Артем пригласил Аню в Дом кино на премьеру фильма, к которому имел непосредственное отношение как продюсер. Фильм показался ей вполне сносным, снят он был со вкусом, прекрасная операторская работа. Не взволновал, но тут уж ничего не попишешь. Все-таки она отточила восприятие на фильмах Феллини, Гринуэя, Жулавски.
Потом был банкет для съемочной группы и особенных гостей. Ненашев постоянно находился в центре внимания, как именинник. В его честь без конца пили здравицы, без конца щелкали фотоаппараты. Аню разглядывали с наглым любопытством. Одна из актрис, этакая рыжая кошка, просто ела ее глазами. «Счастье, что я одета к лицу и выгляжу неплохо, — подумала Аня, — а то бы провалилась сквозь землю!»
Очень скоро все напились до полного раскрепощения, и рыжая подошла к Ане.
— Давай знакомиться. Я Лера.
— Аня, — ответила без всякого выражения.
Рыжая исполняла в фильме одну из главных ролей. Ане даже понравилась ее игра, такой непосредственной, органичной была она в кадре.
— Ты ему кто? — с места в карьер начала Лера, указывая на Артема, которого пылко обнимал какой-то пожилой импозантный мужчина.
«Конь в пальто», — едва не вырвалось у Ани, но она вовремя прикусила язык. Ответила туманно:
— Приятельница, скорее всего.
— Не гони, сразу видно, что спишь с ним. Он носится с тобой, как с принцессой.
«С княжной», — хотела поправить Аня, но опять вовремя одумалась. Лера налила себе и Ане коньяка, чокнулась с ней и выпила.
— Актриса? — был следующий вопрос в анкете.
— О, нет! — Аня ответила слишком поспешно и, боясь обидеть Леру, добавила: — Я работаю по костюмам.
— Художник? — рыжая дунула на длинную челку, падающую ей на лицо. — Рисуешь?
Аня помедлила с ответом:
— И это тоже.
— Интересно, наверное? — Актриса была сама непосредственность не только на экране.
Ане она начинала нравиться.
— Трудно сказать, — ответила она на непростой Лерин вопрос. — Понимаешь, в кино нет перспектив роста.
— Как это? — удивилась Лера. — Фильмы-то разные, цели тоже.
Аня вдохновилась:
— И все же. Я работаю ассистентом художника по костюмам. Художником не иду на большие проекты, боюсь.
— Чего? — Актриса схватила с тарелки бутерброд с черной икрой и стала с аппетитом жевать.
— Запороть боюсь, боюсь, что не справлюсь, — ответила Аня. — А у ассистента всегда одно и то же: подготовить к съемкам все нужное, проследить, чтобы не было косяков и лаж, к следующему дню все отобрать и так далее. Какой тут рост? Меня пугают люди, которые всю жизнь проработали, скажем, гримерами. Всю жизнь — одно и то же!
— И про актрис это можно сказать, — задумалась Лера и тут же нашлась: — Ну а опыт, рост мастерства разве не идут в расчет?
Аня подумала:
— Пожалуй, идут. А потом? Дальше что?
— Ну, ты так далеко-то не заглядывай, — посоветовала Лера. — Ты рискни художником отработать картину, а потом и задашь себе этот вопрос. В любом случае, Анька, тебе не место в костюмерах, сечешь?
— Секу.
Они еще выпили, закурили и тут подошел Артем. Он явно встревожился, увидев девушек вместе.
— Темчик, я в восторге от твоей принцессы! — заявила Лера.
— От княжны, — поправил ее Ненашев, улыбаясь Ане. — Лерка, там тебя режиссер обыскался, речь готовит.
— Да пошел он, старый козел! — отмахнулась рыжая, однако, натолкнувшись на стальной взгляд Артема, тотчас ретировалась: — Ухожу, ухожу, ухожу.
Аня с сожалением посмотрела ей вслед.
— Лера посоветовала мне попробовать себя в качестве художника по костюмам, — сказала она задумчиво.
— Так в чем дело, Ань? — оживился Артем. — Все к вашим ногам, княжна! На следующий проект рекомендую тебя в качестве художника.
— Все будет зависеть от проекта, — сказала Аня. — Мне кажется, я еще не готова взять на себя такую ответственность…
— Когда-то надо начать. — Артем взял ее руку и сжал в своих ладонях. — Ты постоянно всего боишься. Может, это потому, что рядом нет надежного человека?
Аня внутренне съежилась. Ненашев это почувствовал, но руку не отпустил.
— Давай сбежим отсюда, я кое-что тебе покажу!
Он потянул ее за собой. Выскочили на улицу, к машине.
— Ты что, сядешь за руль? — приостановилась Аня.
— Сяду. Я не пил, только притворялся. — Он распахнул перед ней дверцу.
Было уже поздно, двенадцатый час ночи, но город жил своей бурной жизнью. Светились огни реклам, сновали автомобили, на Тверской и Садовом все было как днем. Артем загадочно молчал, но Аня чувствовала, что он взволнован.
— Куда мы едем? — не выдержав, спросила она.
Они подъехали к одному из новых домов-небоскребов, вошли внутрь, причем и охрана, и консьерж пропустили пару без слов. Забрались в сияющий новеньким металлом лифт и долго поднимались. Артем неотрывно смотрел на Аню, и глаза его светились в полумраке лифта. И вот остановка. Ненашев обнял ничего не понимающую спутницу и вывел из лифта. Они прошли куда-то вверх по ступенькам, открыли небольшую дверцу, и Аня ахнула, у нее подкосились ноги. Порыв ветра, казалось, принесшегося прямо из космоса, трепал их волосы. Далеко внизу лежал город, весь в огнях, мерцающих, как звезды.
Аня никогда не была на такой высоте, разве что в самолете. Она замерла от ужаса и красоты, расстилающейся до горизонта. Дух захватывало, и было ощущение, что паришь в космических просторах.
— Видишь, — шепнул Артем, касаясь губами ее волос, — жизнь огромна, наши возможности огромны, мы все можем…
Он обнял ее, напуганную, потрясенную, и, повернув к себе, поцеловал в губы.
— Выходи за меня замуж, — проговорил сильный мужчина с дрожью в голосе. — Мы столько всего сможем сделать! Ты будешь рисовать, работать в кино, путешествовать в поисках впечатлений. Никаких границ: весь мир перед тобой, как этот город сейчас…
Он снова стал целовать ее все более страстно, жадно, и Ане пришлось приложить усилие, чтобы высвободиться из его объятий. Артем подставил лицо хмельному майскому ветру. Аня достала сигареты и закурила, сознательно занижая торжественность момента прозаической затяжкой.
