— Представляешь, я забыла трусы! — Аня даже побледнела. — Перед выходом положила на видное место и все равно забыла!
Женя ахнула.
— Что же делать?
Аня направилась к режиссеру, который объяснял стедикамщикам, как должна двигаться камера.
— Леш, — робко позвала она.
— Сейчас, — режиссер закончил объяснение и обратился к ней. — Ну, что у тебя?
— Леш, скажи, в какой сцене снимаются трусы?
Леша посмотрел в сценарий.
— Да, в общем, герой наш всю вторую сцену бегает в одних трусах.
У Ани упало сердце. Чуя недоброе, режиссер сказал:
— Не расстраивай меня, Анна!
— Я их забыла! — испуганно призналась она. — Но я сейчас что-нибудь придумаю!
— Смотри! — и Леша опять переключился на стедикамщиков.
Вот-вот должны были начаться съемки, которые проходили в подмосковной деревне. Аня поискала в телефоне номера знакомых с машиной.
— Да посмотри в вызывном кого-нибудь из наших водителей, — предложила встревоженная мама. — Но боюсь, все равно не успеть. По пробкам туда и обратно — не меньше трех часов…
Аня понимала, что это так. Голова ее лихорадочно работала. Аня забралась в костюмваген и порылась на вешалах, пока еще не зная, что ищет.
Сцена снималась в жилом деревенском доме. С разрешения хозяев, разумеется. Аня направилась в избу, нашла хозяйку, некрасивую пожилую женщину.
— У вас не найдется какой-нибудь ненужной черной ткани? — попросила она. — Небольшой кусок нужен.
Хозяйка повела ее в сени и открыла деревянный сундук со старым тряпьем:
— Выбирайте.
Время поджимало. Аня нервничала, хотя внешне это никак не выражалось. Перерыв весь сундук, она извлекла из него старую застиранную юбку. Это был черный трикотаж, но выбирать не приходилось, поэтому Аня, получив разрешение хозяйки, уволокла юбку в костюмваген. Там она быстро раскроила и на руках сшила трусы.
Трудность состояла в том, что требовались не абы какие трусы, а семейники сороковых годов. Вот и посмотрим, что же в итоге получилось. Высунувшись из вагончика, Аня увидела Женю, которая не находила себе места от беспокойства.
— Позови, пожалуйста, Сашу на примерку, — попросила она.
Дронов прискакал сразу, как всегда, веселый и доброжелательный. Он разделся, насвистывая, натянул поверх своих модных серых «боксерок» старую трикотажную тряпку. Аня обошла его кругом, тщательно осмотрела. Ну что ж, получились исторические семейники, и при этом они элегантно облегали бедра героя, словом, хорошо сидели.
— Ну как? — все же спросила озабоченно. — Присядь.
Пока Саша приседал и задирал ноги, она позвала режиссера. Леша торопливо просунулся в вагончик, оглядел Дронова.
— Сама сшила? Хорошие трусы! — И он тотчас заторопился на площадку.
— Ага! — согласился Саша. — Хорошие. Такие… геройские трусы.
Аня могла теперь немного выдохнуть. Она вышла из вагончика, села перекурить. Успокаиваться было рано: по сценарию Саша должен был в этих трусах лазить на чердак и на крышу дома, выдержат ли? Однако пока снимали первую сцену, можно было немного расслабиться. Аня не терпела таких ситуаций. Они давались ей тяжело. Привыкнув делать все добротно и тщательно, она страдала от подобных проколов.
Все в готовности ждали мотора, съемки начались, Женя дежурила на площадке. Аня курила и думала о том, что проект заканчивается, осталось всего две смены и «шапка». Слово «шапка» на киношном жаргоне означало вечеринку по окончании съемок. Откуда оно взялось? Кто-то рассказывал, что раньше, когда последняя смена подходила к концу, кто-нибудь из группы обходил всех с шапкой, собирая в нее деньги на сабантуйчик. Теперь «шапку» оплачивает администрация, продюсеры, и группа в последний раз собирается, чтобы отметить благополучное завершение проекта…
Все давно уже ждали этого события. Съемки затянулись, все планы летели к чертям, Леша не спал, не ел, был крайне измотан, Артем психовал, группа тоже устала, поэтому все бурно радовались окончанию проекта.
Ненашев заранее предупредил, что его не будет на «шапке»: уезжает по делам за границу. Впрочем, о нем беспокоиться было нечего: Артем регулярно звонил и уже один раз позировал Ане для портрета. Она даже рискнула дать ему на прочтение свой сценарий, только у Ненашева все не было времени ознакомиться с ним.
Тогда, после маминого юбилея, когда Женя неожиданно пропала, Артем помог Ане довести банкет до конца, потом отвез ее с Сашкой, цветами, подарками и маминым полушубком домой. Она не пригласила его тогда в дом: было поздно, а наутро опять ранний подъем.
Они встретились однажды, в единственный Анин выходной. Артем предложил немного прогуляться, оставив машину, и привел ее в магазин для художников. У Ани разбежались глаза.
— Что тебе нужно, чтобы начать мой портрет? — весело спросил Ненашев. — Выбирай!
Здесь были загрунтованные холсты разных размеров, палитры, всевозможные краски, бумага, рамы, кисти, мольберты… Она ходила как сомнамбула по магазину и не знала, что ей выбрать. Хотелось всего.
— Ну, что-то у меня есть, — пробормотала она. — Я не знаю…
— Не стесняйся, — Артем сделал приглашающий жест. — Мы сейчас поедем ко мне, поэтому бери все, что необходимо для портрета.
И Аня решила не стесняться. Она выбрала холст нужных размеров, потом все остальное. Ее спутник принимал и оплачивал покупки, нес их в машину. Аня была возбуждена, художественный магазин действовал на нее, как на пьяницу вино.
— Спасибо тебе! — сказала она от сердца и чмокнула Артема в щеку.
Они поехали куда-то в новый район, где были настроены многоэтажные жилые дома. Новый спальный район. К одному из таких домов подъехали, припарковались.
— Здесь твоя квартира? — на всякий случай спросила Аня.
— Да, — бодренько ответил Артем и помог ей выйти из машины.
У него была однокомнатная квартира удачной современной планировки. Просторный холл, большая кухня, огромная лоджия, комната не менее двадцати квадратных метров. Да, не чета нашей квартирке, подумала Аня. Здесь можно жить! И потолки, кажется, намного выше.
Ане понравилось у Артема. Мебель из «Икеа», все просто, функционально. На стене плоский экран, стеллажи с дисками и книгами, какая-то аппаратура, компьютер. Посреди комнаты стоял широкий диван без спинки.
Перед сеансом Артем накормил ее вкусным обедом, а потом она рисовала. Глаза были ее целью, загадка их необычного свечения. Артем оказался послушным натурщиком. Он сидел столько, сколько требовалось, не отвлекал ее разговорами. Погружаясь в эти глаза, Аня чувствовала их гипнотизм, тонула в них и, накладывая на холст мазки, силилась передать это чувство в краски.
— Поедешь со мной в Италию? — спросил вдруг Артем, когда она завершила сеанс и отложила кисть.
Аня помолчала, затем осторожно спросила:
— Когда?
— Когда сдадим картину.
— Надо подумать.
— Ну, пока ты думаешь, я оформлю документы. — Он поднялся со стула и потянулся, разминаясь. — Мне понадобится твой паспорт.
Артем подошел к Ане, протирающей кисти, и заглянул ей в глаза. Лучше бы он этого не делал! Она не смогла уклониться от поцелуя. Вспомни, говорила себе, Кубань, вертолеты, Азовское море и Андрей. Где он теперь?
Аня с трудом отстранилась и спросила:
— Ты отвезешь меня домой? Завтра вставать в шесть утра.
Артем кивнул и тотчас отправился одеваться. Его покладистость несколько смущала, но вполне устраивала Аню. Наверное, он делает ставку на Италию. Кто знает…
— Ань, ты идешь на «шапку»? — прервала ее размышления Вика, присевшая возле нее покурить.
Сцена была снята, привезли обед, можно было перекусить.
— Пока не знаю, — ответила Аня. — Скорее всего, да.
Поедая еле теплый кинокорм, она с грустью думала о Тиме. Тимофей тепло здоровался с ней на площадке, поглядывал в ее сторону с интересом, но не делал никаких движений, чтобы сблизиться. Их прогулка не повторилась, он не приглашал, а она не могла использовать тот же прием, чтобы напомнить о себе. Осталось два съемочных дня, и все. Больше они, по всей вероятности, никогда не увидятся. Интересно, Тим пойдет на «шапку»? Пожалуй, это последний шанс.
Я ему не нравлюсь? Возможно. Хотя что-то мне подсказывает, что это не так. Нам удивительно хорошо было вместе и на прогулке, и в кафе. Будто встретились два родных человека после долгой разлуки. И то, как он смотрел, как был взволнован, когда я его пригласила…
— Я, наверное, пойду на «шапку», — сказала Аня подошедшей маме. — А ты собираешься?
Женя пожала плечами:
— Надо дожить до этого. Не знаю…
Трусы не подвели, отснялись благополучно.
У Мордвиновой был выходной, и она слонялась без цели по квартире. Разобрала подарки, сваленные в кучу и до сих пор не распакованные. Нашла место на стене для Аниной картины, вбила гвоздик и повесила. Полюбовалась: чудесный портрет, Аня — талантище!
Женя так была потрясена появлением Туринского и всем, что за этим последовало, что целую неделю ходила как потерянная и ни о чем не могла думать. Впору спросить, как героиня старого анекдота:
— Хороший человек приходил, может, сказать чего хотел?
Ей нестерпимо стыдно было тогда перед Сашкой, когда она явилась среди ночи пьяная, растрепанная, в неведомо откуда взявшейся шубе. Сашка не спал, он смотрел по телевизору какой-то фильм и, верно, дожидался ее. Он ведь не мог не почувствовать, что Женя имеет на него виды: она ясно дала ему это понять на банкете.
Вспоминая свое неумеренное кокетство за столом, во время игр и танцев, Мордвинова краснела от стыда. Впрочем, что удивляться. Она ведь была в состоянии истерики, возрастной паники, поэтому способна на все. В особенности если учесть, что она собиралась предложить Сашке…
И что интересно, миновала этот рубеж — и все как рукой сняло. Чего, мол, теперь трепыхаться: жизнь пошла своим чередом. Конечно, может быть, дело в Туринском. Его появление подействовало как электрошок или душ Шарко. Хорошенькая встряска.
А что Сашка? Он сразу все понял и не задал ни одного вопроса. Женя с тоской подумала: «Еще завтра целый день он здесь!» Однако зря она тосковала. Сашка всегда был умницей. Во-первых, он тактично не заметил состояния Жени и, мирно пожелав ей спокойной ночи, улегся спать. Мордвинова повозилась на кухне, приготовляя себе чай, посидела немного и тоже улеглась. Во-вторых, на следующий день как истинный джентльмен он ничем не напомнил вчерашнее, и они чудесно провели этот день, гуляя по нарядной Москве и без умолку болтая обо всем, что накопилось невысказанного за эти годы. И Жене грешным делом показалось, что Сашка испытывает некоторое облегчение от того, что благополучно избежал соблазна. Вспоминая об этом, она мысленно ехидно добавляла: «Еще бы, что за доблесть — пасть с пожилой дамой!»
И, провожая друга у подъезда, Женя могла теперь честно смотреть ему в глаза и с чистой совестью ждать новых встреч, а если их не будет, то с приятностью вспоминать об этой, сегодняшней. Когда Сашка готов был сесть в машину и отправиться в путь, Женя сказала:
— Спасибо, что приехал! Ты не представляешь, как для меня это было важно.
Она поднялась на цыпочки и легонько поцеловала его в губы. Сашка посмотрел на нее, как смотрел, когда был юн и влюблен, и, мотнув головой, забрался в машину. Женя молча следила, как он выруливает за угол…
И теперь, листая его подарок — прекрасно изданный фотоальбом «Киев Михаила Булгакова» с бесценными документами и снимками из архивов, — Мордвинова улыбалась и немножко грустила о невозвратном прошлом.
Что до Туринского, то он не подавал больше признаков жизни. И не мудрено. Столько услышать о себе нелицеприятного! Женя бодрилась, не позволяла себе ему звонить, хотя ее грызло раскаяние. В такие минуты ей хотелось просить у него прощения за скандальную выходку, которой она увенчала так романтически начавшееся свидание. Однако обида брала верх, и Женя отшвыривала телефон подальше.
Как смел он привести меня в свой дом (вернее, в Анжелочкин, потому что от него там ничего нет)! Спать со мной на семейной кровати! Господи, а где моя-то голова была? От счастья разум помутился, ничего не видела вокруг кроме его лица, глаз, губ… Растаяла сразу, побежала за ним, стоило только пальчиком поманить!
Всю неделю Мордвинова думала и думала об одном, вспоминая каждую деталь встречи, каждое слово, сказанное им, каждый взгляд. Она понимала, что Туринский вовсе не предполагал провести с ней ночь. Он прилетел из Праги, чтобы поздравить ее, отлучился на несколько часов, сбежал под покровом ночи, надо полагать.
Женя задавалась вопросом: если бы не страстный поцелуй в магазине, было бы продолжение? Ну ладно, поехали к нему выпить и закусить, отметить юбилей. Что потом произошло? Он вспомнил меня, потянулся ко мне, как к своей молодости, забытым надеждам, утраченной нежности? Ну да, я разнюнилась, он и пожалел…
Однако им было исключительно хорошо, и она не могла в этом ошибаться. Женя приходила к выводу, что это сама судьба. Она просила Бога подарить ей еще один миг любви, пусть последний, и она получила его. Она не могла не признаться себе, что ждала Туринского все эти годы и была счастлива снова обнять его. А потом спустила собак, и это вместо благодарности-то! Мордвинова снова тянулась к телефону и опять отшвыривала его.
Затянувшийся проект подошел к концу, завтра «шапка». Женя уже знала, чем будет заниматься дальше. Ее пригласили на новый проект: полный метр, что само по себе неплохо. И у Ани тоже есть предложения, не одно, а сразу несколько. После кризисного упадка кино, кажется, снова набирает обороты, а толковых, надежных, да еще думающих костюмеров, впрочем, как и других специалистов, днем с огнем не сыщешь. Поэтому их рекомендуют друг другу, передают из рук в руки, ценят. Словом, без работы они не сидят.
Мордвинова поначалу думала, что это ужасно неудобно, когда нет постоянного места работы. Как это: месяц-другой и все, опять ищи заработок? Но вот Аня давно уже так и переходит с одного проекта на другой. Если бывают простои, то незначительные, только чуть-чуть передохнуть. А иной раз ей приходится совмещать съемки на одном проекте с подготовительным периодом другого. Костюмеров-то могут прикрепить прямо к первому съемочному дню, а художник и ассистент пашут с самого начала.
Однако теперь Аня хотела бы взять передышку. Не мудрено. Она вкалывала беспросветно целый год, имея по одному выходному в неделю и постоянно перерабатывая. Ведь очень часто смена заканчивается намного позже, чем планировалось, если что-то не получается. Тяжелый труд, что тут говорить. А какая работа, если ее делать как надо, бывает легкой?
Женя не любила халтурить. Если уж берешься за дело, так будь добра исполнять его профессионально. То же и Аня. Устала она, бедняжка… И что за жизнь такая, что женщины пашут и пашут по двенадцать часов, а то и больше, чтобы элементарно прилично жить?!
Пусть отдохнет. Ане хотелось, как она призналась, посидеть дома, порисовать, подумать, почитать, пошить. Еще ей предложили придумать эскизы костюмов для какого-то арт-спектакля, который делали начинающие театралы. Это бесплатно, зато интересно.
Кажется, еще она собирается ехать за границу, с Артемом. Это о многом говорит, но не будем забегать вперед. Женя не лезла в личную жизнь дочери, обычно ждала, когда та сама все расскажет. Конечно, это не исключало переживаний, волнений, тревоги за нее. И, что уж там, несогласия с некоторыми ее поступками и представлениями.
Что поделать, нынешние самостоятельные, умные молодые женщины вынуждены рассчитывать только на себя и сами строят свою жизнь, что-то ищут, выбирают себе мужчин и расстаются с ними. Они не торопятся замуж, не хотят рано заводить детей, если вообще заводить.
Но Женя-то точно знает, что призвание женщины, прежде всего, дом, дети, а уж потом все остальное. Без этого женщина не вполне женщина. Она одинока и несчастна, даже если не осознает этого. Какие бы ни были времена… Конечно, есть отдельные личности, которые обходятся без этого, но женщины ли они, вот вопрос.
Я рассуждаю, как примитивная клуша, одернула себя Мордвинова. Аня — личность, ей мало семейных рамок, хочется творить, выражать себя, иметь Дело. Таких мужчины боятся, увы. А как хочется для нее счастья… Может, Артем?
Но в кино невозможна нормальная семейная жизнь, в который уже раз подумала Женя. Это занятие для одиночек или для тех, у кого, как у меня, все позади.
Неужели все позади? У-у, Туринский! Убила бы! Всю жизнь поломал, оставил в одиночестве на долгие годы и тут явился, чтобы еще раз напомнить, как могло бы быть… Ненавижу, ненавижу… ненавижу…
— Смотри, что я купила! — Аня вернулась из очередного похода по магазинам секонд-хэнд, где она часто подыскивала что-нибудь необычное для себя, для съемок или для своей костюмерной. Она пронесла пакеты в гостиную (она же комната Жени).
«Шапка» начиналась в семь вечера, в кафе на Рождественском бульваре. Аня с трудом уговорила Женю пойти на вечеринку. Что-то захандрила маменька, это плохо. На следующий день ей приступать к новому проекту, там новая группа, новые люди, меня рядом не будет. Как она справится?
Аня попыталась увлечь маму выбором наряда, прически. Нет, ей полезно будет хорошо выпить: на юбилее вон как блистала! Аня знала, почему Женя хандрит, но чем тут поможешь? Только если отвлечь. И она поехала по магазинам.
— Вот тут все, сейчас покажу, только переоденусь. Я тебе кое-что купила.
Пока Аня отсутствовала, Женя не притронулась к пакетам, ждала.
— Ты что, грустишь? — спросила дочь, вернувшись.
— Нет, — удивилась Женя. — Я думаю.
— Что-то много ты стала думать, — неодобрительно отозвалась Аня, вытряхивая содержимое пакетов на кресло. — Вот смотри, какой шарфик красивый, нравится?
— Ну да, — неуверенно ответила мама.
— Вот еще такая штука интересная, это я себе купила, — она примерила странного кроя черное пальто без пуговиц, но с капюшоном. На Ане вещь смотрелась стильно и интригующе. — Как раз по погоде, еще можно надевать.
Она сняла пальто, выудила из вороха покупок голубую кофточку:
— Примерь, тебе должна подойти.
Мордвинова неохотно сняла с себя трикотажную майку, примерила вещь. Повертелась перед зеркалом. Кофточка не просто подошла, она великолепно смотрелась на Жениной фигуре, подчеркивая ее достоинства.
