Генька любил слушать Янку, как любили его чистый, серебряный голосок многие партизаны. Иногда он гордился своим другом, иногда даже завидовал успеху певца, и вместе с тем его раздражали Янкины думы о консерватории и желание объехать весь мир. Может быть, потому, что, ни на день не расставаясь, все годы войны привыкнув быть рядом, Генька видел разлуку? Мечтая о будущем, Янка говорил о песнях, о театрах и концертах, а Генька считал себя человеком, лишенным каких-либо талантов, мечтал о море, штормах и подводных лодках. Лирика друга иногда просто злила его.
- Да брось ты ныть, - неожиданно для Янки выкрикнул он. - Грустно, грустно... тоже мне песня.
- Очень хорошая песня, - удивился Янка. - Ольга Петровна говорит, что в ней настроение выражается...
- Ладно, настроение... - перебил его Генька. - У меня, например, сейчас совсем другое настроение.
- Какое другое?
- Сказать по секрету? - Генька наклонился к Янке и, горячо дыша, зашептал в самое ухо: - На рыбалку смотаться. Мне наш матрос рассказывал, сейчас щук по мелководью - прямо тучи. У самого берега. Взять бы острогу - и утречком на луг.
В глазах у Янки блеснул огонек, но тут же погас.
- Как на луг? Кругом мины и охранение. Приведут к командиру, тогда сам знаешь, а на том берегу фрицы, заметить могут.
- Проберемся, - шептал Генька, - я знаю как. Мы же сами помогали мины ставить. Нам только до кузницы и по каналу, там совсем-совсем незаметно. А щуки во какие! Наверняка штук двадцать, не меньше, вытащим.
- Если бы, когда потемнеет...
- Когда стемнеет, щуки уйдут, - горячился Генька. - Скажи, что ты просто боишься!
Это задело Янку. Он был моложе своего друга на полтора года и тянулся за ним как за старшим.
- Ты думаешь, проберемся? - спросил Янка, неторопливо поднимаясь. Генька вскочил.
- С закрытыми глазами пройдем. Я уже острогу приготовил. Тут от одного рыбака осталась, да все боялся, что ты струсишь.
- Ну что ты... Тоже нашел трусливого! - презрительно усмехнувшись, ответил Янка и стал разматывать бинт на левой руке.
- Все еще болит? - спросил Генька.
- Нет, просто от командира скрывал, - прошептал Янка, словно боялся, что кто-нибудь подслушает его. - С меня матрос слово взял, чтобы раньше времени не показывал...
- А у меня сильно жгло, теперь ничего, - храбро заявил Генька. Расстегнув рубаху и прижав подбородок к груди, он посмотрел на свою грудь, где на воспаленной коже выступали синие точки недавно сделанной татуировки звезда и якорь.
Янка разглядывал свою руку. В треугольнике, между большим и указательным пальцами, синие точки изображали соловушку.
Когда Янка прижимал большой палец к указательному, соловушка как бы складывал крылья; когда же отводил, - птичка словно собиралась вспорхнуть.
- Здорово получилось! - одобрил Генька.
Недавно они подружились с молодым солдатом из вновь прибывшей части. Солдат был необыкновенно веселый, слыл храбрецом и мастером маскировки, а главное, он обладал несомненным талантом звукоподражателя и фокусника. Под большим "секретом" солдат признался ребятам, что в пехоту он попал случайно, по ошибке военкомата; истинное же его призвание - флот. В доказательство он показал руки и грудь, пестревшие якорями, звездами, серпом и молотом, русалкой и пробитым стрелою сердцем. Недаром все называли его "матрос" и редко по фамилии - Ивакин. Генька давно решил сделать себе какую-нибудь татуировку и однажды поделился с матросом. Вслед за Генькой и Янка с такой же просьбой обратился к солдату.
- Смелых бог метит, - шутил матрос, накалывая рисунки. Затем добавил: Теперь вы не мальчики, а мужи!..
На рассвете солдат Ивакин лежал в сырой канаве, подстелив под себя старый ватник, укрывшись сухими стеблями камыша. Он лежал почти у самой реки, на другой стороне которой виднелись две деревянные вышки и врытые стоймя, отесанные бревна ограды, напоминавшие древний русский острог. За оградой - немецкий гарнизон.
Уже три дня на обоих берегах было тихо. Редкие донесения, с трудом добываемые с того берега, говорили о том, что противник не собирается переходить в контратаку. Прошла еще ночь, наступил четвертый день.
