Энди Стаффорду казалось, он на суде. Они с Клэр сидели на стульях с жесткой спинкой перед большим дубовым столом, за которым восседала сестра Стефания. За ее спиной стоял рыжий священник Харкинс, который однажды «случайно заглянул» к ним, а на самом деле приезжал шпионить. Другая монахиня — ее имени Энди не помнил, но, увидев на шее стетоскоп, решил, что это доктор — стояла у окна и точно любовалась погожим зимним днем: на ее лице играло отраженное снегом солнце. Снова и снова Энди рассказывал, как все произошло — у ребенка случился какой-то приступ, он встряхнул ее — он едва не сказал «его», но вовремя спохватился — за плечи, чтобы помочь, но девочка взяла и умерла. Мол, это чудовищное недоразумение, самый настоящий несчастный случай. Да, он был пьян, тут и отрицать бесполезно, вероятно это — одна из причин трагедии. Если трагическую случайность можно поставить кому-то в вину, то он признает себя виновным. Даже сидя, как и они с Клэр, сестра Стефания казалась самой высокой в кабинете.
— Вам обоим нужно поскорее забыть ту ночь, — со вздохом проговорила она. — Маленькую Кристин призвал к себе Господь, и сейчас она на небесах.
Монахиня со стетоскопом отвернулась от окна и взглянула на Клэр, но та не отреагировала. С тех пор, как их усадили за дубовый стол, Клэр не шевельнулась и не сказала ни слова. Мертвенно бледная, она положила руки на колени и сжалась в комочек, словно замерзла Клэр смотрела в одну точку и хмурилась от натуги — неужели узор на ковре разглядывала?
— Энди, сейчас ваша главная задача — помочь Клэр, — продолжала сестра Стефания. — Трагедия ваша общая, но она пострадала больше, понимаете?
Энди энергично закивал: да, да, он настроен серьезно, полон решимости исправлять свои ошибки и помогать жене.
— Да, сестра, понимаю. Я прекрасно понимаю, только… — Энди судорожно поднял подбородок и очертил пальцем внутренний контур воротника рубашки. На сегодняшнюю встречу он надел рубашку, темные брюки и пиджак спортивного кроя в светло-коричневую клетку, даже галстук повязал, чтобы произвести хорошее впечатление.
Сестра Стефания не сводила с него глаз, блестящих и немигающих, точно замороженных.
— Только? — переспросила она.
Энди с шумом втянул воздух и снова поднял подбородок.
— Вы не говорили с мистером Кроуфордом по поводу моей работы? Ну, то есть по поводу новой работы поближе к дому?
Сестра Стефания оглянулась на Харкинса — тот вскинул брови, но промолчал.
— Мистер Кроуфорд очень болен, — ответила монахиня. — Смертельно болен.
— Очень жаль, — проговорил Энди чересчур равнодушно, как самому ему показалось, замялся, но быстро взял себя в руки и бросился в атаку. — Наверное, вам сейчас трудно, ну, из-за болезни мистера Кроуфорда и других неприятностей. — Энди взглянул на Харкинса, потом снова на монахиню. — Без него небось как без рук! А вообще странно, что о такой большой организации, как ваша, ни разу не написали в газетах.
— В газетах не пишут об очень многих вещах, — после небольшой паузы проговорил Харкинс тягучим занудным голосом. — Порой даже о серьезнейших происшествиях не сообщают.
Только Энди его не слушал.
— Мне нужно морально поддерживать Клэр, — начал он, обращаясь исключительно к сестре Стефании, — значит, никаких дальних перегонов и сверхурочных исключены. Никаких поездок на Великие озера и в Канаду.
Монахиня снова взглянула на Харкинса, и он снова молча поднял брови.
— Хорошо, мы подумаем, как вам помочь, — проговорила она, повернувшись к Энди.
— Самое главное, ни о чем не рассказывать посторонним. У нас в приюте Пресвятой Девы Марии свои порядки, порой непонятные простым обывателям.
— Ясно, — кивнул Энди, и позволил себе ухмыльнуться, — все ясно.
Сестра Стефания встала так резко, что черная ряса с шумом заколыхалась.
— Вот и отлично, — проговорила она. — Будем постоянно держать связь. Энди, хочу прояснить один момент: и ваша, и наша первоочередная задача сейчас — забота о благополучии Клэр.
— Естественно, я только «за», — с нарочитой небрежностью проговорил Энди, чтобы немного осадить этих святош. Он встал и повернулся к Клэр: — Пойдем, милая, нам пора.
Клэр не шевельнулась — она по-прежнему изучала узор на ковре. Сестра Ансельм шагнула к ней и осторожно коснулась ее плеча.
— Клэр, ты как, ничего?
Клэр с явным трудом оторвала взгляд от ковра, пытаясь сосредоточиться, посмотрела на монахиню и медленно кивнула.
— С ней все в порядке! — рявкнул Энди. Вопреки его стараниям, прозвучало грубо, почти угрожающе. — Я позабочусь о ней, правда, милая? — он схватил Клэр за локоть и рывком поднял. На миг показалось, что она упадет, но Энди не позволил — положил руку на плечо и повернул к двери. Сестра Стефания вышла из-за стола, чтобы их проводить. Секундой позже они втроем скрылись в коридоре.
— У девушки явные проблемы, — тихо сказала сестра Ансельм.
— Думаете, она… — с тревогой в голосе начал отец Харкинс, но не договорил.
— Нет, — в голосе сестры Ансельм звенело раздражение, — я думаю, она близка к нервному срыву, очень-очень близка.
Вернулась сестра Стефания.
— Боже милостивый, ну и ситуация! устало проговорила она и повернулась к Харкинсу: — Архиепископ уже…
— Да, я позвонил в его канцелярию, — перебил священник. — Представитель его милости побеседует с высоким комиссаром. — Вмешательство полиции совершенно не в наших интересах.
Сестра Ансельм презрительно фыркнула. Сестра Стефания устремила на нее полный тревоги взгляд.
— Что вы сказали, сестра?
Вместо ответа сестра Ансельм демонстративно вышла из кабинета. Харкинс и сестра Стефания молча переглянулись: ну что тут скажешь?
Ступеньки крыльца обледенели, и чтобы Клэр не поскользнулась, Энди придерживал ее за плечи. После той роковой ночи она замкнулась в себе, и Энди не представлял, что с ней делать. Клэр целыми днями просиживала в трансе или смотрела по телевизору детские программы и мультфильмы про Багса Банни. А как она смеялась — раскатисто, хрипло, наверное, именно так хохочут ее немецкие родственники. Бессонными ночами Клэр лежала рядом с ним, и Энди чувствовал, как в ее голове крутится одна и та же мысль, от которой ей никак не удается избавиться. На вопросы Клэр отвечала односложно или вообще молчала. Однажды ночью, когда Энди вернулся из Буффало, дом стоял прогруженный во мрак и тишину. Клэр он застал в детской: она сидела у окна, прижав к груди розовое одеяльце. Энди начал кричать, даже не потому что разозлился, а потому что испугался: озаренная голубоватым снежным сиянием, Клэр напоминала призрака. Энди орал, а она едва повернулась к нему, сосредоточенно насупив брови, словно услышала зов издалека.
Единственной отдушиной стала Кора. Именно она утешила Энди в ту роковую ночь и помогла пригладить объяснительную байку. Порой она сидела с Клэр днем и уже несколько раз готовила ужин — Энди заставал Кору на своей кухоньке, а Клэр в вечном халате. Заплаканная и причесанная, его жена лежала на смятой постели, свесив ноги на пол. Почему-то ее бледные стопы с белесыми мозолистыми пятками вызывали омерзение. Вот у Коры стопы длинные, загорелые, узкие у пятки, а к носку плавно расширяются. Кора хотела лишь физической близости — никаких тебе признаний в любви, вопросов о том, что будет завтра. Характером она напоминала мужчину и даже в постели проявляла мужской аппетит.
Когда Энди вел Клэр по подъездной аллее, навстречу им попалась Бренда Раттледж. Длинное пальто из альпаки, вязаная шапка, отороченные мехом сапоги — Энди не узнал медсестру, с которой столкнулся после рождественской вечеринки у Кроуфордов, он, вообще, мало что запомнил, лишь отдельные эпизоды. Клэр помалкивала — не разберешь, узнала она ее или нет. Зато Бренда Раттледж прекрасно запомнила странную пару — молодую бледную женщину с ребенком и ее злого, явно переборщившего с пивом мужа: лицо у него было совершенно детское. Сегодня молодая женщина выглядела ужасно — лицо серое, осунувшееся, точно изъеденное страхом или горем. Она едва передвигала прямые, негнущиеся ноги, муж вел ее, обняв за плечи.
Бренда надеялась, что Америка не похожа на ее родину, что жители Нового света открытые, счастливые и дружелюбные. Увы, американцы оказались такими же, как ирландцы — злыми, мелочными пессимистами. «Хотя это же Бостон, — напоминала себе Бренда. — Здесь одни ирландцы с жуткими воспоминаниями о картофельном голоде[25] и «плавучих гробах»[26]… Все, хватит думать о плохом! И о доме, и о своем одиночестве — тоже».
Дверь распахнула молодая монахиня с лошадиными зубами — та самая, которая открыла в первый раз, когда Бренда принесла сюда малышку. Хотелось спросить, как ее зовут, но Бренда не знала, можно ли задавать такие вопросы, да и имя, наверняка будет не настоящее, а какой-нибудь не известной ей святой. Улыбка монахини очень красила ее свежее личико. «Улыбаться ее здесь скоро отучат», — с тоской подумала Бренда. Как и молодые супруги на подъездной аллее, монахиня Бренду не вспомнила, хотя прошло уже несколько месяцев, за это время она, наверное, открыла дверь сотням молодых женщин и девушек.
— Могу я увидеть сестру Стефанию?
Бренда опасалась, что молодая монахиня спросит, зачем, но та лишь пригласила ее войти и пообещала выяснить, на месте ли мать-настоятельница. Монахиня улыбнулась, обнажив лошадиные зубы, и на пухлых щечках появились ямочки.
Монахиня отсутствовала, казалось, целую вечность, а вернувшись, сообщила, что матери-настоятельницы сейчас нет. Ложь Бренда почувствовала сразу и растерялась — ну как после такого смотреть в молодое улыбчивое лицо?
— Я хотела справиться об одной малышке. Ее зовут Кристин.
Молодая монахиня стояла, аккуратно сложив руки на животе, и вежливо улыбалась. Бренда поняла, что она не первый курьер — а как еще себя назвать? — который приходит в приют Пресвятой Девы Марии справиться о бывшем подопечном. Вспомнился начальник интендантской службы, предупредивший, что не стоит привязываться к ребенку. Старик едва взглянул на документы, откинулся на спинку стула и с вожделением уставился на грудь Бренды. «Милочка, я сотни раз такое видел. Молодые девушки, порой вчерашние школьницы, пересекают границу, а, добравшись до Штатов, уже считают ребенка своим». «Разве я привязалась к Кристин? — спросила себя Бренда, шагая обратно по подъездной аллее. — Нет, просто иногда о ней думаю и вспоминаю, как впервые взяла ее на руки в Дан-Лэри. Интересно, где ребенок тех молодых супругов?» Вспомнив бледное лицо и пустые, мертвые глаза незнакомой женщины, Бренда содрогнулась.
Фиби проспала почти весь полет, а Квирк с мрачной целеустремленностью вливал в себя бесплатное бренди, которое щедро подносила кокетливая стюардесса. Разница во времени сэкономила пять часов, но самолет приземлился уже затемно, и Квирку стало отчаянно жаль выпавшего из жизни, потерянного дня — с одной стороны, потерянного, с другой — куда важнее большинства других. Из аэропорта Квирк и Фиби на такси добрались до Пенсильванского вокзала: оба сидели сзади, но каждый у своего окошка, оба заторможенные, хотя и по разным причинам. Поезд был новый, красивый и быстрый, однако пах не лучше, чем старые паровозы. На бостонском вокзале их встретил водитель Джоша, молодой стройный брюнет, очень напоминавший школьника, вырядившегося в красивую форму — и тебе кожаные лосины, и фуражка с блестящим козырьком. От водителя пахло бриолином и сигаретами. Квирк спросил, как его зовут, и тот представился Энди.
Лил ледяной дождь. Пока ехали по озаренному вечерними огнями городу, Квирк высматривал знакомые места, но не увидел ни одного. Казалось, прошло не двадцать лет, а тысяча с тех пор, как они с Мэ-лом, начинающие медики — в то время они больше притворялись медиками — прибыли в Массачусетскую больницу на годичную интернатуру, которую выбил им Джошуа Кроуфорд, старинный приятель судьи Гриффина, почетный гражданин Бостона и отец двух очаровательных дочерей на выданье. Пожалуй, прошло больше тысячи лет…
— Что, щемящие воспоминания нахлынули? — подначила Фиби, сидевшая у другого окна. Квирк даже не заметил, что она за ним наблюдает, и промолчал. — В чем дело? — спросила она совершенно другим тоном. Квирк хандрил чуть ли не с самого Дублина, что Фиби порядком надоело.
Квирк снова глянул на яркие огни Бостона.
— О чем именно ты спрашиваешь? — уточнил Квирк.
— Теперь что, шутки в сторону? Ты изменился, занудой стал. Дуться-то я должна! Ты из-за падения такой?
Квирк ответил не сразу.
— Мне бы хотелось… — начал он.
— Чего?
— Ну, поговорить с тобой.
— Мы же говорим.
— Разве?
Фиби пожала плечами, ну и черт, мол, с тобой, а Квирк посмотрел в зеркало заднего обзора и перехватил внимательный взгляд молодого водителя.
Юг Бостона остался позади, и они выехали на шоссе. Особняк Джоша Кроуфорда в Норт-Скайтуэйт, это двадцать миль по побережью на юг от Бостона. После Куинси они свернули на проселочную дорогу и покатили мимо деревьев, окутанных океанским туманом, и редких домов, из окон которых лился желтый свет, в ночном мраке казавшийся таинственным. В Бостоне до сих пор лежали сугробы, а здесь, у океана, Квирк даже на обочине дорог иней не заметил. На возвышении стояла церковь с белым шпилем и темными окнами, одинокая, призрачная, печальная. В салоне царила тишина, и Квирк, для которого приятное тепло бренди уже превратилось в грязный жгучий пепел, уже не в который раз за последние дни почувствовал отстраненность от внешнего мира. Ему чудилось, что огромная машина, легко петляющая по проселочной дороге на своей прекрасной подвеске, взмыла над землей и по волнам сырой тьмы плывет в тайную гавань, где пассажиры покинут плен салона и улетят прочь. Квирк прижал к глазам большие пальцы: что за ерунда сегодня лезет в голову?!
Едва машина подкатила к воротам Мосс-Мэнора, где-то на территории поместья завыли сторожевые псы. С подъездной аллеи было видно, что дверь особняка гостеприимно распахнута, а на крыльце кто-то стоит. «Как в доме узнали, что мы уже близко? — гадал Квирк. — Шум мотора услышали или на повороте увидели горящие фары?» Водитель Энди лихо развернул большую машину и подогнал к самому крыльцу, на котором, как теперь убедился Квирк, ждала высокая стройная женщина в свитере и брюках. Энди открыл Фиби дверь, и она вышла с одной стороны, Квирк — с другой. В сыром ночном воздухе повис запах выхлопных газов, вдали завыл туманный горн, и собаки затихли.
— Ну, путешественники, прибыли? — чуть насмешливо проговорила женщина. Фиби первой поднялась по ступенькам, и женщина взяла ее за руки. — Ничего себе! — хрипло, с тягучим южным акцентом воскликнула она. — Только взгляни на себя! Совсем взрослая и настоящая красавица! Что, поцелуешь злую сводную бабку?
Восторженная Фиби чмокнула ее в щеку.
— Как же мне тебя звать? — спросила она, смеясь.
— Зови меня Роуз, красотка. Впрочем, думаю, мне не следует звать тебя красоткой.
Поворачиваться лицом к Квирку Роуз не спешила, вероятно, давая ему время восхититься своими каштановыми волосами, аккуратно убранными назад, высоким лбом, тонким носом и сочными тубами, изогнутыми в насмешливой снисходительноленивой улыбке. Наконец она протянула ему руку, тонкую, прохладную, но на вид не такую молодую, как лицо.
— А вы наверняка знаменитый мистер Квирк, — проговорила Роуз, беззастенчиво его разглядывая. — Я много о вас слышала.
— Надеюсь, только хорошее? — с иронией спросил Квирк и отвесил поклон.
— Боюсь, нет, — с ледяной улыбкой ответила Роуз и снова повернулась к Фиби: — Милая, ты наверняка с ног падаешь. Перелет-то долгий и утомительный.
— Что ты, со мной же был мой личный клоун! — Фиби закатила глаза в притворном изнеможении.
Они вошли в просторное фойе с высоким потолком, и водитель Энди принес чемоданы. Квирк окинул взглядом звериные головы на стенах, широкую дубовую лестницу, темные потолочные балки. Почему-то все казалось липким, словно дерево ежегодно покрывали лаком, и слои до конца не высохли. Двадцать лет назад Квирка поразило псевдоготическое убожество Мосс-Мэнора, сейчас же, по его мнению, особняк пообтерся. Это следы неумолимого времени или он сам стал менее впечатлительным? Наверное, все-таки время: особняк Джоша Кроуфорда состарился вместе с хозяином.
Появилась служанка в темно-синей форме. «Ирландка», — подумал Квирк, глядя на бесцветные волосы и печальные глаза.
— Дейдр покажет ваши комнаты, — объявила Роуз Кроуфорд. — Как будете готовы, спускайтесь сюда: перед ужином у нас аперитив. — Она легонько коснулась рукава Квирка и добавила — Джош ждет вас как из печки пирога. — И в ее словах, и в улыбке Квирк снова почувствовал сарказм.
Служанка повела их к лестнице, а водитель Энди уже унес чемоданы на второй этаж.
— Как дедушка? — спросила Фиби.
— Боюсь, милая, он умирает, — с той же улыбкой ответила Роуз.
Верхние этажи дома казались менее угнетающими и нелепо-величественными, чем первый. В темно-розовых стенах и ампирной мебели угадывался почерк Роуз Кроуфорд. Сперва служанка показала комнату Фиби, потом — Квирку. Тот едва не споткнулся на пороге, мгновенно сообразив, куда попал. На комоде из инкрустированного орехового дерева стояла фотография в изящной серебряной рамке, запечатлевшая Делию Кроуфорд семнадцатилетней. Квирк хорошо помнил эту фотографию: в свое время он упросил Делию подарить ему такую. Он поднес руку ко лбу и нащупал шрам: после выписки из больницы появилась новая привычка. «Извините, — проговорил он, перехватив недоуменный, перепуганный взгляд служанки. — В этой комнате жила моя покойная жена». Фотографию сделали на балу дебютанток — Делия была в тиаре, еще в кадр попал высокий ворот роскошного вечернего платья. Она подняла безупречной формы бровь и смотрела не просто озорно, а сладострастно. Квирк прекрасно знал такие взгляды: в месяцы любовного безумия они заводили его так, что пах ныл, а язык вибрировал. Делия смеялась: Квирк корчился перед ней, изнывая от желания. Оба верили, что спешить им некуда.
Служанка ушла, беззвучно притворив за собой дверь, а Квирк сел на кровать лицом к комоду и ссутулился — руки безвольными плетями повисли между колен. В доме царила тишина, а ему до сих пор слышался неумолчный гул авиадвигателей. «Ну что теперь, Квирк?» — спрашивал насмешливый взгляд Делии. Он вытащил бумажник и достал другую фотографию, куда меньше первой, мятую, с оторванным краем. На этом снимке была семнадцатилетняя Фиби. Квирк вставил фотографию в уголок серебряной рамки и, замерев в той же усталой позе, долго смотрел на мать и дочь.
Квирк спустился на первый этаж и на звук голосов прошел в просторную комнату с дубовыми полами, где, как ему помнилось, была библиотека Джоша Кроуфорда. Там стояли высокие книжные шкафы со стеклянными дверцами, набитые книгами с кожаными переплетами, которые никто никогда не открывал, в центре — длинный стол для чтения с наклоненной в разные стороны столешницей и большой старинный глобус на деревянной подставке. В камине высотой в человеческий рост горели дрова. На кожаном диванчике сидели Роуз и Фиби, напротив них, с другой стороны от камина, Джош Кроуфорд в инвалидном кресле. Он был в богатом шелковом халате, подпоясанном малиновым кушаком и расшитых золотыми звездами тапочках с загнутыми наверх носами. На худых плечах лежала голубая кашемировая шаль. Квирк смотрел на лысый, покрытый родинками череп, напоминающий перевернутую грушу, редкие вялые пряди на висках и затылке, возрасту назло выкрашенные в черный, воспаленные веки, беспокойные грубые руки с выпирающими венами, а видел энергичного, холеного, опасного мужчину, которого он знал двадцать дет назад, настоящего пирата, совершившего удачную вылазку на это побережье. Еще Квирк видел, что Роуз Кроуфорд не преувеличивает — ее муж умирал и умирал быстро. Не изменились лишь глаза Джоша — цвета ноябрьской тучи, пронзительные, насмешливо-безжалостные. Сейчас эти глаза впились в Квирка.