— Здорово! — Аня повертела маму во все стороны. — Видишь, можно летом ходить, а хочешь — дома носи. Только все надо стирать: неизвестно где валялось…
Она еще порылась:
— А это юбка. Если тебе не подойдет, я себе ее возьму.
— Да я юбки как-то… Ну, куда мне ее надевать? — воспротивилась Женя по инерции, но, кажется, лед тронулся. Она стянула удобные индийские шаровары, в которых предпочитала ходить по дому, и померила юбку.
И опять ее облик изменился в корне благодаря обновке. Темно-синий натуральный вельвет смотрелся, как бархат. Строгие линии разбавлялись широкой оборкой по подолу из той же ткани. Вещь смотрелась роскошно. Женя разрумянилась, вертясь перед зеркалом.
— И вот самое главное! — Аня жестом фокусника достала что-то из отдельного пакета с фирменным логотипом. — Синий льняной пиджачок!
Женя округлила глаза:
— Это тоже из секонд-хэнда?
— Э, нет, это новая вещь из хорошего магазина.
Женя поспешно всунула руки в пиджачок и в восторге уставилась на свое отражение:
— Вот это да!
На нее смотрела стройная элегантная женщина. Аня осталась довольна:
— Я знала, что тебе подойдет. Под него нужен топик, и будет идеально.
Она продемонстрировала еще несколько маечек, сама их примерила. Еще было трикотажное платье и оригинальные короткие штаны, которые Аня тоже выбрала для себя.
Потом они, уже с приподнятым настроением, выбирали наряды для «шапки». Обновки не годились: все нужно было стирать. Аня наметила надеть платье с открытыми плечами, а сверху накинула теплую кофточку. Жене подобрали фиолетовый конопляный жакетик с черным топиком и длинную черную юбку. После увлеченно рылись в шкатулках с украшениями. Аня выбрала винтажные серьги и браслеты. Женя предпочла гранатовое ожерелье и серебряные серьги.
— Что мы натворили! — оглядевшись вокруг, воскликнула мама. — Полный хаос.
— Дом костюмеров, чего ты хочешь, — улыбнулась Аня. — Ничего, потом уберем.
Осталось только причесаться, заколоть волосы и ехать.
— Какая ты худенькая! — вдруг запечалилась Женя, при этом любуясь нарядной дочерью.
Они заказали такси, хотя знали, что будут пробки.
— Лучше сидеть в машине, чем толкаться в метро, — сказала Мордвинова. — Там нас изомнут, испачкают и что угодно…
И, конечно, битый час ехали там, где по прямой десять минут езды. Центр в час пик, ничего не попишешь. Без помех нашли нужное кафе, сразу у входа встретили своих, и веселье закипело. Для съемочной группы здесь были приготовлены столики, подавалась хорошая еда и много алкоголя. Почти вся группа, за исключением Артема и нескольких актеров, собралась здесь.
Режиссер Леша сразу заграбастал Аню и потащил за свой столик:
— Аня, как же я теперь без тебя? — жаловался он. — Ты же мой талисман.
— Ничего, Леша, крепись. А если что, звони.
И, как всегда на таких пирушках, звучали заверения, что непременно, обязательно будем собираться, созваниваться. Вот через месяц назначаем встречу, и попробуйте не прийти! Аня знала, что все эти намерения выветрятся тотчас, как они разъедутся по домам. Нет, конечно, бывают и исключения, завязываются дружбы: переписка, телефонные разговоры, редкие встречи. Но это только исключения, подтверждающие правила.
Едва Аня вошла в зал, она тотчас увидела за столиком, где расположились осветители, Тимофея, и радость опьянила ее. Женю позвали к себе гримеры, и Аня возблагодарила судьбу, что Леша ее перехватил. Скоро за гримерским столом затянут матерные песни и будет буянить Наташа.
Тим смотрел в ее сторону и даже, кажется, дернулся встать, когда она вошла. Однако режиссер проявил инициативу, и Тим не тронулся с места. Уже сидя за столиком, Аня сделала бокалом приветственный жест, и Тимофей с улыбкой кивнул ей головой. На этот раз он снял бандану, и волосы рассыпались по обеим сторонам лица. На Тиме была темная рубашка с расстегнутым воротом и кожаные штаны. На груди что-то блестело: то ли крестик, то ли амулет.
Саша Дронов рассказывал анекдоты, звучали тосты за кино, за режиссера и за фильм, над которым группа работала. Всех волновала причастность к общему делу, удовлетворение от вложенного труда. Да, ради этого стоило работать!
Поедая жульен, Аня вспоминала, как во время их единственной прогулки Тим говорил об этом:
— Кино дает иллюзию наполненной жизни. Оно поглощает всего человека, и ему кажется, что кино собственно и есть жизнь. А ведь это не так. Это просто работа, как любая другая. Происходит подмена, человек свою несостоятельность прячет под увлекательной деятельностью и старается не анализировать, не заглядывать в себя. А отними у него кино, останется пустота. Окажется, что он ничего не умеет больше делать, и он одинок, потому что отношения в кино — тоже иллюзия…
Аня тогда много думала над сказанным, потому что Тим облек в слова ее неясные, неоформленные мысли. Он прав, иллюзия… Однако ей не хотелось мириться с этим. Посматривая в сторону осветительского столика, она перехватывала его взгляд. Какая-то решимость зрела в ней, и Аня подкреплялась в изобилии вином. Она уже не ориентировалась во времени, когда подошла мама и шепнула на ухо:
— Я еду домой, ты еще посидишь?
Аня машинально посмотрела на Тима, который курил и говорил о чем-то с соседом. Кажется, он никуда не торопился. Пока еще никто не расходился, но время было позднее и Женя спешила на метро.
— Ты одна едешь? — забеспокоилась Аня.
— Нет, мы с Викой. Ты доберешься?
— Да. Возьму такси.
Гримеры уже шумели основательно, и Аня поняла маму. Они попрощались. Женя с Викой направились к выходу. По дороге к ним еще кто-то присоединился. Веселье дошло до кульминации и братания. Леша громко спорил с исполнительным продюсером. Аня заметила, что Тим поднялся из-за стола и вышел. Куда он? За напитками, в туалет или на выход?
Она тоже встала и взяла сумку.
— Куда ты, Ань? — тотчас всполошился Леша, обещавший отвезти ее домой.
— Сейчас вернусь, — ответила она с акцентом, и ее оставили в покое.
Аня незаметно взяла с вешалки пальто и вышла из кафе. Однако на улице Тимофея не было. Аня растерялась. Она чувствовала, что очень пьяна, голова закружилась, и она прислонилась к стене, закрыв глаза.
— Что случилось, Аня? — услышала она и открыла глаза. К ней склонился встревоженный Тим. Он тоже был уже в куртке.
— Откуда вы взялись? — удивилась Аня. — Я думала, вас уже нет…
— В каком смысле?
Она неопределенно повертела рукой.
— Вам плохо? — Тим старался заглянуть ей в глаза.
Сама удивляясь своей решимости, Аня вдруг произнесла:
— Можно я вас поцелую?
И, не дожидаясь ответа, она припала к его губам в искусительном поцелуе. Тим неуверенно ответил на ее порыв. Кажется, в нем боролись противоречивые чувства. Конечно, он тоже много выпил, и это сыграло свою роль.
Аня отстранилась, взглянула ему в глаза. Побледневший Тим секунду размышлял и вдруг крепко обнял ее и стал целовать долго и исступленно. Задыхаясь, она с трудом высвободилась из его объятий.
— Ты отвезешь меня? — спросила она, едва шевеля языком.
Тим медленно остывал. Он кивнул и, взяв ее за руку, потащил к обочине дороги ловить такси.
В машине Аня задремала, склонив голову ему на плечо. Она ничего не соображала, когда Тим, расплатившись, открыл дверцу и помог ей выбраться наружу. Он подхватил качающуюся спутницу на руки и внес в дом.
Это была незнакомая квартира. Тим внес свою ношу в одну из двух комнат, где по стенам висели фотографии, включил настольную лампу и поставил Аню на ноги. После короткого сна в машине она была как сомнамбула и покорно позволила раздеть себя, потом утонула в его объятьях и больше уже не хотела ничего понимать, думать, вспоминать…
Она проснулась за полдень. Не открывая глаз, прислушалась к себе. Сладкая усталость разлилась во всем теле, голова же на удивление была легкая и ясная. Аня чувствовала рядом тепло его груди и тяжесть руки, обвившей ее спину. Она открыла глаза и улыбнулась. Тим крепко спал, запрокинув лицо. Аня осторожно подняла его руку и выскользнула из постели. В поисках ванной комнаты немного побродила по квартире, набросив на голое тело платье. Квартирка небольшая, с шестиметровой кухней и раздельным санузлом. Аня вошла в ванную, скинула платье и включила душ.
Стоя под тугой струей горячей воды, думала о произошедшем чуде. Так не бывает! Я нашла своего идеального мужчину! Нет, я придумала его и сейчас вернусь к действительности, где его нет. Потому что так не бывает! Чтобы все, о чем я могла только мечтать, соединилось в одном человеке! Мне нравится в нем все, абсолютно все. Будто небеса подслушали мои мечты и создали специально для меня этого мужчину!
Ему тридцать семь, ну и что? Она не чувствовала разницы в возрасте ну ничуть. И холод пробежал по сердцу от мысли: а ведь я могла с ним больше не увидеться!
Аня долго стояла под душем, ошеломленная и счастливая. Когда она вышла из ванной, Тим уже встал и хозяйничал в кухне. Одуряюще пахло свежесваренным хорошим кофе, и Ане тотчас захотелось курить. Первая чашка утреннего кофе с сигаретой, неужели и он так начинает день? Оказалось, да.
Тим улыбнулся ей несколько смущенно и предложил сесть.
— Кофе будешь? — спросил, доставая еще одну чашку.
— Конечно.
Они пили кофе, курили и молчали, время от времени глядя друг другу в глаза, словно спрашивая: «Ты как?» Молчание было легким: им хорошо молчалось. Потом Тимофей приготовил яичницу с сыром и помидорами, и было немыслимо вкусно есть ее с ржаным хлебом, намазанным финским маслом. Потом опять кофе с молоком и сигареты…
Однако пора было собираться домой, пока не начался час пик. Маме не позвонила, не хотелось разрушать наполненную тишину.
Аня вошла в комнату, чтобы одеться, посмотрела фотографии, книги на полках.
— Вот это читала? — услышала за спиной его голос, будто он нежно коснулся ее волос на затылке. — «Лоскутный мандарин».
Тимофей снял с полки томик Гаэтана Суси.
— Нет, еще не читала. Интересно?
— Да. Ты можешь взять почитать, если хочешь.
— Я возьму, — Аня сунула книгу в сумку, обрадованная, что он дал ей возможность вернуться. Ну, книгу надо будет вернуть…
— Ты позвонишь? — спросила уже у дверей и посмотрела на него, запоминая, будто хотела унести его образ с собой.
— Конечно. Твой телефон записал уже давно, из вызывного взял.
— И я тоже, — улыбнулась Аня.
Он поцеловал ее нежно в щеку. Никаких просьб, договоров о встрече, заверений в любви.
— Ну все, я пошла.
Направляясь к метро, Аня поймала себя на том, что старается запомнить дорогу к его дому.
В доме Мордвиновых наступило затишье. Женя приступила к новому проекту и домой возвращалась после девяти. Аня же спала вволю, компенсируя страшный недосып последнего месяца, встречалась с немногими своими подругами и приятельницами, с которыми давно не виделась, смотрела кино, читала. Первое время ей звонили знакомые и незнакомые, предлагали работу, но она говорила, что пока не может принять предложение. Очень скоро телефон затих. Безделье доставляло наслаждение. Восстанавливая силы, Аня могла проспать полдня и не испытывать раскаяния из-за потерянного времени.
Планы на этот небольшой отпуск были грандиозные. Дошить платье — заказ знакомой девушки, дорисовать портрет Артема, набросать эскизы театральных костюмов. Однако совершенно не было сил браться за что-либо.
Слава Богу, ноябрь подошел к концу, самый отвратительный месяц в году. В ноябре обычно случаются всякие неприятности, болезни, депрессии. На этот раз вроде бы удалось миновать опасный период без больших потерь. Кажется даже, наоборот, с приобретениями. Только вот приобретение это — не мина ли замедленного действия?
С трудом выбравшись из сна, Аня села на постели и сразу же взялась за телефон, проверила эсэмэски и вызовы. Тишина. Удивительно! Стоит закончиться проекту — и все, никому не нужна! Аня поднялась и прямо в пижаме пошлепала на кухню курить и пить кофе. Включила чайник, насыпала в чашку растворимого кофе и сахара, зажгла сигарету. Взяла пульт и включила телевизор. Первый день декабря, а по телевизору уже гонят новогоднюю рекламу. Не дадут забыться.
За окном обычная для этого времени года московская серость, не то дождь, не то снег. Как хорошо, что не надо никуда идти! В квартире тепло, постель еще не убрана, горячий кофе и сигарета — что еще надо для счастья? А вот надо, оказывается.
Щелкая по каналам, Аня нашла какой-то европейский фильм и отложила пульт. Забралась на диванчик с ногами, с удовольствием сделала первую затяжку. Она смотрела на экран, а думала о своем. Почему он не звонит? Что я сделала не так?
Книгу Гаэтана Суси Аня прочла быстро. Она тотчас позвонила Тиму, но тот не взял трубку. Не хотелось быть навязчивой, она стала ждать. Разве не понятно, если тебе звонили и ты не мог подойти, перезвони! Аня накручивала себя, придумывала фантастические объяснения его молчанию, причем самые противоречивые.
Что было не так? Почему он молчит? Потерял телефон с номерами? Не хочет больше видеть меня? Я его отпугнула своей решимостью? Или он болен? А что если он несвободен, у него кто-то есть?
Аня вспоминала фотографию, висевшую в комнате Тима. У нее тогда не было возможности как следует рассмотреть на снимке девушку, которая обнимала Тимофея. Аня не решилась спросить, кто это. Она знала, что Тим не женат, но значит ли это, что он один? Абсурд, конечно. Взрослый мужчина, как-никак.
Видимо, придется признать, что для него это было случайное приключение. Не хочется признавать, но что делать?
И тут ее телефон зазвонил. Аня вздрогнула, сердце больно ворохнулось в груди. Она схватила со стола мобильник и посмотрела на дисплей. Звонил Артем.
— Аня, я в Москве. Увидимся? — с ходу предложил Ненашев.
— Можно, — без энтузиазма ответила она, гася сигарету в пепельнице.
— Ты сейчас не работаешь?
— Нет.
— Хорошо. Позвоню позже, скажу, когда и что.
Выпив кофе и выкурив еще одну сигарету, Аня отправилась в ванную, прихватив с собой мобильный телефон. Умываясь и принимая душ, она думала об одном: почему он не звонит? И опять настроение скакало, как на американских горках.
Почему, почему, почему? Да потому, что я его придумала, его нет…
Но не могла же я придумать этот теплый нежный взгляд, под которым чувствуешь себя хрупкой и защищенной, как у Христа за пазухой. Я не могла и вообразить, что такое бывает! Неужели я ничего не смыслю в людях и моя интуиция — это миф? Но женщина всегда чувствует отношение мужчины, и мое чутье говорит мне, что взаимность была, была проникновенность и мы были единым целым…
Когда она обматывала голову полотенцем, собираясь выйти из ванной, снова раздался звонок.
— Значит, так, — деловито сообщил Артем. — Я заеду за тобой в семь часов. Отправимся смотреть Тарковского на большом экране. Ты видела его «Жертвоприношение»?
— Нет. А где это?
— В небольшой галерее, ты, наверное, ее не знаешь. Там проходит выставка, связанная с юбилеем «Жертвоприношения», ну и гонят его каждые два часа. Ты все увидишь сама. В семь, договорились? Пока.
— Пока.
Оставалось не так уж много времени, а нужно было еще привести ногти в порядок, покрыть их лаком. Для костюмеров и иже с ними ногти — первое дело. Руки должны быть отменно ухожены: работа с людьми, подчас с привередливыми актерами обязывала. А попробуй сохранить их в порядке, когда без конца роешься в куче пыльного тряпья, застегиваешь грубые шинели и затягиваешь ремни на массовке, возишься с грязными ботинками и сапогами! А на салоны элементарно не хватало времени. Аня привыкла делать все сама.
Пока сушились волосы, она занималась ногтями и думала все о том же. Следует ли мне смириться и больше не цепляться за него? Чего я все навязываюсь? В конце концов, я собираюсь с Артемом в Италию, документы уже поданы. Забыть Тима?..
Ее гордость несомненно страдала, но сердце страдало больше. Подумаешь, пренебрегли. Забыть, и все дела. А вот что делать с сердцем, которое обрело, наконец, свой приют? «Бесприютное сердце» — хорошее название для мелодрамы. Аня пыталась убедить себя, что ничего не произошло, мало ли что в жизни случается, все в этом мире ошибаются, но боль в душе росла и требовала выхода.
Ну вот, сегодня развеюсь, пообщаюсь с Артемом, посмотрю в его загадочные глаза… Надо будет дописать портрет.
Она была готова к семи, то есть оделась, высушила волосы и уложила их с пенкой, создав на голове художественный беспорядок. Но настроение было хуже некуда. И как в таком состоянии идти куда-то? Однако ровно в семь Ненашев позвонил снизу, и Аня, натянув пальто и взяв сумку, спустилась к нему.
Артем выскочил навстречу, улыбаясь во весь рот, и протянул небольшой, но прелестный букетик. Потом внимательно посмотрел ей в глаза и осторожно поцеловал в щеку. Аня приветственно улыбнулась и, взяв цветы, села на переднее сиденье.
— Хорошо бы подгадать к началу сеанса, а то потом долго ждать придется, — озабоченно говорил Артем, выруливая с Потылихи на Третье кольцо.
— Как ты съездил, где был? — спросила Аня.
— Во Франции и Германии. Если честно, не мог дождаться, когда вернусь в Москву! — Он покосился на Аню.
— А в Италию когда?
— На рождественских каникулах, сразу после Нового года. Как раз будут готовы документы.
Артем воплощал бьющую через край энергию, движение жизни. Одет по-европейски, красив, а глаза — это что-то невообразимое! Аня пыталась вспомнить, что знает о нем кроме того, что он продюсер. Да, приехал откуда-то, кажется, из Екатеринбурга, учился во ВГИКе на продюсерском, в короткие сроки сделал блестящую карьеру. И еще горы свернет. Сколько ему, лет тридцать? К тому же у Ненашева неплохая поддержка в лице отца, который давно живет в Москве и занимается рекламой.
Они успели к началу очередного показа фильма, еще прошлись по двум залам, где на больших и малых экранах, развешанных по стенам, мелькали какие-то лица, фрагменты фильма, бегущий текст. Посреди зала на столах под стеклом лежали подлинные фотографии юного Тарковского, его школьная тетрадка, документы, удостоверения личности. Все это было предоставлено галерее сестрой режиссера.
