Быстро и незаметно пролетел конец лета. Вот уж и осенью пахнуло обычной петербургской гнилой осенью. Развело слякоть, весь день точно из сита моросит мелкий дождик; солнышка не видать.
На крейсере холодно, сыро, сквозняки. Ждем мы, не дождемся начала кампании. А впереди еще столько работы, что, весьма возможно, крейсер и вовсе не пойдет в плавание.
Это приводит нас в отчаяние. Знай это заранее, все бы мы давным-давно распределились по другим судам: эскадра адмирала Рожественского{5} уже вышла в Ревель, не сегодня - завтра уйдет.
Но желанный день наконец наступил. 28 августа в проливной дождь, резкий ветер и холод взвились на крейсере Андреевский флаг, гюйс и вымпел. Судно начало жить.
Офицеры перебрались, команда разместилась пока рядом на барже. Паровое отопление будет готово не скоро: на первых порах крейсер придется отапливать собственными боками. Бр-р! Какой ледяной холодина! Зуб на зуб не попадает.
Кое-как разместились в своих железных клетушках: шкапики еще не готовы, белье разложить некуда; мокнут бедные вещи на верхней палубе под дождем.
По всему судну грязища адовая; едкий запах свежей краски, лака до боли ест глаза. Стук над головой не прекращается, электричество не хочет гореть. Спать сегодня придется на голых досках - матрасы запоздали.
Судно уже совсем пробудилось к жизни: впервые ворочало, било по воде своими тремя винтами, издавало рев: густым мощным басом гудел свисток; сирена - ну та, положим, сплоховала - злилась, шипела, плевала горячей водой, а повиноваться не хотела.
1 сентября 1904 года. Сегодня первый день нашего плавания - первый самостоятельный переход через разведенные Александровский{6}, Троицкий, Дворцовый и Николаевский мосты по Неве и далее в Кронштадт, где ко всем нашим невзгодам и горестям прибавятся новые - разносы и "фитили" грозного адмирала Б.{7}
Глава II.
Кронштадт
Достраиваемся. Продолжается все то же с той лишь разницей, что теперь, что ни спросишь, все не готово: либо не привезено еще, либо доделывается на Невском заводе. С мастеровыми хоть и не говори.
Надоели они нам своими "завтраками", а мы им - расспросами; стали прятаться от нас уже не только мастера, но и инженеры.
Рабочих Невского завода перешло с нами 300 человек. Разместились они частью на барже, частью в городе на вольных квартирах. Новая обстановка, среди которой они очутились вдали от своих семейств, пришлась им не по нутру и скоро, несмотря на большие суточные деньги, началось повальное бегство в Петербург.
Лазарет осадили фиктивные больные, желавшие вернуться к себе на завод под предлогом болезни, с просьбой выдать им записку о таковой.
Ход работ сильно замедлился. Нет сомнения, что, останься мы лишних две - три недели в Петербурге, крейсер давным-давно был бы достроен. А теперь - вот уже почти месяц нашей стоянки здесь, а не готово еще очень многое: крейсер по-прежнему согревается нашими боками, опреснители не действуют, и команда принуждена пить сырую воду. Меня, как врача, это прямо в ужас приводит. Всякие напоминания, просьбы остаются гласом вопиющего в пустыне. Не напасешься на всех кипяченой воды и баста. Большие командные самовары за неготовностью парового отопления приходится по два часа растапливать углем и деревянными растопками.
Палуба сильно протекает. Почти везде вода каплями падает, а где и ручьями льет.
В машине то один, то другой подшипник разогреется, или лопнет "фланец". Уж эти нам "фланцы"!
Электричество дурит и однажды в шесть часов вечера в разгар обеда вовсе погасло - до утра. Вестовые бросились искать свечи (загремели в буфете осколки разбитого блюда). Свечами, конечно, не запаслись; так и пришлось нам в этот день обедать в темноте при коротких вспышках карманного электрического фонарика и обойтись без второго блюда.
Добравшись ощупью до пианино, в бурной импровизации я изобразил хаотическое состояние крейсера и нашу досаду. Остальное время мы так и провели в этой тьме кромешной, спотыкаясь и разбивая лбы.
Поглядели бы на наши костюмы. Ходим эскимосами, спим под несколькими одеялами; завелись какие-то наушники, наголовники, напульсники. На грудь капают крупные капли; глядишь, к утру одеяло и промокло. Пришлось идти на выдумки: придумывать подвесные коробочки, губки, а еще лучше - накрываться поверх всего взятой из лазарета клеенкой.
Удивляюсь, как это никто из нас вместо плавания не очутился в госпитале.
