- Боже мой, как это плохо... Разве можно связать свою жизнь с таким человеком?
Затем, видя страдания любимого, она подумала: "Как ему тяжело... Кто же первый должен помочь?" И наконец, лихорадочно сопоставляя услышанные подробности с тем, что она уже знала о долгих скитаниях Яна, Катлин вдруг с облегчением вздохнула: "Да ведь тогда он был еще мальчик, совсем мальчик".
Но Катлин не поделилась спасительной догадкой. Боясь потерять свое тревожное счастье, она решила, что все еще не развеянный страх и продолжающиеся угрызения помогут ей навсегда удержать Яна возле себя.
- Вот что, дорогой, - сказала Катлин, - лучший врач - это время. Остальное я беру на себя. Пока никто не должен знать, где ты находишься, даже мистер Хамильтон...
Она едва удержалась, чтобы не сказать: "Лучше моя тюрьма, чем другая".
Катлин не сомневалась, что люди, разыскивающие Яна, могут обратиться за помощью к Биллу Хамильтону и от него узнать о существовании ее - Катлин, а это наведет на верный след. Потому она и поехала к старому музыканту, разыграв отчаяние покинутой не хуже актрисы.
Взволнованный старик не заметил обмана, он даже не спросил ее адреса, а если бы и спросил, Катлин, не задумываясь, назвала бы любой другой адрес, только не адрес дома, где в ее студенческой, по-девичьи своенравно обставленной квартирке томился Ян.
Оставаясь один, Ян считал часы и минуты до возвращения Катлин. Десятки кукол, в костюмах разных племен и наций, смотрели на Яна вытаращенными глазами с причудливо изогнутых полок, занявших всю левую стену комнаты. Он знал, что Катлин не просто коллекционировала предметы дошкольной радости, но забавлялась ими, составляя из кукол трогательные и смешные компании. Шила им платья, причесывала. Это затянувшееся увлечение уже не вязалось с тем, что происходило перед немигающими взорами принцесс, шотландских крестьянок и французских балерин, когда по условному стуку Ян открывал дверь нетерпеливой хозяйке. Полосатые, словно разлинованные шторы, украшенные аппликациями нот, и маленький голубой рояль, на котором грудой лежали опусы Шумана, Чайковского, Равеля и других авторов, делали комнату скорее похожей на жилище ждущего признания музыканта, чем будущего врача-педиатра.
Несмотря на любовь Катлин к музыке и желание послушать песни Яна под собственный аккомпанемент, рояль не открывался уже несколько дней. Ее квартира, состоящая из одной комнаты, кухни и ванной, имела самостоятельный выход в переулок, что позволяло не встречаться с соседями по дому. Однако мужской голос мог быть услышан из открытых окон или проникнуть сквозь стены и вызвать подозрение. Это злило молодую женщину.
И Ян и Катлин подошли к тому невидимому рубикону, когда кончаются сладостные для влюбленных шепот, тайные встречи, недосказанные слова и появляется чувство, похожее на протест. Что же это? Словно любовь у кого-то украдена...
"Как все же нелепо устроен мир, - размышляла Катлин. - Люди сами придумали законы для себя, потом стали искать пути, как обойти их. Конечно, есть еще бог или, скажем, какая-то таинственная сила, заключенная во всем, что нас окружает. Мы подчиняем ей свою душу и свою плоть. Но почему? Разумное существо должно иметь право спросить и получить ответ. Интересно знать, чего ради я должна подчиняться? Условия общества? Приличия? Да разве свобода моего духа и моей плоти не сбросила бы их, если они только абстрактные понятия? В том-то и дело, что в них, в этих понятиях, так же заключена своя сила. Таинственная сила расчетов за наши поступки, конкретная, непреодолимая сила материальной обусловленности.
Я люблю Яна, и Ян любит меня, - вот простые слагаемые, когда после знака равенства стоит слово - супруги. И дальше - семья! Как раз тут вступает закон. Иметь и не иметь права. Я имею право выйти замуж, но не имею права нарушить волю покойного отца и получить то, что мне полагается по закону. Я могу нарушить волю отца, отказаться от наследства и выйти из-под опеки тетушки Уотс, но я не могу отречься от завещанных мне денег, так как это лишит меня слишком многого и вызовет презрение окружающих.
Я хочу стать законной женой любимого человека, но не могу выйти замуж за мужчину, не принявшего закон моей страны... Нет, видно, сразу не выбраться из этого. Нужно еще какое-то время, пока Ян поймет и примет условия..."
Чувство Катлин и Яна было одно. Не одинаковы были их мысли.
"Я люблю Катлин, - думал Ян, - и она любит меня. То, что произошло между нами, было неизбежно и естественно. Мы оба, в равной мере, несем ответственность. Но я мужчина, я первый должен найти выход из того положения, в котором мы оказались. Какой выход я могу предложить? Жениться и больше не скрывать нашей любви. Но пока еще я сам должен скрываться. И потом, как оформить наш брак? Катлин наверняка побоится осуждения родственников и захочет венчаться в церкви. Я не могу пойти на это. Другое дело, если мы уедем из Англии, тут Катлин можно уговорить обойтись без церкви. Но уехать на мою родину Катлин может только как моя жена, а для меня сейчас невозможно официальное обручение. Кажется, по английским законам я должен сначала "натурализоваться", получить паспорт, то есть, принять подданство". Этого никогда не случится. У меня есть подданство... Пусть нас зарегистрирует советское консульство, после того как мне выдадут советский паспорт. И тогда... Захочет ли Катлин бросить свою родину, друзей, близких? Уехать не просто "за границу", а в другой мир. Так ли велика ее любовь?"