— Так, так, явился, не запылился…
— Здравствуйте, Джош!
Едва Квирк приблизился, Джош заметил хромоту и черную бляшку под левым глазом — след тяжелого ботинка толстяка Джуди или Панча.
— Что с тобой случилось?
— Упал, — коротко ответил Квирк, которому до смерти надоело повторять бессмысленную ложь.
— Неужели? — Джош ухмыльнулся половиной сморщенного бесцветного рта. — Нужно быть осторожнее.
— Да, все так говорят.
— Что же ты не слушаешь?
Роуз явно забавляла их маленькая перебранка. Она переоделась в узкое обтягивающее платье из алого шелка и алые туфли на трехдюймовом каблуке. Глубоко затянувшись, она выпустила к потолку струйку сизого дыма и покрутила своим бокалом, так, что кубики льда весело звякнули.
— Выпейте, мистер Квирк, — предложила Роуз, поднявшись с диванчика. — Как насчет виски? — Она повернулась к Фиби: — А ты, милая? Джин с тоником? Мистер Квирк, ей можно?
— Да что ты его спрашиваешь?! — беззаботно воскликнула Фиби и показала Квирку язык. Она тоже нарядилась, выбрав платье из темно-синего атласа.
— Спасибо, Роуз, что поселили меня в комнате Делии, — сказал Квирк. Роуз уже склонилась над столиком, где стояли бутылки, но тут же обернулась с бутылкой и стаканом в руках.
— Боже милостивый, это ее комната?! — пролепетала Роуз, пожала плечами с наигранным сожалением и нахмурилась. — Льда опять нет. — Она шагнула к камину и нажала на кнопку в стене.
— Лично мне лед не нужен, — заявил Квирк. Роуз вручила ему стакан с виски и, якобы замешкавшись, шепнула, чтобы слышал только он:
— Значит, мне не врали. Мистер Квирк, вы настоящий великан! — Квирк растянул губы в улыбке, а Роуз, чуть заметно качнув бедрами, вернулась к столику с напитками, чтобы налить джин Фиби и второй бурбон себе. Джош Кроуфорд с коляски ревностно следил за каждым ее движением и безостановочно скалился. Когда появилась служанка, Роуз потребовала лед. Чувствовалось, что бедная девушка боится ее как огня.
— А ты, Джош, еще заставляешь меня брать на работу бродяжек и нищенок! — посетовала Роуз, когда служанка ушла.
— Они добрые католички! — засмеялся Кроуфорд, поморщился, словно от боли, и помрачнел. — Здесь очень жарко, пойдемте в Хрустальную галерею!
Роуз поджала губы и хотела возразить, но перехватив взгляд мужа — лицо у Джоша было хмурое, в глазах — ни света, ни тепла — отодвинула стакан с бурбоном.
— Как скажешь, милый, — пропела она. — Как пожелаешь.
Все четверо отправились в оранжерею коридорами, забитыми дорогой уродливой мебелью — дубовыми стульями, кофрами, скрепленными медными заклепками; грубо сколоченными столами, судя по виду, прибывшими сюда на «Мэйфлауэре»[27], что Квирк вполне допускал. Первым шел Квирк, толкавший коляску Джоша, следом — Роуз и Фиби.
— Что, Квирк, приехал посмотреть, как я умираю? — спросил Джош, даже не обернувшись.
— Я приехал с Фиби, — отозвался Квирк.
— Ну да, конечно!
В Хрустальной галерее Роуз сразу же щелкнула выключателем, и над их головами с негромким жужжанием зажглись люминесцентные лампы. Квирк посмотрел на огромный стеклянный купол, испещренный пунктиром дождя. Теплый влажный воздух пах перегноем и соком растений. Как же он не запомнил это удивительное место? Делия наверняка его сюда приводила. Вокруг зеленели пальмы, папоротник и отцветшие орхидеи, напоминающие большие причудливой формы уши, подслушивающие нарушителей покоя. Роуз отвела Фиби в сторону, и вскоре обе исчезли среди пышной зелени. Квирк подкатил коляску к чугунной скамейке и сел, радуясь возможности разгрузить колено. Скамейка оказалась влажной и тепловатой. Обогрев такой теплички зимой стоил не меньше, чем год работы Квирка.
— Говорят, ты мешаешь нашим делам, — начал Джош Кроуфорд.
Квирк недоуменно взглянул на старика. Джош смотрел на пальмы, за которыми скрылись Роуз и Фиби.
— Каким еще делам?
Джош хмыкнул и издал звук, подозрительно похожий на смешок.
— Квирк, ты боишься смерти?
— Не знаю, — немного подумав, ответил Квирк. — Да, наверное. Смерти все боятся.
— Я не боюсь, точнее, чем ближе она, тем меньше страх. — Джош вздохнул, и в его груди заскрежетало. — Единственное преимущество старости — возможность достичь равновесия между добром и злом, хорошим и плохим. — Кроуфорд повернул голову и наконец взглянул на Квирка. — В свое время я наделал немало плохого. — Джош снова хмыкнул, и в его груди снова заскрежетало. — Людей намеренно губил… Но и добро тоже сеял. — Он сделал паузу. — Сейчас правильно говорят: это действительно Новый свет. Европе конец — скажи спасибо войне и послевоенной сумятице. — Джош ткнул длинным корявым пальцем с желтым ногтем в цементный пол. — Отныне жизнь сосредоточена здесь, здесь теперь благословенная земля. — Кроуфорд кивал, а его челюсти безостановочно работали, точно он пережевывал что-то тягучее. — Слышал историю этого дома? Нет? В пору Великого голода здесь, в Скайгуэйте, высадились ирландцы. Протестанты и англичане, аристократы чертовы, обосновались на Северном берегу. Ирландцев туда не звали, и они двинулись на юг. Частенько представляю их, — Джош постучал длинным пальцем по лбу. — Тощие дикари с костлявыми рыжими женами и целыми выводками живучих, как тараканы, детей. Нищие, сначала они голодали дома, потом здесь. Места-то здесь суровые — одни скалы да солончаки. Так и вижу, как они бродили по побережью, ловили на мелководье моллюсков и крабов. Мы, ирландцы, моря побаиваемся. Впрочем, там, на скалистых грядах, — Джош показал через плечо, — поселились несколько рыбацких семей. Коннемара, например, ловкие, жилистые, как выдры, штормов не страшатся, умеют рыть каналы. Однажды во время отлива они заметили на скалах красный мох. В Ирландии он тоже растет, chondus crispus и его разновидность, gigartina mamillosa. Как у тебя с латынью, Квирк? В общем, это карраген, он же ирландский мох. В те времена его считали красным золотом и использовали везде — и в бланманже, и в типографской краске. Во время отлива Коннемара собирали мох граблями, грузили в свои плоскодонки, сушили и на телегах отправляли в Бостон. Лет через десять они стали миллионерами, самыми настоящими миллионерами. Один из них, Уильям Мартин Макконнелл из графства Мейо, он же Билли-Босс, построил этот дом. Билли-Босс и Мэнор-Мосс — вот тебе и рифма! Потом построили железную дорогую, в тысячу восемьсот семьдесят втором пошли поезда. В Норт-Скайтуэйт появились отели, в Иджипт-Бич и Сидар-Пойнт — богатые дома. Ирландские мещане, бизнесмены из Куинси и даже из Вустера — все сюда повалили, каждому хотелось оттяпать кусочек богатого побережья. У кардинала Керли в свое время был здесь дом… забыл, где именно. Эти места прозвали Ирландской Ривьерой, хотя, по-моему, и сейчас называют. Поля для гольфа и загородные клубы росли как грибы после дождя. Спортивно-развлекательный центр Хатерли-Бич, как звучит, а?! — Джош хмыкнул, и его большая, хрупкая на вид голова закачалась на тонкой жилистой шее. Кроуфорда забавляли истории о выползших из грязи ирландцах, об их невероятном успехе и скороспелой манерности. Вот что по-настоящему питало и поддерживало умирающего Джоша — амброзия из воспоминаний, невольного уважения и злорадства. — Квирк, бороться с ирландцами бесполезно. Мы, как крысы — в каждой щели, в каждом углу. — Джош закашлялся, несколько раз стукнул кулаком в грудь и обессиленно откинулся на спинку кресла. — Квирк, я вопрос тебе задал, — хрипло прошептал Джош. — Зачем ты сюда приехал? Только не говори, что из-за Фиби.
Квирк пожал плечами и сел поудобнее, чтобы расслабить больную ногу. Чугунная скамья быстро остывала.
— Я сбежал, — объявил он.
— От кого?
— От плохих людей, которые делают плохие вещи, — проговорил Квирк. Кроуфорд улыбнулся и отвел взгляд. — Джош, каким вашим делам я помешал?
Кроуфорд поднял голову и безучастно посмотрел на высокие стеклянные панели. «Сколько их здесь?» — подумал Квирк. Огромная галерея с искусственным микроклиматом могла существовать хоть под водой, хоть в космосе.
— Квирк, знаешь, кто я? Сеятель! Только обычно сеют семена, а я — человеческие души.
Роуз и Фиби остановились у глиняного горшка с розовым кустом без листьев. Стебли с шипами напоминали Фиби костлявые руки сказочной ведьмы.
— Эти розы названы в честь меня, — объявила Роуз. — Ерунда, правда? Джош заплатил кучу денег английскому селекционеру, и вот, пожалуйста, сорт «Роуз Кроуфорд». Цветы жутко-малиновые и совершенно не пахнут. — Роуз улыбнулась Фиби, которая из вежливости слушала и кивала в нужных местах. — Вижу, садоводство тебя не интересует. Ничего страшного, меня, если честно, тоже, но я притворяюсь ради Джоша. — Роуз коснулась рукава Фиби и повела ее обратно. — Ты ведь у нас поживешь?
— В Бостоне? — в голосе Фиби звучало недоумение и слабая тревога.
— Ну да, останься с нами, со мной. Джош очень на это надеется.
— Что мне здесь делать?
Что пожелаешь. Можно учиться — мы устроим тебя в Рэдклифф или в Бостонский университет. Можно бездельничать — осмотрись и просто живи, ты же наверняка умеешь.
Вообще-то Роуз чувствовала, что «просто жить» — один из навыков, и вероятно важнейший, которым Фиби еще не овладела. За глянцевым слоем лоска и прагматичности скрывалась милая девочка, неопытная, неуверенная в себе, мечтающая о взрослой жизни, но сомневающаяся, что к ней готова. Роуз могла бы открыть ей столько нового и интересного… Здорово, наверное, иметь юную протеже!
Они нырнули под переплетенными побегами какого-то тропического плюща — Фиби решила, что он похож на паучьи ноги — и увидели Квирка и Джоша Кроуфорда.
— Только посмотри на них! — остановившись, шепнула Роуз. — Они говорят о тебе.
— Обо мне? Откуда ты знаешь?
— Я знаю все. — Роуз снова коснулась рукава девушки. — Ты ведь подумаешь над моим предложением? Ну, остаться в Бостоне?
Фиби кивнула, растянув в улыбке плотно сомкнутые губы. Ее глаза сияли, голова кружилась от возбуждения. Примерно то же самое она чувствовала в детстве, когда папа качал ее на садовых качелях. «Выше, выше!» — просила она и порой думала, что сделает «солнце». В самой верхней точке качели на миг замирали, и маленькая Фиби окуналась в море пустоты, тишины и свеча. Сегодня волшебное ощущение вернулось и не на мгновение, а повторялось снова и снова. Фиби понимала, что джин выпила напрасно — это ведь в Бостоне десять вечера, а в Дублине глухая ночь — но особенно не переживала. В один момент она примерной малышкой сидела на качелях, а в следующий ее подтолкнула сильная рука, и она взмыла так высоко, как раньше и не мечтала.
Они с Роуз приблизились к мужчинам. Искалеченное лицо Квирка распухло от выпивки и усталости, бляшка под левым глазом стала мертвенно бледной.
— А вот и моя любимая внучка! — воскликнул Джош, широко улыбнувшись Фиби.
— Тоже мне комплимент! — фыркнула Фиби и улыбнулась в ответ. — Я же твоя единственная внучка.
Джош притянул ее к себе.
— Только посмотри на себя! Девочка превратилась в красивую женщину.
Квирк наблюдал за ними, с горечью изумляясь, как быстро Фиби простила деду, что он вместе с остальными выступал против ее брака с Конором Каррингтоном. Роуз, в свою очередь, наблюдала за Квирком и заметила в его лице усталую горечь.
— Куда только годы летят, а, мистер Квирк? — беззаботно поинтересовалась она.
Бренда Раттледж в форме медсестры с аккуратной шапочкой на голове принесла на серебряном подносе пузырек с таблетками и стакан воды. Увидев Квирка, она замерла и раскрыла рот от удивления. Сам Квирк удивился не меньше: он начисто забыл, что Бренду устроили в Мосс-Мэноре.
— Мистер Кроуфорд, пора принимать лекарства! — объявила она, с явным трудом справляясь в волнением.
— Здравствуй, Бренда! — с усталой улыбкой проговорил Квирк.
— Здравствуйте, мистер Квирк, — ответила Бренда, но глаз не подняла. Не желает она, не может встретиться с ним взглядом! Они с Фиби кивнули друг дру-iy, хотя познакомить их никто не удосужился.
Роуз изумленно смотрела то на Квирка, то на медсестру. Джош Кроуфорд тоже уловил нечто необычное и, осклабившись, спросил:
— Что, старые знакомые?
— Мы вместе работали.
'Возникла пауза: Джош, Роуз и Фиби наверняка гадали, насколько тесно сотрудничали Квирк и Бренда. Наконец Кроуфорд взял стакан с водой, Бренда высыпала таблетки ему на ладонь, он запихнул их в рот, запил и поморщился.
Роуз сложила ладони, как для молитвы.
— Мистер Квирк, Фиби, как насчет ужина?
Квирку не спалось.
За ужином почти не разговаривали. «Как на похоронах», — думал Квирк, вспоминая озаренную свечами столовую. Мясо, поджаристый картофель и тушеная капуста с морковью — все казалось покрытым липким невысохшим лаком. Не раз и не два сознание Квирка уплывало в сумеречную, полную неразличимых звуков даль — на границу сна и яви. На лестнице он запнулся, Фиби взяла его под руку и пошутила, мол, нарушение режима дня даром не проходит. На кровать, Квирк упал, не переодевшись — чемодан он так и не распаковал. Фотографию Делии он повернул к стене, но присутствие давно умершей жены все равно ощущалось и лишало покоя. Точнее, беспокоило не присутствие Делии, а воспоминания, отравленные злобой и болью. Терзаться воспоминаниями Квирку не хотелось, но он ничего не мог с собой поделать. Итак, дело было двадцать лет назад после прощального ужина, который Джош Кроуфорд устроил в их с Мэлом честь. Делия отвела его в сторонку и, прижав пальчик к лукаво улыбающимся губам, шепнула: «Пошли!» Они поднялись в эту самую комнату и легли на эту самую кровать. Сперва Делия даже платье не сняла, запрещала к себе прикасаться и отбивалась от его назойливых рук. Квирк до сих пор слышал ее смех, и соблазнительно-хриплый голос. «Мой жеребец!» — шептала она ему на ухо. Квирк решил, что ничего не добьется, но Делия ловко скинула платье — позднее Квирк с горечью осознал, что такая ловкость приходит лишь с большим опытом, — раскрыла объятия и, улыбаясь, пустила его в себя так глубоко, словно не хотела выпускать…
Квирк поднялся, но целую минуту стоял с закрытыми глазами, дожидаясь, когда пройдет головокружение. В самолете он выпил слишком много виски, за ужином — слишком много вина, в перерыве выкурил слишком много сигарет, и сейчас ему чудилось, что рот устилает тончайший слой горелого мяса. Квирк надел пиджак и отправился бродить по безмолвному дому. Казалось, остальные тоже не спят, в неподвижном воздухе ощущалось их присутствие, словно они были рядом и следили за ним. Медленно и осторожно Квирк спустился по широкой дубовой лестнице — трость зажал под мышкой, перевязанную ногу поддерживал обеими руками и неуклюже переставлял ее с одной ступеньки на другую. Куда именно пойдет, Квирк не знал. Неужели… неужели настороженную враждебность источал сам дом, а не его обитатели? Двери, которые он открывал, раздраженно щелкали язычками замков, а когда закрывал их, вздыхали с облегчением, радуясь его уходу.
Квирк надеялся, что идет к Хрустальной галерее: там, в компании живых, но бесчувственных существ он успокоится, потом вернется в спальню и наконец уснет. Только где же галерея? Вместо нее он попал в не менее вычурную часть дома, к неглубокому длинному бассейну. Освещался он лампами, спрятанными в нишах с козырьком под выступающими краями бортиков, вода отбрасывала трепещущую тень на облицованные мрамором стены, а разделенный на секторы потолок напоминал крышу бедуинской палатки. Подогретый воздух и здесь был спертым, почти вязким, и поднявшийся на бортик бассейна Квирк, чувствовал, что между лопатками, на веках и верхней губе появляется пот. Где-то вдали завыли туманные горны. «Совсем как предсмертные вопли загарпуненных китов», — подумал Квирк и… затаил дыхание. В воде плавало тело.
Женщина в черном купальнике и резиновой шапочке лежала на спине: она закрыла глаза, вытянула руки в стороны и чуть согнула ноги в коленях. Плотная шапочка из черной резины мешала рассмотреть «утопленницу», и Квирк узнал ее не сразу. Захотелось тихонько сбежать: растревоженное неожиданной встречей сердце до сих пор неслось бешеным галопом, но пловчиха перевернулась на живот и брасом подплыла к бортику, на котором он стоял. Увидев возвышающегося над водой человека с тростью, она испуганно отпрянула, по-лягушачьи замолотив руками, взбаламутила воду, но вскоре снова подплыла к бортику, подняла голову и невесело улыбнулась. Это же Бренда Раттледж!
— Боже, милостивый! — она схватилась за металлическую лестницу, р-раз, и выпрыгнула из воды. — Как вы меня напугали!
— Ты меня тоже, — признался Квирк. — Я решил, что ты труп.
— Ну вот! — засмеялась Бренда. — Кому, как не вам, знать разницу.
Она поднялась по лестнице и оказалась прямо перед Квирком, куда ближе, чем они оба ожидали. Квирк чувствовал не только прохладу ее мокрого тела, но и тепло крови. На мраморных стенах колыхались и плясали отблески спрятанных в ниши ламп. Бренда сняла шапочку и тряхнула волосами. — Вы ведь никому не скажете? Кроуфорды не позволяют слугам пользоваться бассейном. — Бренда отступила буквально на шаг и нагнулась за полотенцем. В такой откровенной позе Квирк ее еще не видел. Широкие бедра, короткие крепкие ноги — настоящая деревенская девушка, созданная для того, чтобы рожать детей. Квирк вдруг почувствовал себя старым. Бренда Раттледж еще сосала грудное молоко, когда он развлекался здесь с очаровательной Делией Кроуфорд. «Один поцелуй, — напомнил себе Квирк. — Я украл у Бренды один полупьяный поцелуй в ночь, когда впервые услышал имя Кристин Фоллс». Бренда накинула на плечи полотенце и вернулась к Квирку. Женское лицо без макияжа всегда завораживало Квирка, а когда Бренда подняла руку, он увидел влажный темный ежик.
— Что у вас с лицом? — спросила Бренда. — Я сразу заметила. Еще вы сильно хромаете.
— Упал.
Бренда заглянула ему в глаза, Квирк сразу понял: не поверила.
— Ой! — неожиданно взвизгнула она. — У меня капля на носу!
Бренда шумно втянула воздух, засмеялась и промокнула лицо полотенцем. «Все это со мной уже когда-то случалось», — подумал Квирк.
У бортика бассейна стоял низкий бамбуковый столик и два плетеных кресла. В одном из них устроилась Бренда, надев белый махровый халат. Под весом Квирка кресло хрустело, как огонь в камышах. Он предложил Бренде сигарету, но та покачала головой. Вода в бассейне почти успокоилась, отблески света на стенах и потолке лениво выписывали восьмерки и чем-то напоминали клетки крови, зажатые между предметными стеклами микроскопа.