— Вообще-то, это выставка фотографий, которые делала во время съемок фильма одна шведская журналистка, — комментировал Ненашев. — Они еще ни разу не публиковались.
— И где же эти фотографии? — спросила Аня.
— Да вот, на экранах, — указал Артем. — Галерея государственная, бедная, не нашла средств, чтобы их распечатать. Так что смотри во все глаза: эксклюзив!
— Но лучше бы после фильма их пересмотреть, — заметила она. — Я ведь не видела кино, многое мне непонятно.
— Идем, займем места.
Артем провел ее в последний, третий зал, который был погружен в полумрак. Перед большим экраном стояли ряды стульев, как в кинозале. Они сели на свободные места, ждать почти не пришлось: сеанс начался через пять минут…
После показа Аня отказалась ужинать в кафе и попросила отвезти ее домой. Ненашев определенно рассчитывал обсудить фильм, сидя где-нибудь в уютном местечке, однако не подал вида, что разочарован. Было уже поздно, он не настаивал. Фильм произвел сильное впечатление, и Ане не хотелось говорить. Почти всю дорогу они молчали.
Нехорошо было так делать, но Аня опять не пригласила его в дом. Окна на кухне светились, значит, Женя вернулась с работы и, наверное, отдыхала. Или стирала.
— Спасибо за вечер! — сказала Аня и чмокнула Артема в щеку. — За фильм — особое.
И она направилась к подъезду.
— Стой! — крикнул ей вдогонку Артем.
Аня обернулась. Ненашев настиг ее у подъезда и сунул в руки букет, забытый на сиденье в машине. Не успела Аня опомниться, он быстро поцеловал ее в губы, бросил:
— Пока! — и вернулся к машине.
Когда Аня вошла в квартиру, Женя дремала перед телевизором.
— Мама, ложись: тебе рано вставать! — сказала дочь.
— Ой, а я и не слышала, как ты вошла! — встрепенулась Мордвинова. Она действительно уснула в кресле под мерное бормотание телевизора. Изматывается на работе, сочувственно подумала Аня, отправляясь мыть руки.
— Ань, я ужин приготовила. Поешь обязательно! — сказала ей вслед Женя.
Есть не хотелось. Аня переоделась и устроилась на кухне с чаем и сигаретой. Наконец-то можно было закурить спокойно. Она все же стеснялась курить в новенькой, благоухающей кожей машинке Артема. Тем более что он сам не курит. А больше и не было возможности. С наслаждением делая первую затяжку, Аня вспоминала фильм и потом все думала и думала о нем.
Кино, действительно искусство, вернее, может быть искусством. Если за дело берется гений — вот условие. Ну ладно, пусть будет и просто талант. «Жертвоприношение» — фильм-завещание, это добавляет ему пронзительности. Господи, как страшно! Тарковский пророчит катастрофу, как в свое время напророчил Зону. Как жить в этом мире? Как можно рожать детей, зная, что они обречены?
Аня часто думала об этом. Сегодняшний мир пугал ее жестокостью, беззаконием, торжеством несправедливости. И в этот прогнивший мир, где столько зла, где ценятся только деньги, пустить детей? Как же страшно будет за них… Не хочу замуж, не хочу детей…
Да, но фильм-то о другом. Весь смысл как раз в мальчике, который поливает засохшее дерево, и оно в конце зацветает. Значит, о вере, надежде, любви… А как выстроен каждый кадр, какое удивительное пространство: дом, книги, потрясающее платье героини. Да, Тарковский умел показать красоту женщины. Кино — это синтетическое искусство, на стыке с живописью, скульптурой, музыкой. Захотелось рисовать, любить…
Мама прошла в халатике в ванную. Аня взглянула на стенные часы: двенадцатый час. Закрыв кухонную дверь, Аня взялась за телефон. Нашла нужный номер, нажала на вызов и с замиранием сердца слушала гудки. Кажется, они бесконечны. И вдруг, когда она уже отчаялась и хотела нажать отбой, в телефоне щелкнуло.
— Алло, — негромко сказал он.
— Я приду к тебе отдать книгу? — выдохнула Аня.
Небольшая заминка стоила ей, наверное, седого волоса.
— Приезжай.
Она не знала адреса, поэтому долго плутала в поисках нужного дома. До «Семеновской» доехала на метро, а дальше даже страшновато было идти. Днем все другим здесь казалось. Длинные фабричные заборы тянулись по одной стороне, по другой — чахлые скверики и пятиэтажки в глубине. Кажется, сюда, но уверенности нет. Вот будет фокус, если вломлюсь в чужой дом! Узнаю или не узнаю? Так, детская площадка была, гаражи. Как темно-то, страшно. Там, среди гаражей, темные силуэты шевелятся.
Не помня себя, Аня проскочила опасный участок и увидела нужный дом. Он был кирпичный, в ряду других похожих домов. Какой же подъезд? Кажется, вот этот, посредине. А квартира? Здесь домофон, как попасть внутрь? Почему-то ей не пришло в голову спросить адрес, номер дома. Теперь Аня вспомнила, что есть телефон, и только вынула его, как дверь открылась изнутри. Собачник вел на прогулку своего огромного пса. Пропустив их, Аня скользнула в подъезд, поднялась на третий этаж. Фу-у! Кажется, здесь. Нажала кнопку звонка и замерла в ожидании с сильно бьющимся сердцем. Дверь открылась, и совершенно незнакомый мужчина удивленно уставился на нее.
«Твою мать! Не туда попала!» — мелькнуло в ее голове. Между тем мужчина внимательно оглядел ее и спросил:
— Ты Аня?
— Да, — удивилась в свою очередь она и тотчас вспомнила, что Тим живет не один. — Мне нужен Тимофей.
— Он пошел тебя встречать. Как же вы разминулись? Проходи, я ему сейчас позвоню.
Сосед пропустил Аню в квартиру.
— Снимай пальто, сюда можно повесить.
Аня прошла в комнату Тима, но слышала, как сосед говорил с ним по телефону:
— Она здесь, давай по-быстрому.
Пока ждала, осмотрела жилье Тимофея, заставленное, по всей видимости, хозяйской мебелью. Письменный стол, на котором светился современнейший монитор и громоздилась какая-то аппаратура, диван, книжные полки, платяной шкаф, кресло. Хотелось курить, но Аня не знала, можно ли курить здесь. Взгляд упал на фотографии, и она подошла поближе, чтобы лучше рассмотреть девушку, обнимающую Тима. Когда это снято? На других снимках ее не было. Фотографии профессиональные, черно-белые, в основном. Аня увидела на полке дорогущий «Никон». Да, Тим, видимо, снимает профессионально.
Стала перебирать диски с фильмами. Много хорошего европейского кино. Со вкусом у него все в порядке. Аня знала, что Тим эстет, как бы это ни противоречило его сверхмужественному облику. Все здесь говорило о художественности его натуры. Он кажется таким родным…
Скрипнула входная дверь, и Аня вздрогнула, запаниковала. Все-таки в глубине души она оставалась той неуклюжей, закомплексованной девочкой, какой была в тринадцать лет! Сказать кому, ведь не поверят.
Тим вошел в комнату, закрыл за собой дверь. Молча смотрел на нее, и глаза его сияли. Нет, я не могу ошибаться, я закомплексованная, но не слепая. Он рад видеть меня! О, счастье. Только почему молчит?
— Вот книга, — Аня вынула из сумки томик Суси.
Тим приблизился, взял из ее рук книгу и не глядя положил на стол. Он не отрывал глаз от ее лица, будто пил в жару холодную родниковую воду. Аня ждала, не зная, что делать дальше. Книгу отдала, теперь свободна, на выход? Он не стал ее больше мучить, обнял, поцеловал в губы тепло и нежно.
— Хочешь есть? — спросил.
— Хочу! — обрадованно ответила она.
— Я мигом, — захлопотал Тим. — Да, у меня есть хороший фильм, сейчас вместе и посмотрим.
Он вышел на кухню, а Аня без сил опустилась в кресло. Ей не надо в ночи тащиться домой, рыскать по опасным темным улицам в поисках такси! Ужин, приготовленный из полуфабрикатов, показался ей вкуснее ресторанной еды. Они завалились с тарелками на диван, ели, смеялись, смотрели качественное французское кино.
Как все легко и просто, зачем эти сомнения, недосказанности, страхи? Вот он рядом, и нам хорошо. И фильм забавный, лиричный.
Они не заметили, когда начали целоваться… Теперь Тим был нежен и бесконечно терпелив. Так не бывает, вертелось в голове Ани, когда она глядела в его затуманенные глаза, а потом, зажмурившись, отдавалась осязательным ощущениям, чувствуя его каждой клеточкой своего тела…
Они не спали всю ночь. Под утро опять проголодались и, силясь не шуметь, выходили на кухню покурить и подкрепиться остатками ужина. Как заговорщики, шептались и давились смехом от всякого пустяка. Утром уснули, обессиленные и счастливые.
Она бы никуда не пошла отсюда, если бы не сосед. Тим представил их друг другу, когда они проснулись и привели себя в порядок. Соседа звали Сергеем, он тоже работал в кино, каскадером. Когда у Тима не было работы, Сергей брал его в помощники для исполнения несложных трюков.
— Вот, значит, где корень зла, — полушутя, полусерьезно сказала Аня.
— Не понял? — всполошился сосед.
— Аня не любит каскадеров, — поддел ее Тим.
— Я не «не люблю», а не понимаю. Как можно сделать профессией падения, ушибы, переломы, постоянный риск? — Она опять начинала сердиться.
— Ну так, самое мужское занятие! — улыбался Сергей, явно подзадоривая ее.
— Во имя чего рисковать жизнью? — горячилась Аня. — Чтобы пощекотать нервишки пресыщенному зрителю, развлечь его? Не понимаю.
Сергей с любопытством смотрел на нее.
— Обычно каскадерами восхищаются: какое мужество, какая сила, ловкость!
— Ну да, ну да… — Ей вдруг сделалось скучно.
Сидя на кухне, они курили, пили кофе. После кофе Аня поняла, что пора уезжать. Как-то почувствовала, что продолжать свидание не нужно. Она попросила Тима:
— Ты дашь мне фильмы, которые обещал?
— Да, конечно.
Он не стал уговаривать Аню остаться, тотчас поднялся и повел ее в комнату выбирать диски. О кино Тим мог говорить бесконечно. Он знал всех талантливых режиссеров, малоизвестные, но отличные фильмы, у него собралась огромная фильмотека из картин, преимущественно скачанных из интернета. Аня была благодарным слушателем, однако теперь ей нужно уходить.
Тим провожал ее до метро. Уже вечерело, район не вполне благополучный. Расставаясь с ним в вестибюле станции, Аня по-прежнему не знала, увидит ли она его еще раз. Помахав рукой, прошла через турникеты и направилась к эскалатору. Ехала и думала: почему, когда получаешь желаемое, хочется больше и больше? Бабушка в таких случаях говорила: «От добра добра не ищут!» Надо бы принять с благодарностью то, что тебе дано, а ты тоскуешь и просишь: еще, еще, еще!
И все-таки хотелось бы знать, позвонит он или нет…
Мордвинова работала не просто на полном метре, а еще и на исторической картине. Она без сомнения согласилась на предложение, несмотря на то, что зарплату обещали минимальную. Вроде как малобюджетный проект, работаем на идею. Снимали биографический фильм о Жуковском. Юбилей у него или что-то в этом роде. Пропагандируем классиков, проникаемся чувством причастности к вечному. Так говорила дочь маститого советского режиссера, бывшая актриса, а теперь режиссер фильма Ада Васильевна.
Ругалась на площадке эта Ада Васильевна как сапожник. Женю коробила ее базарная брань, и она старалась без надобности не попадаться ей на глаза. Вот и теперь сидела тихо в уголке павильона и читала сценарий, который никак не могла закончить. Домой приходила без сил, на первой же странице засыпала. Выходных пока что не было и не предвиделось. Ада Васильевна выжимала из группы все соки.
Хотя вот сценарий, написанный режиссершей собственноручно, был вполне сносен. Мордвинова перечитала много разных сценариев с тех пор, как Аня работает в кино. Ей было любопытно, что нынче пишут и снимают, а не снимает и не пишет нынче только ленивый. Когда Аня вкалывала на 250-серийном «мыле», приносила домой целые коробки с распечатками сценария. Женя все прочесть, конечно, не могла, это было невозможно и нечитабельно, но ее забавляли некоторые «перлы» сценаристов, скажем: «Анжелика с мозахизмом мела двор» или «Сергей шебуршал пакетом». Но самыми смешными казались сокращения или аббревиатуры, типа: «продолжительное ГВГ (глаза в глаза)» или «напряженное тройное ГВГ», словечки: «предсексие», «послесексие».
Да, у «мыла» своя специфика. Там настоящее производство, поточный метод и та же потогонная система. Только еще рутина убивает: ведь эту жвачку могут жевать и год, и два. Аня поработала на таком сериале и ушла, не выдержала.
— Тишина на площадке! — раздалась команда.
Мордвинова встрепенулась, вскочила и выронила сценарий.
— Ты уронила сценарий?! — в ужасе всплеснула руками ассистент художника по костюмам Марина.
— Да, — испуганно ответила Женя и наклонилась, чтобы поднять распечатку. Ассистент и второй костюмер Даша замахали на нее руками.
— Ты что, не трогай! Сначала на него надо сесть, разве ты не знаешь? Сесть надо!
Женя вспомнила, что у киношников среди множества всяких обычаев и суеверий, которые свято блюдутся, есть плохая примета: уронишь сценарий — жди беды. Обезвредить примету можно, сразу усевшись на сценарий. Мордвиновой приходилось однажды наблюдать, как известная актриса, выронив свой текст, плюхнулась прямо на пол, куда он упал. Женя, правда, думала, что примета распространяется только на артистов. Актеры в особенности суеверны. Женю как-то взбесил один молодой актер, когда она спешила пришить прямо на нем оторвавшуюся пуговицу. Он не давался, а потом, смирившись, закусил нитку, чтобы ему память не пришили.
Делать нечего, надо играть по правилам. И хотя Мордвинова не была суеверна, она подчинилась корпоративной этике. Народ вокруг не успокоился, пока не удостоверился, что Женя таки накрыла сценарий своим задом.
В начале съемок она уже столкнулась с одним постоянным обрядом. Это небезызвестный обычай после первого дубля разбивать расписанную группой тарелку о штатив камеры и после разбирать осколки на память. На удачу. Тарелка у Ады Васильевны долго не разбивалась, какая-то небьющаяся попалась, и режиссерша нервничала из-за этого.
В павильоне снимался итальянский эпизод. Вообще же в плане стояла экспедиция в Италию и Германию, намечались съемки в Петербурге, натура где-то в Тверской области, в дворянской усадьбе. Мордвинова еще обрадовалась возможности встрепенуться и поездить в командировки. Пока же сидели на «Мосфильме» в довольно прохладном павильоне, а об Италии могли только мечтать.
Снималась сцена родов, Ада Васильевна была недовольна актрисой.
— Что ты мне тут пыжишься? Ты дитя рожаешь, а не на толчке сидишь! Ты играй, как тебя учили, или вас там теперь ничему не учат? Нет, нет, все не то!
Кажется, Ада Васильевна сама готова показать актрисе, как и что надо делать. Зрелище малоэстетичное, если учесть, что режиссерша перешагнула шестидесятилетний рубеж и без своего синтетического парика выглядела по возрасту. Маленького роста, приземистая, даже квадратная, она при этом заражала энергией, была властной и порою безжалостной. С легкой руки администратора Вовы в группе между собой ее называли «Бабушкой». Он же, администратор Вова, рассказал, что «Бабушка» когда-то удостоилась чести работать с Тарковским и теперь утверждала, что якобы от него она взяла манеру рассматривать актеров и всю остальную группу как подсобный материал для своего шедевра.
— Ты что, никогда не рожала? — продолжала буйствовать Ада Васильевна.
— Нет, — пролепетала измученная актриса.
— Оно и видно! — грубо заключила режиссерша.
Однако сцену худо-бедно отсняли. Женю попросили подшить воротнички к двум костюмам, и она занялась, наконец, делом. Еще ни с кем особенно не сдружившись, без Ани, она пока чувствовала себя одиноко в группе. Однако надо привыкать. Впрочем, в кино люди быстро сходятся…
Пока шила, невольно перенеслась мыслями к Туринскому. Что он сейчас снимает? Опять что-нибудь высокопарное, заведомо фестивальное?
Зачем обидела его тогда? И про фильмы его что-то наговорила, и про Анжелочку. Глупо, ни к чему. Он ведь приехал, чтобы поздравить, а я?
Мордвинова так и не решилась позвонить ему, чтобы извиниться. Туринский позвонил сам. Вот уж чего она не ожидала! К тому времени Женя немного успокоилась, обрела равновесие, даже некоторое умиротворение. Работа интересная, люди кругом, дочь рядом, подруга Светка, вполне можно жить и без страстей, в ее-то возрасте. Да и здоровье пора поберечь: не те уже нервы и сердце не то, чтобы переживать такие стрессы.
Однако стоило ему позвонить, Женя поняла, как ждала этого! Пусть буду мучиться, страдать, ненавидеть, чувствовать боль, только не душевный сон! Лучше терзаться, чем не чувствовать вообще ничего.
Туринский, наверное, был пьян или очень возбужден, что среди ночи взялся звонить.
— Женька, до сих пор дуешься? — спросил он, будто они и не расставались.
— Вот еще, делать мне нечего! — ответила Мордвинова, но голос ее дрожал от волнения. — Лучше скажи, как ты, как твое кино?
— «С понтом библейские притчи»? — усмехнулся режиссер.
— Запомнил, мерзавец.
— Я все запомнил, Жень, — проникновенно сказал он, но Женя не купилась на его задушевную интонацию.
— Это хорошо, значит, склерозом еще не страдаешь.
— Иди ты, — обиделся Туринский.
— Сам иди.
Пауза. Женя слушала, как он вздыхает, и чувствовала, как снова возвращается нестерпимая тоска по нему.
— Слушай, ты для чего звонишь? — она была готова злиться на весь мир.
— Да вот, натуру отсняли, возвращаемся в Москву.
— Сочувствую.
— Женька, хватит глумиться! — возмутился он. — Ты можешь хоть раз нормально поговорить?
— О чем, Туринский? У нас есть общая база? Нас что-то связывает? Светские знакомые мне не нужны, не тот возраст, знаете ли. Так что разговаривай со своей Анжелочкой.
— Дура! — тихо сказал Туринский и отключился.
