С Голубковым подружился наш Михаил Ипатов. По характеру - две противоположности, а вот поди ж ты, снюхались, как говорили солдаты, с первого дня. Так бывает в жизни, и даже, говорят, дружба противоположностей получается крепче обычной.
Голубков и Ипатов стали вместе столоваться, вместе бывали на занятиях, сдвинули рядышком кровати в казарме. И вместе уходили вечерами перед сном погрустить на берег канала. О чем они там шептались - неизвестно. Может, Голубков рассказывал другу о родной Волге, о городе Костроме, откуда он был родом, а Ипатов посвящал товарища в красоты удмуртских лесов.
Дружную пару заметили командиры связистов Михаил Булдаков и Степан Некрасов, командир дивизиона Григорий Поздеев. После гибели Вотякова последний чувствовал себя осиротевшим, искал дружбы с новыми хорошими людьми.
Дружба людей. На чем она основана, трудно определить одним словом. Здесь не может быть общего подхода. Дружба юношей, однокашников - это понятно. А взрослые на чем сходятся? Почему офицер Поздеев выбрал на фронте себе другом старшего сержанта Вотякова? И вот последний случай: Голубков и Ипатов.
- Голубкову холуя надо, вот он и взял себе Ипатова, - как-то не то в шутку, не то всерьез сказал один молоденький, только что из средней школы боец.
Голубков набычился, вытянул больше обыкновенного шею, встал, подошел к солдатику вразвалочку и что есть силы съездил по уху. Тот упал, забился в истерике, запричитал:
- За что? В армии драться не полагается. Вы за это ответите.
- Отвечу перед кем хочешь. А еще пикнешь, сявка, душу выпущу, процедил сквозь зубы Голубков и ушел на свое место.
Ему дали за это взыскание. Но после этого случая никто и никогда не смел и полсловом обидеть ни Голубкова, ни Ипатова. Дружба их еще более окрепла, и все только удивлялись чистоте и бескорыстию ее.
А меж тем возвращались из Удмуртии отпускники. Возвращались радостные и печальные. Радостные от встречи с родными, с товарищами по работе, с милыми сердцу деревнями и городами. Печальные - от натиска родственников погибших однополчан. Все требовали обстоятельных объяснений смерти своих отцов, мужей и женихов. Где и когда это произошло, почему, кто видел, что сказал погибающий напоследок.
Эти вопросы ранили сердца живых. Это они были в долгу перед вдовами и сиротами, от которых отписались форменными бумажками. А людям было мало этих бумажек, мало и слов "пал смертью героя". Разве можно тремя словами объяснить конец человеческой жизни. Всю жизнь за двадцать, тридцать, сорок лет, как жизнь военкома Кожева. Тут нужны длинные и теплые рассказы на целых тетрадях, нужны проникновенные статьи в газетах, нужны доклады и беседы политработников. Когда мы научимся так увековечивать память о своих товарищах?
Да, надо отчитываться перед родной Удмуртией. Взяли столько-то человек, а осталось через год столько-то. Где остальные? Сложили головы за Родину. Так расскажите об этом, пожалуйста, сообщите, где находятся могилы. Ведь человек не иголка.
И вот опять заработали штабы дивизии и полков. Заработали над бумагами, которые никто не посмеет назвать чиновничьими. В них мы вкладывали всю свою любовь к верным товарищам и ненависть к их убийцам. Пусть на этих бумагах, сгустке человеческого участия и братства, учатся жить и бороться дети героев войны.
- Вот так поступать всегда, - говорил командир дивизии, подписывая наши пространные послания в тыл. - Сила человека в потомстве. Умер сам - остались дети. Надо беречь их от ржавчины равнодушия.
Опять учимся
Переписка с родными погибших однополчан снова захлестнула меня воспоминаниями. Один за другим вставали перед глазами, как живые, Андрей Кожев, Иван Кузнецов, Александр Шаклеин, Иван Самсонов, Михаил Вотяков, Николай Щербаков, Константин Клестов, Алексей Поздеев, Александр Белослудцев. Никуда не деться от этой памяти. Да и зачем от нее прятаться. Пусть живет и напоминает здравствующим, кому обязаны они своим счастьем.
А война продолжается. Сколько бы ни было горя, а нельзя в нем расслабляться. Помня о прошлом, нам надо смотреть вперед.
В дивизии опять начались активные боевые учения. Как они отличаются нынче от прошлогодних. У каждого солдата - карабин или автомат. У пушкарей полный комплект орудий. Запас снарядов, механическая тяга, провода. В учениях никаких условностей. Стрельба - боевыми патронами. Марши с полной выкладкой. Бои двусторонние.
Командир дивизии стал неузнаваемо строг. Насколько он был снисходителен к "вольной" жизни в первые дни после выхода из окружения, настолько сейчас повысил требовательность. Все полки и батальоны сформированы, матчасть получена, личный состав обмундирован, тылы приведены в порядок - значит, действовать. Так бывает всегда у целеустремленных и волевых натур. Пока идет период утробного развития - зорко наблюдай, направляй и в то же время давай отцовскую поблажку молодому организму. Как только дитя встало на ноги, оперилось - не позволяй ему засиживаться, выпускай в полет.
В разведывательный "полет" перед новыми боями была выпущена и наша дивизия. Она, по существу, не имела схваток широкого маневра, совсем не знала уличных боев, не имела опыта окружения противника. Все это надо было отрабатывать в обстановке, максимально приближенной к боевой.
Куда будет направлена дивизия? Ответить на это в августе сорок второго года никто не мог. Все зависело от положения на фронте. А оно менялось стремительно, ежедневно, если не ежечасно.