— Почему не спите, поздно ведь? — спросила Бренда.
— Не могу, — Квирк пожал плечами, и кресло снова жалобно застонало.
— У меня тоже долго приспособиться не получалось. Думала, с ума сойду! — голос Бренды звучал хрипло, и Квирк расслышал в нем тоску.
— По дому соскучилась?
— Нет, — Бренда снова покачала головой, — я дома соскучилась, потому и уехала. — Она смотрела прямо перед собой, о чем-то размышляя. Бассейна Бренда явно не видела. — Я к этой работе привыкнуть не могу. И к чертовым туманным горам тоже.
— А Джош Кроуфорд? К нему ты уже привыкла?
— С такими, как мистер Кроуфорд, я управляться умею. — Бренда подняла ноги на кресло, подобрала под себя и целомудренно натянула халат на гладкие круглые колени. — Кирку захотелось зарыться в ее бедра лицом, нащупать языком холодные влажные губы, закрывающие горячее лоно. — Я удивилась, узнав, что вы сюда едете.
— Неужели?
Их голоса летели над водой и слабым эхо отражались от стен.
— Вы изменились, — объявила Бренда, окинув Квирка пристальным взглядом.
— Правда?
— Тише стали, спокойнее.
— «Шутки в сторону» — так Фиби сказала, — мрачно улыбнулся Квирк. — Мол, я стал настоящим занудой.
— По-моему, Фиби очень милая девушка.
— Да, она такая.
Возникла пауза, эхо исчезло. Где-то в доме раздался одинокий звонкий удар часов, секундой позже послышался еще один, но слабее, потом еще один, еще слабее, и снова воцарилась тишина.
— Бренда, ты что-нибудь знаешь о благотворительной кампании Джоша?
— О помощи приюту?
— Какому еще приюту? — уточнил Квирк, буравя девушку взглядом.
— Приюту Пресвятой Девы Марии, он в Бруклине. Мистер Кроуфорд практически его содержит. — Бренда содрогнулась от дурного предчувствия: чего добивается Квирк, зачем расспрашивает? — Вы очень приглянулись миссис Кроуфорд, — сказала она, чтобы сменить тему.
— Откуда ты знаешь? — Квирк удивленно поднял брови.
— Знаю и все.
— Понятно, женская интуиция!
Холодный насмешливый тон очень покоробил Бренду. Она встала, плотнее запахнулась в халат и среди танцующих по стенам и потолку отблесков зашагала прочь, держа купальную шапочку за ремешок.
— Ваша племянница права: шутки в сторону, — через плечо бросила Бренда.
Невысокие волны медленно катились мимо маяка и разбивались о скалы с такой силой, что хлопья белой пены взлетали над водой. Крутой берег словно нырял под воду, чтобы вынырнуть сперва у Провинстауна, а потом в неведомой заокеанской дали. Квирк и Фиби стояли на бетонном слипе и смотрели на горизонт. Сильный ветер с моря швырял им в лицо холодные брызги и прижимал к ногам длинные полы пальто. Фиби что-то сказала, но Квирк не расслышал из-за шума ветра, плеска волн и стука гальки, которую они переворачивали. Квирк сложил ладонь рупором, прижал к уху, и Фиби, встав на цыпочки, прокричала: «Сейчас расправлю крылья и взлечу!» Вот что значит молодость! Утомительный перелет из Ирландии на Фиби совершенно не сказался — глаза сверкали, на щеках цвел румянец. «Бьюик» Джоша Кроуфорда, большой, блестящий и горбатый, словно выбравшийся на сушу кит, стоял неподалеку на песчаной дорожке. Энди Стаффорд в форменном пальто наблюдал за ними, прищурившись. Фуражку с блестящим козырьком он держал в руках, из-за ветра черные набриолиненные волосы словно приклеились к голове. Серая форма делала его похожим на мальчишку-солдата, которого хлещут вихри войны.
Квирк и Фиби зашагали по песчаной тропе с подветренной стороны невысоких дюн. Чуть дальше от моря стояли дома: от соленых ветров краска на стенах облупилась, оконные стекла помутнели. Квирку с его тростью приходилось осторожничать: ровными песчаные тропки не бывают, а песколюб так и норовил оплести лодыжки и повалить наземь. Однако всем трудностям вопреки, он ощущал такую головокружительную легкость, что мог отдаться воле ветра и унестись к хмурому небу. Квирк остановился и вытащил сигареты, но на ветру прикурить не получилось, и они пошли дальше.
— Мы гуляли здесь с Делией, — сказал Квирк, о чем тут же пожалел: теперь от вопросов Фиби не отделаться.
— Какой она была? — пытливо спросила девушка и сжала руку Квирка. — Ну, на самом деле? Мне любопытно, потому что в Мосс-Мэноре физически ощущается ее присутствие.
— Пожалуй, она была привлекательной.
Правда ли это? Щепетильность у Делии, настоящей дочери Джошуа Кроуфорда, отсутствовала в зачатке, и это безумно привлекало Квирка. При этом он ее ненавидел. Теперь любовь и ненависть казались сторонами драгоценной монеты, которая сама пришла к нему в руки. Фиби медленно кивала, словно он изрек нечто глубокомысленное. Чем вызвано желание узнать, какой «на самом деле» была Делия? Неужели каким-то интуитивным чутьем?
— Я думала, привлекательной была мама.
— В ту пору мы были совсем другими, — отозвался Квирк, чувствуя себя сентиментальным стариком, тоскующим по прошлому. Наверное, ему надоело быть Квирком, только выбирать, увы, не приходилось. — Ну, то есть в молодости и я, и твои родители были не такими… — Квирк осекся. — Вернемся к машине, от ветра у меня голова болит.
Квирк мучился не только из-за ветра. Когда Фиби говорила о Делии, он чувствовал себя, как прелюбодей, когда жена вскользь упоминает подругу, с которой у него связь. Квирк понимал, что должен рассказать дочери — дочери! — правду, должен объяснить, кто ее настоящие родители, но не знал, как. Это же… нечто незаурядное, уму непостижимое, как такое передать словами? После такого разговора их взаимопониманию, доверию и беззаботному веселью придет конец. Воистину, уму непостижимо, разве после стольких лет — для Фиби это целая жизнь — он сможет стать ей отцом? Тем не менее сейчас, греясь теплом руки Фиби, он убеждал себя, что двадцать лет сердцем чувствовал пустоту, которую могла и должна была заполнить дочь. По-«еле признания Сары в его душе накапливалось нечто, рвущееся на свободу, словно перегороженная плотиной река. Если убрать заслоны, «река» затопит его относительно спокойную жизнь, поэтому Квирк молча улыбался, хромая вслед за ничего не подозревающей дочерью, которая из любопытства расспрашивала о той, которую по незнанию не считала матерью. «Однажды ты поплатишься за свою слабость, лень и трусость!» — с мстительным злорадством сказал себе Квирк. Ведь дело было в банальной трусости. Какие предлоги ни сочиняй, сколько ни говори о взаимопонимании, доверии и беззаботном веселье, которым нельзя рисковать — это лишь алиби, благовидный предлог, позволяющий и дальше жить в свое удовольствие.
Энди Стаффорд сел в машину и собирался закурить, но, заметив, что пассажиры возвращаются, поспешно спрятал сигарету. Ковыляющий с тростью Квирк напоминал огромную механическую игрушку. Увидев свое отражение в зеркале заднего обзора, Энди испугался: лицо перекошенное, глаза вороватые, бегающие. Фиби зябко куталась в пальто. Когда она села в салон, Энди хотел накрыть ее колени клетчатым пледом, но девушка забрала плед и бросила к заднему окну, даже не взглянув на любезного водителя. «Бьюик» развернулся и поехал прочь от дюн, пружиня на восхитительной динамичной подвеске, а Энди осталось только слушать чужие разговоры.
— Как вы встретились? — спросила Фиби. — Ну, вы четверо.
Квирк накрыл ладонями набалдашник трости и смотрел в окно на удаляющееся побережье.
— Твой дедушка устроил нас с Мэлом в Массачусетскую больницу, — начал он. — На летнюю практику с возможностью зачисления в штат, ну, если бы все срослось, чего, как ты понимаешь, не произошло по ряду причин.
— Одной из которых была Делия?
— Я вполне мог остаться, — пожал плечами Квирк. — Платили хорошо, даже по тем временам, но потом… — Он не договорил, чувствуя, что лжет, хотя это было совсем не так. Казалось, тайна отравляет каждое его слово. — В Массачусетской больнице лежала твоя бабушка, и Сара пришла ее навестить. Она не знала, что ее мать умирает, и объявить страшную новость выпало мне. По-моему, она обрадовалась… Разумеется, не новости, а что узнала правду. На какое-то время Мэл с Сарой и мы с Делией стали неразлучной четверкой. — Квирк сделал паузу. «Хорошо платили», «неразлучная четверка» — неужели он надеется, что, заболтавшись, по инерции раскроет секрет? Секрет, который Фиби имеет право знать, а он не решается озвучить должным образом?
Фиби уже не слушала, она апатично смотрела в окно: машина свернула на шоссе и покатила к Норт-Скайтуэйт. Квирк вгляделся в затылок Энди Стаффорда голова маленькая, как у котика, сужающаяся к шее — и подумал: «Вот оно, наглядное проявление физиогномики бедных и обездоленных». Голос Фиби не на шутку его напугал.
— Роуз хочет, чтобы я осталась здесь, — выдохнула она, изображая усталое безразличие.
— Здесь? — переспросил Квирк.
Фиби искоса на него посмотрела: со сложенными на набалдашнике трости руками Квирк очень напоминал дедушку Гриффина.
— Ага, здесь, в Америке, в Бостоне.
— Хмм.
— Что значит хмм?
Квирк снова взглянул на затылок водителя, до странного неподвижный: машина-то летела на полной скорости.
— По-моему, мысль не самая удачная.
— Почему это?
Квирк задумался. Что ответить? В самом деле, почему бы Фиби здесь не остаться? Почему бы не поступить, как хочется? Кто он такой, чтобы ее поучать?
— Как насчет дома? — только и спросил он. — И как насчет Конора Каррингтона?
Фиби сделала кислое лицо и отвернулась к окну. Они проезжали церковь с белым шпилем, которую накануне видели в густой дымке. Сегодня она казалась безобидной, даже робкой, словно среди бела дня устыдилась призрачного обличия.
— Дом сейчас далеко, — тихо ответила Фиби, — причем дело не только в милях.
— Дом правда далеко, и милями, и всем остальным. Это самое главное… — Квирк замялся, не зная, какие слова подобрать, и начал снова: — Я обещал твоей… Я обещал Саре за тобой приглядывать. Не знаю, хотелось ли бы ей, чтобы ты здесь осталась. Нет, не так: я знаю, что ей бы этого не хотелось.
— Что? — Фиби снова отвернулась от окна и смерила Квирка надменным взглядом. На миг он увидел, какой она будет лет в тридцать пять — копией Делии, только теплее и мягче. — Откуда ты знаешь, что ей бы этого не хотелось?
В груди Квирка стало тесно — неужели от гнева? — и он снова сделал паузу. Затылок Энди Стаффорда превратился в блестящее, похожее на луковицу подслушивающее устройство. — Фиби, ты кое о чем не знаешь, — куда тише проговорил он.
— О чем я не знаю? — насмешливо спросила Фиби, буравя Квирка высокомерным взглядом. — Ну, о чем именно?
— О твоей матери, об отце, — Квирк потупился. — Обо мне.
— О тебе, — неожиданно смягчившись, повторила Фиби и засмеялась: — Что я о тебе не знаю?
Когда за окном показалась деревня, Квирк велел Энди Стаффорду притормозить и с помощью трости выбрался из салона, объявив, что попробует разыскать бар, в котором пил двадцать лет назад. Фиби хотела пойти с ним, но Квирк раздраженно махнул тростью: нет, мол, поезжай к деду, а через час пришлешь за мной водителя. Дверца захлопнулась, и Фиби осталась в салоне смотреть, как он ковыляет прочь, держа в свободной руке шляпу. Ледяной ветер раздувал его пальто и ерошил волосы. Энди Стаффорд ничего не сказал, оставив «бьюик» на холостом ходу. Гнетущая тишина заполнила салон, в ней проросло что-то невидимое, медленно выбрасывающее один побег за другим.
— Отвезите меня куда-нибудь! — не выдержала Фиби. — Куда угодно!
Энди схватился за рычаг переключения передач. Фиби почувствовалась, как зацепились смазанные шестерни, и урчащий «бьюик» с кошачьей грацией соскользнул с обочины. Она посмотрела было в окно, но почувствовала, как молодой водитель следит за ней в зеркало заднего обзора. Не желает она встречаться с ним взглядом! Машина скользнула по главной улице закованной в лед деревни. Вокруг не было ни души. «Закусочная Джо», «Моторы Эда», «Снасти и наживка Ларри» — казалось, абсолютно все заведения в руках частников. Вскоре они снова летели по прибрежному шоссе, с которого океан почти не просматривался — стальную, чуть наклоненную к горизонту гладь Фиби видела лишь обрывками. Океан ей не понравился — и его неестественная гладь, и назойливые запахи. К нему вели разбитые проселочные дороги. Вот чем кончается американский континент — неприглядным побережьем! Вдруг навалилась усталость, на миг голова безвольно повисла, а веки сомкнулись, как намагниченные. Секундой позже Фиби расправила плечи и заморгала. Водитель по-прежнему наблюдал за ней в зеркало заднего обзора. Сказать ему, чтобы за дорогой следил? Глаза у него маленькие, темно-карие, как у белки, посажены слишком близко. Они действительно пустые, или пустыми кажутся все глаза, если разглядывать их отдельно от лица? Решив проверить это на своем отражении, Фиби подалась вперед, но тут же отпрянула: в зеркале их лица оказались рядом, хотя и в разных перспективах.
— Ну как, вам понравился Бостон? — спросил Энди.
— Я его еще не видела. — Фиби решила держать дистанцию, но к своему вящему неудовольствию машинально добавила: — Может, как-нибудь меня туда свозите… — Она запнулась, села неестественно прямо и откашлялась. — То есть нас с мистером Квирком. Мы выберем время, и вы отвезете нас смотреть город. — «Заткнись, дура!» — беззвучно велела себе Фиби. — Если, конечно, дедушка вас отпустит.
— Пожалуйста, — тотчас ответил Энди, судя по голосу, немало удивленный, — в любой день. — Он сделал паузу, определяя, на что может решиться. — Мистер Кроуфорд машиной почти не пользуется, он же болен, а миссис Кроуфорд… ну… — Фиби почудилось, что усмехнулся даже черный набриолиненный затылок водителя. «Что, черт подери, он имеет в виду?» — подумала она, но решила не уточнять. — Вам нужно в Нью-Йорк. Вот это город так город!
Фиби спросила, как его фамилия.
— Стаффорд.
— Стаффорд, — повторила она. — У вас ирландские корни?
— Наверное, — пожал плечами Энди. Ему не слишком нравилось быть ирландцем, хотя красавица Фиби очень отличалась от всех знакомых ему соплеменников.
— Откуда вы? — поинтересовалась Фиби. — В смысле, где родились?
— На западе, — ответил Энди нарочито глухо и неопределенно, чтобы «нарисовать» Фиби полынь, мерцающую пустыню и одинокого безмолвного всадника, взирающего со столовой горы на далекие вершины.
«Бьюик» повернул прочь от океана. «Куда он меня везет?» — с тревогой подумала Фиби. Впрочем, она же сама просила этого Энди отвезти ее «куда-нибудь». Если бы не дурацкая игра в гляделки через зеркало заднего обзора, неспешный вояж по проселочным дорогам, почти не отличающимся от ирландских, получился бы вполне приятным.
Мощный мотор урчал мерно, но негромко, и Энди расслышал шорох нейлона: Фиби положила ногу на ногу.
— Обязательно ехать так медленно? — спросила Фиби. — Здесь такие правила?
— Это правило мистера Кроуфорда, только, — осторожно добавил Энди, — я не всегда его соблюдаю.
— Легко верю, — кивнула Фиби, достала свою овальную сигаретницу и закурила. Струйка дыма доползла до Энди, и он жадно втянул сухой бумажный аромат табака.
— Ирландские сигареты? — спросил он.
— Нет, английские. — Фиби хотела его угостить, но передумала. Она держала тонкий серебряный портсигар на ладони, и машинально открывала его и закрывала, открывала и закрывала. Неожиданно проявились последствия долгого перелета — Фиби чудилось, что, все вокруг вибрирует вроде бы отдельно и самостоятельно, но при этом подчиняется сложному и нечеткому ритму, который она представляла в виде пучка проводов, пульсирующих внутри потока густого масла. Сонливость тоже напоминала масло, оно растекалось по сознанию и мешало думать. Фиби закрыла глаза и почувствовала: «бьюик» поехал быстрее. Энди Стаффорд плавно, даже воровато увеличивал скорость — неужели боялся, что она пожалуется деду? Казалось, мощные колеса вращаются не под ногами, а внутри нее. Фиби замутило, она открыла глаза и стала смотреть на дорогу. «Бьюик» несся по шоссе без малейших усилий и негромко урчал, словно упиваясь своей звериной силой. Энди чуть подался вперед, и Фиби заметила водительские перчатки с дырочками. «Как раз для него», — подумала она и немного устыдилась своих мыслей. Они попали на длинный узкий участок прямой дороги.
Высокие болотные травы по обе стороны от нее томно наклонялись вперед еще до того, как «бьюик» с ними равнялся. Движущая сила машины летела ярда на два впереди и точно заворачивала воздух назад. Фиби затушила сигарету и прижала ладони к сиденью — кожа была мягкой и податливой. Впереди на дороге маячил какой-то шлагбаум с деревянным шестом и указателем в виде большой черной буквы «X» на белом фоне. Протяжный и, как показалось, далекий стон Фиби скорее почувствовала, чем услышала, но уже через секунду на диагональные дороге пути вылетел поезд, огромный, гладкий, как снаряд. Спокойно, точно со стороны, Фиби наблюдала, как «оживает» знак — «бьюик» и поезд неслись к точке пересечения. Деревянный шест задрожал и начал опускаться. «Стой!» — закричала Фиби. К ее удивлению, крик получился, не испуганным, а ликующим. Энди Стаффорд не слушал, машина рвалась вперед, увлекая за собой все вокруг: Фиби чудилось, что придорожную траву засасывает в дикую воронку их движения. Сейчас они врежутся в шлагбаум, точно врежутся — Фиби уже слышала скрежет металла и звон битого стекла. Краем глаза она увидела поразительно четкую картинку — дежурный на пороге деревянной будки, на комбинезоне не хватает застежки, бесформенная фетровая шляпа сдвинута на затылок, большой рот разинут в немом крике. С другой стороны переезда навстречу «бьюику» спешил маленький черный автомобиль, вылитый жучок! При виде несущегося «бьюика» «жучок» испуганно свернул на обочину. Фиби показалось, что он шмыгнет в болотную траву и спрячется. «Бьюик» загромыхал по рельсам, и когда Фиби оглянулась, шлагбаум опустился на последний фут и замер, а в следующий миг промчался поезд, встретивший их недовольным ревом, который быстро затих. Поезд исчез из вида, и «бьюик» рванул мимо «жучка», осмелившегося просигналить в знак протеста. Фиби поняла, что истерически хохочет — даже икает! — и судорожно стиснула лежащие на коленях руки.
«Бьюик» домчался до поворота и притормозил. «Плавно, словно с небес спустился», — подумала Фиби и прижала пальцы к губам. Неужели она впрямь хохотала?
— Вы…. Ты что творишь?! — закричала Фиби. — Мы же чуть не разбились! — Энди даже не обернулся. Он развалился на сиденье, удовлетворенно вздохнул и, прижав затылок к подголовнику, надвинул фуражку на глаза. Прямая, как сабля, Фиби буравила его гневным взглядом, точнее буравила то немногое, что видела, ведь Энди практически лежал. — Почему мы остановились?
— Дух перевести, — без тени волнения ответил из-под козырька Энди и повернул зеркало так, что его глаза, «разделенные» пополам прозрачным козырьком фуражки уставились на Фиби. — Угостишь английской сигареткой? — спросил он, растягивая слова с томной вкрадчивостью.