Женя потом долго плакала…
«Бабушка» любила окружать себя какими-то услужливыми тетками, которые смотрели ей в рот, боясь пропустить хоть слово. Мордвинова мысленно окрестила их «приживалками». Еще «Бабушка» любила вещать, то есть воспитывать группу или просвещать ее. Как всякая ханжа, она имела на вооружении христианские догмы, о которых забывала всякий раз, когда нужно было платить группе или организовывать мало-мальски человеческий график работы. Женю возмущало, что выходной давали после ночных съемок, когда по идее должен идти отсыпной. Человек проспит полдня, какой же это выходной? Таким образом Ада Васильевна экономила.
Женя дошила воротнички, встряхнула костюмы и поискала глазами ассистента Марину, пухленькую, коротко стриженую дамочку с запутанной личной жизнью. Женя многое знала о ней из доверительных бесед и часто удивлялась тому факту, что Марина была едва ли не ровесницей ей, Жене. И при этом жила насыщенно, полно, ничего не боясь. Женя с любопытством приглядывалась к Марине. Та перманентно худела, не брала кинокорм, а ела какие-то кашки, заваривала специальные чаи. Говорила она тоненьким нежным голоском, всегда была спокойна и уравновешена. Но больше всего, конечно, Мордвинову восхищала в Марине ее способность полноценно жить, без оглядки на возраст.
Впрочем, в кино нет возраста. На предыдущем проекте ее все удивляли гримеры, тетки под шестьдесят, которые одевались по-молодежному и вполне способны были ущипнуть за задницу какого-нибудь симпатичного «светика». Престарелые хулиганки.
— Марина, все готово, — сообщила Женя.
Та сделала ей знак рукой: иди сюда. Ада Васильевна в кругу «приживалок» что-то размеренно говорила. Очередной экскурс в ее героическое прошлое или новое поучение. Мордвинова прислушалась.
— Жуковский поздно женился, почему, вы знаете, но к браку всегда относился более чем серьезно. Он писал где-то: «Уважать святыню семейной жизни следует для того, чтобы была уважаема святыня власти государственной».
Надо же, наизусть шпарит, восхитилась Женя. Иногда в ее отношении к режиссеру проскальзывало именно восхищение. Сама-то она, Ада Васильевна, святыню семейной жизни ох как уважала. Все ее семейство работало на проекте, а главная женская роль досталась невыразительной, такой же квадратной и уже не юной дочке Ады Васильевны. Мордвинова не очень-то прислушивалась к сплетням в группе, но и до ее слуха дошло, что у «Бабушки» муж вдвое моложе ее и тоже работает на фильме. Вот это баба!
Выступление Ады Васильевны было прервано появлением на площадке спонсоров. Все засуетились, режиссерша тотчас из умудренной жизнью матроны преобразилась в светскую записную кокетку. Откуда-то взялся парик, шарфик, и вот тебе уже сама любезность и угодливость. Актриса!
Спонсоры, как всегда, вели себя на площадке по-хозяйски и хамовато.
— Кофе, девочки! — хлопнула в ладони барыня, и приживалки засуетились, предлагая спонсорам сесть и угоститься.
Те пить ничего не стали, но прошлись по павильону, бесцеремонно заглядывая во все уголки декорации, осмотрели костюмы, аппаратуру, не обращая внимания на людей, которые готовили кадр. Ада Васильевна семенила за ними, что-то попутно объясняя, но хозяева жизни ее не слушали.
Женя воспользовалась свободной минутой и снова взялась за сценарий. Однако мысли скоро опять свернули не в ту степь. А как он, Туринский, обходится со спонсорами, подумалось ей. Вряд ли раболепствует, ведь он сам по себе уже величина, у него своя студия. Может быть, его даже субсидирует Госкино или что там теперь. С его-то талантом какие фильмы можно снимать! А он пробавляется пустышками, чистым эстетством, паразитируя на образах Тарковского. Красиво, конечно, но ведь не греет. Неужели у него за душой ничего нет, никакого глубокого содержания, если его фильмы так пусты? Этого не может быть.
Жене отчетливо вспомнились яркие насмешливые глаза Туринского, их волнующий прищур, и ей сделалось так тоскливо, хоть вой…
Новый год подкрался незаметно. И вот уже все спрашивают друг у друга:
— Ты где встречаешь? С кем?
— Конечно, с семьей, — отвечает уже, увы, далеко не всякий.
В последнее время появилась мода в новогоднюю ночь уходить из дома в бары, рестораны, кафе. Многие на все каникулы уезжают за границу. Жизнь в Москве замирает, улицы пустеют, как летом во время отпусков. Особенно в центре. Кого можно встретить в эти дни где-нибудь на Остоженке? Дворников-таджиков в оранжевых жилетах да подозрительных типов в кожанках и спортивных шапочках, надвинутых на лоб. Все они говорят на непонятных языках. Словом, Москва в новогодние дни превращается в иностранный город.
Однако кино не признает праздников, работа продолжается и в новогодние каникулы. Конечно, парочку дней будет позволено погулять, но не более. Вот и хорошо, думала Мордвинова. Ведь это с ума сойдешь, десять дней бездельничать и объедаться! И кто придумал эти длинные праздники, зачем? Это что-то не русская храбрость. Ну, школьникам, ладно, им надо отдыхать. А взрослым-то зачем? Ведь это немыслимо: все парализуется на десять дней с хвостиком!
Впрочем, я рассуждаю как всякая одинокая женщина, которая боится праздников в силу своего одиночества. Именно в Новый год оно чувствуется всего острее. Ведь новогодняя ночь — это показатель твоего семейного благополучия. Вот всякий раз и бодришься, бравируешь:
— Я люблю одна встречать Новый год. Не надо весь день стоять у плиты, чтобы потом, к двенадцати часам упасть без сил, не успевая даже привести себя в порядок!
И соболезнующей Светке говоришь:
— Спасибо, конечно, за приглашение, Свет, но вы там своей семьей, а я кто? Нет, лучше посижу у телевизора, тихо, спокойно…
И хотя Светка всякий раз уверяла, что Женино присутствие только освежит и расшевелит их болото, Мордвинова наотрез отказывалась приехать. Ведь всегда оставалась надежда, что Аня никуда не уйдет, и они будут вместе встречать Новый год. И еще… не надежда, а так, задняя мыслишка: вдруг Туринский вспомнит и ненароком завернет по своему старому адресу.
Женя ехала на троллейбусе с работы и размышляла. Завтра 31 декабря, а она еще не знала, где дочь собирается встречать Новый год. И спросить все как-то недосуг. У них ни елки, ни подарков, ни деликатесов праздничных не припрятано. Да и для кого…
Будь они неладны, эти праздники. Женя чувствовала усталость и тоску. Ну что тут особенного: заканчивается один год, начинается другой. Рождество — понятно, это действительно большой праздник. Но мы-то отмечаем начало нового года! Почему тогда не месяца, не недели? Глупость какая-то.
Настроение было хуже некуда. «Бабушка» наорала: косяков наделали, и была одна серьезная лажа, из-за которой пришлось переснимать сцену. Начало этой сцены снимали месяц назад, на улице. Герой входит в дом в крылатке, а в передней он оказывается уже в одном сюртуке. Когда успел снять крылатку? Художник рвал и метал, Марина ругала костюмеров. Не записали сцену, а посмотреть в плейбеке, как смонтирован проход, почему-то не смогли. Ада Васильевна так разошлась, что хоть святых вон выноси. Это же драгоценная пленка, время, деньги.
На кухне горел свет: Аня дома! Мордвинова поспешила к подъезду и тут вспомнила, что ничего не купила на ужин. Дома шаром покати. Она достала из сумки телефон, набрала номер дочери.
— Ань, ты голодная сидишь?
— Да нет, я купила курицу и овощей.
— Молодчина.
Женя поднялась в квартиру. Ах, все же хорошо дома: из духовки пахнет жареной курицей, Аня на кухне строгает салат. Разве нам нужен кто-нибудь еще? Завтра сходим в магазин, приготовим оливье и свинину, выпьем шампанского. И елку не нужно, веточки будет достаточно.
Переодевшись в любимые шаровары и майку, Мордвинова вышла на кухню, уселась на диванчике, подогнув под себя ноги.
— Сейчас, уже почти все готово, — Аня поставила тарелки, достала вилки.
— Ань, ты уже решила, где встречаешь Новый год? — спросила Женя как бы между прочим.
Аня достала из духовки курицу, стала ее разрезать.
— Меня приглашал Артем, но я отказалась, — ответила она, не оборачиваясь. — Наверное, он заедет после двух. Встречает у отца, в его семье. А я с тобой останусь, ты же дома будешь?
Женя радостно улыбнулась, хотя дочь все так же стояла к ней спиной.
— Где же еще? Меня звали девчонки с работы и Светка тоже, но хочется дома посидеть, расслабиться… Ань, что с тобой?
Только теперь, подавая тарелки с едой, Аня обернулась и уже не смогла скрыть заплаканное лицо. Женя испугалась:
— Что случилось?
Аня отмахнулась, ответила, не глядя ей в глаза:
— Ничего особенного. Давай поедим.
Они молча ели, но сердце Жени обливалось кровью. Не могла она видеть красных глаз дочери.
— Но ты расскажешь?
Аня кивнула.
Она ничего не понимала. Совсем ничего. Было еще несколько встреч с Тимом: прогулки, заканчивающиеся ужином в кафе, чудесные ночи. И все это по Аниной инициативе. Нельзя сказать, что он не звонил сам и не давал о себе знать. Нет, присылал загадочные эсэмэски с цитатами из прочитанных им книг, со стихами, которые, видимо, служили продолжением их бесед.
А говорили они обо всем. Ане безумно интересно было следить за ходом его мыслей и рассуждений. В Тиме дремал недюжинный учительский дар. Он знал, казалось, все и часто делился своими знаниями щедро, с удивительным терпением объясняя те вещи, которые Аня не понимала. Он научил ее выполнять на компьютере сложные для нее операции, показал, как монтирует фильм. Раскрыл свои фотографические секреты, попутно сделав множество удачных Аниных портретов. Глядя на эти фотографии, Аня даже готова была полюбить себя. Тим видел ее по-своему, проникал в самую суть. Он любовался ею, хотя вовсе не приукрашивал, ловил живые моменты. Он радовался ей, и это было очевидно. Им хорошо было вдвоем.
Но… Говоря о чем угодно, они никогда не касались своих отношений. И Тим никогда не звал ее к себе, не говорил о будущем, их общем будущем. Аня ничего не понимала. Однажды она дала себе слово больше не звонить первой. Выдержала неделю и все же позвонила сама. Что она пережила за эту неделю, один Бог знает! Если бы в этот момент она работала с утра до ночи, разлука не казалась бы столь мучительной. Так нет же, она все еще сидела дома, изредка выходя на работу, когда ее звали помочь с массовкой или подменить на пару дней костюмера. Из грандиозных планов ничего не выходило, у нее все валилось из рук. Когда через неделю Аня позвонила сама и приехала к Тиму, он не спросил, почему она молчала. Будто так и надо. Однако она видела, как он рад, как соскучился!
Что же это такое? Может, на мне родовое проклятье, мужчины это чувствуют и сторонятся меня? Или я совсем дура, ничего не понимаю в людях?
Как всякая женщина, не терпящая неопределенности положения, Аня решилась-таки поговорить с Тимом. К тому же был повод, вполне законный, узнать, с кем и как он встречает Новый год. Это было вчера.
Когда Аня приехала, Тим поделился радостью: он получил заказ сделать фильм о фильме для какого-то совместного проекта и ему заплатили аванс.
— Предлагаю это отметить где-нибудь.
Ане не хотелось снова выходить на улицу, ехать куда-то.
— Может, лучше дома посидим? Тем более что Сережи нет.
— Хорошо, — с готовностью согласился Тим. — Тогда я сбегаю в магазин.
Пока он ходил, Аня обдумывала тактику решительного разговора. Однако он вернулся такой радостный, принес гору вкусных вещей, взялся ухаживать за ней: кормил, чистил для нее их любимый экзотический фрукт помело, наливал в бокал кагора. Аня не решилась испортить ему дорогую минуту. Потом тем более…
Разговор состоялся на другой день, когда она собиралась уезжать. Все утро, не вылезая из кровати, они пили кофе и смотрели фильм Жулавски, и Аня металась между необходимостью поговорить и нежеланием причинить ему боль. Тим был такой беспечный, такой веселый, такой родной…
И вот, фактически уже стоя на пороге, она спросила как бы между прочим:
— А почему ты мне никогда не звонишь, не приглашаешь сам?
Он смутился.
— Я звоню…
Аня рассердилась.
— Но ведь исчезни я из твоей жизни, ты же не будешь меня искать? Впереди Новый год, а ты ни слова, хочешь ли встретить его со мной!
Тим молчал, нахмурившись.
— Я ничего не понимаю! — продолжала Аня. — Почему я бегаю за тобой, как шестнадцатилетняя девчонка, и никогда не знаю, увижу ли я тебя еще когда-нибудь. Я устала, пойми!
Тим слушал и внимательно разглядывал вешалку с куртками в прихожей. Как двоечник, которого прорабатывает учитель, подумалось Ане, и она еще больше рассердилась.
— Ну что ты молчишь, как нашкодивший пацан?
Она словно забыла, что перед ней взрослый тридцатисемилетний мужчина. Он все больше мрачнел.
— Тим, скажи же что-нибудь! — отчаявшись, вскрикнула Аня.
— Я думаю, — негромко заговорил он, все так же избегая смотреть ей в глаза, — что нам не нужно больше встречаться.
Сердце Ани словно стиснули железной рукой. Она не могла дышать, только выдохнула:
— Почему?
— Ты сама все сказала. Я, наверное, не гожусь для тебя. Я старше, живу иначе, нам трудно вместе.
Этого она не ожидала. Что угодно, но не это.
— Что ж, — с трудом вдохнув недостающий воздух, она открыла дверь. — Больше я тебя не побеспокою, прости…
Она ждала до последней секунды, что Тим остановит ее, скажет, что это шутка, зашедшая слишком далеко, не отпустит ее вот так. Нет, он не двинулся с места, когда защелкнулась дверь, и Аня шагнула к лифту. Пока она ждала, когда кабина поднимется на нужный этаж, ни шороха, ни движения за дверью не услышала. Будто его там и не было.
Она медленно брела до метро, все так же нечем было дышать. Железная рука стиснула все внутри и не отпускала. В метро ей удалось сесть, иначе, наверное, она бы упала. Приехав домой, свалилась на кровать и пролежала до вечера. Не вышла к маме, Женя даже подумала, что ее нет дома. И вот только сегодня она заплакала. Так было больно, несправедливо, горько, обидно! За что?
Почему Тим не сказал мне этих страшных слов тогда же, когда я впервые осталась у него? Почему ждал, пока я окончательно влюблюсь, прорасту, приручусь? Ответов на эти вопросы не бывает…
Ане пришлось рассказать Жене все с самого начала, всю историю ее короткой любви. Пока рассказывала, невольно ловила себя на том, что все переживает заново. Было больно, невыносимо больно, но не говорить о Тиме она не могла. Молчать еще нестерпимее.
Женя слушала, и страдание читалось на ее лице, будто боль дочери медленно проникала в ее организм и начинала мучить с той же силой. Она поняла, что нынешняя свобода нравов и кажущееся легкое отношение к любви не спасает от разочарований и одиночества. Они, нынешние дети, так растеряны, испуганы и одиноки!
Ах, если бы еще найти ответ на извечный вопрос: «Мой милый, что тебе я сделала?»
Печальной получилась встреча Нового года. Мать и дочь делали вид, что им весело и плевать на всех мужчин планеты. Они приоделись, создали по мере сил праздничную обстановку: сделали два салатика, нарезали изысканных закусок, запекли мясо в фольге. На столик в гостиной выставили бутылки с шампанским и виски, в хрустальный графин налили морс. Зажгли свечи в красивых подсвечниках. Елочная веточка, стоявшая тут же, мерцала стеклянными шариками и снежинками из фольги.
— Как мы с тобой похожи! — сказала Аня, подводя маму к зеркалу. — Шикарные женщины: красивые, умные, молодые. Один недостаток: не очень счастливые.
Она включила телевизор, поискала ненавязчивую приятную музыку, налила в бокалы шампанского.
— Знаешь, — сказала Женя, — год на год не приходится. Сегодня так, завтра будет совсем по-другому. Жизнь, хотя и пролетает мгновенно, она все же длинная, и в ней столько всего бывает. Так что давай выпьем за перемены!
Пить не хотелось, но они мужественно осушили бокалы в жажде перемен.
— Давай погадаем на клипах, — предложила Женя.
У них была привычка шутливо гадать на чем угодно: на книгах, на радио, на телевизионных видеоклипах. Только уговор: смысл песни должен быть понятен.
Аня нашла музыкальный канал, где исполнялись без перерывов разные песни, сопровождаемые видеорядом, сделала погромче и загадала:
— На твою личную жизнь, на будущего избранника.
Однако одна за другой исполнялись иностранные песни или рэп, который тоже не брался ими в расчет из-за неразборчивости текста.
— А давай на радио! — вдохновилась Женя. — У меня там только по-русски поют.
Пока Аня приглушала телевизор, Мордвинова включила музыкальный центр, настроила на любимую радиоволну. Обе прислушались, улыбаясь:
— «Чиж» поет, — догадалась Женя.
Аня приложила палец к губам: слушай. Из колонки неслось:
— «А он в деревне хрен растит на всю страну…»
Они так и прыснули.
— Подумать только, — хохотала Женя, — какой у меня избранник полезный! Хреном страну обеспечивает, а у нас такая страшная нехватка хрена…
Они хохотали как сумасшедшие.
— Теперь тебе, на следующую песню, — немного успокоившись, предложила Женя. — Что бы ты хотела узнать?
Тут их прервал телефонный звонок. Это Светка в очередной раз пыталась уговорить Женю приехать. Обычно они сидели с Толиком вдвоем. Дочь жила с семьей за границей и лишь изредка приезжала на Новый год.
— Свет, мы же с Аней тут, — отбивалась Мордвинова.
— Вместе и приезжайте, — не отставала Светка.
— Поздно уже, не успеем. Да и зачем мы тебе, ты же с мужем?
— Да что муж, — вздохнула Светка, — обняться и плакать. Ритка не приехала, у себя в Германии встречает. Ну, ладно, Жень, с наступающим вас.
Женя положила трубку и сказала задумчиво:
— Видишь вот, Светка с мужем, а все равно одинокая…
— Но важно же быть не с кем-то, а с любимым человеком! — возразила дочь.
Женя пожала плечами:
— Так ведь у ней не абы кто, а муж.
— И что? Думаешь, ей с ним не скучно? Да надоели друг другу до озверения, какой тут праздник!
Мордвинова загрустила:
— У тебя упрощенное представление о семье. Между двумя людьми всегда есть что-то, скрытое от глаз посторонних, что-то, одним им ведомое. И пусть кажется, что надоели, их связывает нечто большее, чем кажется со стороны.
— А я не понимаю, зачем так мучиться, если уже ничего не могут дать друг другу? Привычка — вторая натура.
Женя почувствовала, что Аня раздражается, и воскликнула:
— Смотри, уже пора провожать старый год!