Когда Ненашев обернулся к ней, глаза его влажно блестели.
— Что ты скажешь мне? — спросил он хрипло.
Аня пожала плечами:
— Для меня это слишком внезапно. Прости, Артем…
Забыв о страхе, она быстро пошагала по крыше к чердачной двери.
Они поссорились. Впервые за много лет. Да и ссорились ли когда-нибудь вообще?
У Ани был выходной, Женя еще не приступила к новому проекту: ее вот-вот должны были прикрепить. Словом, они бездельничали дома с полным правом. За окном неистовствовал май, однако Аня хандрила. Она встала поздно, вышла на балкон с чашкой кофе и сигаретой, прямо в пижаме. Впереди в дымке громоздились высотки, по сравнению с которыми некогда самое высокое на Потылихе двадцатиэтажное здание казалось спичкой рядом с коробком.
Аня полюбовалась новенькой, пока не запыленной листвой деревьев, которые еще во множестве оставались от некогда обильных зеленых кущ потылихинских пустырей и оврагов. Да, еще совсем недавно их островок утопал в зелени, как в лесу.
Допив кофе и загасив сигарету, Аня вернулась на кухню. Женя жарила сырники ей на завтрак. Устроившись на диванчике с ногами, Аня некоторое время наблюдала за матерью и вдруг сказала:
— Артем Ненашев сделал мне предложение.
Женя выронила лопатку, которой переворачивала сырники. Она не стала поднимать ее, застыла в ожидании продолжения.
— И? — произнесла, не дождавшись. Тотчас спохватилась, подняла лопатку и перевернула сырник, начинавший подгорать.
Аня с трудом проговорила:
— Я не дала согласия…
Женя швырнула лопатку, выключила плиту, сняла фартук и села напротив дочери.
— Почему, Ань?
Впрочем, она не удивилась ответу. Аня молчала.
— Как это было?
Ане не хотелось возвращаться к пережитому, но мама имела право знать. Она рассказала.
— И что он? — упавшим голосом спросила Женя.
— Он ничего, — ответила дочь. — Отвез меня домой, попрощался и все.
— Больше не звонил, — утвердительно сказала Женя.
— Звонил, почему же, — Аня достала сигарету из пачки и закурила. — Я ведь не ссорилась с ним, не расставалась, не посылала его. И я давно уже сказала Артему, что у меня есть мужчина.
— Кто? — иронически удивилась Мордвинова. — Этот каскадер?
— Он не каскадер, мам.
— Ну, осветитель.
— И не «светик».
— «Так кто ж ты, наконец?» — процитировала Женя.
— «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо», — подхватила Аня.
— Ты хочешь выйти замуж за Тимофея? — бросив дурачиться, спросила Женя.
— Во-первых, он не предлагал. Во-вторых, и за него я тоже не пошла бы, — ответила дочь.
— Ты вообще не хочешь замуж? — удивилась Мордвинова.
— Да, вообще.
Женя включила чайник, который уже остыл, поставила на стол тарелку с сырниками.
— Я этого не могу понять, — заговорила она наконец. — Объясни мне, почему вы не женитесь?
— Кто мы? — спокойно спросила Аня.
— Ну, молодежь, нынешнее поколение молодых. Ведь тебе уже двадцать семь лет!
— Это много?
Выдержка изменяла Жене, хотя она понимала, что ее раздражение адресовано не столько дочери, сколько современной жизни вообще.
— Давно установлено, что заводить детей здоровее всего в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет.
— Я не хочу детей.
Женя, поднявшаяся было за чайником, так и села, беспомощно глядя на дочь.
— Ничего не понимаю! Почему?
Аня внешне была спокойна, но пальцы ее, державшие сигарету, слегка дрожали.
— Потому что страшно за них.
— Да нет, вы просто эгоисты! — бросила Мордвинова.
Аня повысила голос:
— Родить их в мир, где людей взрывают в метро, берут в заложники в театре, где педофилы и маньяки разгуливают безнаказанно, где варварски уничтожаются леса, исторические памятники — это ли не эгоизм?
— Да ведь кроме этого еще много, много другого! — в бессилии воскликнула мать.
— Что, например?
Женя горячилась и не сразу могла собраться с мыслями. Она налила себе кофе, взялась за сырник, да так и не откусила от него, положила на тарелку.
— Как что? Как что? А вот май за окном? — Она сделала жест рукой в сторону. — А объятья любимого человека? Вкус хорошего шоколада? Интересная книга? Поэзия «Серебряного века»? Прекрасная музыка? Долгожданное письмо? Новогодняя елка? Звуки любимого голоса в телефонной трубке? Улыбка ребенка?
Аня слушала ее с упрямым выражением лица.
— Любовь — это всегда, прежде всего, страдание, а про детей мы уже поговорили.
Мордвинова рассвирепела.
— Нет, что это за времена-то настали? Всего боитесь, не женитесь из-за эгоизма, из-за того, что это работа, труд, как любые отношения, а вы озабочены только своей внешностью, своим дорогим здоровьем!
— Ты говоришь, брак — это работа. Но для чего работать? — Аня пожала плечами. — Чтобы ненавидеть друг друга в конечном итоге? Так я лучше буду работать над собой.
— Да, жить для других теперь не модно, — саркастически усмехнулась Женя.
— При чем здесь это? — удивилась упрямая дочь.
— При том, что брак, семья — это жизнь для других, не только для себя любимого! Вы всего боитесь: болезни, смерти, почему же не боитесь одиночества? Человек не может жить без человека!
— Для того чтобы с кем-то жить, не обязательно жениться, — резонно ответила Аня.
Женя даже растерялась:
— Да, но дети, дети-то? Они ведь теряют представление о нормальной семье! В Англии разрешили однополые браки, им позволят усыновлять детей и дальше что? Человечество выродится!
Аня опять пожала плечами:
— Я тебе и говорю, что не хочу в этот мир рождать детей.
Мордвинова расстроилась до слез:
— Но ведь это элементарно: должен быть рядом человек, отец твоих детей, твой муж, который будет тебе опорой и поддержкой. Я ведь не вечная…
Аня перебила ее:
— Покажи мне хоть одну благополучную семью, где муж — опора и поддержка!
— Да сколько угодно!
— Ну?
Женя растерянно замолчала, силясь припомнить хоть одну счастливую пару.
— Только не говори мне о Свете и ее супружнике, — предупредила Аня.
— Не говорю, — вздохнула Женя. — Светке он надоел смертельно, однако живут же…
— Привычка, — отрезала дочь.
Женя опять готова была расплакаться.
— Да пойми ты, брак — это не страсть и не романтические грезы, это…
— Ячейка общества, — язвительно подсказала Аня.