Конечно, лазарет одолели не только мнимые, но и настоящие больные. А аптеку все еще разложить нельзя: шкафы не готовы. В аптеке, между прочим, устанавливается прекрасная вещь: пароэлектрический стерилизатор и дистиллятор морского врача Р. О. Гловецкого. Надо, однако, приглядеть за его установкой да испытать хорошенько, чтобы поставленный наспех он не только красовался своей блестящей никелевой отделкой, но и действовал бы.
Судовой фельдшер, к сожалению, оказался белоручкой и в самый разгар работ сбежал, выхлопотав себе списание на берег: увидал эту собачью жизнь и испугался.
Впрочем, взамен его мне тотчас же дали старого опытного фельдшера из запасных.
Последние дни в Кронштадте мы совсем сбились с ног. Достаточно сказать, что лазаретные помещения, например, были выкрашены экстренно в одну ночь санитарами под моим непосредственным наблюдением. В лазарете многое еще не готово, но и у других не лучше.
Вот уже две недели, как я волочу свою ногу в лубках: как-то неловко "сыграл" с трапа и едва не расколол себе коленную чашку об острый железный угол.
Лежать в койке некогда. Сверху все дождь, дождь, без конца. Холодно, грязно. И так тоскливо, а тут еще почти каждый день кто-нибудь из начальства приходит: "фитили" так и сыплются один за другим.
Где уж там на берег съезжать. За целый месяц стоянки в Кронштадте я урвался всего один раз на берег, в Петербург, по самым неотложным служебным и частным делам: надо было сделать массу закупок для лазарета, выбрать и заказать в книжном магазине Риккера целую библиотеку для кают-компании.
Ни с кем из знакомых проститься не успел. Вернулся - на крейсере печальная новость: матрос утонул.
13 сентября. Приняли снаряды. Пробовали искусственно затопляться: водонепроницаемые переборки оказались надежными и выдержали.
16 сентября. Вытянулись на рейд. Слава Богу, в воздухе немного потеплело. Были пробные испытания: в одно из них мы гоняли как бешеные взад и вперед по Финскому заливу, так что даже жутко было. С носа брызги летели через всю палубу, корма скрывалась под буруном, вздымаемом тремя винтами. Своих 24-х узлов, однако, не дали, а что-то 22 3/4. "Новик", построенный в Киле, давал на пробе 25.
Правда, сравнительно с ним мы сильно перегружены: мачты, минные аппараты, лишние орудия и т.п{8}.
Перегрузка против чертежа свойственна чуть не всем судам нашей постройки.
Была и пробная стрельба, после которой потекли все каюты во многих местах: заклепки от сотрясения ослабели; иные вовсе вывалились. В верхнюю палубу моей каюты над самой головой ввинчен станок лафета 120-мм орудия. Нечего сказать, милое соседство.
24 сентября. Экстренные сборы. Приказано поспеть в Ревель на Высочайший смотр.
Чем только не загромождена наша верхняя палуба; но некогда теперь убирать и некуда. Поэтому все громоздкие предметы, бочки с маслом и т.п., только принайтовливаются к своим местам на случай качки.
Тяжелые сцены прощания... Кое-кто из родных узнал о нашем неожиданном уходе и успел приехать. Часов в девять вечера снялись с якоря. За фортами какой-то броненосец береговой обороны зачем-то долго светил нам прямо под нос своим прожектором, ослепляя и зля штурманов. В море качает.
Слава Богу, говорим мы, наш крейсер в приказах адмирала Б. не фигурировал и не срамился после в газетах на всю Россию.
Глава III.
Кронштадт - Ревель
25 сентября. Переход. Боковых килей у нас нет, поэтому крейсер выворачивает как щепку.
За два года пребывания на берегу я совершенно успел отвыкнуть от качки и теперь, любуясь в зеркало на свое позеленевшее лицо, не без злорадства повторяю: "Tu l'as voulu, Georges Dandin!"{*3} А впереди - целых три океана...
Глава IV.
Ревель
26 сентября. Пришли в Ревель рано поутру, с обгоревшими трубами, занесенные сажей и углем. На рейде выстроилась вся наша эскадра, представляющая внушительный вид. Торопливо приводим себя в порядок, надеваем мундиры. Слышен длинный тревожный звонок. Всех наверх. Выстроились во фронт. Высочайший смотр эскадры уже начался.
Немного погодя, по семафору было передано приказание прибыть на яхту "Александрия" командиру, двум офицерам и 20 нижним чинам, крейсеру же начать погрузку угля. Смотра "Изумруду" не будет. Мы очень огорчены, но действительно, представлять судно в таком состоянии никак нельзя.
27 сентября. Эскадра утром снялась с якоря и ушла в порт Императора Александра III{9}.
Ох, что-то нет у нас веры во 2-ю эскадру, хотя по наружному виду она и представляет такой грозный вид.