Они выпили еще немного шампанского.
— Нет, Омар Хайям был прав, говоря: «Ты лучше голодай, чем что попало есть, И лучше будь один, чем вместе с кем попало!» — проговорила Аня, будто ставя точку в едва наметившемся споре.
Аня не могла себе признаться в том, что она невольно ждала, ждала до последнего момента, что Тим позвонит, позовет. И когда пробила полночь и они выпили за Новый год, продолжала ждать, что он хотя бы поздравит. Она вышла на кухню покурить, а в это время Мордвинова, поддавшись хмельному порыву, набрала номер Туринского. Долго слушала гудки, ругая себя на чем свет стоит.
— Алло! — наконец отозвался телефон хрипловатым голосом режиссера. В трубке слышались звуки шумного веселья: смех, крики, музыка, звон бокалов.
— С Новым годом, Туринский, — с трудом выговорила Женя.
— Спасибо, спасибо, — ответил знаменитый режиссер фальшивым голосом. — Тебя тоже с ним же.
— Ну все, будь счастлив, — Женя поскорее попрощалась с ним, чтобы не слышать этой фальши. Должно быть, Анжелочка рядом, решила она.
Мать и дочь тихо сидели у телевизора и пили чай с праздничным тортом, когда приехал Артем Ненашев. Он позвонил Ане, попросил открыть ему дверь. Войдя в квартиру, гость с любопытством огляделся.
— Везде шум, веселье, а у вас тишина, — заметил он с улыбкой, подавая встретившей его Жене какие-то пакеты.
— Раздевайтесь, проходите, — оживилась Мордвинова. — Сейчас я вас буду угощать.
— Спасибо, я только что от стола, — приложил руку к сердцу галантный молодой человек. — Вот шампанского немного выпью с вами.
— Надеюсь, ты не за рулем? — поинтересовалась Аня.
— За рулем, но чуть-чуть выпить сегодня, я думаю, можно.
Он снял в прихожей свое элегантное пальто и прошел в гостиную. Достав из пакета бутылку шампанского, ловко вскрыл ее и разлил вино по бокалам.
— С Новым годом! — провозгласил тост.
— С Новым годом! — подхватили приунывшие было женщины.
Появление Артема внесло в их вечер оживленную суету. Его усадили, положили на тарелку салат, на блюдце — торт, однако Ненашев ни к чему не притронулся. Женя достала из пакетов виноград, мандарины, сыры и всякие деликатесы. Куда такая прорва, нам сроду не съесть, подумала со вздохом.
— Да, у меня ведь есть для вас подарки! — всполошился Артем.
Он кинулся в прихожую, достал из кармана пальто два небольших сверточка в блестящей бумаге. Было и вовсе неловко принимать от малознакомого мужчины подарки, к тому же столь ценные. Жене достались изящные серьги из белого металла (уж не платина ли?) с прозрачными, как капля воды, камушками. Они покоились на малиновой подушечке в бархатной коробке. Аня же с интересом рассматривала удивительное по дизайну кольцо из черного золота, украшенное редчайшим зеленоватым бриллиантом.
— Спасибо, — смущенно пробормотала Мордвинова, разглядывая нежданное богатство. — Но я не знаю…
— А у меня тоже есть для тебя подарок! — вспомнила дочь. — Конечно, о равноценности и речи нет, но все-таки…
Она метнулась в свою комнату, сняла тряпку с портрета Артема, который давно забрала к себе, чтобы закончить его без помех, понесла в комнату.
— Вот! Только не очень удачный, — она протянула подарок Ненашеву.
Тот с неподдельным любопытством разглядывал портрет, с которого на него смотрел инфернальный зеленоглазый красавец в образе вампира, но не зловещий, а романтизированный.
— Да, интересное решение! — удивленно заключил он.
— Тебе тоже не нравится? — Аня потянула портрет к себе. — Ладно, я нарисую другой.
— Нет-нет, очень нравится! — спохватился Артем. — Я его заберу: ты мне его подарила.
Он прижал портрет к себе.
— Конечно, нужна рамочка, но это если уж совсем по уму, — добавила она, сдаваясь.
— Спасибо, — в знак благодарности Артем чмокнул художницу в щеку и поставил портрет на полку стеллажа, чтобы можно было им любоваться.
Женя следила за молодыми людьми и думала: как бы неплохо было, если б они подружились, а там, глядишь, и поженились. Я была бы спокойна за дочь. В Артеме чувствуется надежность и сила. И, кажется, он влюблен не шутя. Дай Бог, чтобы ему хватило терпения завоевать ее и приручить!
Эх, в который уже раз подумала Мордвинова, и почему мы любим только то, что ускользает от нас, не дается в руки, и никак не хотим посмотреть вокруг?
— Дорогие дамы, предлагаю ехать кататься, гулять: там настоящая новогодняя ночь! — предложил Ненашев, решительно поднимаясь с дивана.
Женю после шампанского тоже потянуло куда-то, но она решила не мешать молодой паре. Артем настаивал:
— Едем-едем! Ну, что вы будете одна сидеть?
— Да я сидеть не собираюсь, я спать лягу. Простите, привыкла на работу рано вставать.
И как ни уговаривали ее Аня с Артемом, она стояла на своем. Проводив их, Женя устало опустилась в кресло. Некоторое время она пялилась в телевизор, борясь с дремотой, потом встрепенулась, набрала номер подруги.
— Да? — кисло ответила Светка.
— Ты еще не спишь? — спросила Женя.
— Нет, что ты. Мой благоверный давно почивает, а я телевизор смотрю.
— Может, ты ко мне приедешь? — предложила Мордвинова.
Светка умолкла, переваривая неожиданное предложение.
— Аня гуляет где-то, посидим вдвоем, как в старые добрые времена! — добавила Женя для верности.
— А что? — вдохновилась подруга. — Пуркуа бы не па, как говорят французы? Еду!
И уже через двадцать минут она снимала в прихожей шубу и вручала Жене бутылку мартини: Светка не признавала шампанского.
— Представляешь, с такси как повезло! — шумела Светка. — Рядом машина оказалась, в нашем районе. Моментом домчались. Улицы пустые…
И подруги уютненько устроились на диване у столика, заваленного всякими изысками и уставленного бутылками, налили по полному бокалу мартини с апельсиновым соком и от души поздравились с Новым годом. За этим бокалом последовали другие. Они давно так хорошо не сидели, не говорили, не пили.
— А на кой черт нам эти мужики, а, Жень? — спрашивала Светка. — Ну, вот скажи, какой от них взрослой самодостаточной женщине толк?
— Никакого, потому что самодостаточным женщинам никто не нужен. Мужчинам-то хочется нас спасать, опекать, беречь… А мы? Мы не даем им этой возможности, — рассудительно отвечала Мордвинова.
— Не-ет, — пьяно возражала подруга, — мужчина нынче — это предмет роскоши, и не всякая женщина его может себе позволить. Увы, тяжелые времена, кризис, понимаешь…
— Ты-то себе можешь позволить Толика, — уже ничего не понимая в их диалоге, заметила Женя.
— Но мы же говорим о мужчинах! — возразила Светка.
Женя вспомнила:
— Знаешь, Свет, где-то в интернете я читала рекомендации женщинам нашего с тобой возраста. И вот что там пишут. В нашем элегантном возрасте на первый план выходят подруги! Именно подруга необходима для дамы наших лет, чтобы не впадать в депрессию, мягко пережить неизбежно надвигающуюся так называемую менопаузу. — Мордвинова хлебнула из бокала и добавила с удивлением: — Почему пауза? Будто после нее все будет как раньше! — Она еще раз хлебнула и заключила патетически: — Словом, друг без друга нам труба!
Светка расчувствовалась.
— И то, Женька! Зачем нам лишняя мебель в доме, когда есть подруга! Мебель — это я про мужа. Ему что ни говори, все как в песок. Ничего не слышит, глаза пустые…
— Однако ты не спешишь избавляться от лишней мебели, — уколола Женя подругу.
Светка добродушно ответила:
— Жалко выгонять, пусть живет, он не вредный.
Они обнялись, всплакнули, потом стали вспоминать песни из студенческой юности. Словом, когда Аня под утро вернулась с прогулки, она обнаружила в доме полный декаданс.
Аня собирала чемодан, что для нее всегда было трудной задачей. Трудность состояла в выборе. Они летят в теплую, в целом, страну, но зимой. Что надеть сверху, какую брать обувь? Как принято в отелях одеваться к обеду и ужину? Какого класса отели? Сплошные вопросы и ни одного ответа. Артема спрашивать бесполезно, он сразу сказал:
— Все, что ты ни наденешь, все смотрится на тебе по-королевски, пардон, по-княжески.
Жаль, мама на работе. Они вчера еще попрощались на десять дней, столько времени займет путешествие в Италию. Через три часа самолет в Неаполь, а мне совершенно не хочется лететь. Отступать поздно, и, конечно, я полечу, я не могу подвести человека, который столько для меня делает. Он заслуживает много большего. Но какая же тоска на сердце, неужели это не пройдет?
Аня не чувствовала правомерности своего согласия на Италию. Мама понимала ее и все же не скрывала радости:
— Господи, Анечка, прикоснешься к истории, увидишь творения Микеланджело и да Винчи! Это звучит как волшебная музыка. Представляешь, сколько впечатлений ты привезешь из Рима, Венеции? Это же Мекка художников и писателей испокон веков.
Но Аня не могла, как ни силилась, разделить ее радость. Вот напасть: всю жизнь мечтать об Италии, и когда мне ее подносят на блюдечке с голубой каемочкой, я нос ворочу. Нет, надо укрепиться духом и сделать все, чтобы Артем не почувствовал истинных моих настроений.
Да и теплится где-то в глубине души надежда, что вдруг случится чудо и она освободится, сбросит груз тоски и бессмысленного страдания! Вспомнив о Тиме, Аня подумала, как была бы счастлива сейчас, если бы с ним летела в Неаполь. И вообразить невозможно!..
Но, увы. Тьфу, опять разнылась. Это оскорбительно по отношению к Артему, нехорошо, низко. Если быть честной, то не надо никуда лететь. Однако как сказать Ненашеву об этом за два с половиной часа до вылета.
И только Аня подумала так, зазвонил телефон и определился номер Артема.
— Ты готова? Я уже подъезжаю.
— Почти.
Что ж, чему быть, того не миновать. Кто сказал, что я — свинья неблагодарная? Аня заспешила, боясь что-нибудь забыть. Как всегда в таких случаях, куда-то пропадали только что лежавшие на глазах предметы личной гигиены, украшения, духи…
Артему пришлось немного подождать, когда он поднялся в квартиру, чтобы взять Анины вещи. Но вот они уже в пути. Да чем черт не шутит, думала она, поглядывая на его серьезное лицо, может быть, меня ждут чудеса, и я забуду, забуду, кого не следует помнить, и упьюсь свободой и красотой Италии?
В самолете Ненашев уснул, он двое суток почти не спал, завершая какие-то срочные дела. Аня время от времени взглядывала на него, стараясь отстраниться от привычного видения. Красив? Красив. Харизматичен? Безусловно. Одевается? Пусть не оригинально, но безупречно, ему идет. Сложение? Не атлет, но далеко не урод, строен, худощав. А еще тактичен, терпелив. Мать, да тебе крупно повезло!
Я ничего не знаю о нем кроме того, что его жизнь связана с кино. Что еще кроме кино? Что он любит? Был ли женат? Какие драмы пережил?
Ане вдруг показалось, что рядом, в соседнем кресле спит незнакомец, с которым ей предстоит сблизиться и, даст Бог, подружиться. И, в общем-то, все может быть таким интересным!
А пока она уткнулась в роман Айрис Мердок и попыталась читать, чтобы не скучать в пути. Однако ей никак не удавалось сосредоточиться. Мне надо будет ему все рассказать. Он поймет, а если не поймет, все равно я скажу ему о Тиме. Он должен знать.
Аня выпила предложенный стюардессой коньяк, попросила еще. Было неуютно и немного страшновато. Захотелось курить. Она смотрела на тяжелые облака внизу и думала об огромности мира, о колоссальных возможностях, которые есть у человека, если он сознательно не ограничивает себя и не ставит мысленные шоры. Незаметно она задремала. Когда прилетели, была вялой и скучной.
И вот они на автобусе спустились по горному серпантину к городу. Жаль, сейчас зима, подумала Аня. Что здесь делается весной и летом! Какая, должно быть, красота! В Неаполе остановились в небольшом, уютном отеле с видом на Везувий. Артем снял один номер на двоих, что не вполне устраивало Аню. Где, скажем, курить? Об остальном и говорить нечего. Что делать, здесь все решал Артем. Как, впрочем, и всегда.
Поделив полки в шкафу, они разбирали вещи, когда Аня решилась объясниться.
— Артем, мне нужно кое-что тебе сказать.
Он собирался отнести в ванную туалетные принадлежности, остановился на полдороге, спросил:
— Ты уверена, что нужно?
— Уверена.
— Сейчас?
— Лучше сейчас, сразу…
Артем все же дошел до ванной, вернулся и сел в одно из двух кресел, стоявших в номере.
— Сразу так сразу, — улыбнулся он.
Аня закурила, не спрашивая позволения. В конце концов ему пора свыкнуться с мыслью, что я курю. Выдыхая дым и следя за струйкой, она начала говорить.
— Есть человек, который очень мне дорог. Так случилось, что мы теперь не вместе. Я не знаю, навсегда это или только временно. Ты должен знать, что он есть, а если он снова возникнет в моей жизни, то… Я уйду к нему.
Она умолкла, ожидая, что скажет на это Артем. Он молчал, осмысливая услышанное, наконец произнес:
— Я понял. Не важно. Все неважно, раз ты со мной.
Он подошел к Ане, потянул за руку к себе, обнял, глядя в глаза:
— Забудь на миг обо всем, мы в Неаполе! Понимаешь? Ты можешь любоваться этими улицами, соборами, может быть, они вдохновят тебя на новую картину. Ведь, если я правильно понимаю, художнику это необходимо.
— Художнику! — усмехнулась Аня. Она положила голову на плечо Артему и закрыла глаза. Вот и забыла.
Какая я жадная и как много мне надо. И Артема тоже надо. Эти безумные зеленые глаза — самое живое и истинное в нем. Когда я рисовала их, мне казалось, что я разгадала их тайну. Но, видимо, не до конца. Я должна видеть его в страсти…
Потом они обедали в отеле, потом вышли в город и долго гуляли по удивительным улочкам. Артем звал ее в музеи, но Ане почему-то не хотелось заходить в помещения. Была мягкая пасмурная погода, в которую все навевало тихую грусть и хорошо гулялось. Аня изучала незнакомую ей архитектуру. Каждый древний город имеет свой неповторимый облик.
Нагулявшись, они вошли в маленькое кафе отдохнуть и выпить кофе. Пока ждали заказ, Аня захотела курить, но не нашла зажигалки. Молодой красавец-официант принес им кофе, и Аня, вспоминая школьные азы английского, пыталась сформулировать вопрос:
— У вас есть… огонь?
— Огонь? Есть! — не растерялся официант и дохнул на нее, подобно огнедышащему дракону, сопроводив это выразительными жестами.
Аня рассмеялась, оценив двусмысленное кокетство итальянца, не выходящее, однако, за рамки приличия. Молодой красавец принес ей зажигалку и откланялся. Ненашев с любопытством наблюдал за ними.
Артем активно изучал город. Обзаведясь картой, искал на ней нужные объекты и тянул Аню за собой смотреть их. Она снисходительно подчинялась и с улыбкой посматривала на взрослого человека, который радовался возможности узнать что-то еще и совершенно по-щенячьи бросался на все новое.
У Ани не было такого энтузиазма, хотя она впервые оказалась за границей. Не от равнодушия, а от обилия сильных впечатлений. Их требовалось пережить, переварить, на это необходимо время. Аня берегла силы, складывая все в копилку про запас, зная, что потом эти впечатления всплывут, когда будет необходимо. Она зарисовала замок, одной стеной спускавшийся в море, зарисовала силуэт Везувия, тонувшего в сизой дымке.
— Завтра едем в Помпею! — сообщил Артем, когда они вечером вернулись в отель.
Ужинали в том же ресторанчике, и Аня оделась просто, как всегда. Глядя на сидевшего напротив мужчину, Аня продолжала открывать его для себя, как незнакомца, изучать его, привыкать к нему.
— Почему ты так смотришь? — спросил Артем.
— Хочу тебя знать.
— Разве ты мало знаешь меня? — удивился он.
— Хочу больше узнать.
Ненашев взглянул глубоко в глаза тем, «вампирским», взглядом, и Аня опять ощутила его магнетическую власть.
И все-таки мы по отдельности: он и я. Он славный, интересный, может быть, слишком подвижный для меня, но чудесный. И все-таки, есть он и есть я. Два мира, две планеты. Возможно ли для нас слияние планет?
Когда они вернулись в отель, слова уже были не нужны. Аня видела, как волнуется Артем и ждет, когда она подаст какой-нибудь знак. Она молча подошла к встревоженному мужчине, положила голову ему на грудь. Ане показалось, что он растерялся на какой-то миг, но тотчас обнял ее и крепко сжал в объятьях…
Италия с ее городами Неаполь, Рим, Флоренция, Венеция, Сиена казалась иным миром, где действительно забывалось все московское, уходило куда-то вместе с болью саднящей раны. Аня не помнила, кто она, откуда, зачем здесь? Может, она жила когда-то, до того как проснулся Везувий, в Помпее, вот в таком каменном доме с маленьким бассейном посредине. У нее была расторопная служанка и старый отец, который мечтал выдать ее замуж за богатого патриция.
В отрочестве Аня обожала античную историю и античное искусство, часами могла сидеть в Пушкинском музее, глядя на совершенные мраморные изваяния или другие обломки ушедшей цивилизации. Потом на листе бумаги воспроизводила дорические колонны, черные амфоры, разрисованные красными фигурками, головы благородных римлян.
Если бы ее теперь спросили, сколько ей лет, где она живет и чем занимается в Москве, она совершенно искренне бы не вспомнила. А Артем… Он не очень-то и мешал. Когда он был излишне активен и бодр, Аня уходила гулять одна. Это условие она обговорила сразу, и Артем был вынужден согласиться. К тому же он прихватил с собой в Италию Анин сценарий, который та давно уже ему подсунула, но все не было времени прочесть. Теперь такая возможность появилась. Он почитывал сценарий, сидя в кафе, в одиночестве, или отправлялся гулять по своему маршруту.
Вечером они встречались в отеле, и Аня показывала свои зарисовки, которые делала во множестве. Они делились впечатлениями о порознь прожитом дне. Когда сценарий был прочитан, Ненашев не сразу сказал об этом. Ане пришлось вытягивать из него признание: сценарий не понравился.
— Это невозможно снять, — говорил Артем, и лицо его приобрело жесткое, холодное выражение. — Образы, образы, а где действие? Мало действия. Это не видеоряд, а больше эмоции. Аня, ты художник, это очевидно. Зачем тебе писать сценарии?