— Да, если угодно! Некое соглашение двух людей строить общий мир, в котором будет комфортно детям, старикам, где общность основана на взаимном доверии, уважении, любви!
— Примеры? — требовала безжалостная дочь.
У Жени опускались руки.
— Я могу только о себе сказать, — заговорила она с усилием. — Когда мы жили с Туринским, я знала, что такое семейное счастье…
— И где он, Туринский? — усмехнулась Аня. — И потом, вы ведь не были женаты.
— Да… — задумалась Женя. — Счастье не бывает продолжительным, но есть вещи, которые остаются на всю жизнь.
— Тем не менее ты жила одна много лет. И сейчас тоже.
Мордвинова заморгала глазами, сгоняя слезы. Она попыталась откусить от сырника, но не смогла жевать. Аня и вовсе не касалась завтрака. Она курила и задумчиво выпускала дым в сторону открытой форточки. Женя проморгалась, помолчала и другим, срывающимся голосом заговорила, подводя итог:
— Вам жить, вам платить. Только вот… Взять хотя бы классическую русскую литературу, ведь это зеркало жизни. У Толстого в его «Войне и мире» есть «мысль семейная». Это девятнадцатый век. Двадцатый век — не самый благополучный, мягко говоря, — есть «мысль семейная» в «Тихом Доне», «Белой гвардии». А что сейчас? Что вы оставите?
Аня хотела сказать: «То же, что и вы», но промолчала. Да ответа и не требовалось. Женя отодвинула тарелку с надкушенным сырником, встала и ушла к себе. Аня погасила сигарету в пепельнице, допила кофе и произнесла без всякого выражения:
— «Мысль семейная»… Литературщина сплошная.
Позвонил администратор Вова и предложил два пригласительных на премьеру «Жуковского» в «Художественном».
— Вообще-то приглашений немного совсем, и каждое только на одно лицо, — сообщил Вова, — но некоторые актеры не могут приехать, и я отложил на твою долю два.
— Когда премьера? — спросила Мордвинова.
— Завтра в восемнадцать ноль-ноль.
Назавтра Женя была как раз свободна.
— Как их можно забрать? — спросила она.
Они договорились встретиться в метро на станции «Киевская». Женя тотчас позвонила Ане.
— Пойдешь со мной на премьеру «Жуковского» завтра вечером?
Аня не сразу ответила.
— Если только для компании. Смотреть, что там наваяла ваша «Бабушка», не очень-то хочется…
— Ну, давай, сходим! — попросила Женя. — Если что, всегда можно сбежать.
— Хорошо, попробую выбраться с работы пораньше…
Премьера представлялась Мордвиновой прекрасным поводом для окончательного примирения с дочерью. С момента ссоры прошла неделя, а у них так и не выдалась свободная минутка, чтобы поговорить и свести на нет взаимную обиду. Женя была глубоко огорчена образовавшимся холодком в их отношениях. Она понимала, что Аня сама запуталась, что ее позиция — это своего рода протест против неустроенности нынешней жизни, дисгармоничности бытия. Самое печальное, что возразить нечего и противопоставить нечего кроме собственной убежденности в семейных ценностях. Впрочем, чему она удивляется? Семья — это государство в миниатюре. Каково состояние государства, такова и семья.
Конечно, Жене в первую очередь хотелось, чтобы у Ани счастливо сложилась женская судьба. К тому же, пока она не передаст дочь на руки мужу, Мордвинова будет чувствовать ответственность за Аню, как за маленького ребенка. Конечно, им хорошо вдвоем. Но все равно это одиночество. А в состоянии ссоры и вовсе тоска…
Женя собралась и поехала к метро. Вроде бы и вышла вовремя, но немного опоздала. Вова очень спешил. Он сунул ей билеты и прыгнул в вагон поезда. Мордвинова не успела даже спросить о деньгах: когда же им заплатят за два месяца работы? Она вертела в руках два плотных прямоугольника с изображением Жуковского. «На одно лицо». Надо же, и здесь сэкономили! Кто же пойдет один на такое мероприятие?..
Ане посчастливилось сбежать с работы пораньше. Они договорились встретиться возле кинотеатра. Женя позвонила Марине, узнать, что с костюмами.
— Знаешь, Женя, никаких подвижек не было, но есть спрос на наши костюмы. Возможно, в скором времени появится немного денежек.
— Ты идешь сегодня на премьеру? — спросила Мордвинова.
— На какую? — удивилась Марина.
— «Жуковского».
— Ах, я уже была. Знаешь, ничего положительного не могу сказать. Фильм плохонький…
Женя удивилась в свою очередь:
— А разве премьера уже была?
— Была в Доме кино. Ада Васильева уже третий раз показ устраивает.
Попрощавшись с Мариной, Женя задумалась. Интересно, как это «Бабушка» не боится смотреть в глаза людям, которых так пошло ограбила, обманула? Если она проделывает такое не раз, неужели не нашлось никого, кто бы ее наказал? Или она не связывается с теми, кто может взыскать?
Настроение подпортилось. Женя уже без интереса выбирала, что ей надеть. Какая разница? Аня вообще после работы приедет, в чем есть. И она не стала слишком усердствовать в выборе наряда. Джинсы и легкий джемпер, волосы наверх убрать заколкой, вот и все приготовления.
Приехав к кинотеатру, Мордвинова еще подождала минут двадцать, пока приедет Аня. Первое, что они увидели, войдя внутрь, были два дюжих омоновца. Ага, выходит, Ада Васильевна подстраховалась! Тут же выяснилось, что фильм начнется только через час, а в пригласительном билете указывалось время сбора гостей.
Им пришлось помыкаться в прибывающей толпе весьма странных личностей. Эта толпа напоминала массовку, с которой им часто приходилось иметь дело.
Художник по костюмам поздоровался и скользнул куда-то наверх. Мелькнули еще знакомые лица. Пронесся шорох: «Бабушка! Бабушка!». Ада Васильевна прошествовала в сопровождении «приживалок» и тоже поднялась наверх. Подскочил администратор Вова:
— Женя, почему не поднимаетесь? Там фуршет для съемочной группы.
— Пойдем? — Женя вопросительно посмотрела на дочь.
— Что-то не хочется…
— Мы не пойдем, — сказала Женя, и администратор помчался дальше.
На экранах, развешанных по стенам, показывали фильм о фильме. Кое-где мелькало Женино лицо, но смотреть и вспоминать съемочный процесс совсем не хотелось. Аня была неразговорчивая, уставшая. Мимо прошли омоновцы, направляясь на улицу покурить. От их вида стало вовсе не по себе.