Ну вот, «тыкать» начал… Отказывать было неудобно, но если честно… Голова до сих пор кружилась. Фиби открыла серебряный портсигар и протянула через спинку переднего сиденья. Сигарету Энди взял левой рукой, словно нехотя, постарался задеть запястье девушки. Фиби сама не отказалась бы от сигаретки — теперь она понимала, почему люди курят — но смутно понимала: ухаживание и панибратство поощрять нельзя. Она захлопнула портсигар, спрятала его в ридикюль — эх, нужно запомнить: в Америке говорят просто «сумочка» — достала помаду и открыла пудреницу, в которой было маленькое зеркало. В глазах горел дикий огонек, на щеках — лихорадочный румянец. Зато сонливость как рукой сняло.
Губы накрашены, пудреница спрятана в сумочку — Фиби осталось лишь сложить руки на коленях и не переборщить с чопорностью. Невидимые плети, соединившие их в тишине салона, зачахли. Энди Стаффорд резко выпрямился, открыл окно и вышвырнул лишь на четверть выкуренную сигарету.
— На вкус как сыромятная кожа, — объявил он, снова развалился на сиденье и надвинул на глаза фуражку.
— Мы что тут целый день проведем? — раздраженно спросила Фиби.
Энди выдержал эффектную паузу и, растягивая слова, теперь на манер «хорошего мальчика», проговорил:
— Может, сядешь вперед ко мне?
Фиби аж охнула.
— По-моему, вам следует отвезти меня домой, — проговорила она, надеясь поставить наглеца на место.
Странно и даже нелепо разговаривать с человеком начальственным голосом, когда видишь только его макушку.
— Домой? — хихикнул Энди. — Далековато ехать, даже на такой ласточке, как эта машина.
— Вы прекрасно понимаете, о чем я! — рявкнула Фиби. — Поехали, и на этот раз без игры в автогонщиков.
Энди не спеша выпрямил спину, завел «бьюик» и на следующем перекрестке свернул к побережью. В салоне царила тишина, но Фиби не сомневалась: Энди страшно собой доволен. Он впрямь предложил ей сесть рядом с ним? Кроме негодования, которое Фиби из себя выжимала, было и другое, непроизвольное чувство, пульсирующее в центре сознания. Это чувство раздражало, хотя неприятным не казалось. Щеки пылали, слово кто-то надавал пощечин, сильно, но игриво, пытаясь раззадорить. У крыльца Мосс-Мэнора Энди буквально выскочил из салона и открыл Фиби дверцу, прежде чем она потянулась к ручке. В его насмешливом бесстыже-соблазняющем взгляде горел безмолвный вопрос: «Расскажешь деду, Роуз или Квирку о том, что случилось за этот час?» А что, собственно, случилось? Фиби хотела проигнорировать безмолвный вопрос, но не сдержалась и так же безмолвно ответила: «Нет, не скажу». Впрочем, они оба прекрасно это понимали. Густо покрасневшая, Фиби протиснулась мимо Энди. Заглянуть ему в глаза она не рискнула и нарочито резко велела ехать в деревню за мистером Квирком.
Мистер Квирк ждал на углу главной деревенской улицы. Из-за трости и черного пальто, раздуваемого ветром, и черной же надвинутой на глаза шляпы он напоминал крупного взъерошенного ворона. Энди вылез из салона и хотел открыть пассажирскую дверь. Однако, вопреки его надеждам, Квирк распахнул заднюю и сел на место Фиби. Что-то в Квирке очень нравилось Энди или, по крайней мере, внушало уважение, вероятно, дело было в высоком, как у отца, росте. В общем, едва машина тронулась, Энди начал рассказывать о «Лимузинах Стаффорда». С каждым словом он все больше загорался своим планом и вскоре почти поверил, что его служба проката уже действует. Квирк не сказал ни слова, но Энди не расстроился: он уже понял, что разговаривает сам с собой.
Энди собрался свернуть с шоссе на дорогу к Мосс-Мэнору и рассказывал о «порше», который купит на первую полугодовую выручку «Лимузинов Стаффорда», когда Квирк заявил, что желает поехать в Бруклин.
— В приют Пресвятой девы Марии, — уточнил он.
Энди не ответил, лишь развернул машину, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Объяснять, где этот приют, не требовалось: Энди и сам знал. Он думал, что больше близко к нему не подойдет, но вот Квирк хочет туда отправиться. Зачем? Неужели он посланник ирландских рыцарей черт знает кого, явившийся проверить, как содержатся дети, и как ведут себя монахини? Они поедут в Бруклин без ведома мистера Кроуфорда? Неожиданно Энди расслабился, решив, что Квирк — сыщик. Ну и прекрасно, пускай нароет компромат и на старика Кроуфорда, и на эту чертову Стефанию — что это за имя, черт подери?! — и на ирландского священника Харкинса. Кое о чем Энди мог бы и сам ему поведать, но после ЧП с ребенком нельзя. Ледяные мурашки снова побежали по спине. Вдруг Квирк узнает о гибели малышки? Вдруг… Нет, ни о чем он не узнает! Откуда Квирку узнать, кто ему скажет? Явно не Стефания и не рыжий священник, а старик Кроуфорд наверняка не в курсе ЧП и давно забыл о существовании малышки: таких приютов в Массачусетсе хоть отбавляй! Для всего мира маленькая Кристин давно канула в Лету — вряд ли кто-нибудь вспомнит ее имя. Однако Энди очень жалел, что не может просветить Квирка по поводу этого приюта. Разумеется, если он сам уже не в курсе.
На торжественный прием Квирк не рассчитывал.
В приют он позвонил с телефона в деревенском баре и прождал целую вечность, подкармливая аппарат десятицентовиками — в трубке раздавался шорох его дыхания, напоминающий шум моря, — пока его не соединили с матерью-настоятельницей. Подчеркнуто холодно она осведомилась, кто он такой и чего изволит. Квирк представился, объяснил, что живет в доме Джоша Кроуфорда и попросил десятиминутную аудиенцию, дабы обсудить вопрос, слишком деликатный для телефонного разговора. Ему почудилось, или монахиня впрямь судорожно втянула воздух? Чем уклончивее говорил Квирк, тем больше подозрения чувствовалось в голосе матери-настоятельницы, но в итоге она с огромной неохотой пригласила его в Бруклин. Квирк повесил трубку и заказал еще один скотч. Рановато, конечно, но ему требовалась подпитка.
Едва оказавшись в приютском фойе с высоким сводчатым потолком, Квирк почувствовал аромат прошлого, настолько сильный, что, казалось, года отлетели, как листья старого календаря, и он снова стал маленьким сиротой. Среди полной тишины он разглядывал статуи в нишах — вот Иисус, вот Мария, вот Иосиф — хлипкий Иосиф держал в невероятно бледных руках что-то вроде рубанка и смотрел кротко, но при этом кровожадно — до тех пор, пока молодая монахиня с выпирающими зубами не провела его безмолвными коридорами к двери. Она негромко постучалась и дождалась приглашения войти.
Из-за стола поднялась мать-настоятельница, высокая, сухопарая, красивая суровой красотой. Однако первым заговорил стоявший рядом священник. Бледное, как непропеченный блин лицо, рыжие волосы, болотно-зеленые, но пронзительные глаза — Квирк знал такой типаж, точнее, помнил по страшным дням и бессонным ночам в Каррикли. Приторно улыбаясь одними губами, священник шагнул навстречу гостю с протянутой для рукопожатия рукой.
— Мистер Квирк, я отец Харкинс, капеллан приюта Пресвятой Девы. — «Ресницы у него почти белые», — подумал Квирк и невольно содрогнулся. Священник взял его за руку, но, как выяснилось, не чтобы пожать, а чтобы подвести гостя к столу. — Это сестра Стефания, а это сестра Ансельм.
Лишь сейчас Квирк заметил вторую монахиню, стоявшую у большого камина из мрамора и полированного кирпича. Невысокая, крепко сбитая, она казалась вполне дружелюбной, хоть и смотрела скептически. Монахини молча кивнули гостю, а отец Харкинс, явно взявший на себя роль оратора, проговорил:
— Вы зять мистера Кроуфорда? Он наш давний друг, то есть друг приюта Пресвятой Девы Марии.
Квирк чувствовал, как сестра Стефания разглядывает его, словно дуэлянт — противника, нащупывает слабые места.
— Что привело вас в приют? — спросила она, не дав отцу Харкинсу продолжить. В ее голосе звучала власть, интонация недвусмысленно намекала: главная здесь она, во взгляде читались спокойствие, уверенность и легкое недоумение. Квирк нащупал в кармане сигареты, закурил, а сестра Стефания, успевшая сесть, придвинула поближе к нему большую хрустальную пепельницу.
— Я ищу грудного ребенка, девочку. Зовут ее Кристин, фамилия, по всей вероятности, Фоллс. Почти уверен, что ее привезли из Ирландии в ваш приют.
Тишина, повисшая в кабинете, была красноречивее любых слов. Мать-настоятельница поочередно коснулась перьевой ручки, канцелярского ножа и, телефонной трубки, но при этом с места ничего не сдвинула.
— Что именно вы хотите узнать об этом ребенке? — спросила она, на сей раз не глядя на Квирка.
«Не о девочке, а о ребенке», — подметил Квирк, а вслух сказал:
— Интерес тут сугубо личный.
— A-а, ясно.
Снова повисла тишина. Отец Харкинс смотрел то на Квирка, то на монахиню, но не произнес ни слова.
— Девочка умерла, — неожиданно объявила сестра Ансельм, стоявшая у камина.
Священник повернулся к ней с перекошенным от страха лицом и резко поднял руку. «Неужели ударит?» — подумал Квирк. Зато мать-настоятельница не шелохнулась, она рассматривала его, как ни в чем не бывало. Отец Харкинс взглянул на нее, облизал губы и снова растянул их в приторной улыбке.
— Ах, да… — протянул он. — Маленькая Кристин. Да, сейчас я… — Он снова облизал губы и захлопал бесцветными ресницами. — Увы, произошел несчастный случай. Малышка жила в семье. Очень, очень жаль. Настоящая трагедия.
— В какой еще семье? — после очередной паузы спросил Квирк, и отец Харкинс вскинул брови. — С кем жила девочка?
Священник хрипло хохотнул и поднял обе руки, словно ловя коварный пас Квирка.
— Мистер Квирк, подобная информация не разглашается, — зачастил он. — В такой ситуации нужна предельная деликатность, и я уверен, вы…
— Я бы хотел побольше узнать об этой девочке. Например, откуда она и как попала сюда.
Отец Харкинс собрался ответить, но мать-настоятельница с шумом втянула воздух, и он тотчас закрыл рот.
— А вы разве не в курсе? — широко улыбнувшись, поинтересовалась монахиня, и Квирк понял, что допустил грубую ошибку. Если бы он знал, этот разговор бы не состоялся. По большому счету, что ему известно, кроме имени девочки? Сестра Стефания резко встала и с безаппеляционностью судьи, оглашающего приговор, объявила:
— Простите, мистер Квирк, но помочь мы вам не можем. Отец Харкинс совершенно прав: тут нужна предельная деликатность, интересующая вас информация конфиденциальна. У нас в приюте свои строгие принципы, вы наверняка понимаете. — Очевидно, монахиня нажала невидимую посетителям кнопку звонка, потому что скрипнула дверь, и сестра Стефания обратилась к вошедшей: — Сестра Анна, пожалуйста, проводите мистера Квирка! — Она протянула руку — Квирку пришлось подняться со стула и ответить на рукопожатие. — Всего доброго, мистер Квирк. Приятно было с вами познакомиться. Передайте наши наилучшие пожелания мистеру Кроуфорду. Нам сообщили, что он не в добром здравии.
Даже раздраженный высокопарными «мы», «нас» и «нам» Квирк невольно восхитился мастерством, с которым мать-настоятельница завершила неприятный для нее разговор. Он взглянул на сестру Ансельм, но та разглядывала потолок и не отреагировала. В зеленых глазах отца Харкинса читалось искреннее облегчение. Он проводил Квирка до двери и даже хотел дружески похлопать его по спине, но передумал.
— Вы ведь не член ордена? — спросил он и, натолкнувшись на непонимающий взгляд Квирка, пояснил: — Ну, Рыцарей Святого Патрика. У мистера Кроуфорда пожизненное членство. Если не изменяет память, он один из основателей.
— Нет, — сухо проговорил Квирк. — Память вам не изменяет.
Зубастая монахиня распахнула дверь и, опираясь на трость, Квирк поволок себя прочь из комнаты, как раздраженный отец непослушного ребенка. Сильно хромая, он спустился по ступенькам крыльца, и Энди Стаффорд спешно убрал ноги с приборной панели, выпрямил спину и надел фуражку. Квирк молча влез в салон, отказавшись от его помощи. «Злой как сто чертей, — догадался Энди. — Что у него за дела в приюте?» Ему упорно казалось, что дела эти связаны с маленькой Кристин. Абсурд конечно, только по спине в очередной раз побежали ледяные мурашки.
У самого конца подъездной аллеи, Квирк похлопал Энди по плечу, веля остановиться. Он оглядывался на здание приюта, пока не увидел, что из двери черного хода выскользнула сестра Ансельм.
— Подожди меня здесь, — бросил Квирк, кряхтя, выбрался из машины и под пристальным взглядом Энди заковылял туда, где ждала монахиня. Вскоре они, оба сильно хромая, вместе побрели по дорожке под сенью голых деревьев.
Сперва монахиня не желала разговаривать, только Квирк не сомневался: на улицу она выскользнула неспроста. Они молча шли рядом, в студеном зимнем воздухе клубилась дымка их дыхания. Их взгляды в очередной раз пересеклись — зачем слова, если и так ясно, что они два сапога пара: у него сломанное колено, у нее изуродованное бедро. Под деревьями лежали неровные островки снега, на дорожке — опилки, густой, смолистый аромат которых напомнил Квирку сосновый бор за большим каменным домом в Каррикли. Сегодня среди опавших листьев суетились бесстрашные на вид коричневые птицы. Это граклы? Клушицы? Об Америке Квирк знал очень мало, даже основные виды птиц не помнил. Сквозь черное кружево ветвей тускло серело небо. У Квирка заныло колено, и лишь тогда он заметил, что монахиня вышла к нему в одной рясе.
— Сестра, вам не холодно? — спросил он. Монахиня покачала головой. Она скрестила руки на груди, и широкие рукава превратились в некое подобие муфты. «Сколько ей лет? — подумал Квирк. — Под пятьдесят?» Она не столько хромала, сколько на каждом втором шаге заваливалась набок, словно штырь, удерживающий ее в вертикальном положении, не докрутили.
— Пожалуйста, расскажите мне о девочке! — взмолился Квирк. — Я не собираюсь никому вредить, хочу лишь выяснить, что произошло.
— Зачем?
— Не знаю, честное слово, не знаю.
— Вы ведь доктор? Вы принимали роды у матери девочки?
— Нет-нет, и я не доктор, а патологоанатом.
— Понимаю.
Квирк искренне сомневался, что она понимает. Кончиком трости он сковырнул опилки на дороге, и перед его мысленным взором неожиданно встала картинка — тусклый дублинский день, больничная палата, медсестра Филомена, усевшаяся на него верхом. Еще недавно он был в Дублине, а сейчас здесь, в Бостоне, зачем и почему, вроде бы ясно, а на деле пойти разберись.
— Хотя бы скажите, в какой семье она жила, что за люди ее удочерили.
— Удочерили! — фыркнула сестра Ансельм. — На такие юридические изыски мы тут время не тратим. — Она вдруг остановилась и пристально посмотрела на Квирка. Губы посинели от холода, красные слезящиеся глаза метали молнии. — Что вам известно, мистер Квирк? Я имею в виду происходящее здесь и у вас в Дублине.
Квирк поудобнее оперся на трость и встретил ее взгляд.
— Мне известно, что Джошуа Кроуфорд финансирует аферу, в рамках которой ирландских детей переправляют сюда, в Штаты. Подозреваю, что одной из них была Кристин.
Они зашагали дальше.
— Да, это самая настоящая афера, — кивнула сестра Ансельм. — Она продолжается уже двадцать лет. Вы знали об этом? Двадцать лет! Представляете, сколько детей переслали сюда как… — Монахиня замялась, очевидно, не подобрав достаточно яркое определение. — Официально афера называется благотворительной кампанией, только при чем тут благотворительность, если все делается во имя власти?!
Где-то рядом Iревожно и настойчиво «а нюнил колокол.
— Власти? — удивился Квирк. — Какой еще власти?
— Власти над душами.
«Над душами» тревожило Квирка не меньше, чем звон колокола над приютом. «Обычно сеют семена, а я — человеческие души», — так сказал Джош Кроуфорд.
Они молча прошли несколько ярдов, и монахиня заговорила снова.
— Дети никого не интересуют. Точнее, интересуют, но не как личности, а как глина для ваяния себе подобных. — Сестра Ансельм невесело засмеялась. — Мистер Квирк, наш приют — настоящая религидзная теплица. Детей переправляют к нам месячными, а то и недельными. Мы проверяем, здоровы ли они — это моя работа, я — доктор, — монахиня мрачно усмехнулась. — А потом… потом их распределяют. — Колокольный звон прекратился, повисла тишина. Птицы, словно уловив слышный им одним звук, захлопали крыльями, взлетели, потом снова сели на опавшие листья. — Мы отдаем их в католические семьи, бедным, но порядочным людям, которым доверяем. Когда дети подрастают, их посылают в семинарии и монастыри, хотят они этого или нет. Настоящий рассадник, религиозная теплица, понимаете? — Она искоса взглянула на хмурого Квирка.
— Понимаю, — ответил он, — только…
— Только что в этом плохого? — подсказала монахиня. — Мы пристраиваем сироту в приличный дом…
— Я сам сирота, — признался Квирк. — И был счастлив, когда меня забрали из приюта в семью.
— Ох! — воскликнула сестра Ансельм и снова кивнула. Они вернулись к «бьюику», который стоял на холостом ходу, выпуская бледные струи выхлопных газов. — Это же неестественно, — проговорила монахиня, когда они в очередной раз остановились. — В этом-то весь смысл! Когда нечестивые люди берутся за якобы добрые дела, у этих дел появляется мерзкий запах. По-моему, вы его уже почувствовали.
— Расскажите мне о той девочке, о Кристин Фоллс.
— Нет, я и так сказала слишком много.
«Так же как Долли Моран», — мысленно отметил Квирк.
— Пожалуйста! — снова взмолился Квирк. — Случились страшные происшествия. — Монахиня вопросительно посмотрела на его трость. — И это, и кое-что ужаснее.
— Я замерзла и хочу вернуться в приют, — потупившись, сказала сестра Ансельм, но с места не сдвинулась. Вот она взглянула на Квирка, явно приняв решение. — Поговорите с медсестрой, которая ухаживает за мистером Кроуфордом.
— С Брендой? — удивленно переспросил Квирк. — С Брендой Раттледж?
— Если ее так зовут, то да. Эта медсестра в курсе того, что стало с маленькой Кристин. Думаю, она вам расскажет. 14 самое главное… — Монахиня взглянула через плечо Квирка на «бьюик». — Берегите себя. Некоторые люди — сущие оборотни, обличия меняют, как перчатки. — Сестра Ансельм улыбнулась. «Настоящий сирота, — подумала она. — Высокий, сильный, а топчется вокруг меня, как мальчишка, вопросы глупые задает». — До свидания, мистер Квирк! Удачи вам! Я вас почти не знаю, но уверена, вы хороший человек, хотя сами вряд ли это понимаете.
Когда Квирк вернулся в Мосс-Мэнор, дом пока-зался ему распахнутым настежь, словно одна большая дверь. На подъездной аллее стояла карета «скорой помощи» и еще пара легковушек, а на крыльце — два мрачных типа в темных костюмах. Они негромко переговаривались, но, увидев Квирка, притихли и впились в него любопытными взглядами. Долго разглядывать не получилось: он буквально вбежал в дом и стал метаться из комнаты в комнату. Квирк страшно разозлился, хотя сам не понимал из-за чего: разве он услышал от сестры Ансельм что-то принципиально новое? Неужели необъяснимый гнев превратится в постоянного спутника и погонит его по жизни как ветер — беспомощную былинку? В главной гостиной Квирк застал служанку с бесцветными волосами — имя ее он забыл напрочь — она ставила букет из сухоцветов на крышку рояля, которую, по всей вероятности, никто никогда не поднимал. В камине пылал огонь. При виде Квирка служанка испуганно съежилась, а на вопрос «Где мисс Раттледж?» ответила недоуменным взглядом. «Медсестра! — теряя терпение, заорал Квирк и застучал тростью по полу. — Медсестра мистера Кроуфорда!» Служанка объяснила, что Бренда с мистером Кроуфордом, который «очень-очень плох». Смотреть на ее дрожащие губы желания не было, и Квирк стал подниматься по лестнице, проклиная висящую мертвым грузом ногу. У комнаты, которую считал спальней Джоша Кроуфорда, он остановился и, легонько постучав, открыл дверь.