Аня пожала плечами и ничего не ответила на это.
Переезжая из города в город, они были счастливыми странниками без памяти и прошлого. Однако ближе к завершению путешествия Аня почувствовала усталость, эмоциональную перенасыщенность и раздражение. Не имея длительного опыта совместной жизни с мужчиной, Аня страдала от постоянного присутствия рядом чужого человека. Она никогда ни с кем не сближалась настолько, чтобы делиться особенностями женского существования, и она определенно чувствовала дискомфорт от того, что рядом в ванной брился мужчина, что ей приходилось ходить в туалет, когда он в номере, что он видел ее утром, заспанную и нечесанную. Раздражение нарастало, и Аня уже с нетерпением ждала возвращения домой.
Артем же, казалось, не знал утомления и неудобств. Разве что влюбленность давала ему неиссякаемую энергию, но к концу их поездки он был, как и в начале, бодр, свеж и заинтересован. Возможно, это было только внешне, а глубоко внутри он тоже испытывал всякого рода неудовольствия? Вряд ли, Аня бы это почувствовала. Он искренне отдавался общению, прогулкам, наблюдениям. С упоением рылся в цветных проспектах, изучал местные карты, разыскивал что-то интересное помимо обычного туристического маршрута.
В день вылета Аня подумала о сувенирах, но денег не было, да и ходить по магазинам в поисках никому не нужных вещей вовсе не хотелось. Она решила только заглянуть в магазины одежды, так, ради любопытства. Она не хотела впутывать в авантюру Артема, но тот увязался за ней. В результате Аня не смогла отказаться и сделалась обладательницей красивого модного пальто, сапог и вечернего платья. Артем оплатил покупки.
— Купи что-нибудь и Жене, — предложил он.
Аня выбрала для мамы красивый платок и пару кофточек. Артем расплатился карточкой и собрал свертки.
— Я верну тебе деньги, когда заработаю, — пообещала Аня, почувствовав угрызения совести, как только они вышли из магазина.
— Пустяки, — отозвался Ненашев. — Забудь об этом.
Она внимательно посмотрела на него. Кажется, Артем грустит. Она же, напротив, была оживлена в ожидании отъезда. Ей и вовсе сделалось совестно.
— Спасибо тебе за все! — Аня остановилась и поцеловала Артема в губы. Он улыбнулся какой-то беззащитной улыбкой. Сердце Ани защемило, когда она взглянула в его глаза. В них читалась такая грусть, что хоть брось.
Дура, какая дура! Зачем поехала? Знала же, знала! Италия поманила, заграница, епрст. Они в молчании вернулись в номер, упаковали чемоданы. Потом снова серпантин, горы, самолет, тяжелые облака внизу. Они почти не говорили, разве что «Ты у окна?», «Читать будешь?» и другие пустяки.
И едва приземлились в Шереметьево, Аня поняла, что безумно рада возвращению и снова страстно хочет видеть Тима.
Съемки «Жуковского» были приостановлены из-за недостатка средств. Что-то там случилось у спонсоров. Конечно, ни о какой Италии-Германии не могло быть и речи. Даже Питер оставался под сомнением. Воспользовавшись моментом, Ада Васильевна не оплатила последний месяц работы всем, кто не мог защитить своих прав. И костюмерам в первую очередь, не говоря уж о рабочих-таджиках. Конечно, так прямо она не отказывала, обещала что-то предпринять. И зарплата оставалась исключительно на ее совести, никаких других рычагов заставить «Бабушку» платить не было. Как выяснилось позже, она уже обманывала таким образом работающих на нее людей.
Мордвинова ломала голову, что же теперь делать, когда, очередной раз явившись на «Мосфильм», получила от ворот поворот. Молодой таджик Айрик сидел на обломке декорации и сокрушенно качал головой:
— Ай, ай, кушать нада, жить нада… Как?
И такая тоска читалась в его огромных персидских глазах, что у Жени внутри все перевернулось. А чем она могла помочь? В таком же положении оказалась. Последние два месяца Аня пробавлялась случайными заработками: что-то сшила, подработала на социальной рекламе, но этого мало. Конечно, с голоду не умрешь, но надо оплачивать счета, закупать продукты, одеваться надо к весне, в конце концов. Хорошо еще, от питерской квартиры есть небольшие деньги. Мысль, что она, взрослая здоровая женщина, будет жить за счет дочери, тяготила Женю. И, как назло, накопились какие-то долги, включая и те деньги, что она задолжала Светке за юбилей. Все откладывала момент расплаты, дооткладывалась.
Мордвинова ехала домой и злилась. Ей-то, Аде Васильевне, что? С голоду не умрет, не Айрик. Небось, себе в карман зарплату положила или, еще противнее, «на идею», то есть вложила в свою будущую нетленку. Нашла же денег, чтобы оплатить дорогую модную актрису, редкую бездарь, но примелькавшуюся в сериалах! И с операторской группой рассчиталась. Ха, попробовала бы Адочка этого не сделать! Они б ее в порошок стерли. Их профсоюз дело свое знает, да «Бабушка» и сама понимает: без оператора фильма не будет.
По дороге домой Женя зашла в магазин и долго думала, что лучше купить: овощи или курицу. И то, и другое не получалось. Если отдать Светке деньги от питерской квартиры, то буквально нечего будет есть. Ну да ладно, можно и поголодать, полезно. Женя вспомнила, как жила без работы на арендные деньги. И их ведь хватало. Конечно, она ничего не покупала себе, питалась как придется, да много ли ей было нужно? Теперь инфляция все съедает, квартплата сделалась запредельной, цены на продукты тоже. Жизнь в Москве — испытание не из легких. Все соки выжимают из простого москвича. Ох и дождутся!
Такие революционные мысли одолевали Мордвинову, пока она шла из магазина домой. Закрыв за собой дверь квартиры и очутившись в знакомой обстановке, где ей было уютно и спокойно, Женя подумала уже примиренно: ну ничего, Аня вернется завтра, найдет работу. Да, может, Ада Васильевна все же раскошелится, ведь фильм еще не закончен, будут досъемки. Как-нибудь переживем этот месяц…
Она занялась привычными делами, и бунтарский дух окончательно оставил ее. Закончив с приготовлением нехитрого обеда, состоявшего из овощного салата, Женя быстро перекусила и взялась за телефон.
— Свет, я хочу тебе отдать оставшуюся часть долга, — сказала она в трубку.
— О, очень кстати! Впрочем, разве деньги бывают некстати? Я заеду, Жень, сто лет не виделись.
Женя решила до ее появления сделать уборку: стереть пыль, помыть полы. Без Ани она ленилась, жаль было терять время, когда можно почитать, посмотреть фильмы. С этой работой ведь света дневного не видишь.
Светка примчалась в конце рабочего дня и внесла в дом запах морозца на своей песцовой шубке и кругленький, как она сама, смех. Ворвавшись на кухню, она воскликнула:
— Слушай, я такая голодная!
Мордвинова виновато посмотрела на нее:
— Ой, а у меня только салат овощной…
— Давай салат, — со вздохом согласилась подруга. — Конечно, я бы сейчас свининки откушала изрядный кусочек: день сумасшедший, поесть было некогда. А ты худеешь, что ли, Жень?
— Да где там! — возмутилась Мордвинова. — Не до похудения тут.
Она прикусила язык, едва не проговорившись, что попросту нет денег на продукты. Светка тогда не взяла бы возвращенный долг, а тянуть дальше некуда. Подруга полезла в холодильник и, не обнаружив там ничего вкусного или мясного, удивленно воззрилась на хозяйку:
— Жень, где еда-то?
— Не ищи, нет. Я… в магазин не ходила, некогда было. Работаю как лошадь.
— Аньку отправь. Нельзя же так.
Женя махнула рукой:
— Анька завтра только возвращается из Италии. Да, вот такие мы пустодомки.
Светка без энтузиазма умяла салат и взялась за чай.
— Ну, хоть конфетку-то дай. Иль печеньку?
Вид у нее был такой жалобный, что Женя поцеловала беднягу в макушку. И тотчас вспомнила про заначку — небольшую шоколадку, которую Аня как-то припрятала на черный день.
— Ну вот, хоть что-то, — обрадовалась Светка.
Она уехала после десяти, и Женя легла спать пораньше, чтобы отоспаться, наконец, после трудовых будней. Неунывающая подруга, с ее энергией и легким взглядом на жизнь, окончательно излечила ее от тревоги и страхов.
Мордвинова уже десятый сон видела, когда вдруг подскочила на кровати от оглушительной трели домофона. Машинально поглядела на часы: половина третьего ночи. Первая мысль была об Ане, но с какого перепугу дочь будет звонить ночью в домофон? Тогда кто?
Женя немного выждала: вдруг ошиблись. Однако трезвон не прекращался, казалось, что он разбудит сейчас весь дом. Женя подкралась к домофону, осторожно сняла трубку.
— Да?
— Открывай, а то я сейчас околею на этом гребаном ветру! — хрипло проорала трубка.
— Кто это? — спросила Женя с недоумением.
— Женька, ты что, совсем офонарела? Открывай быстрее, я замерз!
Господи, да это же Туринский! Она нажала на кнопку домофона, щелкнула замком двери и забегала по комнате, хватая халат, расческу, все, что под руку попадалось. Туринский ввалился весь заснеженный, с красными руками.
— С ума сойти! — ахнула Женя. — Ты откуда такой?
— Пешком шел от моста, потому что этот…
— Не ругайся!
— …таксист-кавказец не повез меня сюда. Не по пути, говорит. А по-моему, просто струсил. Я его припугнул, он машину остановил и говорит: «Топай на своих двоих».
Мордвинова поняла, что знаменитый режиссер пьян в стельку.
— Что ты несешь? — пробормотала она, помогая Виктору Алексеевичу снять пуховую куртку. — Где твои перчатки?
— Хрен их знает.
Вид у него был несчастнейший. Женя протащила помороженного режиссера на кухню, достала водку и взялась растирать его руки.
— Полегче, полегче! — возмутился он. — Я не дам тебе зря переводить ценный продукт.
Как-то исхитрившись, Туринский выхватил из рук Жени бутылку и пристроился пить прямо из горлышка.
— Да хватит тебе! — Женя вырвала бутылку. — Не бережешь себя совсем.
Она заварила чай прямо в кружке и подала ее Туринскому.
— О, вот это хорошо! — обрадовался тот. — Сейчас согреюсь. А у тебя тепло. — Тут он рассмеялся. — Помнишь, Женька, была как-то жутко холодная зима в Питере, мы мерзли отчаянно и грелись с тобой спиртом «Рояль»? Его тогда везде продавали…
Мордвиновой не понравились его воспоминания.
— Слушай, ты почему ночью болтаешься по городу? Почему дома не сидишь?
Туринский скорчил пьяную гримасу:
— Дома! Это не дом, а карцер. Тебя бы туда…
Женя оторопела:
— Ты понимаешь, что говоришь, или совсем плохой? Витька!
Туринский тяжко вздохнул и снова потянулся к бутылке.
— Ну уж нет! — Женя унесла водку к себе в комнату и убрала в шкаф.
— Хватит уже, — вернувшись, сказала она. — Послушай сам, что ты несешь. И я вообще не понимаю, что ты тут делаешь!
Однако Туринский не ответил. Он замер, положив голову на сложенные на столе руки.
— Ты что, спишь? — возмутилась Мордвинова.
— Не, не сплю, я на тапочки смотрю, — пробормотал всемирно известный режиссер.
Женя тормошила его, звала, но безуспешно. Отогревшись, Виктор Алексеевич впал в крепкий сон. Мордвинова стояла над ним в растерянности и не знала, что дальше делать. Хорошо, Ани дома нет, однако утром она вернется, а тут, на кухне, такое…
Женя разобрала в своей комнате гостевое кресло и вернулась за режиссером. Она попыталась приподнять спящего, чтобы переправить его на кресло. Туринский что-то бормотал и отбрыкивался. С большим трудом Мордвиновой удалось стянуть его с табурета и удержать от падения на пол. Закинув его руку себе на плечо, она поволокла тело в комнату. Туринский недовольно мычал:
— Что за женщина, зверь! Покоя нет…
Однако, перебирая ногами, доковылял-таки до кресла. Он упал на постель прямо в одежде. Женя не стала больше его трогать, только накрыла пледом.
Она села возле спящего и задумалась, рассматривая его лицо. Когда не светят его ясные молодые глаза, Туринский кажется уставшим и пожившим ловеласом. Он красив и теперь, с этой гривой седых волос, резкими морщинами сухого лица, внушительным носом и решительными губами. Жене тотчас вспомнилась ночь после юбилея, и она покраснела, как институтка.
Что за напасть? Я бегу от него, гоню от себя, а он все лезет и лезет в мою жизнь! Хотя, если уж быть совсем честной, я сама спровоцировала это, позвонив ему и пригласив на юбилей. Но кто же знал!
Однако когда Мордвинова ложилась спать, она отчего-то чувствовала себя необыкновенно счастливой. Саднящая пустота, от которой она безумно устала за последние годы, исчезла, мир вдруг наполнился и стал гармоничным. И ведь только от того, что этот сумасшедший режиссер спал в ее комнате!..
Наутро Женя проснулась с чувством, что ей приснился хороший теплый сон. Вспомнив все, она тотчас подскочила и посмотрела на кресло. Оно было сложено, стопка белья аккуратно пристроена на подлокотнике. Ушел… И слава Богу.
Женя направилась в ванную. Пока чистила зубы, стояла под душем, силилась не плакать. Ничего не произошло. Ну, занесло беднягу нечаянно по старому адресу. Выкинуть из головы и тотчас забыть. Однако в горле стоял ком, а сердце словно сжали тисками. Господи, как я его ненавижу!
Когда Женя вышла из ванной, Туринский хозяйничал на кухне.
— Что ты опять тут делаешь? — воскликнула она от неожиданности, запахиваясь в банный халат.
Виктор Алексеевич покосился на ее оголенные коленки и невозмутимо произнес:
— Иди одевайся, соня, я жратвы принес, сейчас завтракать будем.
Нечего делать, она подчинилась. Поспешно приводя себя в порядок, подкрашиваясь и причесываясь, вдруг резко остановилась и решительно стерла помаду с губ. Что я делаю? Зачем? Хочу ему понравиться, что ли? Нечестно, постыдно. Он женат, и этим все сказано.
Уже без всякого энтузиазма Мордвинова облачилась в свою повседневную одежду: майку и шаровары. Пусть видит меня такой, нечего! Я ведь не всегда в вечерних нарядах щеголяю.
Она вышла на кухню, Туринский уже накрывал на стол. Он успел приготовить омлет с ветчиной и зеленью, настрогал салат из овощей, нарезал копченой колбасы и бекона. У Жени глаза на лоб полезли от такого изобилия. Режиссер по-хозяйски слазил в холодильник и достал оттуда бутылку водки.
— С утра? — удивилась Женя. Она ждала, что вот-вот вернется Аня.
— Чуть-чуть, для аппетита! — Туринский разлил водку по стопкам. — Налетай.
Женя опять подчинилась, удивляясь самой себе. Они выпили и со вкусом закусили.
— Там я вам накидал кое-чего, — жуя колбасу, сказал Туринский, — а то сунулся в холодильник, а там мышь повесилась. Евгения Тимофеевна, что так бедно-то?
— А то! — вскинулась тотчас Мордвинова. — Денег нет, не заплатили за месяц работы, и неизвестно, оплатят ли вообще.
— Ну, ты не журись, дам я тебе денег. — Туринский снова разлил водку по стопкам.
— Еще чего! — Женя выпила не поморщившись. — У тебя я не возьму.
— А что так? Гордая, да?
Жене стало смешно, и она прыснула.
— Лучше расскажи, что это вчера было, — перевела она разговор.
— А что было? — режиссер округлил глаза. — Ничего не помню!
— Да как ты сюда попал, притворщик? — хохотала Женя.
— Через дверь, надеюсь, — лукаво улыбнулся Туринский. — Ну не помню я. Картину закончили, отмечали вчера с ребятами. Еще помню, как поехали к нашему оператору, там добавились. В общем, дальше провал. Но ты наворачивай, Женька, а то совсем что-то отощала, я смотрю.
— Ты мне зубы не заговаривай, Туринский. Как тебя на Потылиху занесло? — допытывалась захмелевшая Женя.
— Веришь, понятия не имею. Видно, автопилот сработал.
— Через пятнадцать лет?
— Не занудствуй, Евгения Тимофеевна. Говорю тебе, не помню. — Туринский слегка помрачнел. — Давай еще по одной!
Женя не возражала. Ей сделалось подозрительно хорошо, а она ведь знала, что завтра наступит расплата. Плевать. Так не хотелось нарушать это состояние, столь зыбкое и в то же время такое знакомое, только немного подзабытое.
Они больше не пили, только говорили и говорили. Туринский рассказывал о новом фильме, о монтаже, о предстоящей озвучке, о том, что хотел бы он увидеть в итоге. И, конечно, не обошлось без любимой темы: каким должно быть искусство.
— Знаешь, Женька, ты права, — горячился режиссер. — Я всегда доверял твоему чутью. Ты говоришь, что у меня пустые фильмы… Ну что ж… Я хотел создавать красоту, чтобы в каждом кадре — поэзия. Красивые лица актеров, крупные планы, психологизм. Но сейчас начал понимать, что мало, этого мало! Почитал тут «Мартиролог» Тарковского, его дневники. Он пишет, что искусство всегда религиозно, что истинная поэзия свойственна религиозным людям. Вот! — Он стукнул кулаком по столу. — Может, он хватил лишку, но в корне прав. Понимаешь теперь, почему нынешнее искусство в заднице?
Женя обдумала сказанное и изрекла:
— Пожалуй, в точку. Можно и так сформулировать. Вот этого мне не хватает в твоих фильмах: глубины, человечности, духовности, в общем…
Туринский посмотрел на нее просяще:
— Женька, давай вместе работать, а? Как раньше, помнишь?
— Я не работала с тобой, ты с кем-то меня путаешь, — ответила Мордвинова.
— Ну, не работала, помогала, — покладисто кивнул режиссер. — Давала умные советы, критиковала, помогала писать сценарии. Помнишь, я про неформалов снимал, ты предложила пустить за кадром песню Талькова?
— Не помню, — мрачно ответила Женя. — И не втравливай меня ни во что! Ты мне никто, и звать тебя никак.
— Врешь ведь, — обезоруживающе улыбнулся Туринский. — Женька, я без тебя не сниму ничего путного. Думаешь, меня ослепили все эти международные награды, признание?
— А то нет? — поддела его Женя. — Ой, лукавишь, Туринский!
— Перед тобой — нет, — серьезно ответил режиссер. — Да, кругом дилетанты и бездари, разве кто правду скажет? Мне ты нужна, Женька…
Он смотрел на нее с тоскливой мольбой. Приписав вспышку сентиментальности водочным парам, Женя грубостью отгородилась от щемящего чувства, завладевшего ее сердцем.