Наконец-то открыли зал, можно было сесть. Они прошли к задним рядам, сели подальше. Однако испытания еще не закончились. На сцену кинотеатра вышла съемочная группа или ее малая часть во главе с Адой Васильевной. Она потребовала, чтобы все участники съемок поднялись к ней, но больше никто не откликнулся. Женя заметила, что и Вова куда-то исчез. «Бабушка» хлопотала:
— Вова, где ты? Кто еще в зале, выходите!
Мордвинова вжала голову в плечи. «Бабушка» успокоилась: рядом с ней стояли ее дочь, ее бывший муж, муж (или сожитель) нынешний. Конечно, на сцене присутствовал и исполнитель главной роли, театральный актер Вольнов, милый лысоватый человечек с большими карими глазами, и другие актеры, ну и, конечно, «приживалки».
Ада Васильевна с трагическим пафосом стала вещать о положении дела в современном кинематографе. Клеймя всякие «Дневные позоры», она говорила о своей высокой миссии пропагандиста христианского искусства, войдя в экстаз, взывала к духу Жуковского.
— Я чувствую его присутствие в зале! Надеюсь, мы не посрамим его память, и фильм ему понравится!
Пока она говорила, Женя с дочерью переглядывались в недоумении. Когда речь зашла о духе Жуковского, Мордвинова невольно прыснула. На нее недовольно покосились соседи из массовки. Между тем «Бабушка» исходила елеем, представляя сериальную диву, которая должна была обеспечить хоть какие-то кассовые сборы, если фильм выйдет в прокат. Звездулька пролопотала в микрофон что-то благодарное, все перецеловались в умилении, пару слов сказал скромняга Вольнов, и фильм начался.
Титры выполнены были художественно, рождая ностальгию по 19 веку. Но первый же эпизод резанул искусственностью, нарочитой театральностью. Актеры двигались и говорили, как марионетки. А уж какую чепуху они несли!
— На бумаге это выглядело приличнее, — шепнула Женя.
Аня морщилась, как от зубной боли. Нестерпимая фальшь! Они посидели еще десять минут в надежде, что со сменой эпизода и актеров что-то исправится. Нет, никакого улучшения!
— Может, уйдем? — предложила Аня.
Мордвинова посмотрела по сторонам — они находились в самой середине ряда.
— Посидим еще чуть-чуть, — ответила шепотом.
Но когда в фильме появились кадры из предыдущего «шедевра» Ады Васильевны, Женя не выдержала:
— Она цитирует сама себя! — возмутилась вслух.
На нее зашикали.
— Давай уйдем! — повторила Аня.
Мордвинова никогда не уходила ни со спектакля, ни с сеанса кино, считая это неуважением к труду их создателей, независимо от результата. Однако тут ее душа не вынесла.
— Пойдем, — скомандовала Женя, и они, поминутно извиняясь перед соседями, выбрались из зала. В холле скучали омоновцы, в буфете какие-то люди угощались бутербродами. Мать и дочь без сожаления вышли из кинотеатра и направились к метро.
— Забыть, как кошмарный сон! — пробормотала Женя, доставая проездной билет.
Внутри у нее все кипело. Позвать омоновцев, чтобы защититься от обманутых коллег, а потом разглагольствовать о христианских ценностях! Аня повидала всякое за годы работы в кино, однако «Бабушка» и ее сразила наповал.
— Бывают же такие деятели! — усмехнулась дочь.
Они остановились возле китайской пагоды — станции «Арбатская».
— А пойдем погуляем! — предложила Аня. — Посидим где-нибудь на Арбате, выпьем кофе?
Женя с готовностью согласилась. Они медленно прошлись по Старому Арбату, разглядывая всяких чудаков, которых там всегда в избытке. Послушали уличных музыкантов, поглазели на сувениры и выставленные на продажу картины. Мимо них, танцуя и напевая свои песенки, проследовала группа кришнаитов. Народ останавливался поглазеть на это пестрое шествие.
Потом они рылись в книжных развалах, и Женя все изумлялась: буквально за копейки продаются книги, которые когда-то доставались с большим трудом, выдирались из журналов, переплетались отдельными брошюрами… Теперь купить можно что угодно. За бесценок уходят подписные издания классиков, любая зарубежная литература.
— Давай здесь посидим, — предложила Аня, указывая на вывеску кафе.
Они не пошли внутрь, сели на летней веранде, которая совсем недавно была смонтирована в преддверии лета. Заказали кофе и вкусных пирожных. Подумали и попросили еще по алкогольному «Мохито». Туда-сюда мимо них сновали шумные толпы, господствовало ощущение нескончаемого праздника. Впрочем, май и был праздником длиною в месяц…
За последнюю неделю Мордвинова пережила острое одиночество. И хотя работа на новом проекте не оставляла ни сил, ни эмоций, ей было тягостно возвращаться домой и сталкиваться с отчуждением дочери: Аня тоже много работала и приходила абсолютно вымотанной. И у нее сил на разговоры не было. Попив чаю с бутербродами, она уходила в свою комнату и сразу ложилась спать. Часто она и вовсе не ночевала дома. И если раньше звонила и предупреждала, хотя Женя и не требовала этого, то теперь жила своей отдельной жизнью, не посвящая в нее мать.
Обе они были безумно одиноки. Мордвинова это чувствовала как никогда. Тяжело ей далась эта неделя… И самое горькое — это осознание, что, выйди Аня замуж, Женя действительно останется в полном одиночестве. Будет приходить в пустую квартиру, засыпать под бормотанье телевизора, просыпаться в зловещей тишине, и не с кем будет перемолвиться словечком…
Теперь дочь сидела перед ней, не прятала взгляда и не уклонялась от вопросов. Впрочем, вопросы-то были самые безобидные. Они говорили о работе, каждая о своем фильме. Аня рассказала о параллельном проекте, для которого они с Димой Вересовым подбирали костюмы. Ее поразило поведение актрисы, которую Аня считала талантливой и достойной уважения.
— Представляешь, — рассказывала она, — вместе с ней ездили по магазинам, она все примерила, одобрила. Потом я узнаю, что она жалуется, будто ей даже не показали костюмов! Мне кажется, у нее не все в порядке с головой. Как-то я приехала за ней в салон, где ей делали прическу. Все хорошо, все нравится. Только вышли от визажиста, она говорит: «Кошмар, что мне наделали! Уродство какое-то!» У меня и слов не нашлось.
Они больше не возвращались в беседе к злосчастной премьере и к «Бабушке», все это было уже страницей прошлого. Удивительно, как быстро все уходит, забывается…
— Ань, давай больше не будем ссориться, — сказала Женя в приливе грусти и радости одновременно. — Мне без тебя так плохо, так одиноко!