Взору Квирка предстала неправдоподобно драматичная сцена — реши художник написать картину под названием «На смертном одре», он тотчас схватился бы за кисть. Джош Кроуфорд лежал на высокой белой кровати, раскинув руки по сторонам. Пижамную куртку расстегнули, выставив на всеобщее обозрение вздымающуюся грудь, заросшую седыми волосами. К лицу прижали кислородную маску, но и в ней Джош дышал с трудом. По звукам казалось, он тянет через себя тяжелую цепь, передвигая каждое звено ценой огромных мучений. У кровати на стульчике сидела Фиби и сжимала дедушкину руку в ладонях. Рядом стояла Бренда Ратт-ледж в белой форме и аккуратной шапочке — чем не прототип медсестры? О лучшей модели художники и не мечтают! По другую сторону от кровати застыла Роуз Кроуфорд с поднятой к подбородку рукой. Вот еще один прототип, воплощение качеств, совершенно ей несвойственных, — терпения, верности, подобающего жене спокойствия. Услышав скрип двери, Бренда Раттледж обернулась, и Квирк кивком попросил ее выйти в коридор. Она послушалась, беззвучно притворила за собой дверь и собралась заговорить, но Квирк рубанул по воздуху ладонью — молчи, мол.
— Это ты привезла сюда ребенка? — сурово спросил Квирк. Бренда насупилась, а потом на ее лице мелькнул страх, щедро сдобренный чувством вины. — Ну, выкладывай!
— Какого ребенка?
— Какого-какого… Девочку, ее звали Кристин. Тебя заставили привезти ее в Америку?
— Не понимаю, о чем вы…
Дверь распахнулась, и в коридор выглянула Фиби.
— Скорее! — шепнула она Бренде, начисто игнорируя Квирка. — Нужна ваша помощь! — Фиби скрылась в комнате, и Бренда шмыгнула следом. Закрыться дверь так и не успела: в коридор выскользнула Роуз Кроуфорд.
— Пойдемте, мне нужна сигарета, — глухо проговорила она и повела Квирка в гостиную. Вопреки его ожиданиям, служанки там уже не было. На каминной полке стояла большая лакированная сигаретница. Роуз достала две сигареты, раскурила обе и вручила одну Квирку.
— Простите, в помаде испачкала, — буркнула она.
Квирк подошел к окну. Снег падал крупными пушистыми хлопьями, сквозь них просматривался торец Хрустальной галереи, гигантским айсбергом тянущейся к свинцовому небу.
— Роуз, я очень вам сочувствую, — проговорил Квирк и встретил недоуменный взгляд. — Тяжело вот так сидеть и ждать конца. — Он тщетно вспоминал, как называется затрудненное дыхание умирающих. Существовал специальный термин, но Квирк забыл его, как и многое другое.
— Да, — пожала плечами Роуз, — конечно. — Носком туфли она поддела бревно в камине. — Фиби с ним ведет себя просто прекрасно. Я даже не ожидала! Кстати, Джош упомянул ее в завещании.
— Правда? — Квирк отвернулся от окна и вздрогнул. Он предполагал, что так получится, но слышать, как об этом объявляет Роуз, было больно. Сам Квирк никого в завещание не включил: он его вообще не составил.
— Правда. Фиби получит большую денежную сумму.
— И как вы к этому относитесь?
Роуз запрокинула голову и беззвучно засмеялась.
— Прекрасно отношусь. Не волнуйтесь, я свою долю тоже получу и, бог свидетель, немалую. Но Фиби станет богатой девушкой.
— Мне это не нравится.
— Почему? Вы не хотите, чтобы она наследовала дедовы деньги?
— Хочу, чтобы она жида нормальной жизнью.
Роуз смерила его снисходительно-насмешливым взглядом. Квирк снова повернулся к окну, и ему показалось, что половина хлопьев не падает, а летит вверх.
— Разве нормальная жизнь существует? — спросила Роуз.
— Да, и Фиби вполне могла бы ее прожить.
— Могла бы, если…
— Если вы не станете удерживать ее возле себя.
Роуз снова беззвучно засмеялась, на сей раз в знак протеста.
— Удерживать ее возле себя?! Ну и мысли у вас!
Квирк вгляделся в пылающий кончик сигареты.
— По словам Фиби, вы просили ее остаться в Бостоне.
— Вам такой вариант не нравится?
Квирк подошел к камину и швырнул в него окурок. Роуз шагнула вперед, и они оказались совсем рядом, лицом к лицу. На радужке левого глаза у нее имелся небольшой дефект — тоненькая белая полоска среди блестящей черноты.
— Послушайте, миссис Кроуфорд…
— Роуз.
Квирк судорожно втянул воздух.
— Я приехал в Бостон по просьбе Сары. Она просила меня присмотреть за Фиби.
Роуз потупилась и взглянула на него из-под опущенных ресниц.
— Сара… — повторила она. — Да, конечно, Сара… Она меня ненавидит. — Квирк растерялся. Он никогда не думал, как Сара относится к женщине чуть старше себя, которая, выйдя замуж за Джоша, стала ее мачехой. Роуз подошла еще ближе и заглянула Квирку в глаза. — Мистер Квирк, — начала она мягким тягучим голосом, — возможно, я вам не нравлюсь — если честно, меня это совершенно не волнует — но признайте: лицемеркой меня не назовешь.
Чурка, которую Роуз поддела носком туфли, наконец рассыпалась, превратившись в кучу серого пепла. Роуз буравила Квирка взглядом, словно желая запомнить его лицо навсегда. Со второго этажа донесся встревоженный женский голос: «Роуз! Роуз!», но прекрасная миссис Кроуфорд отреагировала далеко не сразу. Когда она наконец отвернулась, Квирк почувствовал тяжелый, волнующий аромат ее надушенной кожи.
Вечером, когда умер Джош Кроуфорд, дом погрузился в тишину. Уехала не понадобившаяся карета «скорой помощи», следом — мрачные типы в строгих костюмах на своих легковушках. Квирк так и не понял, кто они, но предполагал, что адвокаты, вызванные Роуз засвидетельствовать кончину супруга. Подобный шаг очень в ее стиле! Подали ужин, есть который было некому: Роуз и Фиби закрылись в спальне, а Квирк разыскал Бренду Раттледж и привел к бассейну. Бренда села в плетеное кресло и уставилась на воду. Казалось, над ними среди колышущегося эхо висит большая полужидкая неопределенность. Квирк протянул сигарету, и на сей раз Бренда взяла. Она держала ее неумело, деревянными пальцами, набирала дым в рот и выпускала, не вдыхая. «Так курит кто-то еще, — подумал Квирк. — Кто именно, Фиби?» Когда Бренда шевелила ногами, резиновые подошвы ее туфель скрипели по кафелю.
— Кто это организовал? — спросил Квирк.
Бренда выпятила нижнюю губу и на миг превратилась в капризного ребенка.
— Старшая медсестра, — ответила она, пожав плечами.
— Какой больницы? Святого семейства?
— Она знала, что мистер Гриффин устроил меня сюда ухаживать за мистером Кроуфордом, и предложила оказать ответную услугу. Естественно, за определенную плату. Я подумала: что плохого, если привезу бедную малышку в Бостон? — Бренда взглянула на зажатую между пальцами сигарету. — Господи, что я делаю? Я же не курю.
— А она сказала, чей это ребенок? Ну, кто его родители, в частности, отец?
Бренда нагнулась, положила наполовину выкуренную сигарету на пол, аккуратно раздавила ее носком туфли, подняла расплющенный окурок и опустила в карман. Квирк вспомнил рыжеволосую Мейзи: она наверняка уже родила ребенка и потеряла.
— Она сказала, мне это знать не следует, мол, так лучше для всех. Я решила, что отец — известный в городе человек.
— Например?
Бренда обняла себя за плечи и стала раскачиваться на кресле.
— Не знаю, говорю вам, не знаю!
— Но мысли, подозрения какие-то наверняка есть.
Бренда ударила кулаками по коленям и гневно взглянула на Квирка:
— Что вы от меня требуете?! Сказала же, не знаю!
Квирк откинулся на спинку кресла, шумно выдохнул, и тонкие переплетенные прутья обреченно заскрипели.
— Когда мистер Гриффин предложил тебе эту работу?
— В начале прошлого лета, — ответила Бренда, потупившись.
— Шесть месяцев назад? Нет, даже больше… И ты мне ничего не сказала!
— Вы не спрашивали! — гневно парировала Бренда.
Сколько секретов! — покачал головой Квирк. — Не ожидал от тебя такого…
Бренда не реагировала — она смотрела на воду и слушала ее таинственный плеск.
— Я сделала для него все, что смогла, — проговорила она, и Квирк не сразу понял, о ком речь. Не без труда оторвав взгляд от бассейна, Бренда чуть ли не с мольбой посмотрела на Квирка.
— По-вашему, мистер Кроуфорд был плохим человеком?
Квирк развел руками.
— Он был человеком, Бренда, а сейчас умер.
Сестру Ансельм удивило не само известие, а его внезапность и бесповоротность. Когда ей велели немедленно явиться в кабинет сестры Стефании, она догадалась в чем дело, а застыв перед огромным столом матери-настоятельницы, почувствовала себя новообращенной. В памяти неожиданно всплыли обрывки молитв, абзацы старых текстов по медицине, куплеты песен, которые она не слышала лет сорок. Отдельные воспоминания походили на яркие картинки — Самнер-стрит, детские игры, волчки, скакалки, классы на асфальте. Вот отец, который пел песни, а потом срывался на крик. Вот мама с веснушчатыми руками, по локоть опущенными в корыто с мыльной пеной; выпятив нижнюю губу, она убирает с глаз пряди, выбившиеся из вечного пучка. Когда отец столкнул Пегги с лестницы, она попала в больницу, а домой вернулась с металлической шиной на ноге. Соседские дети сперва шарахались от нее, но вскоре начали дразнить Костыляшкой Пегги и Хромоногой Фаррелл. Монастырь стал для нее самым настоящим убежищем. Давным-давно юная Пегги с горькой иронией сказала себе, что там все убогие, значит, она выделяться не будет. Никакого призвания свыше она не чувствовала, но монахини помогли получить образование. Учиться Пегги мечтала, быстро сообразив, что это единственный шанс проявить себя. Монахини послал и ее в колледж, потом в университет. Монахини ею гордились. У одной дядя служил в «Бостон глоуб» и написал о Пегги маленькую статью под заголовком «Медицинский диплом девушки из южного Бостона». Монахини всегда были к ней добры, так по какому праву она сейчас ропщет?
— Искренне сожалею, — проговорила сестра Стефания. Как всегда в трудные минуты она проводила «инвентаризацию на ощупь» — легонько касалась лампы, промокашки, телефона. — Сегодня утром мне позвонили из канцелярии архиепископа. Они хотят, чтобы вы немедленно уехали.
— Да, знаю, в Ванкувер, — бесцветным голосом проговорила сестра Ансельм и кивнула.
— В монастырь Святого Иакова срочно нужен доктор.
— Здесь тоже нужен доктор.
Сестра Стефания притворилась, что не поняла.
— Верно, нам пришлют новенькую. Совсем молодую девушку, только из университета.
— Вот здорово!
В кабинете было холодно: Стефания вечно на всем экономила — и на отоплении, и на горячей воде, и на белье для послушниц. Сестра Ансельм переступила с ноги на ногу, чтобы не нагружать изувеченное бедро. Стефания предложила ей сесть, но она будет стоять, как тот смелый патриот — откуда он, из оперы? — который перед расстрелом отказался надеть на глаза повязку. Ага, хромая Пегги Фаррелл — последняя из героев!
— Искренне сожалею, — повторила сестра Стефания, — но поделать ничего не Moiy. Нам обеим известно: в последнее время вам здесь не нравится.
— Верно, но не совсем: мне не нравится то, что здесь происходит.
— Не нам судить об этих делах! — Сестра Стефания ткнула кожаную настольную подкладку указательным пальцем. — Мы поклялись служить Господу, так что смирение, сестра! Наш долг — смиренно повиноваться Его воле.
— А вы твердо уверены, что знаете Его волю? — сухо усмехнулась сестра Ансельм.
Сестра Стефания раздраженно вздохнула. Она казалась усталой, а когда поджимала губы, жесткие седые усики вставали торчком. «Она превращается в старую уродливую каргу, — подумала сестра Ансельм. — А ведь когда-то слыла первой красавицей южного Бостона». Моника Лейси, дочь адвоката, училась в престижнейшем Бринмор-колледже. Дорогой колледж едва не разорил ее отца, зато Моника стала настоящей леди. Вернувшись домой, она огорошила родителей заявлением, что услышала зов Господа и хочет постричься в монахини. «Господи, моя дочь — Христова невеста!» — кричал ошарашенный Луис Лейси.
— У вас обостренное чувство совести! — процедила сестра Стефания. — Только мир не идеален, и позвольте нам жить в нем так, как получается. Уверяю вас, это нелегко. Сейчас меня ждут дела, а вам пора собираться.
Повисла тишина. Сестра Ансельм посмотрела в окно на хмурое зимнее небо. Что же судьба уготовила каждой из них?
— Ах, Моника Лейси, до чего мы с тобой дожили! — тихо проговорила она.
День похорон Джоша Кроуфорда выдался холодным, синоптики обещали снегопад. Погребение задержали, чтобы дождаться родственников из Дублина — судью Гриффина, Мэла и Сару. На кладбище судья Гриффин со слезящимися от холода глазами казался растерянным, Сара в черной шляпке с вуалью больше напоминала вдову, чем дочь; а Мэл в черном костюме с белой рубашкой и черным шелковым галстуком — официальное лицо, отвечающее за проведение траурного мероприятия, если не распорядителя похорон, то его первого помощника. «И это человек, который помогает младенцам появиться на свет! — с горькой иронией подумал Квирк. — Хорошенькое впечатление он производит!»
Проститься с Джошем явились самые видные представители бостонских ирландцев — мэр, iy-бернатор, архиепископ, который отслужил траурную мессу и прочел молитвы на кладбище. Ждали кардинала, но он буквально в последнюю минуту прислал соболезнования и объявил, что появиться не сможет. Таким образом, подтвердились слухи о том, что они с Джошем год назад повздорили из-за крупного подряда на транспортировку. «У стариков крепкая память», — мрачно пошутил кто-то из гостей. Архиепископ, высокий, красивый, седовласый — ни дать ни взять голливудский актер в роли священника — нараспев прочел поминальную молитву, а когда закончил, в могилу упала снежинка, словно в знак благословения, которое неохотно даровали небеса. После молитв стали кидать на гроб землю — мрачноватый обычай, но Квирку он с детства нравился. Первой маленькую серебряную лопатку взяла Сара — на гроб с глухим стуком упал ком сырой глины. Когда очередь дошла до судьи Гриффина, он покачал головой и отвернулся.
Архиепископ коснулся его плеча и грациозно наклонил красивую, как у голливудского актера, седовласую голову.
— Гаррет, я очень рад вас видеть, даже в такой печальный день.
— Думаю, нашему другу понравилось бы, как его проводили в последний путь.
— Да, Джошуа был великим человеком и верным сыном церкви.
К машинам Квирк шел вместе с Сарой. «Она похудела, — отметил он. — Нервная стала, дерганая». Сара спросила, говорил ли он с Фиби, и встретив недоуменный взгляд, раздраженно зацокала языком.
— Ты передал ей то, что я тебе сказала? Господи, Квирк, неужели ты забыл?
— Нет, не забыл.
— Так в чем дело?
Что он мог ответить? Губы Сары, едва заметные под густой вуалью, сжались в недовольную тугую полоску. Она резко прибавила шагу, оставив Квирка ковылять следом.
Осиротевшие родственники собрались в холле Мосс-Мэнора, ожидая остальных участников похорон. Лицо Фиби покраснело от слез, судья Гриффин оглядывался по сторонам, точно не понимая, где находится. Мэл и Сара держались поодаль друг от друга. Сара сняла шляпку и бездумно теребила вуаль. На Квирка она смотреть не желала, зато Роуз Кроуфорд взяла его за руку и отвела в сторонку.
— Вижу, родственники не слишком вас жалуют, — шепнула она и тяжело вздохнула, увидев машины, сворачивающие на подъездную аллею. — Давайте держаться вместе! День наверняка будет длинный и тяжелый.
Держаться вместе не получилось: вошел прекрасный, величественный архиепископ и Роуз следовало его поприветствовать. Следом подтянулись остальные: священнослужители, политики и бизнесмены с женами — бледные, с посиневшими губами, они жаловались друг Другу на холод и тайком оглядывались по сторонам, мечтая о растопленном камине, еде и напитках. Квирк увидел рыжего священника приюта Пресвятой Девы Марии, Костигана в роговых очках и костюме из блестящей ткани и еще несколько человек, присутствовавших на приеме у Мэла и Сары. Квирк смотрел, как они собираются, вслед за ними проследовал в главную гостиную, куда подали поминальную еду, слушал нестройный хор их голосов и чувствовал почти физическое отвращение, нарастающее с каждой секундой. Эти люди убили Кристин Фоллс и ее дочь, подослали к Долли Моран садистов-убийц, приказали столкнуть его, Квирка, с грязной лестницы и изувечить. Разумеется, среди них были и невиновные, по крайней мере, в этих преступлениях. А разве он сам невиновен? Разве имеет право смотреть на этих людей свысока, если не может набраться храбрости и сказать своей дочери, кто ее настоящие родители?
Квирк подошел к Мэлу, который в одиночестве стоял у высокого окна, глядя на сад и усиливающийся снег.
— Выпей, Мэл, легче станет, — предложил Квирк.
Глаза у Мэла были пустые и затуманенные — он мельком взглянул на Квирка и снова повернулся к окну.
— По-моему, тебе от этого легче не стало, — мягко сказал он.
Бам! — ветер швырнул в окно целую горсть влажного снега.
— Я знаю про ребенка, — проговорил Квирк.
Мэлэки чуть заметно помрачнел, но от окна не отвернулся, лишь глубже засунул руки в карманы пиджака. Что там позвякивало — ключи, монетки или номерки трупов?
— Про какого еще ребенка?
— Про девочку, которую выносила Кристин и родила живой, а не мертвой. Малышку тоже назвали Кристин.
Мэл вздохнул и после долгой паузы проговорил:
— Странно, но в тот давний приезд снег я не запомнил. — Наконец он повернулся к Квирку и пронзил испытующим взглядом. — А ты запомнил снег?
— Конечно, та зима была снежная.
— Значит, снежная… — Мэл снова уставился в окно, медленно кивая, словно ему напомнили о давно забытом чуде. — А у меня это не отложилось. — В свете, льющемся из заснеженного сада, его лицо казалось мертвенно-бледным. Мэлэки о чем-то думал и хрустел костяшками пальцев.
— Ребенок ведь твой? — спросил Квирк.
Мэл опустил глаза и растянул губы в улыбке.
— Ах, Квирк! — воскликнул он чуть ли не с нежностью. — Говорил я тебе: ты ничего не знаешь.
— Я знаю, что та девочка мертва.
Возникла очередная пауза. Мэл снова нахмурился и рассеянно смотрел то в окно, но на длинные, перехваченные веревкой шторы, словно что-то потерял и надеялся найти в саду или в складках тяжелой ткани.
— Мне очень жаль, — равнодушно проговорил он, потом вдруг повернулся лицом к Квирку и положил ему руку на плечо. «Когда мы в последний раз касались друг друга?» — вспоминал Квирк, глядя на его ладонь. — Почему бы тебе не выбросить это дело из головы?
— Не выбрасывается.
Мэл задумался, скептически поджал губы и убрал руку с плеча Квирка.
— Откуда столько желания докопаться до сути? На тебя это не похоже.
— Пожалуй, ты прав, — отозвался Квирк. Внезапно он взглянул на происшествие другими глазами и понял, как сильно ошибался и по отношению к Мэлу, и по отношению ко всему остальному. Мэл слабо кивнул: он внимательно наблюдал за ним и, очевидно, догадался, что у него на уме.
Квирк бродил по дому и заглянул в библиотеку Джоша Кроуфорда. В камине как всегда горели толстые сосновые чурки, северное полушарие глобуса блестело в льющемся из окна свете. Квирк подошел к столику для коктейлей и налил себе полстакана скотча. Из-за его спины раздался голос Роуз Кроуфорд:
— Боже, мистер Квирк, вид у вас мрачнее некуда!
Квирк быстро обернулся. Роуз сидела в кресле под высокой пальмой. Обтягивающее черное платье собралось на бедрах, одну туфлю Роуз скинула, в правой руке держала сигарету, в левой — пустой бокал для мартини. Чувствовалось, что она уже навеселе.