— А ты мне не нужен!
— Опять врешь! И чего ты так психуешь все время?
— Хочешь снова все услышать? Напомнить?
Туринский устало махнул рукой и поднялся из-за стола.
— Ладно, не кипятись. Я пойду…
Они не услышали, как вошла Аня. Попрощавшись с Артемом у подъезда, она втащила в прихожую чемодан, прошла в кухню и остолбенела, застав там вполне боевые действия.
Женя кричала в отчаянии:
— Ты зачем меня мучаешь? Тебе что, это доставляет удовольствие?
Виктор Алексеевич отвечал в том же духе:
— Да я ведь хотел предложить тебе работу! Ты все переиначиваешь по-своему. Что ты вечно из меня монстра делаешь?
Женя безумствовала:
— Потому что ты и есть монстр! Иди к своей Анжелочке и трепи ей нервы, а меня оставь в покое! Благодетель нашелся: работу он предлагает!
Аня сочла необходимым вмешаться:
— Все, господа, брейк.
Схватив с вешалки куртку, Туринский выскочил из квартиры, с силой хлопнув дверью. Через несколько секунд он вернулся, сунул что-то в руку оторопевшей Ане и окончательно исчез. Аня вошла в кухню и с недоумением положила на стол перед застывшей мамой несколько пятитысячных купюр.
Она едва дождалась минуты, когда осталась одна и смогла включить компьютер. Открыла почту, и пальцы ее запорхали над клавиатурой. В тему письма Аня поставила: «Не сочти за беспокойство!», а потом стала рассказывать об Италии, без подробностей, одни эмоции. Ничего личного, ни одного вопроса. Письмо доброму знакомому о поездке в Италию. Путевые заметки. Она сняла на телефон несколько наиболее удачных набросков и прикрепила фотографии к письму. На секунду задержала дыхание и кликнула на кнопку «Отправить». Все, теперь ничего не исправишь, дело сделано. Остается ждать…
Это оказалось самым трудным. Аня не могла лечь спать, хотя было уже поздно: надеялась, что Тим прочтет ее письмо и тотчас ответит. Он же ночами сидит за компьютером, работает. Ответит, если захочет, если сочтет нужным. Да, небольшое «если».
Она усилием воли заставила себя пойти в ванную и мыться не торопясь. Мама давно уже спала. Аня нарочно тянула время и долго сушила мокрые волосы феном. Затем набросила на плечи халатик и вышла. Компьютер не был выключен, дрожащими пальцами она снова открыла почту, и сердце болезненно-радостно встрепенулось. Тим ответил!
Восторженная волна захлестнула все ее существо. Ну, просто как девчонка. Тим писал: «Тебя ждет билет на концерт легенды рока, американской группы «Guns N' Roses». Отвечай поскорее: концерт завтра!))» Она немедленно ответила: «Иду, конечно! Звони!» И он позвонил!
Они говорили, перебивая друг друга, взахлеб. Столько всего накопилось невысказанного, разного. Договорились встретиться пораньше перед концертом, который начинался в семь вечера, и зайти куда-нибудь попить кофе. Уже засыпая, Аня подумала, что они в разговоре опять ни разу не коснулись своих отношений. И правильно, зачем? Так хорошо, когда он есть…
На другой день проснулась поздно, и уже ничем не могла заниматься, только рылась в вещах на вешалах в поисках подходящего наряда и советовалась с Женей, что надеть, как причесаться. Тиму нравится женственный стиль, значит, прочь штаны и всякие джинсы. Только юбка или платье. Они перебрали с мамой десятки вариантов.
Женя не задала не единого вопроса. Аня не хотела пока говорить, с кем идет на концерт. Маме нравится Артем, это очевидно, на Тима она обижена из-за Ани. К тому же Тим не стремился и не стремится познакомиться с ней, будто нарочно избегая этой темы. Женя еще и поэтому настороженно относилась к нему.
— Добавь вот этот шарфик, — предложила мама, оглядывая Аню с головы до ног.
В конце концов остановились на темно-зеленом платье с открытыми плечами, на платье сверху накидывался тончайший изумрудного цвета шарф. Сапоги на высоком каблуке, их Аня надевала крайне редко. Волосы укладывались пенкой, как всегда, создавался объем и художественный беспорядок. Макияж едва заметный, искусный. Все-таки я научилась чему-то у гримеров.
Аня поняла, что мама догадывается, с кем встречается ее дочь. По лихорадочному блеску глаз, нетерпению и нервной дрожи. Что ж, потом все объясню, расскажу, она поймет. А не поймет, все же посочувствует.
Когда ехала на место встречи, думала с умильной нежностью: он купил дорогущий билет и ждал, когда я позвоню. А если бы не позвонила? Он что, чувствовал, что я прилетела в Москву? Разве он мог знать?
Выйдя из метро, Аня тотчас увидела Тима и задохнулась от радости. Подходя к нему, чувствовала, как дрожит все внутри и замирает сердце. В повязанной на голову черной бандане, в короткой куртке Тим казался совсем юным. Вот он заметил Аню, и в глазах его плеснулась радость.
— Привет, — поздоровалась она нарочито небрежно и спокойно. Однако чего ей стоила эта небрежность!
— Привет, — ответил Тим, улыбаясь. Он неуловимо дернулся, чтобы поцеловать ее, но не решился. — Идем сюда, я знаю неплохое местечко. И клуб здесь в двух шагах.
Они направились в кафе, где подавались блюда японской кухни, выбрали любимые Анины роллы и суши. Сразу взяли легкий, шутливый тон. Аня держалась непринужденно, рассказывала об Италии, но внутреннее волнение не улеглось, и она решила закурить, следя, чтобы руки не дрожали. Тим был не менее взволнован встречей. Он высыпал в чашку с кофе весь сахар, без конца все ронял и переворачивал, курил одну за другой сигареты. Несколько мгновений они не отрываясь смотрели друг другу в глаза, будто спрашивали: «Как ты?» Потом говорили много, обо всем, кроме них самих.
— Ты изменилась, — сказал Тим, когда они вышли из кафе. — Стала спокойнее, сильнее.
«Знал бы ты!» — подумала Аня. Только ничего не испортить! Никаких выяснений отношений, никакого давления, помоги мне Бог! Возможно, Тим говорил себе то же самое. Он был предупредителен, нежен, внимателен.
Концерт превзошел все ожидания. Аня была в восторге: увидеть легенду западного рока, слушать их вживую! Иметь возможность разделить этот восторг с ним, с самым любимым и близким…
Звезды рока были в солидном возрасте, но энергия била из них ключом. Они завели зал, молодежь буйствовала на танцполе, люди среднего возраста тоже не устояли под напором буйного веселья. Праздник получился. Аня без конца улыбалась и ловила себя на том, что испытывает абсолютное счастье. Они выпили по коктейлю, свободно могли курить. Толкотня и грохот музыки будоражили нервы, но не раздражали. Тим сиял и, кажется, тоже был вполне счастлив.
После концерта, не сговариваясь, направились к нему. Сережа был в командировке, все складывалось в этот день как по мановению волшебной палочки. Бывают же такие моменты в жизни, почему мы забываем о них потом? Их с порога кинуло друг к другу. Истосковавшиеся руки, губы, тела искали потерянного приюта. И не надо думать, что наступит завтра со всеми сложностями бытия. Есть только теперь, сейчас…
После Италии начался какой-то иной период в жизни Ани. Впечатления, впитанные ею в прекрасных старинных городах, постепенно оседали, превращаясь в эскизы, наброски, картины. Особенно удавалась Венеция. Странно, думала Аня, я почти не помню тот день в Венеции, так, отрывки, фрагменты… Помню, как было промозгло и сыро. Откуда тогда этот прелестный городской пейзаж? Откуда поэзия? Казанова нашептал? Природа искусства, верно, такова, что мы преображаем форму грубого вещества в идеальные образы. Не я первая открываю эти законы…
На новом проекте не ожидалось ничего интересного. Снимали многосерийный фильм про маньяка. С художником повезло: Аня работала на этот раз с известным в киношных кругах Димой Вересовым. Его имя значилось в титрах самых заметных фильмов двух последних десятилетий. Аня видела некоторые из них и отметила интересные костюмы. В современном кино все довольно однообразно, скучно, а вот Дима умудрялся сделать нечто оригинальное в духе создаваемого образа. У него были контакты с магазинами, где можно было брать для съемок дорогую фирменную одежду в обмен на упоминание в титрах названия этой фирмы или магазина. По окончании съемок одежда возвращалась обратно. Это была значительная экономия бюджета.
Едва познакомившись с Аней, Дима с ходу попросил обращаться к нему на «ты» и называть Димой.
— А то я чувствую себя прямо старым дядькой, когда ты говоришь мне «вы»! — сказал он.
Ане всегда было сложно к человеку почти в два раза старше ее обращаться на «ты», но с Димой оказалось легко и в этом плане. Весь подготовительный период они вместе болтались по магазинам, по секондам, подбирая костюмы для героев фильма, и редкий случай, когда Аня не поддавалась его уговорам и не покупала себе что-нибудь интересненькое на казенные деньги в счет будущей зарплаты. Казалось, все подобрали, можно было немного расслабиться, но однажды утром Дима позвонил и поинтересовался:
— Аня, ты заявила костюмы на завтрашние съемки?
— Конечно, — ответила она.
— Сцену перенесли из помещения на улицу.
— Опа!
Это означало, что потребуется верхняя одежда, а ее не было.
— И что теперь? Надо срочно искать? — взволновалась Аня.
Дима всегда был нетороплив и спокоен и на этот раз безмятежно произнес:
— Бросай площадку на костюмеров и айда со мной в магазин!
Они встретились в большом торговом центре, походили по магазинчикам, но ничего не нашли. Дима предложил отправиться по знакомым секонд-хендам. У метро «Новокузнецкая» на одной из улиц было сразу несколько подвальчиков, где продавали вещи секонд-хенд. Они начали обход с ближайшего.
— Вот это тебе подойдет! — Наметанный глаз Димы выудил из вороха вешалок нечто действительно оригинальное, и Аня невольно потянулась к этой вещи вопреки всякому здравому смыслу.
— Дима, у меня долги, я уже и так набрала кучу всего, зарплаты же не хватит расплатиться!
История повторялась. Диме почти всегда удавалось ее уговорить.
— Ну, ты хотя бы примерь, — настаивал он.
И, конечно же, эта удивительная накидка с капюшоном оказалась будто создана для Ани. Она страдала:
— Я не могу это себе позволить, Дима! Я разорена!
Художник посмотрел на нее одобрительно и предрек:
— Пожалеешь.
Аня знала, что так оно и будет, но покупать дорогую и не очень нужную вещь — чистое безумство.
— Нет, Дима, не могу…
Она хотела повесить накидку на место, но Дима остановил ее королевским жестом:
— Дарю!
— Нет!
— Да.
Он положил вещь в корзину и направился к кассе. Аня следовала за ним, бормоча слова благодарности.
По дороге в следующий секонд-хэнд они заглянули в любимый винтажный магазинчик. Там Аня долго не могла отойти от витрины, где выставлялись серьги, браслеты и другие украшения 50-70-х годов. Это было так увлекательно — разглядывать вещи недавней, но ушедшей эпохи. Аня не стала ничего выбирать, только наметила на будущее, что бы хотела купить себе и маме.
Кстати, рассказав как-то Вересову о маме, она скоро пожалела об этом. Профессионализм художника по костюмам был таков, что по одному описанию он создал образ незнакомой ему женщины и подобрал для нее ряд весьма хорошеньких вещиц, которые соответствовали ее возрасту, но не были лишены исключительной женственности. Женя пришла в восторг, когда дочь принесла ей неожиданные обновки. Словом, Аня наслаждалась работой и общением с ним. И многому училась, между прочим.
Пока они ходили по магазинам и покупали куртки, меховую жилетку и пуховик, Дима рассказывал про давние тусовки, в которых участвовали знаменитейшие люди кино. Все они были ему в свое время друзьями или приятелями, и Аня чувствовала, что это вовсе не хвастовство. Дима рассказывал о своих знакомствах без всякого желания поразить ее воображение. Он вспоминал забавные истории, если к слову приходилось. Когда речь зашла о скандальном режиссере Макарове, который когда-то снимал приличное кино, у Ани зазвонил телефон. Извинившись, она отошла в сторону и ответила:
— Алло?
— Аня, привет, — деловито сказал Артем. — Когда у тебя заканчивается смена?
— Пока не знаю, но не раньше девяти.
— Я заберу тебя, если получится. До связи.
И все, он отключился, не желая слышать ее возражений. Как ему удается это?
Расставшись с Димой в метро, Аня, нагруженная пакетами, вернулась на съемочную площадку и теперь все думала об этом звонке.
— Уберите бум из кадра! — прогремел режиссер, и звукер оттянул длинный микрофон на себя.
Нужно было готовить новую сцену.
Дав распоряжения костюмерам, Аня заглянула в вызывной, сверившись окончательно с тем, что приготовили к этой сцене. Вспомнила приснившийся накануне кошмар: одевали тысячную массовку, а руки-ноги стыли на ветру. И все лица почему-то были страшные, маргинальные. Аня обломала ногти, застегивая ремни и шинели, пришивала погоны, и их было много, много. Бр-р!
По рации прозвучала реплика второго режиссера:
— Девочки, перекостюм!
Аня привычно дернулась, но костюмеры были на площадке, значит, все в порядке, можно покурить.
Звонок Артема не шел из головы. Опять Артем. Он делает вид, что ничего не произошло, это мучительно. Взрослый успешный человек ведет себя как ребенок. Или как страус, который прячет голову в песок. Нельзя же быть таким непробиваемым! Нет, Аня не ссорилась с ним, не выясняла отношения, просто свела их к минимуму.
А как еще? У Ани появилась работа, у Ненашева свой проект, все идет, как идет, и не надо никаких бурных расставаний. Аня никогда ни с кем не рвала отношений так, чтобы навсегда. Либо отношения сходили на нет и сводились к редким встречам и телефонным звонкам, либо оставались вполне дружескими. Всегда можно было обратиться друг к другу с просьбой, самой чем-то помочь в профессиональном плане.
Артем, конечно, держится молодцом. Аня не хотела бы его терять навсегда, она надеялась, что как сильный человек он все переживет и примет переход отношений в иное качество. Что ж делать? Всем свойственно ошибаться, и Аня не исключение. Кто знает, возможно, и Артем скоро поймет, что так лучше…
При первой же встрече она сообщила ему, что вернулась к Тиму. Уговор есть уговор. Аня ждала бурной реакции с его стороны, но Артем, казалось, не услышал сказанное. Что ж, ее дело предупредить. И почему бы не дружить дальше, если мы цивилизованные люди?
Они сидели тогда в небольшом кафе на Тверской, пили кофе, Аня курила. В глазах Ненашева плясали сумасшедшие огоньки, он улыбался, и от этой улыбки бросало в дрожь. Аня порой начинала сомневаться, слышит ли он и в самом деле, что она ему говорит. Они расстались тогда, словно ничего не произошло. Это пугало и настораживало Аню.
И вот теперь, не считаясь с ее волей, Артем решил захватить ее с работы.
— Не убирай эту кофту, ее надо будет почаить, — сказала Аня костюмеру Оле, собирающей сумку с костюмами. — Я возьму ее домой.
Значит, в любом случае придется ехать домой: надо кофту тонировать чаем. Ну и ладно. Набралось еще кое-что из стирки, что Аня не могла доверить костюмерам. К концу смены все сошлось на том, что к Тиму она не попадает. Впрочем, он и не звал.
Тима снова пригласили поработать осветителем, времени на общение почти не оставалось. Тут либо спать, либо общаться. Аня вырывалась на неделе пару раз на ночь, но для работы нужны силы и следовало высыпаться. Очень мало толку от такого общения. И опять вернулись сомнения: если я сама не позвоню, станет ли он меня звать? Но экспериментировать не хотелось. Она ведь решила принимать отношения такими, какие они есть. А какие они?..
Артем ждал ее у проходной «Мосфильма», его машина была припаркована неподалеку. Высокий, прямой, в элегантном пальто с французским шарфом, он являл собой воплощение решимости. Аня подошла, чмокнула его в щеку в знак приветствия. В глубоких зеленых глазах что-то вспыхнуло и тотчас погасло. Есть в нем все же некая инфернальность, маньячность, что ли. Аня вспомнила шутливое восклицание Жени:
— А я думала, он маньяк!
Да что это! Видно, фильм, на котором она сейчас работала, так воздействовал на психику. Ане все же стало не по себе от этих дурацких ассоциаций.
— Мы куда-то едем? — спросила она, пока Артем пристраивал в багажник ее сумку со стиркой. — Или ты просто решил меня до дому подбросить?
— Надеюсь, это не нарушило твоих планов? — не отвечая на вопрос, сказал Артем. — Садись.
Он открыл перед ней дверь, и Аня села на переднее сиденье. Пока они ехали неведомо куда, Аня с тревогой вглядывалась в решительный профиль Ненашева, его сомкнутые губы, напряженные скулы.
— Ты очень устала? — спросил он вдруг, почувствовав ее взгляд.
— Да, очень, — честно призналась она.
Он привез ее к себе. Аня не ожидала такого подвоха и еще больше встревожилась и рассердилась. Артем, однако, весело улыбнулся:
— Я приготовил княжеский ужин. Хотел пригласить тебя куда-нибудь, но потом подумал, что тебе после работы захочется расслабиться.
— Это неожиданно, — сдержанно ответила Аня.
— Ты же знаешь, я люблю сюрпризы! — легкомысленно заявил Ненашев.
Он усадил Аню в удобное кресло-качалку, а сам взялся хлопотать, накрывая на стол. Первым движением Ани было уйти, но она так устала… После двенадцатичасовой смены и беготни по магазинам не было сил двигаться, хотелось только спать. Она бросила взгляд на портрет, висевший на стене в изысканной раме. Вспомнила, как писался портрет. Рамка была подобрана со вкусом, в ее обрамлении портрет заиграл новыми красками. Сейчас Аня смотрела на него отстраненно и понимала, что интуиция художника помогла ей угадать героя, еще не зная его. Портрет показывал потаенную, темную, запредельную суть его образа. Он отталкивал и притягивал одновременно. В отрочестве Аня грезила о таком герое, она рисовала его в своих школьных тетрадях, в личных дневниках и описывала в девичьих анкетах.
Однако в Италии я не почувствовала ничего опасного, зловещего. Отчего же сейчас я испытываю тревогу? Психоз заразен. Да в Италии Артем был счастлив, вот почему!
— Шампанское, вино, виски? — спросил Ненашев.
Стол был накрыт, от тарелок исходил изумительный дух.
— Виски, — ответила Аня. — Все остальное сразу меня усыпит.
Они пили виски и уплетали вкусную еду. Аню отпустили все тревоги и страхи. Горели свечи, создавая интимность и уют, зеленые глаза неотступно следили за ней, но уже не пугали.