— А разве мы ссорились? — улыбнулась Аня. — Мне тоже без тебя плохо, мам. Ты не представляешь, как я всегда скучаю по тебе…
Они обе были тронуты. Женя не скрывала слез: в последнее время она стала такой плаксой. Темнело. Они сидели на бурлящем Арбате, и было чувство, что все еще впереди, все возможно.
— Знаешь, — сказала Аня, — даже если я выйду замуж когда-нибудь, я не хочу расставаться с тобой.
— Но это невозможно, — возразила Женя.
— Возможно. Мы будем дружить домами, так что тебе тоже придется выйти замуж!
День начался скверно. Аню не пропустили на «Мосфильм». Что за оказия? На проходной заявили, что ее фамилия попала в черный список, и отобрали пропуск.
— Но почему, как? — недоумевала Аня.
Охранник ей отвечал, что ему неизвестно и не его это дело. Раз в черном списке, значит, не велено пускать. Аня опаздывала на смену, ей пришлось звонить Диме Вересову:
— Дима, я почему-то попала в черный список, и меня не пропускают на проходной.
— Что за дела? — удивился художник. — Сейчас попробую связаться с продюсером.
Аня нервно прохаживалась перед проходной и курила в ожидании звонка. Смена вот-вот начнется, еще не все подготовлено, надо посмотреть кое-что, а она стоит здесь, ждет непонятно чего! Впрочем, ждать пришлось недолго, продюсер попросил передать трубку охраннику. Суровый человек в черной спецовке спокойно выслушал его и вежливо ответил:
— Я все понимаю, но мы подчиняемся только своему начальству. Звоните им, нам прикажут, мы выполним.
Он вернул Ане телефон, из которого неслась отборная ругань линейного продюсера. Аня попыталась вставить хоть слово, но в итоге просто отключилась. Она еще раз обратилась к охраннику:
— Это какое-то недоразумение, ей-богу! У меня смена началась, вы срываете съемки.
Охранник был неумолим. Он сделал каменное лицо и отвернулся.
— Почему не пропускаете мою дочь? — услышала Аня за спиной знакомый голос. Она обернулась и увидела Туринского, который выходил с территории «Мосфильма». Наверное, ночная смена, подумала она (Студия Туринского арендовала павильоны на «Мосфильме»). Ишь ты, «дочь»!
— Что случилось, Ань? — поцеловав ее в щечку, спросил Виктор Алексеевич.
— Не понимаю, — сердито ответила она. — Не пускают, пропуск отобрали…
Туринский ввязался в беседу с охранником и выяснил, что Ане инкриминировалась передача пропуска другому лицу.
— Кому ты давала пропуск? — спросил режиссер.
— Да никому не передавала, чушь какая-то! — возмутилась Аня. — Может, нас с мамой перепутали?
Нервы ее были на пределе. Опять звонил Дима, сказал, что сейчас подойдет с продюсером. Туринский узнал телефон начальника охраны, стал звонить, но никак не мог дозвониться.
Потом все разрешилось в одночасье. Явились коллеги и настояли на одноразовом пропуске. Тут же Виктор Алексеевич поговорил с начальником охраны и передал трубку суровому секьюрити. Как-то все утряслось благодаря Туринскому, Ане вернули пропуск и вычеркнули ее имя из черного списка.
Она так и не поняла, что это было: чей-то злой умы-1 сел или глупая случайность. На смену, конечно, опоздала. Прощаясь со своим спасителем, Аня сказала:
— Спасибо вам, Виктор Алексеевич! Я уж думала, с ума сойду тут…
Туринский махнул рукой, мол, не на чем, и собрался было уходить, однако остановился и крикнул Ане, спешащей вслед за Димой и продюсером:
— Ань!
Она обернулась.
— Давай часов в шесть в буфете встретимся? Хочу пару слов тебе сказать.
Аня удивилась, но согласно кивнула.
Эпизод с пропуском вывел ее из равновесия. Примчавшись в костюмерку, Аня быстро проверила, что без нее собрали костюмеры для съемок. Потом понеслись на площадку.
Работа заняла все мысли Ани, вытолкнув из памяти утренние неприятности. И только во время обеда она вспомнила о предстоящей встрече с Туринским. Подумала, не пойти ли и не сказать об этом Жене. Они часто сталкивались в коридорах «Мосфильма». Однако, поразмыслив, решила пока ничего не говорить. Мало ли что собирается сообщить ей Виктор Алексеевич.
В шесть часов как раз образовался небольшой перерыв в съемках, и Аня безболезненно покинула площадку. Она явилась в назначенное место, когда Туринский уже сидел за столиком и что-то жевал.
Увидел ее и заметно обрадовался:
— Ань, садись. Что-нибудь будешь есть-пить?
— Я обедала недавно. Разве что соку выпью.
Туринский метнулся к буфетной стойке, вернулся и поставил перед девушкой бокал с соком.
— Спасибо. — Аня смотрела на него с любопытством.
Надо же, дочерью назвал на проходной. Пятнадцать лет не вспоминал, а тут — на тебе, «дочь»! А он неплохо выглядит, даже влюбиться можно. Моложав, поджарый, сухой, высокий. А за эти глаза полжизни можно отдать! И плевать, что седой весь. Красивый мужчина и вовсе не старый. Вполне понимаю маму: рядом с ним другие мужчины блекнут. Зачем-то пригласил… Она была заинтригована.
Между тем Туринский достал сигареты, машинально предложил Ане. Она взяла.
— Ты куришь? — запоздало удивился режиссер.
— Уже лет десять, — усмехнулась Аня.
— Да, я виноват перед вами, бросил… — пробормотал Виктор Алексеевич.
— Ничего, как видите, мы выжили, — снова усмехнулась она.
— Почему на «вы», Ань? — всполошился Туринский. — Я не чужой тебе.
Аня стряхнула пепел в толстую стеклянную пепельницу, стоявшую на столике.
— Я уж и не знаю, как обращаться, на «ты» или на «вы». Вроде бы росла на твоих глазах, а с другой стороны — знаменитый режиссер, гордость российского кинематографа.
— Да брось! — поморщился Туринский. — Хоть ты пощади.
Аня снова с любопытством посмотрела на него.
— Ты хотел мне что-то сказать… — напомнила она.
Виктор Алексеевич задумался. Аня ждала.
— Даже и не знаю, как сказать-то… Ничего конкретного. — Он вдруг покраснел, как мальчишка, и в Ане поднялось теплое нежное чувство к нему.
Господи, мужчины как дети. Они так ранимы, так трепетны.
— Я подумал, может, ты поговоришь с Женькой… Мне нужна ее помощь.
Аня насторожилась.
— Какая помощь?
Туринский вздохнул и снова закурил.
