчуганом продавал газеты на улицах Лондона, не позабыл свое старое отечество…
У Чаплина есть еще одна примечательная черта — речь его никогда не бывает догматична. Он говорит так, как будто думает вслух. Высказывая разные мысли, он анализирует, как бы испытывает их и нередко тут же некоторые отвергает. Ему также свойственно великодушие, присущее истинно большим людям.
— Я не коммунист, — говорил он, возвращаясь к обстоятельствам, при которых ему пришлось покинуть Америку. — Я совершенно не занимаюсь политикой. Но они хотели, чтобы я ненавидел коммунизм. Все дело в том, что я не могу ненавидеть коммунизм. Почему я должен его ненавидеть? Как знать, может быть, коммунизм в состоянии разрешить многие проблемы в мире! В конце концов, в Советском Союзе сделано много замечательного…
— Мой дед был сапожником, — сказал Чаплин, явно гордясь своим пролетарским происхождением. — Он делал башмаки. Очень хорошие башмаки, могу вас заверить. Дед гордился, когда ему удавалось сшить хорошую пару. Сознание того, что он сделал что-то стоящее, вызывало у него чувство удовлетворения. Рабочий, превращенный на заводе Форда в придаток машины, никогда не узнает этого чувства. Пусть мой дед был простым сапожником, но у него было человеческое достоинство…»
В речи, произнесенной 7 февраля 1955 года по случаю 143-й годовщины со дня рождения Чарльза Диккенса, он заявил: «Отважусь утверждать, что, будь Диккенс жив сейчас, он стал бы критиком современной эпохи, он был бы критиком нашей западной демократии, которая, по моему скромному мнению, отнюдь не лишена лицемерия и двуличия, которая, говоря о мире, в то же время усиливает гонку вооружений… Он был бы противником холодной войны».
Чаплин публично и резко критиковал «американский образ жизни» также за то, что постоянно видел в нем проявление дискриминации и нетерпимости.
На протяжении многих лет государственный департамент США не выпускал за пределы страны Пола Робсона. Чаплин подал свой справедливый голос в защиту этого популярнейшего негритянского певца и артиста, пламенного борца за мир: «Отказывать такому великому артисту, как Пол Робсон, в праве отдавать свой талант всему миру — это значит разрушать самое основание нашей культуры и нашей цивилизации. Это значит отвергать все принципы демократии и свободы и следовать по пути наихудшей тирании».
Известный прогрессивный американский художник Рокуэлл Кент почти столько же времени, что и Робсон, был лишен возможности выезда за границу. Чаплин снова выступил с резким протестом:
«Естественное право каждого свободного человека путешествовать все чаще и чаще нарушается беззастенчивыми отказами в выдаче паспортов. Создавшееся положение вызывает большую тревогу. Сегодня каждый американец, сознает он это или нет, фактически является заключенным с кандалами на ногах. В любую минуту его могут одернуть, как только он в чем-либо осмелится не согласиться с теми политиками, которые сейчас находятся у власти.
…Такие всемирно известные художники, как Пол Робсон и Рокуэлл Кент, чье искусство составляет славу Америки и содействует укреплению взаимопонимания между Америкой и Европой, скованы по рукам и ногам цепями злонамеренной и опасной политики.
…Я выступаю не только в защиту американских художников и артистов, закованных в цепи, но и в защиту каждого американца, элементарные политические права которого подвергаются непосредственной угрозе».
Эти слова Чаплина, как и другие его политические выступления, были очень своевременны. Даже такой реакционный американский журнал, как знаменитый тогда «Лук», вынужден был признать в апреле 1956 года, что США в настоящее время переживают «глубокий кризис в области прав, политики и морали».
Свои взгляды Чаплин развивал и в приветствии Джону Говарду Лоусону, посланном им в связи с исполнившимся в 1956 году 40-летием литературной и общественно-политической деятельности этого крупного представителя американской культуры, который был за свои убеждения посажен в тюрьму. «В эти дни спровоцированной истерии, — писал Чаплин, — очень важно, чтобы люди искусства и науки объединились против политических сил, требующих установления полицейской системы, которая грозит превратить США в государство, населенное осведомителями».
Смех — одно из самых сильных орудий против всего, что отжило.
А. И. Герцен
Учитывая приведенные выше высказывания Чаплина, никак нельзя признать случайным замысел его очередного фильма — «Король в Нью-Йорке» (1957).
Он отнюдь не был навеян одними только личными обидами, предвзятым «антиамериканизмом», как попытались расценить картину враги комедиографа с целью снизить ее общественно-политическое значение. Для чаплиновского искусства это был глубоко закономерный и органичный фильм как по форме, так и по содержанию. Он продолжал традиции Чаплиниады самим своим жанром эксцентрической комедии-памфлета, с присущими этому жанру условными реализмом, гротеском, символичностью. Своей открытой сатиричностью фильм возрождал наиболее выразительные особенности чаплиновской эпопеи.