— По какому поводу этот ужин? — решилась все же спросить она.
— Ничтожный повод. Мне исполнилось тридцать лет, — с улыбкой ответил Артем.
— Сегодня? — удивилась Аня.
— Да.
— Поздравляю! — спохватилась она и подняла граненый стакан с виски. — За тебя.
Аня почувствовала укор совести, поэтому выпила сразу все налитое виски. Этим решительно приблизила момент, когда начинала говорить с акцентом. Артем предложил с деланной небрежностью:
— Если хочешь, останься у меня…
— Мне надо еще стирать, — слабо возразила Аня. Ей не хотелось трогаться с места, но медлительность ее могла быть неправильно истолкована.
Артем тоже охмелел и теперь не казался железобетонным. Глядя на Аню, он говорил:
— Знаешь, я думал, добившись твоей любви, я успокоюсь. По идее, так должно было произойти. Так всегда было. Приходило некое удовлетворение. С тобой все по-другому. Жажда не проходит, а, наоборот, только обостряется. Если ее не утолить, остается ноющая рана или пустота…
Эти слова отрезвили Аню. Она с грустью и сожалением посмотрела на потерянного мужчину, но, едва он поднял на нее свой взгляд, она отвернулась и произнесла:
— Я поеду домой. Ты меня проводишь?
Артем кивнул и улыбнулся. Лучше бы он не улыбался. Однако он не выглядел жалким, скорее растерянным. Артем задержал свой взгляд на ней, когда помогал надеть пальто, затем притянул к себе и поцеловал.
— Я буду ждать тебя, — проговорил он, крепко сжимая ее плечи.
Они молча ехали до Потылихи, Артем попросил таксиста подождать и проводил Аню до дверей квартиры. Только после того, как за ней закрылась дверь, он вошел в лифт.
Аню встретила сияющая Женя.
— Ань, нас снова прикрепляют на «Жуковского»! Для съемок мне нужно нашить фартучков и чепчиков, ткань выдали. Ты мне поможешь, если будет время?
Аня чувствовала себя разбитой, измотанной, еще сказалось выпитое. Однако ответила с улыбкой:
— Конечно, помогу. Мам, у меня тут стирка, заложишь в машину, а? Мне надо еще кофту почаить…
Женя великодушно предложила:
— Я все сделаю, ложись спать. Ты же с ног валишься, я вижу.
Аня благодарно поцеловала маму и пошла к себе. Прежде чем включить свет, она зачем-то выглянула в окно и увидела Артема. Тот стоял у такси на проезжей части и смотрел на ее окно.
В новостях культуры рассказывали о премьере нового фильма Виктора Туринского «Первое затмение». Картине уже прочили международное признание и награды. Сообщалось, что «Первое затмение» выдвинуто на Каннский и Берлинский фестивали.
Вернувшись со смены и переработки в несколько часов, Мордвинова наскоро закусывала на кухне, включив телевизор. Хотелось поскорее в душ и спать. Выходных нет уже три недели. Даже после ночной смены не давали отсыпного. Ада Васильевна спешила поскорее завершить свой шедевр и распустить группу. Задолжав уже за два месяца, она избегала разговоров о зарплате. Женя была злая на весь свет, а тут еще самодовольная физиономия Туринского, который важно вещал о высоких задачах, которые он ставил перед собой, работая над фильмом.
— Ну-ну, — ворчала Мордвинова. — Какой художественный свист! Сам-то ты веришь в то, о чем говоришь?
Она затосковала, невольно прилипая взглядом к изображению Туринского на экране. Все, как назло, напоминает о нем. Откроешь один журнал, там в светской хронике его снимки, другой — фотографии домашнего интерьера, его образцово-показательная жена — новоявленная звезда последнего «шедевра» знаменитого режиссера. Молодая, красивая, яркая брюнетка…
Женя достала из холодильника бутылку водки, которая хранилась для всяких технических целей. Водка была хорошая. Мордвинова наполнила граненую стопку и выпила. Туринский давно исчез с экрана, а она все сидела, подпершись рукой, и смотрела в телевизор, ничего не видя…
А на другой день, на съемках, «Бабушка» в кругу «приживалок» вещала опять о нем же, о Туринском. Женя просто оторопела. Ада Васильевна, оказывается, побывала на премьере.
— Он, конечно, мастер, — важно выговаривала она, — но редкостный кобельфо. Я его спрашиваю как-то: «Витька, и не надоело тебе жен менять?» А он и отвечает: «Адочка, ты знаешь, что говорил «красный граф» Алешка Толстой Михаилу Булгакову? А он говорил: «Надо менять жен, батенька! У настоящего писателя должно быть три жены». А чем режиссер хуже писателя?» А я и говорю: «Так у тебя не три, а тридцать три жены!» Он подмигнул мне: «Три, Адочка, всего три! Остальные — одалиски и наложницы!»
Женя горько усмехнулась: стало быть, ее он зачислил в одалиски. Ну, Туринский, только появись на моем горизонте, я тебе все скажу и даже больше!
— Конечно, в обаянии ему не откажешь, — продолжала «Бабушка» терзать сердце Мордвиновой. — Он интересный мужик, красивый. Нынешняя его жена, Анжела — дочь режиссера Гарина, его приятеля. Влюбилась в Витьку как кошка, сама на шею вешалась. Отец рвал и метал, когда узнал об их связи.
— А что Туринский? — спросила одна из «приживалок».
— Да что Туринский? Он сроду еще ни одной юбки не пропустил, а тут само в руки идет. Отец был взбешен и вынудил его жениться. Я говорю как-то: «Витька, на что тебе эта девчонка? Умрешь со скуки!» А он: «Адочка, да разве не все равно кто? А тут тело молодое». Старый похабник!
Тут Жене страстно захотелось завесить самой Адочке оплеуху. Вот бы она удивилась. «Не тебе судить!» — хотелось крикнуть при этом. А возмутись Адочка: «За что?», Женя бы ответила чужой фразой: «За то удовольствие, с которым ты это говоришь!»
Вот-вот прозвучит команда «Мотор!», а Мордвинова никак не могла справиться с собой. Она сидела за декорацией, изображавшей дюссельдорфскую квартиру Жуковского, и дошивала чепец. Не успела дома дошить, что делать, времени совсем не было. «Бабушка» с утра успела пройтись по этому поводу:
— У нас костюмеры не умеют ни стирать, ни шить.
Женя промолчала, а вот ассистент Марина не выдержала, заступилась:
— Зря вы так говорите, Ада Васильевна! У нас вполне компетентные, профессиональные костюмеры, они прекрасно справляются со своими обязанностями.
— Ладно, ладно! — отмахнулась дама-режиссер.
Мордвиновой, по правде говоря, было не до ее капризов. Она шила и думала о Туринском. Ее вдруг посетила мысль, что Виктор Алексеевич может быть несчастен в своей семейной жизни. Вспомнился его безликий дом с современным дизайном, его вполне холостяцкие навыки… Да ведь пришел к ней ночью «на автопилоте», стало быть, не так уж сладко ему живется в его «карцере» (кажется, так он выразился).
Вот, вот, пожалей его, пожалей. С этого всегда все начинается, мне ли не знать? У него этих жалельщиц! Очередь, как у Мавзолея, выстроится, свистни он только…
Ну, вот зачем он опять появился? Только я подумала о свободе, о каких-то возможностях (если они, конечно, еще остались), и он тут как тут. Колдовство, не иначе. Женя чувствовала, что опять попадает в зависимость от Туринского. Вчера перед сном вспоминала ночь после юбилея. А ведь думала тогда: случайность это или начало нового этапа. Да какой тут может быть новый этап, когда три жены и тридцать одалисок! Слеза капнула на чепчик.
— Жень, ты чего? — услышала она и подняла глаза. Над ней склонился администратор Вова, симпатичный парень. Сколько ему, лет тридцать пять?
— Да так, голова болит, — мрачно ответила Мордвинова, однако ей было приятно внимание молодого мужчины.
— Есть парацетамол, дать? — предложил деятельный Вова. — Ада Васильевна загоняет любого.
— Вова! Где Вова? Я без него как без рук! — тут же послышался пронзительный голос «Бабушки», и администратор умчался на зов босса.
Женя припомнила, что Вова часто оказывал ей разные знаки внимания, только она не придавала им никакого значения. Администратору положено следить за порядком на площадке и быть в курсе всего, вот он и отслеживает. Однако через пятнадцать минут Вова вернулся с таблеткой и стаканом воды.
— Вот, выпей. Мне помогает.
Женя поблагодарила администратора, надеясь, что он уйдет. Однако Вова с сочувствием следил, как она будет принимать лекарство. Пришлось выпить ненужную таблетку под его заботливым взглядом.
А что, меня тоже не на помойке нашли! «Да захоти я, была бы моей Наталья!» — мелькнула в голове фраза из любимого фильма про арапа. Что ж я опять в ту же петлю лезу? Отчего бы, скажем, не пофлиртовать с Вовой, коли он так мил?
Мордвинова улыбнулась самой пленительной своей улыбкой и проворковала:
— Спасибо, Вова. Ты меня просто спас!
— Вот и хорошо, — удовлетворенно кивнул головой администратор и помчался по своим делам.
Женя посмеялась над собой: не сработало. Однако тотчас опять загрустила. Отчего, когда любишь кого-нибудь и желаешь быть только с ним, нужно искать кого-то другого, предлагать себя, как товар, выставлять в лучшем виде? Чем же это не проституция? Все внутри протестует.
Однако на другой чаше весов — одиночество, возраст, последний шанс… Оптимизма эти мысли не прибавляют. Выходит, из страха одиночества я должна оставить свое чистоплюйство и искать хоть кого-нибудь, кто согласится разделить со мной надвигающуюся старость?
Еще говорят, что надо уметь любить тех, кто рядом. Надо не хватать звезды с неба, а пытаться разглядеть в ближних то, что можно полюбить. Ведь человеку свойственно пленяться недосягаемым, тянуться к запретному плоду…
А если в моей жизни теперь сплошь запретные плоды, что тогда? Как трудно жить. И зачем, зачем я ему позвонила тогда? Зачем разыскивала его телефон, позорясь и стыдясь, на что надеялась?..
— Женя, подежурь на площадке, — вывела ее из задумчивости Марина, и Мордвинова отправилась работать.
Им так и не заплатили за два месяца работы. Ада Васильевна торопилась, выжимала из группы все соки, кормя обещаниями. Много говорила о долге, совести, о чести, которая выпала всем участникам проекта «Жуковский», о добрых делах и Божьей благодати, которая снизошла на нее. Она приводила на съемки священника в качестве консультанта и подолгу беседовала с ним. В последний съемочный день никто даже не заикнулся о «шапке». И так все ясно: денег нет. Все устали, все вздохнули с облегчением, ни на что не надеясь. Только операторская группа была уверена, что их не обманут.
В костюмерном департаменте состоялся совет. Художник по костюмам устранился. Он свое получил, у него три проекта одновременно и некогда заниматься ерундой. Его ассистент Марина собрала костюмеров в их пыльной, забитой хламом костюмерке на «Мосфильме» на чай и произнесла речь:
— Судя по всему, платить нам опять не собираются.
Мордвинова завелась с ходу:
— Интересное кино! Что ж мы им в насмешку, что ли, дались? Люди работали, вкалывали добросовестно, честно, перерабатывали сплошь и рядом, а им — шиш?
— Ее бы устроило, если б мы вообще бесплатно работали, — сказала второй костюмер Даша, похрустывая печеньем.
— А мы и так бесплатно трудились! Или нет? — взвилась опять Женя.
— Ну, нам все же оплатили один месяц, — спокойно отвечала Марина, заваривая себе какой-то специальный чай.
— И что делать? — задалась вопросом костюмерная команда.
— Я однажды уже сталкивалась с такой ситуацией, — ответила Марина, выкладывая пакетик с чаем на блюдце.
— Как это? — удивилась Даша.
— Очень просто, — с тем же олимпийским спокойствием ответствовала Марина. — Арестуем костюмы.
— Арестуем? — не поняли костюмеры.
Ассистент разъяснила:
— Заберем костюмы с фильма, увезем куда-нибудь и не вернем, пока нам не заплатят.
— Отличная идея! — воскликнула Женя. — Только вот сработает ли?
Марина философски пожала плечами.
— А если все же не сработает? — настаивала Мордвинова.
— Ну что ж, тогда ничего нельзя будет сделать. По крайней мере, мы сможем сдавать их в прокат и таким образом хоть что-то компенсируем: костюмы все же исторические, дорогие.
Женя знала, что есть люди, которые живут прокатом реквизита и костюмов. Аня изредка практиковала это. Скажем, снимаются какие-нибудь сапоги сороковых годов прошлого века, за их прокат хозяин получает тысячу рублей в день. Одна знакомая Ани имеет дома целый склад такого барахла и этим живет. Конечно, у нее связи, контакты, ее все знают. Ведь в кино почти все решают связи и свои люди.
Дальше предстояло решить, куда везти костюмы и на чем. Опять выручила Марина.
— Давайте все сложим по сумкам, и я отвезу их к себе на дачу.
Это было разумное решение. Костюмеры тотчас согласились и, вымыв чашки, взялись упаковывать сюртуки, панталоны, галстуки, эфирные бальные и повседневные платья, шали, шляпки и цилиндры в большие сумки, портпледы, кофры и картонные коробки. Изрядно повозились. Потом помогли Марине перетащить все это в ее машину.
— Нужно, чтобы кто-то из вас поехал со мной и там помог все перетаскать и устроить.
Женя вызвалась ехать. Расставшись с Дашей у проходной «Мосфильма», они сели в машину и тронулись в путь.
— И все-таки я не понимаю, — снова заговорила Женя о наболевшем, — как это возможно: взять и не заплатить людям за работу? Это как вот? Как она потом живет, с такой совестью-то?
Марина улыбнулась, чуть покосившись на спутницу, и ответила:
— Это капитализм, о какой совести может идти речь?
— Да, но ведь есть же какие-то пределы, хоть какие-то нравственные понятия и при капитализме? Или нет?
— Деньги — вот единственное понятие при капитализме. Женя, ты будто только что родилась! — Марина посмотрела на нее с любопытством.
— Не хочу жить в таком мире… — отчаялась до слез Мордвинова.
У Марины зазвонил мобильный телефон. Она глянула на дисплей и, держа руль одной рукой, проворковала в трубку:
— Да, дорогой…
Жене было неловко слушать чужой разговор, к тому же она всегда нервничала, когда водитель за рулем говорил по телефону. Марина мурлыкала, договариваясь с кем-то о встрече. Закончив разговор, она нежно пролепетала:
— Любимый звонил…
Мордвинова знала, что у Марины есть семья: муж, дочь. Муж домосед, он ведет хозяйство, воспитывает дочь, пока Марина зарабатывает деньги в кино, скача с одного проекта на другой. Где-то он работает тоже, но времени свободного у него гораздо больше, чем у жены. При всей своей занятости Марина успевала еще и вести бурную личную жизнь.
Женя смотрела на нее с тоскливой завистью: почему я не могу так? И ведь не скажешь, что Марина молода и прекрасна. Конечно, она стильно одевается, короткая стрижка ее освежает, легкая округлость добавляет шарма. Да и сама по себе Марина — интересный человек. Но не это главное. Видимо, есть в ней некая внутренняя свобода, позволяющая ей так легко жить, любить.
Мы сами выбираем, как нам жить. У Марины есть силы и на работу, и на дом, и на любовника, даже на бальные танцы. А я? Старая ощипанная курица. Ношусь со своей такой же старой любовью, как эта курица с яйцом. Женя крепко задумалась. Весь оставшийся путь они молчали.
Приехали на дачу, когда уже вечерело. Вышли из машины, и Женя, вдохнув в себя пьянящий чистый воздух, ахнула:
— Красота!
За городом вовсю благоухала весна. В Москве ее совсем не чувствовалось, а здесь… Женя всегда чутко воспринимала пробуждение природы, просыпаясь вместе с ней каждую весну с надеждой на призрачное счастье. Живительный воздух оттаявшей земли вновь взбудоражил ее.
Марина открыла ворота и заехала на участок. Домик был небольшой, но уютный, участок вполне ухоженный.
— Муж хозяйничает, — пояснила Марина.
Первым делом они перетаскали сумки на чердачный этаж. Изрядно попотели: наверх вела узкая и крутая лестница. Потом Марина поставила чайник, достала из кухонного шкафчика кокетливые чашки, из пакета, привезенного с собой, вынула печенье и коробку шоколадных конфет, пригласила Женю к столу.
— Вы не волнуйтесь, — заговорила Марина, когда они уселись поудобнее за столом, — ваши телефоны я знаю, как только будут новости, позвоню. У меня есть некоторые идеи, кому можно предложить костюмы. Деньги за прокат поделим поровну.
Мордвинова кивнула, думая о своем.
— Марина, ты счастлива? — неожиданно спросила она.
Марина удивленно улыбнулась:
— Ого, как глобально! Ты философ, Женя?
— Да нет, просто неудачница, — ответила Мордвинова мрачно.
Марина плавными округлыми движениями наливала чай.
— Нельзя так говорить, — заметила она, усаживаясь. — Ведь ты прожила большой отрезок жизни, у тебя замечательная дочь, интересная работа. И, наверное, милый друг? Я сужу по тому, в какой форме ты находишься. Одета к лицу, выглядишь свежо. Тебя не обижает, что я так говорю?
— Да нет, конечно, — усмехнулась Женя.
— Так милый друг у нас имеется? — лукаво улыбнулась Марина.
— Нет, милого друга не имеется, — сокрушенно тряхнула головой Мордвинова.
— Ой, это не может быть для тебя проблемой! Ты хорошо выглядишь, прекрасно сохранилась, стройная… Поверь, все проблемы в нас самих и только.
— Я знаю.
Они помолчали. Совсем стемнело, и пора было возвращаться в Москву.
— Эх, устала, — потянулась Марина. — Сейчас бы легла и уснула!
— Так ложись, я доберусь как-нибудь… — предложила Женя.
— Нет, у меня свидание нынче, — кокетливо ответила плутовка.
Как хочется свидания весной, со вздохом подумала Мордвинова.
— А что же ты говоришь дома? — спросила она не подумав.
— Меня не спрашивают ни о чем, — ответила Марина. — Я ведь часто прихожу домой утром, после ночной смены. Кто там разберется: одной сменой больше, одной меньше…
Они ехали в город, и Женя думала, что не хотела бы никого обманывать. Она рождена верной, любящей, постоянной, только вот, оказалось, не нужна никому такая…
Марина высадила ее у метро. Они распрощались, и Женя почувствовала страшную тоску. Домой ехать не хотелось: там ее ожидало одиночество. Женя достала мобильник и набрала Светкин номер:
— Свет, так хочется напиться!
Преданная подруга сразу все поняла:
— Жень, а приезжай ко мне, вместе и напьемся!