— Понимаешь, хочу снять что-нибудь настоящее. Пора уже. И вот чувствую, что без ее участия мне не справиться.
Аня посуровела.
— Знаешь, Вить, я бы не хотела, чтобы ты снова ее подвесил.
— Как это? — В глазах его мелькнул испуг.
— Ну, так. Маме надо устраивать свою жизнь, не девочка уже. Она ведь была готова к новому, к общению, поиску. Тут опять появился ты — и все! Снова замкнулась: работа — дом. Оставь ее в покое, а?
Туринский слушал ее внимательно, напряженно.
— Ты считаешь, нужно оставить ее в покое?
— Ну да! Что ты можешь ей дать кроме новых страданий? Ты ведь женат, у тебя налаженная жизнь, блестящая карьера, зачем тебе еще мама? Ты ее терзаешь, пойми.
Аня разволновалась и тоже схватилась за сигарету.
— Она могла бы получить интересную работу, хорошо оплачиваемую, между прочим, — неуверенно пробормотал Туринский.
— У нее есть интересная работа!
— Костюмера? — усмехнулся режиссер.
— Да, костюмера! — отрезала Аня.
— Да ты знаешь, что она может, на что способна? — взволновался режиссер.
— А ты знаешь, что она почти пятнадцать лет просидела дома перед телевизором с пакетом семечек?
Виктор Алексеевич нахмурился и умолк. Аня продолжила, постепенно заводясь:
— Ты представить не можешь, с каким трудом мне удалось ее вытащить из дома, заинтересовать хотя бы съемочным процессом. У нее же никого не было без тебя, ты можешь это понять? Ни одного мужчины! Пятнадцать лет коту под хвост!
Туринский смотрел на нее в ошеломлении:
— Ты шутишь? У Женьки все эти годы никого не было?
Аня пожалела, что проговорилась. Вот, будет теперь думать, что он — единственный и неповторимый. Много чести. Пока они молчали в замешательстве, к их столику подошел известный актер Пашков и поздоровался с Туринским.
— Вить, познакомь с красавицей, — кокетливо пристал он, бросая на Аню нескромные взгляды.
Режиссер сдержанно ответил:
— Это моя дочь, Миш, знакомить не буду, иди своей дорогой.
Актер поднял брови, присвистнул, но не обиделся, пошагал дальше.
Виктор Алексеевич взглянул на Аню чрезвычайно серьезно.
— Ань, я виноват, знаю. Но пойми, мне с вами было очень хорошо, вы были моей семьей, единственной семьей. Теперь я могу с уверенностью сказать, что у человека, за редким исключением, может быть только одна семья. Ею были вы для меня…
— Поэтому ты нас бросил? — съязвила Аня.
— Понимаешь, я не мог не уйти, иначе бы ничего не достиг в жизни.
— Но почему? — удивилась Аня. — Потому что было хорошо?
— Можешь смеяться, но да, — подтвердил Туринский. — Было хорошо, и уже не хотелось никуда стремиться, завоевывать, искать… Мне необходимо было уйти!
Аня пожала плечами:
— Ну что ж, я не в претензии, мне как-то все равно. Вот мама…
— Я скучаю по ней, — вдруг признался Туринский, — мне ее не хватает.
— Как все сложно! — На этот раз Аня не была тронута его признанием.
Туринский горячился:
— Пойми, я думал, семья, дом — это буржуазные ценности, они мешают творчеству, искусству. Да так оно и есть! Но человеку одиноко без семьи, и в определенном возрасте это становится проблемой.
— Ты же женат! — снова удивилась Аня.
— Чистая формальность, — тотчас отреагировал режиссер, и это не понравилось ей.
Тут к Туринскому бросилась актриса Ларина, снимавшаяся во всех его фильмах.
— Виктор, я тебя жду, жду!
Она кивнула Ане в знак приветствия и, схватив Туринского за руку, потянула за собой:
— Идем в офис, мне очень нужно поговорить с тобой!
— Сейчас, Лен, еще минутку, — ответил знаменитый режиссер и отнял руку. — Иди, я скоро буду.
Однако актриса и не думала подчиняться. Она уселась рядом:
— Нет уж, послушай!
Тогда Аня поднялась:
— Мне надо бежать: перерыв давно закончился.
Туринский смотрел на нее умоляюще:
— Не уходи так, — проговорил он с отчаянием в голосе.
Аня наклонилась к нему и поцеловала в лоб.
— Все хорошо, Виктор Алексеевич. Пока.
И она вышла из буфета. Перерыв, конечно, не закончился, иначе бы ей дали знать по телефону. Но надо было как-то сбежать. Однако задержка в съемках грозила основательной переработкой, а у Ани были планы на вечер. Пока шла по коридору, она все думала, надо ли говорить маме об этой встрече с Туринским? Конечно, надо бы, она так тоскует по нему. Но зачем? Лишние волнения и беспочвенные надежды? Решила ничего не говорить, посмотреть, что будет дальше.
Вот уже неделю Тим не звонил сам и не отвечал на ее звонки. Аня не знала, что и думать. Она снова и снова набирала его номер и слушала бесконечные гудки. Телефон не был заблокирован, абонент не находился вне зоны действия, он просто не отвечал.
Поначалу она ждала, что Тим перезвонит, увидев пропущенный звонок. Однако он не перезванивал. Опять! Опять пытка неизвестностью, опять неуверенность в завтрашнем дне и вечные вопросы: что не так я делаю, что во мне не так?
Любопытно, что Артем тоже пропал, но это понятно. Отказ сложно пережить так быстро. Может, оно и хорошо, что так…
Промучившись неделю, Аня решила поехать на «Семеновскую», к Тиму, и выяснить все на месте. В глубине души она надеялась, что он куда-нибудь уехал, телефон забыл, что дома его не будет, когда она явится туда. Тогда все бы объяснилось. А то, что не предупредил… Что ж, они не давали друг другу никаких обещаний.
Аня едва дождалась конца смены. Хорошо еще, не ночная. Однако после ночной, почти без сна. Ехала поздно, в одиннадцатом часу, а ей нужно было еще успеть вернуться домой, если все же Тима нет. И утром спозаранку опять на смену. Дима Вересов теперь работал на другом проекте, оставив Аню за себя.
Она приготовила все на завтра, что-то развесила на вешалах, что-то отдала костюмерам стирать. Вышла из костюмерной последняя, закрыла ее на ключ. Для верности еще раз набрала номер Тима и еще раз послушала гудки. Он не взял трубку.