— Нальете мне еще порцию обезболивающего? — попросила она, протянув бокал.
Квирк налил ей мартини и вернулся к столику.
— Как вы себя чувствуете?
— Как я себя чувствую? Я уже по нему скучаю! — Роуз пальцами выловила оливку и с задумчивым видом разжевала. — Джош был смешной. В смысле, с очень своеобразным чувством юмора, но я смеялась от души. — Роуз выплюнула косточку на ладонь и зажала в кулаке. — Даже в самые последние и тяжелые для него дни мы смеялись. Здорово иметь в мужьях человека с таким чувством юмора! Думаю, вам бы его шутки понравились. — Роуз протянула руку, и Квирк забрал у нее оливковую косточку. — Спасибо! Да вы садитесь, терпеть не мшу, когда надо мной стоят…
Квирк сел на диванчик чуть поодаль от камина. На улице снег повалил сильнее. Квирку чудился шепот снежинок, которые, заполонив воздух, падали на уже запорошенную лужайку, невидимые клумбы, каменные ступеньки и гравиевые дорожки. Он подумал об океане, представил, как высокие грязнофиолетовые волны глотают бесконечные белые хлопья. Роуз тоже смотрела в окно на косую трепещущую белизну.
— Я только что поняла: Джош умер в годовщину нашей свадьбы. Вот так совпадение! Уверена, он специально подгадал! — засмеялась она. — Скажете, я сочиняю, но Джош умел читать мои мысли. Возможно, он и сейчас их читает. — Она растянула губы в ленивой хитрой улыбке. — Хотя, надеюсь, что нет. — В судорожном вздохе Роуз чувствовалась усталость и печаль. — Все говорят: «Старый хрыч!», но Джош был моим старым хрычом… — Ее сигарета погасла, Квирк встал, тяжело опираясь на трость, взял со стола зажигалку и протянул ей. — Только взгляните на себя! — фыркнула Роуз. — Вас что, отметелили?
— Угу, отметелили. — Квирк вернулся к диванчику и лишь тогда заметил, что его стакан опустел.
— Вы должны радоваться: Сара приехала, — съязвила Роуз и ухмыльнулась. — Расскажите мне о ней, заодно о Мэле и вас с Делией.
— Старая история! — отмахнулся Квирк.
— Старые истории самые лучшие. Джош говорил, что секреты, как вино: с каждым годом богаче букет и ярче вкус. Живо представляю здесь вас четверых, — Роуз покачала ножкой бокала, показывая, что подразумевает под «здесь», — молодые, беззаботные, сплошной теннис и вечеринки. Две красавицы-сестры и два блестящих молодых медика. Джош наверняка вас ненавидел!
— Джош так говорил? — заинтересованно спросил Квирк. — Он говорил, что меня ненавидит?
— Ну, мистер Квирк, в разговорах о вас так далеко мы вообще не заходили! — снова поддела Роуз и насмешливо взглянула на него поверх края бокала.
— Вы продолжите финансировать благотворительную кампанию, которую он проводил? Ну, с младенцами?
Роуз вскинула брови и сделала большие глаза.
— С младенцами? — она недоуменно пожала плечами. — Ах да… Джош взял с меня слово, пригрозил: если брошу, не выбраться мне из чистилища. Он по-настоящему верил в рай, ад, искупление грехов, крылатых ангелов и так далее. Если я смеялась, он злился. Только как над этим не смеяться? Бедный Джош! — Роуз потупилась и беззвучно заплакала. Поймав кончиком пальца слезинку, она показала ее Квирку. — Смотрите, настоящий джин «Танкерей» и чуть-чуть сухого вермута. — Роуз подняла голову, жесткий пальмовый лист скользнул по ее щеке, и она раздраженно отмахнулась. — Чертовы пальмы! Велю вырвать каждую с корнем и сжечь! — Роуз устало ссутулилась и всхлипнула, а потом, изображая девчонку-подростка, шепнула: — Джентльмен предложил бы носовой платок.
Квирк поднялся, доковылял до ее кресла и протянул платок. Роуз шумно высморкалась, и он почувствовал, что хочет ее приласкать: прикоснуться к высоким гладким скулам, погладить по голове.
— Что будете делать дальше?
Роуз скомкала платок и с кривоватой извиняющейся улыбкой вернула Квирку.
— Еще не решила. Возможно, продам эти хоромы и переберусь в старушку Европу. Представляете меня самой популярной вдовой Монте-Карло? Всю в мехах, с маленькой собачкой под мышкой? Вы бы стали меня добиваться? Ну, водить по казино, плавать на моей яхте по греческим островам? — Роуз негромко засмеялась. — Нет, это совсем не в вашем стиле. Вы будете мокнуть под дублинским дождем и упиваться безответной любовью… — Она сделала эффектную паузу. — К Са-а-аре!
В камине шевельнулась толстая сосновая чурка, посыпались трескучие искры.
— Роуз! — начал Квирк, неожиданно для себя назвав ее по имени. — Я хочу, чтобы вы отказались от благотворительной кампании Джоша. Хочу, чтобы перестали ее финансировать.
Роуз склонила голову набок и криво улыбнулась.
— Раз хотите, придется меня ублажать. — Она протянула опустевший бокал. — Для начала налейте мне еще.
Немного позднее, когда снег перестал, а из-за туч выплыло робкое солнце, Квирк забрел в Хрустальную галерею, сам не понимая зачем. Он переборщил со скотчем и чувствовал себя неважно. Левая нога словно выросла и потяжелела, перевязанное колено распухло и страшно чесалось. Квирк опустился на чугунную скамью, ту самую, на которой в день приезда сидел с Джошем Кроуфордом. Давно это было, словно в другой жизни! Снег накрыл дом колпаком тишины, которая звенела в ушах вместе со звоном виски. Стоило закрыть глаза, подкатывала тошнота, и Квирк снова их открывал. Вдруг из зимнего света и тишины появилась Сара. Она стояла рядом со скамьей, комкала что-то в руке и смотрела на темнеющий вдали океан. С огромным трудом Квирк поднялся и подошел к ней. Шорох шагов напугал Сару, словно она его не видела или забыла, что он здесь.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила Сара.
— Ничего, — отмахнулся Квирк. — Только устал, и нога ноет.
Сара не слушала, она снова смотрела на горизонт.
— Я уже забыла, как здесь красиво. Часто думаю, что мы зря уехали в Дублин.
Квирк пытался рассмотреть, что она комкает.
— Мы? — переспросил он.
Ну да, мы с Мэлом. Все могло бы сложиться иначе. — Сара перехватила его взгляд и пояснила: — Это шарф Фиби. Они с Гарретом собираются гулять, если Роуз найдет, кому расчистить дорожки. — Квирк, вспотевший от алкоголя и сильной боли в колене, доковылял до скамьи и тяжело на нее опустился. Бам! — это трость стукнулась о чугунное сиденье. — Я видела, как вы с Мэлом шептались. У него от меня секретов нет. Он думает, что есть, но сильно ошибается. — Сара отошла на несколько шагов к пальмам и высоким папоротникам. — Мы ведь были здесь счастливы, правда? Ты, я, Мэл… — не оборачиваясь, проговорила она.
Квирк положил ладони на перебинтованное колено, сжал и содрогнулся наполовину от боли, наполовину от садистского удовольствия.
— А еще Делия, — добавил он.
— Да, еще она.
Квирк снова сжал колено, с шумом втянул воздух и поморщился.
— Ты что делаешь? — Сара, наконец, удостоила его взглядом.
— Наказываю себя. — Тяжело дыша, Квирк откинулся на спинку скамьи. Порой казалось, он чувствует горячую стальную спицу, пронизывающую кость.
— Делия спала с тобой, в этом дело? — спросила Сара новым бездушным голосом, терзавшим Квирка не меньше, чем спица в ноге. — Она уступила, а я отказывалась — все просто, как дважды два! Мэл почувствовал, что ему предоставляется шанс, и не упустил его. — Смех Сары был таким же холодным, как голос. Она до сих пор стояла вполоборота и что-то высматривала на горизонте. — Ты замечал, что время и пространство диаметрально противоположны? В пространстве чем дальше, тем хуже видно, а со временем наоборот — чем больше лет проходит, тем яснее все становится. — Сара сделала паузу. — О чем вы шептались с Мэлом? — Она перестала глядеть вдаль и повернулась к Квирку. От худобы ее лицо заострилось — Сара стала красивее, а вот спокойствия и безмятежности как не бывало. — Ну, скажи, о чем?
— Мэла спроси, — парировал Квирк, покачав головой.
— Он не говорит.
— Тогда и я не стану. — Квирк похлопал по скамье, приглашая Сару сесть. Пусть не сразу, но она подошла ближе, упорно глядя себе под ноги, словно сомневалась в прочности пола или своей способности по нему передвигаться. — Хочу, чтобы Фиби вернулась со мной в Ирландию, — сказал Квирк, когда Сара, наконец, села. — Поможешь мне ее убедить?
Сара чуть подалась вперед, словно у нее сильно болел живот, и уставилась прямо перед собой.
— Хорошо, но с одним условием.
— С каким? — спросил он, заранее зная ответ.
— Ты с ней поговоришь.
С океана наползала густая дымка, завыли туманные горны.
— Хорошо, — мрачно, чуть ли не зло ответил Квирк. — Хорошо, поговорю сию секунду.
Он нашел Фиби в холле с высоким сводчатым потолком: она сидела на стуле рядом с подставкой для зонтов в виде слоновьей ноги и обувала черные резиновые боты. Она уже надела теплое пальто с капюшоном и сказала, что хочет прогуляться и уговаривает дедушку пойти с ней. Может, и Квирк к ним присоединится? Он понимал, что запомнит навсегда, или насколько продлится его «навсегда», как она сидела с приподнятой вверх ногой и улыбалась. Новость он выложил без всякой преамбулы, глядя, как медленно, в несколько этапов, улыбка сползает с ее лица — сперва с глаз, затем с области вокруг глаз и наконец с губ. «Не понимаю», — тихо сказала она. Он повторил, стараясь выражаться проще и яснее, а закончил искренним «Извини, что так получилось». Она опустила сапог и поставила затянутую в нейлон HOiy на пол — в простых движениях сквозила робость, словно воздух стал хрупким, и она боялась его разбить. Потом она покачала головой и издала какой-то хриплый звук, в котором он не сразу узнал смех. Почему она не встанет? Он бы коснулся ее, обнял, прижал к себе. Нет, к чему себя обманывать: он все равно не решится. Она бессильно опустила руки и хмуро посмотрела по сторонам: она потерялась, попала в чужой мир, где не знала никого и ничего, даже себя.
К полудню гости начали расходиться, последовав примеру архиепископа и его свиты. Костиган и другие члены ордена Рыцарей Святого Патрика хотели побеседовать с Роуз Кроуфорд, но она поднялась в свою комнату, захватив бокал с мартини. Ощущение надвигающегося кризиса проникло в дом, словно газ. В гостиной Квирк застал Костигана и священника из приюта Пресвятой Девы Марии — они сидели на диване и оживленно разговаривали. Мэл застыл у камина: одной рукой опирался на полку, другую запустил в карман пиджака, словно позируя для портрета. Заметив на пороге Квирка, Костиган осекся на полуслове, растянул губы в улыбке, спросил его, как нога, и быстро ли возвращаются силы. Мэл невозмутимо взглянул на них и промолчал. Вопрос Квирк проигнорировал. Сильно болела голова, и он поднялся в свою комнату. Когда заглянула Бренда Раттледж, он без пиджака сидел на кровати, курил и апатично разглядывал фотографии, что стояли на комоде из орехового дерева — в одной рамке их было сразу две, Делии Квирк, урожденной Кроуфорд, и ее дочери Фиби.
Прежде Квирк почти всегда видел Бренду в белой форме медсестры, поэтому сейчас не сразу сообразил, кто перед ним. Дверь он открывал со страхом и надеждой: вдруг Фиби смилостивилась и пришла поговорить. Бренда скользнула в комнату, бесшумно притворила дверь и застыла, глядя куда угодно, только не на Квирка. Она была в простом сером платье, туфлях на низком каблуке и совершенно без макияжа. «В чем дело?» — спросил Квирк, и Бренда потупилась, явно не зная, с чего начать. Он поднялся, едва сдержав стон — выпито море алкоголя, а колено все равно раскалывалось — и подошел к Бренде.
— По-моему… по-моему, я знаю, кому отдали ребенка, — со стороны казалось, Бренда говорит сама с собой. Квирк взял ее за локоть, посадил на кровать и сел рядом. — Я видела их здесь на рождественском празднике. Тогда они были с малышкой, и я особо не всматривалась, а потом встретила в приюте уже без нее. Во второй раз молодая женщина выглядела ужасно. — Бренда уставилась на свои руки, словно они вдруг стали чужими. Завыл туманный горн, и она со смутной тревогой повернулась к окну — там под тяжелым грязно-розовым небом простирались бескрайние снежные поля. Вспомнилась родина, снежная зима в год, когда ей исполнилось семь или восемь. Братья смастерили сани и взяли ее с собой кататься по запорошенному, спускающемуся в овраг лугу. Как они веселились! Зря она сюда приехала, зря спуталась с этими людьми. Они ей не ровня — слишком умны, богаты и опасны. Квирк о чем-то спросил, а она прослушала. — Это Стаффорды! — почти раздраженно объявила она. Квирк не понял, о ком речь. — Энди Стаффорд, водитель мистера Кроуфорда, и его жена. Девочку отдали им, я уверена.
Перед мысленным взором Квирка возникли набриолиненные волосы, по-детски маленькая голова молодого водителя и его блестящие черные глаза в зеркале заднего обзора. Он потянулся к комоду и повернул серебряную рамку фотографиями к стене.
Такси из Бостона ехало целую вечность. Снова повалил снег, таксист, коротышка-мексиканец, едва достававший ногами педали, гонять явно не любил, и машина с недовольным урчанием ползла по извилистым дорогам. Быстро темнело, Бренда Раттледж и Квирк сидели на заднем сиденьи, глядя в разные стороны. Былая непринужденность исчезла — оба смущались и не разговаривали. Бренда надела черное пальто с капюшоном, в котором походила на монашку. Юг Бостона словно вымер. По асфальту мела поземка, проезжая часть превратилась в бурую кашу. Каркасные дома на Фултон-стрит словно ежились от холода и снега. Адрес Квирк не без труда выпытал у Дейдр, вечно испуганной служанки Роуз Кроуфорд.
Дверь открыла худощавая женщина в коричневом фартуке. «Странная пара», — говорил ее недоверчивый взгляд, скользнувший по трости Квирка и монашескому пальто Бренды. Квирк объяснил, что они родственники Джошуа Кроуфорда, приехали из Мосс-Мэнора.
— Он ведь умер, да? — спросила женщина. На левой скуле у нее угрожающе наливался свежий синяк. Она объяснила, что Стаффорды живут на втором этаже, но Энди дома нет. — Он вроде в Норт-Скайтуэйт, — настороженно проговорила она. Ей очень не нравились эти двое: об Энди они расспрашивали с таким видом, словно знали о нем что-то плохое. Когда Квирк поинтересовался, дома ли миссис Стаффорд, женщина пожала плечами и презрительно ухмыльнулась, обнажив верхний клык. — Наверное, дома. Она же почти никуда не выходит.
Во дворе лежал снег, но женщина вместе с незваными гостями обошла вокруг дома, встала под карнизом и, скрестив руки на груди, смотрела, как они поднимаются по лестнице. Квирк осторожно постучал в застекленную дверь, но ответа не последовало.
— Дау них открыто! — крикнула снизу женщина.
Дверная ручка повернулась без труда, и Квирк с Брендой вошли в узкий коридор.
Клэр Стаффорд они нашли на маленькой кухне. В розовом халате, босая, она сидела боком к столу, одну руку положила на его пластиковую крышку, другую — на колени. Светлые волосы вялыми прядями висели вокруг бледного как полотно лица. Глаза покраснели, губы, наоборот, словно выцвели.
— Миссис Стаффорд! — негромко позвала Бренда. Клэр не ответила. Она сидела, не шевелясь. — Миссис Стаффорд, моя фамилия Раттледж. Я медсестра, служу, точнее, служила у мистера Джошуа Кроуфорда вместе с Энди. Мистер Кроуфорд умер. Вы… вы об этом знаете?
Клэр шевельнулась, словно уловила слабый звук, повернула голову и наконец посмотрела на незваных гостей. Ни любопытства, ни удивления в ее взгляде не было. Квирк встал напротив нее, опершись на спинку стула.
— Миссис Стаффорд, не возражаете, если я присяду? — спросил Квирк.
Клэр чуть заметно покачала головой. Квирк выдвинул стул, устроился поудобнее и показал Бренде на соседний, садись, мол.
— Мы хотим поговорить о девочке, — начала Бренда. — Ну, о том, что с ней случилось. Вы нам расскажете?
В бледно-голубых, почти бесцветных глазах Клэр мелькнуло что-то вроде отрицания или протеста.
— Он не хотел, — прошелестела она, сдвинув брови. — Я знаю, что не хотел. Это несчастный случай.
Квирк и Бренда переглянулись.
— Как это произошло? — спросил Квирк. — Пожалуйста, миссис Стаффорд, расскажите, как произошел тот несчастный случай.
Бренда осторожно накрыла руку Клэр своей, и женщина впилась взглядом в ее ладонь.
— Он хотел, чтобы малышка перестала плакать, — проговорила Клэр, обращаясь только к Бренде. — Он терпеть не мог, когда она плакала, поэтому и тряхнул ее, просто тряхнул. — Теперь на бледном лице Клэр читалось замешательство и неподдельное, искреннее удивление. — Голова Кристин была такой тяжелой, — громко шептала она, — и теплой, почти горячей. — Клэр перевернула лежащую на коленях ладонь и сложила пригоршней, точно повторяя форму детской головки. — Такой тяжелой…
— Что вы сделали потом? — тихо спросила Бренди. — Что сделал Энди?
— Позвонил в приют. Ушел звонить и пропал… Приехал отец Харкинс. Я рассказала про несчастный случай. Потом вернулся Энди.
— Отец Харкинс позвонил в полицию? — Ответ Квирк знал заранее, но решил проверить.
— Нет, — коротко ответила Клэр и повернулась к Бренде, точно взывая к ее здравому смыслу: — Зачем? Это же несчастный случай.
— Миссис Стаффорд, а где она сейчас? — не унимался Квирк. — Где ваша девочка?
— Ее увез отец Харкинс. Я ее видеть больше не хотела. Это плохо с моей стороны? — Клэр снова обращалась к Бренде.
— Нет, — заверила та, — конечно, нет.
— Я до сих пор чувствую тепло и тяжесть ее головки. До сих пор…
Повисла тяжелая тишина. В дом, правда, влетело что-то мягкое и бесшумное, или Квирку только показалось? Он устал, как же он устал! Квирк словно стоял у конца дороги, по которой брел так долго, что странствие уподобилось отдыху. Только тот отдых не давал передышки, и в результате истерлись кости, заболело сердце, притупился ум. Путь был нелегким, а он перепутал указатели и заблудился.
Энди понял, что нужно девушке, когда вошел в гараж и обнаружил ее на заднем сиденье «бьюика». Она сидела в теплом пальто, бледная, не то расстроенная, не то напуганная и смотрела прямо перед собой. Она молчала, и Энди тоже не стал разговаривать, только застегнул куртку, сел за руль и завел машину. Он ехал, куда глаза глядят — этого же она хотела. «Отвезите меня куда-нибудь», — попросила она в прошлый раз после того, как они оставили того здоровяка в деревне. Снова начался снегопад, что Энди совсем не огорчило: на дорогах будет свободно. Они снова оказались на побережье. Энди спросил, нет ли у нее сегодня тех английских сигареток, но девушка молча глянула на него в зеркало заднего обзора и покачала головой. В глазах читались страх и бессилие, но Энди чувствовал: она думает об одном и готова на все. Еще он чувствовал, что будет у нее первым.
Энди знал, куда ехать и пригнал «бьюик» на мыс. Место что надо: вокруг ни души. От сильного ветра тяжелая машина раскачивалась, снег моментально собрался на «дворниках» и у основания окон. Сперва девушка отпиралась, якобы не понимала, в чем дело, и чего он хочет, а ведь сама хотела того же, только не признавалась. Пришлось вытащить нож — не собирался ведь, совершенно не собирался! — который на двух магнитах сидел под щитком управления. При виде ножа девушка заплакала, но Энди велел ей заткнуться. Потом велел снять дурацкие резиновые сапоги — чушь, конечно, но он завелся с полуоборота. Между передними и задними сиденьями почти не было места, потому девушка и сгибала ноги, и поднимала, сверкая то поясом, то нежной кожей на внутренней поверхности бедер, то кружевными трусиками.