Мы могли попасть и в горы Кавказа, и в Калмыцкие степи, и под Воронеж в самое пекло. Нас могли бросить и по старому адресу - на Калининский фронт. Все зависело в конце концов от того, насколько скоро будет остановлено наступление немцев на юге, как быстро будет подготовлен контрудар. Словом, насколько удачно повторится прошлогодняя история под Москвой, когда враг был обращен в бегство буквально с десятого километра от столицы.
Что-то подобное должно произойти и нынче. Не могут германские дивизии наступать беспрерывна, силы их непременно на каком-то этапе должны иссякнуть. Угадать приближение этого этапа, не допустить врага к жизненно важным центрам, собраться с силами для ответного удара - военное искусство. Промедление здесь смерти подобно.
Таким решающим рубежом на советско-германском фронте, по всему видно, становилась Волга. Уйти нам за нее, значит, открыть дорогу немцам на Москву. На путях к великой русской реке сейчас и шло обескровливание немецкой армии.
Так говорили солдатам политработники и командиры. Так понимали сами бойцы, внимательно следя за сводками Совинформбюро и газетами.
За год наш солдат вырос неузнаваемо. Если прошлым летом он порой был склонен к панике, к пессимистическим настроениям, то сейчас, несмотря ни на что, выглядел Ильей Муромцем. Год войны обогатил советского человека не только опытом, но и мудростью, политическим и духовным просветлением. Во многом помогли армии и народу литература и искусство. В газетах были напечатаны повесть "Радуга" Ванды Василевской, "Наука ненависти" Михаила Шолохова, рассказы и публицистические статьи Алексея Толстого, Бориса Горбатова, Ильи Эренбурга.
Да, теперь мы умели воевать не только винтовкой, но и сердцем. Мы научились ненавидеть врага. И этот второй навык в совокупности с неимоверно возросшей военной мощью нашей армии делал нас непобедимыми. Теперь, пожалуй, действительно, мы могли говорить, что потеря южных городов и станиц не имеет решающего значения (хотя это были ужасные потери), потому что за спиной их уже поднималась непреоборимая сила. Нам было понятно, что если произойдет поворот на юге, немцы обязательно получат удар и на севере, и. возможно, как в прошлом году, вернее, в январе этого года, авторами его будем мы.
А пока учиться и учиться, уставать, потеть, осваивать новое оружие. Тон задавали фронтовики. В прошлом году все были равные, необстрелянные. Нынче разница между бывалым и новеньким солдатом огромная. Первые ведут вторых. Порой грубовато, без церемоний, с подковырками. Не дает житья сонулям, тюленям, зевакам связист Алексей Голубков. Чуть где застопорка, он тут как тут.
- Ну что, тяжела шапка Мономаха? Надо было каши меньше есть. Или:
- А ну, подтяни животы. Пятки вместе, носки врозь - буду принимать парад.
- Молодец, Голубков! - похвалит комиссар Коровин.
- Вы только чуть повежливее, - просит, а не приказывает командир дивизиона Поздеев.
- Ну их к шутам, этих молокососов, - по-своему советует другу Михаил Ипатов.
И опять все идет чин чином.
Голубков по характеру явно сродни нашему Степану Некрасову. Таким был еще Николай Корепанов. Немного смахивал на связиста Георгий Попов. Из новичков горячи и остры на язык комиссар артдивизиона Иван Коровин и командир батальона Михаил Яковлев. Комдив даже иногда вынужден делать им замечания.
- Всем вы выдались, солдаты, - скажет наедине полковник. - Только ругаетесь порой зря.
- Привычка, товарищ полковник, - расплывается в улыбке широкое, как у девушки, лицо капитана Коровина.
- Кем работали в гражданке?
- Токарь я, заводской.
- Заводской-тульской?
- Так точно, товарищ полковник, как в воду глянули. Тульской я, самоварщик, пулеметчик...
Вот и попробуй поговори с таким по строгости. Хочешь не хочешь, сам рассмеешься. Да тем более и сердиться-то особенно не за что - хорош комиссар Коровин.
Жесток и беспощаден к нарушителям дисциплины и лентяям комбат Яковлев, он прямо так и говорит:
- Вы меня не учите, как разговаривать с солдатами. Покажет бой, чей батальон пойдет под огонь, а чей будет кланяться пуле-дуре...
И он действительно выжимает пот из бойцов своего батальона. Сам устает как черт, но и пощады никому не дает. Командир полка Корниенко уважает комбата Яковлева.
Вроде бы немножко чужим стал в артполку майор Засовский, командующий артиллерией дивизии. Бывать в полку ему приходится реже. И все-таки Засовский заскакивает к пушкарям каждый день, иногда перед самым отбоем. И больше, конечно, в дивизион своего любимчика, теперь уже капитана Григория Поздеева.
Под Кимрами не стало места для учений широкого плана. Кругом поселки и города. Дивизию решили перебросить под город Нарофоминск, в семидесяти километрах юго-западнее Москвы. Быстро погрузились в вагоны, быстро доехали и так же быстро расположились в лесу.
Теперь было как в Удмуртии. Разница - готовые землянки и блиндажи. Тут год назад проходил фронт, и все носило следы недавних сражений.
Политработники сходили в город и разузнали историю боев в этих местах. Оказывается, здесь держала оборону известная всему миру Первая Московская мотострелковая дивизия генерала Люзикова. Дивизия генерала Панфилова сдерживала натиск врага по Волоколамскому шоссе, а эта - здесь, у Нарофоминска. Этим двум дивизиям и было первым присвоено звание гвардейских, а генералы Иван Васильевич Панфилов и Александр Ильич Люзиков стали первыми комдивами-гвардейцами.