Ехала на «Семеновскую» в страшном волнении, как на первое свидание. Удивительно, я не могу пресытиться им, мне нужен он каждую минуту, даже если я этого не осознаю. Всякий раз увидеть его после разлуки — такое блаженство, за которое все можно отдать! Чем он держит меня, чем обворожил меня мой идеальный мужчина? Какие тайны скрывает его душа? Я ничего не знаю о нем кроме того, что он мой, мой. Мой…
Сердце Ани бешено стучало, когда она поднялась на нужный этаж и нажала кнопку звонка. У нее подкашивались ноги от страха или волнения. Обостренным слухом она уловила шорох за дверью. Кто-то рассматривал ее в глазок? Тим или Сергей? Зачем Сергею? Будь он дома, сразу б открыл.
Аню шатнуло вдруг от внезапной мысли: что если Тим не один, а с женщиной? Почему об этом она не подумала? Ни разу не пришло в голову, что Тим может… не изменить, а встретиться с другой женщиной. Теперь испугалась до дрожи, и ей стало неловко до краски в лице. Что как эта женщина сейчас разглядывает ее в глазок?
Аня решительно шагнула к лифту и нажала кнопку вызова. И тут дверь отворилась.
— Аня! — позвал ее Тим.
Он стоял в проеме дверей, изменившийся, похудевший, бледный. Аня медленно подошла и прислонилась к его груди…
— Ты после смены? — спросил Тим, увлекая ее в комнату. — Я сейчас принесу поесть.
Он ушел, и Аня смогла немного перевести дух. Хорошо, что не расплакалась, а то была на грани. Она не задала ни одного вопроса, хотя готова была обрушить на его голову поток упреков и жалоб. Мысленно похвалила себя и за это. Все, ни слова упрека.
Она огляделась, будто вечность не была в этих стенах. И никого нет у Тима, даже Сережи. Почему же не отвечал? Вот его телефон лежит, на компьютерном столе, возле светящегося экрана монитора. А если бы я сейчас не пришла сюда? Впрочем, решила же обойтись без вопросов.
Тимофей вернулся с подносом и выставил на стол тарелку с дымящимся омлетом, чашку кофе с молоком, бутерброды с сыром.
— А ты? — спросила Аня.
— Я уже ел.
Тим уселся верхом на стул и теплым взглядом следил за Аней. И опять они говорили о чем угодно, только не о том, что волновало ее больше всего. У Тима закончился проект, он решал, что делать дальше. Каждый месяц нужно было платить за квартиру, причем немалые деньги, и самый пустячный простой всякий раз — это брешь в бюджете, которую нелегко залатать.
— Меня зовут на два месяца на Мальту: осветителем на новый проект, — сообщил Тимофей.
Внутренне дрогнув, Аня ничем себя не выдала.
— Полезно будет погреться на солнышке, а то я что-то разболелся, — добавил он.
— Так ты болел? — силясь говорить спокойно, спросила Аня.
Тим смущенно кивнул.
— Почему же не позвонил? — вырвалось у нее.
Тимофей собрал посуду и предложил:
— Пойдем покурим на кухне?
Они устроились за кухонным столом с пепельницей, закурили, и Аня все ждала ответа. Пауза затянулась, наконец Тим произнес:
— Я не хочу, чтобы ты меня видела слабым. Мужчина не должен болеть, это позорно.
Аня не нашлась, что ответить на это. Он прав и неправ. Да, Тим всегда помнит о разнице в возрасте и делает все, чтобы Аня ее не чувствовала. Она и не чувствует. Но не позвонить, когда болеешь, это уж слишком! Кто же ухаживает за ним, греет молоко и приносит из аптеки лекарства? Да, он всю жизнь рассчитывал только на себя и теперь, как все закоренелые холостяки, никого не хочет подпускать так близко…
— Может, ты приедешь ко мне на Мальту? — спросил Тим.
Аня пожала плечами:
— Вряд ли получится. Все лето мы снимаем натуру в Измайловском парке. Проект заканчивается только в середине сентября…
— И нельзя найти замену на это время? — настаивал он.
— Некого. Художника сейчас на проекте нет, я вместо него. Я не могу подвести Диму…
Тим помолчал, потом предложил посмотреть интересный польский фильм.
— Давай попробуем, — согласилась Аня. — Не знаю, хватит ли меня на весь фильм: я спала прошлой ночью всего три часа.
— Почему так мало? — спросил Тим, когда они вернулись в комнату.
— Сплошные ночные смены, а днем спать не получается: дел всяких скопилось, — Аня невольно зевнула и прилегла на диван.
Она следила, как Тим ищет в компьютере скачанный фильм, и боролась со сном. Поставив на просмотр и повернув экран, чтобы было удобно смотреть, Тим забрался к ней на диван, за спину, обнял ее, свернувшуюся в клубок, и прижал к себе. Так она и уснула в его объятьях, как в колыбели, чувствуя себя защищенной, как никогда. Уснула, чтобы потом проснуться для более сладостного сна…
«Мой муж никогда не был мне верен», — прочитала Мордвинова заголовок статьи на развороте популярного журнала «Звезды и планеты». Купила его по дороге домой, у метро, соблазнившись обложкой. Анжелочка во всей своей звездности сияла на ней, на этот раз без своего знаменитого супруга. В метро Женя полистала журнал. Он славился некоторой «желтизной»: интимными подробностями из жизни звезд и их откровенными интервью. Этот номер не был исключением. Гвоздем программы, или номера, была Анжелочка.
Приехав домой и на скорую руку приготовив ужин, Женя села почитать за едой. Анжелочка делилась с журналистами плачевной участью жены неверного мужа-знаменитости.
— Что ж это такое? Что ж ты за дрянь-то такая? — вслух возмутилась Мордвинова.
Зачем же мужа топить? Еще ославила на всю страну! Его значимость, талант, харизма спокойно спать не дают? Женя со злостью кусанула бутерброд с колбасой. Тут зазвонил городской телефон.
— Алло? — свирепо рявкнула в трубку Мордвинова.
— Жень, ты чего такая злая? — Это была Светка, кто же еще.
— Журнал читаю, про Анжелочку Туринскую.
— A-а, да, я тоже читала в интернете, — подхватила подруга. — Вот змея, а? Но он сам виноват, Жень: взрослый мужик, все повидал, что ж так попался-то?
Женя тотчас бросилась на защиту своего бывшего:
— Да она женила его на себе! Плохо ли: жена знаменитого режиссера, все роли ее, международные премии, гремит на весь мир! Он ведь ее, засранку, своими руками слепил! Тварь неблагодарная.
— Жень, Жень, — не сразу остановила Светка поток брани, — да плюнь ты на них! Современная молодежь, она вся такая. Пока человек нужен, будут задницу лизать, а получат свое — отпихнут и перешагнут через него.