До чего же хорошо ему было! Девушка брыкалась, но это заводило еще больше. Энди позаботился, чтобы она лежала на своем пальто: пачкать сиденья очень не хотелось. Точнее, она полулежала-полусидела, и он долго корячился, прежде чем смог в нее войти. Она смешно пискнула прямо ему в ухо, и Энди, расчувствовавшись, чуть отстранился и поднял голову. Окно почти запорошило, но он разглядел, что вдали, у входа в гавань, море вздымается. Энди догадался, что приливная волна меняет направление, и сейчас в гавань хлынут высокие темно-фиолетовые волны с белыми барашками пены. Долго сдерживаться не получилось: Энди выгнулся дугой и вошел в девушку во всю длину. Ритмичная пульсация родилась глубоко внутри него, он содрогнулся и укусил девушку за шею так, то она вскрикнула.
Едва приятное закончилось, возникла проблема: что делать с девушкой. Не домой же ее везти! В Мосс-Мэноре Энди возвращаться не желал, ни сейчас, ни когда-либо. Раз старик умер, пора сматывать удочки. Надменная сучка, превратившаяся в богатую вдову, продаст дом в мгновение ока — она частенько бродила по Мосс-Мэнору и презрительно кривилась, думала, никто не видит, только от Энди не скроешься! — и переберется в место поинтереснее. У Энди тоже имелся план, а после этого неожиданного приключения стало ясно: время пришло, нельзя терять ни минуты. Он уже попросил приятеля, торговца антикварными машинами, обосновавшегося в Розуэлле, найти умельцев, которые поколдуют над «бьюиком», сделают его «ничейным» и продадут. Но время, время поджимало. Для начала следовало избавиться от девушки. Когда въехали в Норт-Скайтуэйт, она лежала на заднем сиденье, по-кошачьи свернувшись в клубок. Снег усилился, улицы опустели. Хотя разве в этом захолустье бывает людно? Энди притормозил на углу, где пару дней назад забрал Квирка, распахнул дверцу и велел вылезать. Подмораживало, но девушка была в пальто и в сапогах, значит, не замерзнет. Энди даже вручил ей горсть мелочи для таксофона. Девушка вылезла из машины. «Точь-в-точь оживший мертвец, — подумал Энди — Ее лицо словно смазалось, глаза помутнели, как у слепой». Он покатил прочь, напоследок взглянув в зеркало заднего обзора. Девушка неподвижно стояла на углу, пальто, расширяющееся книзу дело ее похожей на скво, отставшую от своего племени.
Энди понимал, что крупно влип, пожалуй, сильнее, чем когда-либо. Грозить девушке ножом, конечно, не следовало, хотя он не слишком волновался. Сердце пело от счастья: он отличился, показал, на что способен. Колени еще не высохли, зато на спине и в подмышках остывший пот ласкал кожу, словно масло, словно этот, как же его, бальзам. Жаль, Кора Беннетт не видела, как он забавляется с девушкой в «бьюике»! Притащить бы ее на мыс и заставить смотреть. И ее, и Клэр, и того здорового ирландца, и Роуз Кроуфорд, и Джо Лэнигана с коротышкой-приятелем, похожим на Лу Костелло, — Энди представил, как все они стоят вокруг машины, смотрят в окна, кричат «Хватит!», а он смеется над ними.
Однажды ночью Кора Беннетт смеялась во все горло: у нее пошла кровь, а Энди, почувствовав на бедрах горячую липкую влагу, испуганно отстранился. «Черт подери, это же только кровь!» — хохотала она. Сегодня у девушки тоже шла кровь, но куда меньше. Окажись рядом Кора, он намазал бы кровь ей на лицо, и захохотал: «Черт подери, Кора, это же только кровь!» В ту ночь Кора почувствовала, что Энди злится, и извинилась, хотя ухмылку с лица так и не стерла. Она скрылась в туалетной комнате, а вернувшись, села на краешек кровати, помассировала Энди спину и снова извинилась. Якобы смеялась она не над ним, а от облегчения. У нее, мол, стабильный цикл, а тут задержка на две недели. Мол, вдруг Клэр наврала или сочинила очередную бредовую небылицу. Мгновенно насторожившись, Энди спросил, в чем дело и что наговорила Клэр. «Ты стреляешь холостыми, ковбой! — Кора снова ухмыльнулась и взъерошила ему волосы. — Поэтому у вас не получаются ни маленькие Энди, ни маленькие Клэр, ни свои маленькие Кристин».
Что она несет? Сперва Энди не понял, о чем речь: Клэр сказала Коре, что дети не получаются по его вине? Анализы сдавали они оба, и, когда забрала результаты, Клэр выдала совсем иное: по словам доктора, проблемы у нее, ей не забеременеть, как ни старайся… Кора, которая явно сожалела, что заговорила об этом, настаивала на обратном. Якобы однажды Энди уехал на службу, а она поднялась к Клэр выпить кофе и услышала другую историю. Дескать, Клэр плакала, вспоминала малышку и несчастный случай, а потом выложила правду о результатах анализов и призналась, что солгала мужу.
У Энди задрожала правая нога, как всегда, когда он нервничал или злился. Почему, ну почему Клэр сказала, что дело в ней, если это он, он не может… «Ну, милый, она, видимо, не хотела тебя расстраивать», — успокаивала его Кора. Она даже ухмыляться перестала, сообразив, что наломала дров. Энди ее ударил. Понимал, что нельзя, но ведь и Коре нельзя было об этом заговаривать. Ударил он ее сильно, по щеке, задев переносицу. Снова потекла кровь, Кора молча сидела на кровати, отстранившись от него, и прижимала руку к щеке. Глаза у нее были колючие, холодные, как лед. Разумеется, их встречам настал конец. Возможно, Кора, успокоившись, захотела бы продолжения, только Энди она надоела — и ее дряблый живот, и плоская грудь, и лицо, на котором уже давно появились морщины.
По дороге из Норт-Скайтуэйт Энди решил взять Клэр с собой, чему искренне удивился и обрадовался. Наверное, он впрямь любил ее вопреки всему, даже тому, что она наговорила Коре Беннетт. Машину он оставил чуть дальше по удице, и не из страха показать соседям дорогой автомобиль — «бьюик» они уже видели — а из желания попасть в дом, не сталкиваясь с Корой Беннетт. Энди прошмыгнул через двор и поднялся по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. «Хорошо, что идет снег! — радовался он. — Шагов моих не слышно».
Клэр в своем неименном халате сидела у телевизора и смотрела дурацкую телевикторину. Господи, ну кому интересна столица Северной Дакоты?! Энди встряхнул ее за плечи и велел собираться. Клэр даже не шевельнулась, тогда Энди загородил телевизор, показал ей кулак и наорал. Чуть позже в спальне, запихивая рубашки в старый саквояж отца, он внезапно почувствовал, что Клэр рядом. Энди даже не оглянулся: на присутствие жены он реагировал интуитивно, будто она уже стала призраком. Как всегда усталая, поникшая, Клэр стояла на пороге, плотно запахнувшись в халат. Она переплела руки на груди, словно иначе могла рассыпаться.
— Сегодня к нам гости приезжали, — объявила она.
— Правда? И кто? — безразлично спросил Энди. Господи, откуда у него столько рубашек, джинсов и пиджаков?!
— Они спрашивали про девочку, — сказала Клэр.
Энди вздрогнул и медленно обернулся, держа в руках ремень с пряжкой в виде бычьей головы.
Клэр объяснила. В последнее время ее голос звучал слабо, словно внутри садилась батарейка — еще немного, он исчезнет, и Клэр начнет по-рыбьи беззвучно открывать рот. Итак, приезжали здоровый ирландец с медсестрой. Они спрашивали про маленькую Кристин и как произошел несчастный случай. После двух фраз Клэр затихла и стала теребить ниточки на халате. Она словно не о девочке, а о погоде рассказывала! Чтобы услышать продолжение, Энди пришлось ее встряхнуть. Господи, его жена превращается то ли в призрак, то ли в заводную куклу! Энди отхлестал бы Клэр ремнем, если бы не ее странный отсутствующий вид. Она словно потерялась внутри себя самой.
Энди нервно расхаживал по спальне, кусая костяшки пальцев. Уезжать нужно сегодня, сейчас! Клэр словно прочла его мысли и лишь тут заметила саквояж, распахнутые настежь дверцы шкафа и выдвинутые ящики.
— Ты бросаешь меня? — судя по тону, Клэр совершенно не возражала.
— Нет, — Энди остановился, положил руки на пояс и заговорил медленно, чтобы Клэр поняла: — Нет, детка, не бросаю. Ты поедешь со мной на запад. В Розуэлле нас ждет Уилл Дейке. Он поможет нам, работу мне найдет. — Энди подошел ближе и коснулся щеки Клэр. — Мы начнем все сначала. Возьмешь себе другую малышку, ты ведь этого хочешь, да детка? — Удивительно, как мало его волновало то, что Клэр сказала Коре о результатах анализов, а здоровому ирландцу про несчастный случай, да и остальное тоже. Здоровый ирландец, Роуз Кроуфорд, монахиня, рыжий священник — всех их Энди уже считал прошлым. Только это прошлое попробует его настигнуть, причем скоро, поэтому им с Клэр нужно бежать. Щека Клэр казалась холодной, словно кровь ее совсем не грела. Клэр, его Клэр, детка… Никогда в жизни он не чувствовал к ней такой нежности, как сегодня на пороге спальни, озаренной лучами заката. За окном ореховое дерево вздымало к небу голые ветви, и догорал их последний день в Бостоне.
«Бьюик» летел слишком быстро. Из-за свежевыпавшего снега дороги стали скользкими. Каждый раз, когда навстречу попадалась патрульная машина, Энди ждал, что копы развернутся, пересекут разделительную полосу, включат сирену, мигалки и помчатся следом. Девушка уже наверняка вернулась домой и нажаловалась родственникам. Что именно она наговорила, Энди не волновало. Через два дня они с Клэр будут в Нью-Мексико, Уилл Дейке спилит номер с двигателя или что там полагается спиливать и продаст «бьюик». Они получат деньги и отправятся в Техас или на север, в Колорадо, Юту или Вайоминг. Им открыт целый мир, этот самый мир, под этими небесами. Клэр забудет маленькую Кристин, и они заживут так, как еще не жили. Сквозь густой снег мигнул красный огонек — ясно, впереди переезд. Энди с удовольствием вспомнил, как та девушка, Фиби, ерзала под ним на заднем сиденье, и сильнее нажал на педаль газа. Настоящая жизнь только начинается, его место на бескрайних равнинах, напоенных ароматным воздухом. Шлагбаум опускался, но Энди верил: они проскочат, ведь их ждет новая жизнь, новый мир, новые люди. В лице Клэр читалось то же радостное волнение — она подалась вперед и широко раскрыла глаза. «Бьюик» въехал на рельсы, и Клэр — Господи, что она творит?! — схватилась за руль, оттеснив Энди. Мощная машина со скрипом повернулась на блестящих стальных рельсах и остановилась. Остановился двигатель, остановился весь мир, только поезд стремительно приближался, слепя единственным глазом. В последний момент поезд словно поднялся над землей, он словно хотел догнать клубы черного дыма, пламя, крик, и лететь, лететь, лететь…
Фиби с первого взгляда невзлюбила комнату, в которой ее поселили. Роуз хотела, как лучше, но комната больше напоминала детскую, чем спальню взрослого. Фиби устала, страшно устала, но заснуть не могла. Они думали, ей нужно, чтобы с ней сидели, держали за руку, смотрели полными жалости глазами. В итоге Фиби притворилась спящей, чтобы ее оставили в покое. После разговора с Квирком хотелось побыть одной, чтобы подумать и во всем разобраться. Поэтому она спустилась в гараж и села в «бьюик», совсем как в детстве, когда пряталась в папиной машине.
Ах, папа…
Энди Стаффорда Фиби едва заметила. Он ведь водитель — зачем о нем думать? Вероятно, он пришел отполировать корпус «бьюика», проверить масло, накачать шины и так далее. Фиби не испугалась, когда Энди завел машину и вывел ее из гаража, не испугалась, когда он свернул с дороги на тропу, которая тянулась вдоль дюн на мыс, где дул сильный ветер и валил густой снег. Зря она молчала: надо было что-то сказать, велеть ему ехать обратно. Вдруг он бы послушался, ведь водитель обязан слушать хозяев. Но она не сказала ничего, а потом «бьюик» остановился, Энди полез к ней на заднее сиденье и вытащил нож.
Когда Энди ее высадил, в Мосс-Мэноре Фиби звонить не стала. Причин было много, но, прежде всего, она не знала, что сказать. Как объяснить случившееся? В общем, несмотря на холод, снег и iy-дящую боль в ногах, она пошла сперва по главной улице деревни, потом по дороге. Дверь открыла Роуз. Оттолкнув служанку Дейдр, она взяла Фиби за руку и повела на второй этаж. Долгих объяснений не потребовалось, хватило нескольких слов: машина, водитель, дюны, нож — и Роуз все поняла. Она заставила Фиби глотнуть бренди и велела Дейдр наполнить ванну. Лишь усадив в нее Фиби, она позвала Сару и Мэла. Квирка на месте не оказалось, впрочем, как всегда.
Все разом засуетились, забегали на цыпочках с теплым чаем и супом, зашептались у порога. Вызвали неуклюжего седовласого доктора с большим саквояжем и пахнущим мятой дыханием, за ним — инспектора полиции, который, ежесекундно откашливаясь, крутил шляпу, явно смущенный своими вопросами. Потом состоялся странный разговор с мамой, то есть с Сарой. Речь шла словно не о ней, Фиби, а о совсем другой девушке из прошлой жизни, что, в принципе, было недалеко от правды. Прежде Фиби знала, кто она такая, а сейчас стала никем. «Ты по-прежнему моя малышка!» — заверила Сара. Фиби не ответила: сказать ей было нечего. Мэл как всегда не давал воли эмоциям, но из этих двоих — еще несколько часов назад они считались ее родителями — Фиби больше любила Мэла. Или слово «любить» уже неуместно?
Больше всего Фиби волновал укус: зубы Энди Стаффорда оставили след на ее шее. Именно укус Фиби воспринимала, как насилие. Почему, она не понимала и объяснить не могла, но чувствовала именно так.
Об Энди Стаффорде Фиби говорить не желала не из-за ножа или того, что он с ней сотворил, точнее, не только из-за его деяний, а потому что не представляла, какими словами их описать. Когда позвонили из полиции и объявили: Энди с женой погибли из-за того, что «бьюик» заглох на железнодорожном переезде, Фиби единственная не испытала ни шока, ни даже удивления. Гибель Стаффордов казалась понятной и закономерной, как финал сказок, которые она слушала в детстве: после страшного начала все проблемы постепенно решались, злых троллей убивали, и довольная Фиби спокойно засыпала. Сам Энди ни злости, ни отвращения не вызывал: он был лишь острым лезвием у ее горла и вонзающимся в нее телом.
Наконец объявился Квирк, тут же поднялся на второй этаж и замер у кровати Фиби, неуклюже опираясь на трость. Он просил вернуться с ним в Ирландию, но Фиби отказалась.
— Поживу немного здесь, а потом увидим, — проговорила она. Казалось, Квирк станет умолять, поэтому Фиби, откинувшись на подушки, сделала упрямое лицо, и он понурил голову, как раненый бык. — Хочу спросить… Кто придумал мне имя?
Квирк поднял голову и сдвинул брови.
— В каком смысле?
— Кто назвал меня Фиби?
Квирк снова потупился.
— Тебя назвали в честь бабушки Сары, матери Джоша.
Фиби долго молчала, обдумывая услышанное.
— Ясно, — наконец проговорила она. Глаз Квирк не поднял и, прихрамывая, вышел из комнаты.
Сара и Мэл сидели на диванчике с золотистой обивкой в просторном фойе, которым заканчивалась дубовая лестница. Последние лучи заката робко лились в высокие окна с гнутыми стеклами. Подобно Квирку, Сара чувствовала себя так, словно целый день брела по льдам и трясинам, замерзшим пустошам и опасным дорогам и наконец добралась до финишной черты. Кожа рук стала серой и шершавой, она точно съеживалась так же, как сознание. Большой ковер, напоминающий ворсистую бледно-розовую льдину, вызывал тошноту, как почти все остальное, что появилось по желанию Роуз, которая, наверняка, безоговорочно верила в то, что у нее хороший вкус.
— Что будем делать теперь? — спросила Сара.
— Жить дальше так, как сможем. Фиби понадобится наша помощь, — ответил Мэл. Он казался спокойным, кротким, смирившимся. «Что у него на уме?» — гадала Сара и уже не впервые поразилась, как плохо знает человека, с которым прожила большую часть жизни.
— Зря ты мне не рассказал, — проговорила она.
Мэл заерзал, но на Сару не посмотрел.
— Что не рассказал?
— О Кристин Фоллс. О ребенке. Обо всем.
Мэл шумно выдохнул: казалось, с воздухом вытекает часть его существа.
— О Кристин Фоллс, — эхом повторил Мэл. — Откуда ты про нее узнала? Квирк сказал?
— Нет. Какая разница, откуда я узнала? Зря ты мне не рассказал, тем более, с тебя причиталось. Я бы выслушала и постаралась понять.
— Я хотел исполнить свой долг.
— Господи, какой ты лицемер! — дрожащим голосом воскликнула Сара.
— Я думал о долге перед всеми нами, — упрямо повторил Мэл. — Я должен был держать себя в руках и контролировать ситуацию. Никто другой даже не пытался. Все бы рассыпалось.
Сара взглянула на ковер, и пищевод снова сжался. Она закрыла глаза и, глядя во мрак, проговорила:
— У тебя еще есть время.
— Время? — недоуменно переспросил Мэл.
— Время искупить грехи.
С губ Мэла слетел странный звук, который Сара не сразу узнала — он хохотнул.
— Милая Сара! — как редко он называл ее по имени! — Боюсь, уже поздно.
Начали бить часы, потом еще одни, потом еще — сколько же их?! Неужели в этом доме на каждом этаже, в каждой комнате свое время?
— Я сказала Квирку про Фиби. Теперь он в курсе целиком и полностью.
— Правда? — Мэл снова хохотнул. — Интересная, наверное, получилась беседа!
— Зря я молчала все эти годы. Квирк должен был узнать про Фиби, а я — про Кристин Фоллс.
Мэл закинул ногу на ногу и судорожно натянул брюки на коленях.
— Про Фиби ты могла не рассказывать, — тихо проговорил он. — Квирк уже знал.
Что она слышит — слабые отзвуки боя часов? Сара затаила дыхание, боясь того, что сейчас слетит с ее губ.
— О чем это ты? — наконец пролепетала она.
Мэл уставился в потолок, словно там было нечто интересное — какой-то знак, иероглиф.
— Кто, по-твоему, упросил моего отца позвонить мне в Бостон сразу после смерти Делии? — он словно не к Саре обращался, а расспрашивал нечто, одному ему видное в тенях под потолком. — Кто не смог справиться с трагедией? Кто не смог даже думать о ребенке и отдал его нам?
— Нет, это неправда, — покачала головой Сара, хотя понимала: Мэл не лжет. Ах, Квирк… Она ведь давно это чувствовала, только себе не признавалась. Сейчас ни злобы, ни обиды на душе не было, только грусть. Об этом Фиби она не скажет: зачем девочке знать, что родной отец отказался от нее добровольно и даже с готовностью.
— По-моему, я больна, — после минутной паузы проговорила Сара.
Мэл замер, а Саре почудилось, что к земле прижался неприрученный зверь, сама настороженность.
— Почему ты так думаешь?
— Голова с каждым днем болит все сильнее.
Мэл потянулся и сжал ее холодную вялую ладонь.
— Ты мне. нужна, — проговорил он апатичным бесцветным голосом. — Без тебя ничего не получится.
— Тогда положи конец истории Кристин Фоллс и ее ребенка! — неожиданно резко потребовала Сара, перевернула ладонь и сама стиснула пальцы Мэла. — Обещаешь? — Теперь вялой стала ладонь Мэлэки — он чуть заметно покачал головой. Сара выпустила его руку и встала. Его так называемый долг заключался во лжи, притворстве и укрывательстве. Его долг искалечил столько жизней!
— Ты знал про Квирка и Фиби, знал про Кристин Фоллс, знал все и ничего мне не сказал. Все эти годы ты лгал мне… Почему, Мэл, как ты мог?