Острый глаз "матроса" начал уставать от однообразия чуть дымящейся туманом реки, тускло желтевшего косогора на том берегу и голых кустов у воды.
"Матрос" уже стал развлекать себя воспоминаниями, когда в самом уголке поля зрения словно бы что-то мелькнуло. Рассчитывая каждое движение, боец осторожно повернулся направо и застыл.
Невдалеке темнели развалины старой кузницы, торчали столбики заграждения и белели лысины задержавшегося снега. Ивакин решил, что, вероятно, мелькнула малая птичка или проскочил заяц...
А Генька и Янка ползли, прижавшись к земле, вдоль небольшого углубления за кузницей. Они добрались до сточной канавы, идущей к самой реке, и тут, уже на корточках, достигли кустов ивняка. Теперь оставалось только спуститься с бугра и под берегом выйти в ложбину за толстыми, обожженными ветлами. Янка было туда и направился, но Генька схватил его за руку.
- С ума сошел... Не помнишь? - зашипел он. - Смотри! - Рукояткой остроги Генька показал на маленькие, едва заметные, холмики мокрой земли и прошлогодних листьев. Он потянул застывшего Янку левее, к черневшей воронке от разрыва снаряда.
Река была рядом. Охранение оставалось позади. От Ивакина мальчиков скрывали деревья и высокий берег, от немцев - уходящий вправо косогор на изгибе реки и высокие груды беспорядочно сваленных выкорчеванных пней. Мальчики осторожно выглянули из-за края воронки.
Прямо перед ними на небольшом, залитом водой лугу стояла группа деревьев. Дальше, в тумане, глухо шумела речка, и за ней виднелся только шпиль крыши сторожевой вышки.
- Вон где фрицы, - прошептал Генька, ткнув в сторону шпиля.
- Угу, - согласился Янка, - они-то нас не увидят...
- И свои тоже, давай за коряги! - решительно скомандовал Генька.
Наконец рыболовы были у цели. Янка первый заметил, как стайка щук вошла в луговую бухту. Матерая щука медленно двигалась по травянистой мели. Вокруг теснилась ее нетерпеливая свита.
Не отрывая глаз от щук, Янка протянул руку за острогой. Но Генька уже увидел рыбу и сильно метнул трезубец. Самцы брызнули в стороны, заметались, и Янка, вскочив чуть не по калена в закипевшую воду, неожиданно, просто руками выбросил одного молочника на берег.
Генька высоко поднял острогу. На ее зубцах билась большая щука.
- Ох и ну! - вскрикнул Янка, отбрасывая молочника подальше на песок, и, сняв сапоги, вылил из них воду. Глаза рыболовов горели удачей.
- Говорил я, набьем сколько хочешь!
- А я, знаешь, прямо руками... Гляжу, крутится, я хвать сразу!..
- Ладно, давай пока обсушись, а потом ты острогой, а я руками попробую, - предложил Генька, снимая рубаху и кладя в нее, как в мешок, рыбу.
Мальчики перебежали к другой бухте, к третьей... наконец, тихо подкравшись, увидели...
Генька хотел сразу метнуть острогу, но Янка удержал его, жестами объяснив, что сначала надо закрыть выход назад из бухты в реку. Он шагнул в воду. Все же узкое горло бухты было шире его сапог, и Янке пришлось, опустившись на корточки, отгонять рыбу руками.
Генька метал острогу, как копье. Иногда на ее зубцах трепетала добыча. Обезумевшие щуки бились о Янкины голенища и редко, но прорывались на волю.
Холодная вода обжигала ноги и руки. Стоять в ней было трудно. Янка начал дрожать. Генька взглянул на него и приказал:
- Хватит, выходи!
Оба бросились собирать судорожно прыгающих на песке рыб. Генькина рубаха тяжелела и раздувалась. Ребята ничего не слышали, ничего не видели, кроме скользких, пахнущих тиной, гибких хищников... И вдруг Янка увидел, что рубаха, наполненная рыбой, выскользнула из Генькиных рук, а сам Генька, как-то смешно выпучив глаза и раскрыв рот, смотрит на Янку. Нет, не на Янку, куда-то мимо... Янка оглянулся.
В нескольких шагах от рыбаков, прислонившись спиной к стволу дерева, стоял немецкий унтер. Он одним движением пальца, молча звал к себе. Позади унтера, также прижавшись к деревьям, оглядывались трое солдат с автоматами. На воде покачивалась широкая плоскодонка с большими, обмотанными тряпьем уключинами.