Охваченный противоречивыми мыслями, Ян боялся отказа Катлин, угадывая его в мелочах, в интонациях, в расспросах о Советском Союзе и откладывая окончательный разговор со дня на день.
Катлин неожиданно сама начала.
Яна всегда удивляла ее способность проникать в его думы, казалось бы, ничем не обнаруженные.
- Я знаю, мой дорогой, - говорила Катлин, разглаживая щеткой волосы Яна, - ты грустишь не потому, что больше не любишь меня, а потому... потому...
- Что люблю еще больше... - сорвалось у Яна.
- Это как раз то, что я хотела сказать, - Катлин засмеялась, прижав его голову к своему плечу, - и ты не можешь оставить меня, а я не могу быть без тебя...
- Да. - Ян прикрыл глаза, чтобы, кроме этих слов, ничто не существовало вокруг.
- Значит, мы всегда должны быть вместе...
- Да, Катя...
- И тогда, когда ты захочешь покинуть эту страну?
- Да! Да!
Ян вырвался из объятий и так прижал к себе Катлин, что она вскрикнула: "О! Дарлинг..." - и, смеясь, стала увертываться от поцелуев, а Ян ловил ее и, отбрасывая золотистые волосы, целовал шею, щеки, губы, плечи и говорил, говорил. Теперь Катлин, как только хватало ей воздуха, отвечала: "Да... да... да..." - Хотя она почти не слышала слов, она только знала их смысл. И этого было достаточно.
Утомленные, они затихли, вяло возвращаясь к прерванному разговору. Снова первая начала Катлин.
- Нет Ян! Ты не можешь вернуться с опущенной головой, - сказала она, сидя у зеркала. Закинув обнаженные руки, Катлин укладывала растрепанные волосы. Яну всегда нравилась эта поза.
- Что это значит? - тихо спросил он, продолжая любоваться мягкими линиями ее рук и спины.
Катлин видела его отражение в зеркале. Ян полулежал на узкой тахте, подложив под локоть цветные подушки.
- Это значит, - Катлин повернулась к Яну, - что осталось ждать не так долго. Мой диплом и наследство дадут нам приличную жизнь, пока ты будешь учиться и достигнешь хорошего положения, а потом... что ж, я буду женой знаменитого артиста королевской оперы, и на русском вокзале нас встретят цветы и репортеры!
- Ого! - Ян засмеялся. - По-моему, это не самая лучшая твоя шутка.
- Я не шучу! - Катлин оживилась, размахивая гребнем в такт словам, она вскочила с низкой скамейки. - Нет никакого смысла начинать все сначала, даже на родине... Я все обдумала! Через год-два ты станешь настоящим артистом, не на улице, а в театре, с приличным заработком...
- Катя, - попытался остановить ее Ян, - давай поговорим серьезно!
- Очень серьезно! - Она прыгнула к нему на тахту и, присев на корточки, заговорила быстро, возбуждаясь неожиданно возникшей идеей. - Директор нового музыкального театра, мистер Грайв, друг моего отца. Кажется, папа вылечил его от какой-то болезни... Он всегда говорил, что хотел бы сделать что-нибудь для меня, но я никогда не обращалась к нему. Ты понимаешь, дорогой? Сейчас он как раз набирает труппу. Стоит мне попросить...
- Оставь, Катя. Так много безработных артистов... Это не серьезно...
- О, я уже вижу тебя в костюме Фигаро, или, может быть, они захотят поставить русскую оперу, например, "Пиковая дама"... Как жаль, что я не могу петь женскую партию.
Катлин смеясь, упала на грудь Яна, снова обдав его ароматом волос, от которого закружилась голова. Никакого серьезного разговора не получилось. Ян понял только одно: что договориться с ней будет трудно.
Прошел еще день.
Воспользовавшись отсутствием Катлин, он ушел в бар, на берег реки, чувствуя необходимость побыть одному. Он был уверен, что какие-либо один-два часа свободной прогулки не нарушат их тайны. Вернее, он об этом даже не думал. Фраза, произнесенная Катлин у зеркала: "Ты не можешь вернуться с опущенной головой", захватила все его мысли и чувства. Что, если она права? Ведь действительно, лучше прийти так, как когда-то мечталось. Заслужив право смело и гордо смотреть людям в глаза. Но как заслужить? Что надо сделать? Может быть, Генька подскажет? Надо решиться найти его. Больше этому ничто не помешает.
Но Ян ошибался. Еще когда только он входил в бар и когда после него к "Проспекту" подъехали Геннадий и Сергей, человек в полосатом костюме, помахивая темным зонтиком, торопливо вошел в телефонную будку. Сквозь стекло было видно, как он, оглядываясь по сторонам и придерживая ручкой зонтика плохо закрывающуюся дверь, радостно сообщал что-то. Где-то на другом конце телефонного провода другой человек ответил:
- Ол райт, Чарли! Это удачно. Ждите мистера Брауна и еще одного нашего друга.
Глава четырнадцатая
Старичок с сумкой, держа в каждой руке по стакану джина, разбавленного водой, со странным названием "тоник"*, подошел к столу и, отодвинув ногой стул, сел против Яна.
______________
* Газированная хинная вода, изготовляемая для азиатских колоний Англии, обычно употребляется с джином.
- Избавление час благословенный, - сказал старик по-русски, пододвигая к Яну стакан. - Мною оплачено, опусти еще льда кусочек и лимончика, вери найс! Пей, угощаю. Было - сплыло. Как говорится: милые дерутся - только тешатся.
Старик поднял свой стакан, не спуская с Яна маленьких слезящихся глаз.