Мэл поднял голову и посмотрел на нее — в его глазах не было ничего, кроме усталости.
— Вероятно, причина та же, по которой ты с самого начала не сказала Квирку, что Фиби — его дочь. Ты же думала, он не в курсе. — Мэл слабо улыбнулся. — Никто не безгрешен.
Квирк знал: пора ехать, в Бостоне дел больше нет, если они вообще были, если было что-то помимо его бесконечных ошибок, сумятицы и вреда окружающим. Фотографии Делии и Фиби он повернул лицом к стене: страх перед покойной женой исчез, точно изгнали ее дух. Квирк начал собирать вещи. День догорал, заснеженные силуэты деревьев растворялись в сгущающихся сумерках. Квирк чувствовал себя неважно. Из-за центрального отопления в доме царила духота, казалось, головная боль мучает его с самого приезда в Мосс-Мэнор, только больше или меньше. Он не знал, что думать о Фиби, Мэле, Саре, Энди Стаффорде — о каждом из них, и устал от бесплодных попыток настроиться на нужный лад. Злость на всех и вся превратилась в фоновый гул. Помимо нее, Квирк чувствовал медленно кипящее отчаяние — совсем как в детстве, когда наступивший день не сулил ничего хорошего и интересного. Неужели его существование навсегда уподобилось эдакому прижизненному посмертию и блужданию по чистилищу с похожими на него душами — не проклятыми, но и не спасенными?
Как только в комнату вошла Роуз Кроуфорд в свободных темных брюках и черной блузке, Квирк понял, что сейчас случится.
— По-моему, траур мне к лицу, а вам как кажется? — спросила она. Квирк снова взялся за сборы. Роуз стояла посреди комнаты, заложив руки в карманы брюк, и смотрела на Квирка. Он держал в руках рубашку, которую Роуз забрала и сложила поразительно ловко и умело. — В свое время я работала в химчистке, — бросила она через плечо. — Удивлены, да?
Теперь Квирк стоял столбом и буравил ее взглядом.
— У меня к вам две просьбы, — проговорил он, закурив сигарету.
— Правда, и какие же?
— Пообещайте, что прекратите финансировать аферу с младенцами и отпустите Фиби со мной в Ирландию.
— Фиби остается здесь, — покачала головой Роуз, глядя на рубашку.
— Нет, отпустите ее, — тихо и спокойно проговорил Квирк.
Роуз положила рубашку в чемодан поверх другой, взяла у Квирка сигарету, затянулась и вернула ему.
— Ой, опять в помаде испачкала! — Она наклонила голову и смерила Квирка смеющимся взглядом. — Поздно, Квирк, вы ее потеряли.
— Вы в курсе, что она моя дочь?
— Разумеется! Джошуа сообщили о вашем, хм, родственном обмене, а он от меня ничего не скрывал. Вот он, маленький секрет крепкой семьи!
Казалось, с потолка на него спикировало что-то темное, страшное, крылатое. Квирк схватил Роуз за плечи и тряхнул так, что она выронила сигарету.
— Мерзкая эгоистичная сучка! — процедил он, слыша, как над головой хлопают черные крылья.
Роуз без труда вырвалась из его тисков, подняла с ковра раскуренную сигарету и бросила в камин.
— Осторожнее, Квирк, так и дом спалить недолго! — пожурила Роуз и расправила плечи. — Ну и силища у вас…
Квирк чувствовал, что Роуз едва сдерживает смех. Он выставил вперед сломанную Hoiy и пересек разделяющее их расстояние таким широким шагом, словно хотел не подойти поближе, а плашмя рухнуть на пол. Что с ней сделает — отвесит пощечину или собьет с ног — он еще не решил, но вместо этого сжал в объятиях. Роуз оказалась на диву тоненькой и легкой, все косточки прощупывались! Поцеловав ее, Квирк почувствовал солоноватый вкус крови, только чьей, не знал.
Плотная ночная тьма заглядывала в высокие окна спальни.
— Оставайся здесь вместе с Фиби, — предложила Роуз. — Гриффины пусть возвращаются в родную Ирландию, а у нас троих все получится. Признайся, Квирк, я подхожу тебе больше, чем твоя драгоценная Сара — у нас обоих холодные сердца и пылкие души. — Квирк начал что-то объяснять, но Роуз прижала пальчик к его губам. — Тише, не говори ничего! Зря я предложила. — Она отвернулась, села на кровать спиной к Квирку и, глянув на него через плечо, криво улыбнулась. — Неужели ты совсем меня не любишь?! Можешь соврать, ты же здорово врешь!
Квирк молча перевернулся на спину — колено просто раскалывалось! и уставился в потолок. Роуз нащупала сигареты в кармане его пиджака, вытащила одну и, закурив, вложила Квирку в рот.
— Бедняга Квирк, у тебя столько проблем! — тихо сказала она и, встав перед зеркалом, пригладила волосы. Отражение Квирка село и потянулось к тумбочке за пепельницей. «Большой белый медведь!» — с нежностью подумала Роуз. — Слушай, это, наверное, тебе не поможет, но скажу одну вещь. Ты ошибся насчет Мэла и той девушки… ну, с ребенком, забыла, как ее зовут. — Квирк поднял голову и заглянул в глаза ее отражению. — Поверь мне, насчет них ты здорово ошибся.
— Да, — кивнул Квирк, — знаю.
Рано утром Квирк приехал в приют и сказал, что хочет поговорить с сестрой Стефанией. Нервно заламывая руки, монахиня с лошадиными зубами заверила, что в этот час его никто не примет, всем своим видом показывая: в любой другой час — тоже. Квирк справился о сестре Анселам, но она, по словам монахини, перебралась в Канаду. Квирк не поверил. Он сел на стул в фойе, положил шляпу на колени, давая понять, что не сдвинется с места, пока его кто-нибудь не примет. Молодая монахиня исчезла, а через какое-то время появился отец Харкинс: правый глаз у него дергался, подбородок покраснел от утреннего бритья. Широко улыбаясь, он протянул руку. Квирк ее проигнорировал, встал, опираясь на трость, и заявил: ему нужно увидеть могилу девочки.
— Могилу? — Священник вытаращил глаза.
— Да, она ведь здесь похоронена. Хочу узнать, какое имя стоит на надгробии.
Отец Харкинс начал громко возмущаться, но Квирк тотчас его осадил и угрожающе поднял тяжелую трость.
— Я могу и в полицию позвонить! — зашипел священник.
— Конечно, можете! — подначил Квирк.
С каждой минутой священник нервничал все сильнее.
— Послушайте, — громко зашептал он, — там сейчас мистер Гриффин. Не надо ему мешать, он ведь скоро уезжает!
— Мне плевать, даже если там папа римский! — рявкнул Квирк. — Хочу увидеть надгробие!
Отец Харкинс затребовал у молодой монахини пальто и галоши. Та взглянула на Квирка с возросшим интересом, если не с восторгом. Очевидно, она не привыкла видеть отца Харкинса покорным и безропотным.
Утро выдалось сырое. Холодный ветер гнал по небу тяжелые тучи и швырял в лицо хлопья мокрого снега. Квирк и отец Харкинс обошли здание приюта, через побелевший огород прошагали до гравиевой дорожки, которая убегала к деревянной калитке. У калитки священник остановился.
— Прошу вас, мистер Квирк, послушайте меня! Уезжайте домой, в Ирландию, выбросьте эту историю из головы. Если откроете калитку и войдете, то… сильно об этом пожалеете.
Квирк молча поднял трость и показал на калитку. Отец Харкинс со вздохом отодвинул щеколду и отступил на несколько шагов.
Кладбище оказалось меньше, чем ожидал Квирк. Самое обычное поле, оно лежало на пологом склоне и смотрело на бостонские многоэтажки, сегодня скрытые морозной дымкой. Вместо надгробий на могилах — не длиннее пары футов, как с ужасом заметил Квирк — возвышались покосившиеся деревянные кресты. По петляющей тропке он зашагал к одинокой фигуре в пальто и шляпе. Мужчина опустился на одно колено. Квирк видел лишь его сгорбленную спину и, еще не приблизившись вплотную, окликнул. Напряженной позой загнанного зверя мужчина напоминал Мэла, только это был не Мэл.
Мужчина не обернулся, и Квирк подошел ближе под аккомпанемент хруста гравия, неритмичного шороха своих шагов и стука трости. Ветер едва не унес его шляпу — Квирк вовремя удержал ее на месте. Вот он поравнялся с мужчиной в пальто, и тот наконец удостоил его взглядом.
Судья Гриффин поцеловал распятие, поднял носовой платок, на котором стояло колено, не без труда выпрямился и лишь тогда спрятал четки в карман.
— Ну, Квирк, ты доволен?
Маленькое кладбище они обошли трижды. Сильный ветер хлестал им лица, щеки судьи Гриффина посинели и покрылись пятнами, колено Квирка ныло от боли. Квирку казалось, именно этим он занимается всю жизнь — медленно кружит у царства мертвых.
— Я заберу отсюда маленькую Кристин, — проговорил судья Гриффин. — Похороню на нормальном кладбище или даже в Ирландию увезу и похороню рядом с ее матерью.
— На таможне проблем не возникнет? — поинтересовался Квирк. — Или вы все уладите?
Старик ухмыльнулся, сверкнув зубами.
Ее мать была чудесной девушкой, очень веселой. Именно это поразило меня, когда я впервые увидел ее у Мэлэки — как заразительно она смеялась.
— Сейчас вы, наверное, скажете, что поддались соблазну, — подначил Квирк.
Еще одна зубастая ухмылка.
— Прикуси язык, Квирк! Пострадавший здесь не ты. Если я и должен извиниться, то не перед тобой. Да, я согрешил, и Господь меня за это накажет. Уже наказал, забрав сперва Крисси, потом малышку. — Судья Гриффин сделал паузу. — А за что Он наказал тебя, когда забрал Делию?
— Мне нравится ваша позиция, Гаррет! — воскликнул Квирк, упорно глядя себе под ноги. — Грех и наказание — можно подумать, все так просто.
До ответа судья не снизошел — он внимательно смотрел на полускрытые дымкой высотки.
— Теперь я верю, что история повторяется, Ты потерял Делию, Фиби прислали сюда. У меня с Крисси случилось то же самое, словно так суждено.
— Делия была моей женой, а не служанкой в Доме моего сына. И по возрасту она не годилась мне в дочери, тем более, во внучки.
— Ах, Квирк, ты еще слишком молод и не представляешь, каково чувствовать, что силы уходят. Смотришь на свою дряблую кожу, проступающие сквозь нее кости и содрогаешься. Потом появляется девушка вроде Кристин, и тебе снова двадцать, — судья замолчал, погрузившись в раздумье. — Твоя дочь жива, а моя погибла из-за того мерзкого ублюдка! Как же его фамилия? Стаффорд? Да, Стаффорд.
Отец Харкинс так и стоял у калитки. «Чего он дожидается?» — удивленно подумал Квирк.
— Я уважал вас, Гаррет, боготворил, считал единственным хорошим человеком в нашем порочном мире.
— Вероятно, во мне, действительно, немало хорошего. Порой Господь наполняет милостью слабейшие сосуды. — В голосе судьи звенел благоговейный трепет, как у пророка из Ветхого Завета. «Почему я раньше этого не замечал?» — мысленно удивился Квирк.
— Вы сумасшедший, — тихо сказал он, словно неожиданно сделал невероятное открытие.
— А ты, Квирк, бессердечный ублюдок и всегда таким был, — ухмыльнувшись, парировал судья. — Зато прежде обо всем, ну, или почти обо всем ты говорил честно. Не порти свою репутацию, не превращайся в лицемера! Не надо сказок про то, как ты меня боготворил. Да ты ни о ком, кроме себя, в жизни не думал!
— Афера с сиротами, Костиган, те головорезы — за всем этим тоже стояли вы? — после небольшой паузы спросил Квирк. — Вы с Джошем? — Судья в очередной раз не удостоил его ответом. — А кто велел расправиться с Долли Моран?
Судья остановился и поднял руку.
— Это Костиган. Он отправил бандитов что-то искать в ее доме. Трогать Долли им не следовало.
Они побрели дальше.
— А ко мне тех парней кто подослал?
— Господи, Квирк, ты мне как сын, думаешь, я позволил бы тебя обидеть?!
Квирк попытался связать все имеющиеся ниточки.
— Долли рассказала про дневник мне, я — Мэлу, он — вам, вы — Костигану, ну а тот послал за дневником головорезов. — В гавани загудел буксир. Квирку чудилось, он видит ту часть реки — сероголубую линию, придавленную быстро плывущими тучами. — Кто такой Костиган?
— Никто! — с презрением фыркнул судья. — Здесь их называют наймитами. Бескорыстных, готовых жертвовать собой ради веры, днем с огнем не сыщешь, а за деньги Джоша Кроуфорда — пожалуйста.
— Денег больше не будет.
— Что?
— Денег больше не будет. Роуз мне слово дала.
— Роуз? Как же ты вырвал такое обещание у этой особы? — Судья вопросительно взглянул на Квирка. — Что, язык проглотил? В общем, с деньгами Роуз или без них мы справимся. Бог нам в помощь! А ты, Квирк, можешь собой гордиться! — неожиданно хохотнул судья. — Так называемая афера началась благодаря тебе. Чистая правда! Блестящая мысль возникла у Джоша Кроуфорда на примере Фиби. Помню, он позвонил мне среди ночи и спросил, какая судьба ждет в Ирландии нежеланных малышей вроде Фиби. Я ответил, что у нас их пруд пруди. «Неужели? Тогда присылай их сюда, — сказал Джош. — Я быстро их пристрою, по семьям распределю». Вскоре мы переправляли детей не десятками, а сотнями.
— Сколько сирот…
— Разве Фиби — сирота? — молниеносно парировал судья. Его лицо потемнело, синеватые пятна на щеках побагровели. — Некоторые люди не должны, не имеют права заводить детей.
— А кто это решает?
— Мы, мы решаем! — закричал судья. — В трущобах Дублина и Корка женщины за восемнадцать лет рожают по семнадцать-восемнадцать детей. Какая жизнь ждет тех малышей? Разве им не лучше здесь, в семьях, где о них заботятся? Ну, отвечай!
— Значит вы и судья, и присяжные, и Господь Бог? — устало спросил Квирк.
— Как ты смеешь задавать мне такие вопросы?! Парень, ты лучше за собой последи!
— А какую роль играет Мэл — судьи или только секретаря?
— Мэл — всего лишь исполнитель. Не смог даже спасти бедную Крисси! Нет, Квирк, я мечтал о таком сыне, как ты.
Сильный порыв ветра швырнул им в лицо горсти ледяной крупы, больше похожей на мелкие иглы.
— Я забираю Фиби домой, — объявил Квирк. — Хочу отгородить ее от влияния Роуз. И от вашего тоже.
— Думаешь, сможешь стать отцом двадцатилетней девушки?
— Я попробую.
— Ага, попробуй, — с издевкой проговорил судья.
— Расскажите мне о Долли Моран.
— Что я должен о ней рассказать?
— Вы знали, что она годами ходила к приюту, — начал Квирк, глядя на свинцово-голубую полоску воды, которая была рекой, — и через ограду смотрела на детскую площадку, надеясь увидеть своего мальчика?
Лицо судьи стало непроницаемым.
— Чем только люди не занимаются… — пробормотал он.
— А что творится в Каррикли, знали? Вы были членом «совета посетителей»!
— Тебя-то оттуда вытащили! — голос судьи звенел от раздражения. — И не кто иной, как я.
— Вы вытащили, а кто упек? — спросил Квирк. Судья обжег его сердитым взглядом, что-то буркнул и решительно зашагал к калитке, у которой до сих пор топтался отец Харкинс в пальто и галошах. — Оглянитесь по сторонам, Гаррет! — крикнул ему вслед Квирк. — Полюбуйтесь своими успехами!
— Это только мертвые, — обернувшись, проговорил судья. — Ты не видел живых. Наше дело праведное, Квирк. Много ли молодых лет через двадцать-тридцать захотят посвятить жизнь служению Господу? А мы будем посылать священников не только в Ирландию, но и в Европу. Наше дело праведное, ты нам не помешаешь. Даже не пытайся, Квирк, заклинаю тебя, даже не пытайся!
До самого последнего момента Квирк не сомневался, что Фиби выйдет попрощаться. Пока таксист загружал чемоданы в багажник, он стоял на гравие-вой дорожке у Мосс-Мэнора и высматривал в окнах ее силуэт. День выдался холодный, даром, что солнечный, а с океана дул пронизывающий ветер. В дверях показалась не Фиби, а Сара. В одном кардигане она застыла на пороге, потом запахнулась поплотнее и зашагала по гравию. Сара уточнила во сколько самолет и пожелала счастливого пути, несмотря на погоду. Зима, мол, здесь кончаться не собирается. Опираясь на трость, Квирк приблизился и уже открыл рот, но заговорить ему Сара не позволила.
— Пожалуйста, Квирк не извиняйся! Я не вынесу.
— Я умолял Фиби полететь со мной в Ирландию. Она оказалась.
— Слишком поздно, — Сара устало покачала головой. — Ты сам понимаешь.
— Что ты теперь будешь делать?
— Поживу здесь, ну, хоть какое-то время, — Сара неуверенно засмеялась. — Мэл собирается отправить меня в Клинику Мэйо[28] проверить голову; — Она снова попыталась засмеяться, но на сей раз неудачно и, помрачнев, взглянула на океан. — Возможно, мы с Фиби… Возможно, мы сумеем стать подругами. — Сара грустно улыбнулась. — Кроме того, кому-то нужно отгонять от девочки Роуз, которая хочет отвезти ее в Европу и превратить в героиню романов Генри Джеймса[29]. — Она потупилась. Никогда Сара не была так дорога Квирку, как в этот момент, когда смотрела на гравий, словно выискивая на нем что-то невидимое. — Ты с ней спал? — тихо спросила она. — Ну, с Роуз?
— Нет, — покачал головой Квирк.
— Я тебе не верю, — беззлобно заявила Сара, глубоко вдохнула ледяной воздух, оглянувшись на дом, вытащила из-под кардигана бумажный рулон и вручила Квирку. — Вот, придумаешь, что с этим делать. — Рулоном оказался потрепанный школьный блокнот в ярко-оранжевой обложке. Квирк хотел снять резинку, удерживающую блокнот свернутым, но Сара сжала его ладонь. — Нет, в самолете прочтешь.
— Как он к тебе попал?
— Хозяйка прислала, бедная Долли Моран. Не представляю, зачем. Мы не виделись с тех пор, как Фиби была грудничком.
— Да, — кивнул Квирк, — но она не забыла тебя, спрашивала, как твои дела, вспоминала, что ты хорошо к ней относилась. — Так и не развернув, он спрятал блокнот в карман пальто. — Что мне с ним делать?
— Не знаю, сам решай.
— Ты его прочла?
— Сколько смогла.
— Ясно, значит, ты в курсе.
— Да, в курсе.
Квирк глубоко вдохнул и почувствовал, как холодный воздух обжигает легкие.
— Если я сделаю с ним то, что сочту нужным, — начал он, тщательно подбирая слова, — представляешь, к чему это приведет?
— Нет, а ты?
— Боюсь, ни к чему хорошему. Что станет с Мэ-лом?
— Ну, Мэл, особо не пострадает. Он почти ни в чем не замешан.
— Я думал…
— Да, ты думал, Мэлэки — отец ребенка той несчастной девушки. Я знала, что ты так считаешь. Поэтому и просила тебя с ним поговорить — надеялась, он объяснит, что к чему. Разумеется, он отмолчался. Он очень верный, в том числе и отцу, который никогда его не любил. Смешно и нелепо, правда?
Воцарилась тишина. Квирку хотелось поцеловать Сару, но он знал: это невозможно.
— Всего хорошего, Сара! — только и сказал он.
— Всего хорошего, Квирк! — лукаво улыбаясь, она заглянула ему в глаза. — Знаешь, тебя-то очень любили. Хотя, пожалуй, все дело в том, что ты этого не знаешь.
Великий голод, который произошел в Ирландии в 1845–1849 гг. Спровоцирован эпидемией картофельного патогенного микроорганизма, вызывающего фитофтороз.
Корабли, в годы картофельного голода отправлявшиеся из Ирландии к берегам США и Канады. Из-за антисанитарных условий и нехватки продовольствия большинство пассажиров на подобных судах погибали.
Корабль, на котором в Америку прибыли первые поселенцы.
Одна из самых известных медицинских организаций в мире.
Американский писатель (1843–1916 it.), в произведениях которого поднимается тема непосредственности и наивности представителей Нового Света, бросающих вызов коварству Старого Света.