Мордвинова не унималась:
— Ведь сама бегала за ним, отца натаскала на нужную цель! И теперь вот на: получи, фашист, гранату от советского бойца!
— Жень, — силилась вклиниться Светка, — Жень, я влюбилась!
— Так хочется мордочку ее кукольную расцарапать, — бесилась Мордвинова, и вдруг до нее дошел смысл последней фразы: — Что?
Светка счастливо рассмеялась:
— Влюбилась, говорю.
Женя никак не могла осознать услышанное.
— Интересное кино! А Толик?
— При чем тут Толик? — обиделась подруга. — К нему это не имеет никакого отношения!
— Муж все-таки, — буркнула Женя.
Все кругом влюбляются! Лето, жара…
— И кто этот счастливец? — спросила она все же.
Светка рассыпалась воркующим смешком:
— Новый программист, вернее, тест-менеджер. Тридцать лет, не женат.
Светкина небольшая компания занималась информационными технологиями, писала программы на заказ.
— Сколько? — брови Жени поползли вверх. — Ты совсем спятила? Он тебе в сыновья годится!
— Ну и что? — тихо ответила подруга. — Я ведь не замуж за него собралась, я влюбилась. А кто мне запретит просто тихо любить его?
Это было так не похоже на Светку! Мордвинова оторопела и замолчала. Потом спросила с сочувствующими нотками в голосе:
— А он знает об этом?
— Нет, — не сразу ответила подруга. — Может, чувствует. Он очень внимателен ко мне.
— Ну да, ты же его начальница, — буркнула Женя, но без ехидства.
Платонический роман. Удивительно, что Светка оказалась способна влюбиться вот так романтически.
— Представляешь, Толик будто почувствовал, — продолжала нашептывать свои тайны подруга, — заинтересовался мной опять, как в молодости. Бывало, только футбол и вдохновляет его, а теперь…
Да, Мордвинова много раз замечала, что влюбленный человек словно излучает флюиды, привлекающие к нему людей противоположного пола.
— Как зовут твоего программиста, что он из себя представляет? — Женя взяла трубку и перебралась в свою комнату на диван, готовясь к долгой беседе.
— Может, мы встретимся, а? — жалобно попросила Светка. — Понимаешь, меня всю переполняет безысходное чувство, а я даже поговорить о нем ни с кем не могу…
— Сейчас? — спросила Мордвинова не без ужаса. Она уже спала на ходу от усталости.
— Да нет, не так срочно, — засмеялась подруга. — Когда сможешь, а я после семи каждый день свободна.
— Ладно, — Женя лихорадочно соображала, когда же у нее будет выходной. — Свет, кажется, в среду у меня выходной. Доживешь?
— Доживу, — снова рассыпалась каким-то новым, «влюбленным» смешком Света. — Ты позвони мне накануне.
Они попрощались, и Женя положила трубку. Несмотря на собственные переживания по поводу Туринского и его глупой жены, она была заинтригована платоническим романом подруги. Пока дремала у телевизора, а потом готовилась ко сну, Женя все размышляла об этом. И как Светке удалось, думала она, засыпая, очароваться мужчиной, в наши-то годы? Да-а-а…
В среду они встретились в новом кафе на Остоженке — любимый район Москвы. Есть не хотелось из-за жары.
— Что, вдарим по «Мохито», освежиться? — предложила Света, потирая руки.
— Давай, — тотчас согласилась Мордвинова.
Она по опыту знала, что в жару этот коктейль просто жизнь спасает.
— Алкогольный или без? — спросила подруга.
Она пригласила, она платила, она задавала тон. Женя с удовольствием подчинялась Светке.
— Алкогольный, — тряхнула она головой и вспомнила анекдот их студенческой юности: — Гулять так гулять! Официант, коржик!
Светка сделала легкий заказ: салаты, ягодный десерт, коктейли.
— Скорей бы в отпуск, такая жара! — вздохнула она.
Светка всегда ужасно страдала летом в городе.
— Хорошо здесь: прохладно, кондиционер.
— А когда ты едешь в отпуск, куда? — сочла нужным поинтересоваться Женя.
— В сентябре полечу на Канары. А сейчас и не хочется уезжать, разве что из-за жары… А ты?
Мордвинова махнула рукой:
— Какой отпуск! Лето, ты знаешь, самый киношный сезон. Со всех сторон предложения сыплются. Кажется, кризис миновал: столько фильмов запускается! Зимой, наверное, будем отдыхать.
— И дома опять просидишь? — недовольно заметила Света.
— Да как-то не получается спланировать, — замялась Женя. — Ну и незачем. От чего мне отдыхать? На пенсии отоспимся.
Им принесли коктейли, и подруги с жадностью припали к трубочкам. Приятная прохлада разлилась по жилам, головы прояснились, глаза заблестели.
— Вкусно, зараза! Давай еще по одному? — предложила Света.
— Давай!
Однако все это было предисловием, а Женя ждала главного: повести о любви. «Прекрасно понимаю домохозяек, которые за неимением собственной личной жизни следят за героями сериалов. Впрочем, Светка мне родной человек, и все, что происходит с ней, интересно и важно».
Подруга деловито достала из сумочки пачку сигарет и зажигалку. Только теперь Женя обратила внимание, что они сели в зале для курящих.
— С каких это пор ты куришь? — удивилась она.
— Да я так, немного, — защищалась подруга. — Понимаешь, в курилке только и можно оказаться тет-а-тет. У нас мало кто сейчас курит, все побросали.
— Ну, рассказывай же! — не выдержала Мордвинова.
— Ох, ну что, — смутилась Светка и мило покраснела. — Тест-менеджер, тридцать лет, зовут Максимом.
В свое время, когда Женя сломалась и засела дома, ее бывшая одногруппница взялась переучиваться. Забыв о гуманитарном образовании, из которого пригодился только английский язык, освоила в тонкостях компьютер и программирование, удачно устроилась на работу в набирающую обороты фирму, благополучно пережившую кризис девяносто восьмого года. Довольно скоро сделалась компаньоном хозяина и теперь по совместительству возглавляла отдел. В подчинении у нее была, в основном, молодежь.
Максим появился в отделе прежде, чем Света смогла его разглядеть. Ему дали хороший оклад. Максим окончил МГУ, факультет ВМК, у него отличный послужной список. Он не москвич, хотя уже больше десяти живет в Москве. Снимает квартиру с приятелем, недолго был женат, но давно разведен, детей нет. Родители его живут где-то в глубинке.
— Господи, какие нынче холостяки-то пошли! — воскликнула Мордвинова, вспомнив еще и Артема Ненашева. — Жаль, не наш возраст…
Светка, конечно, знала, что в отделе новый сотрудник, но не обратила на него должного внимания. Месяц назад фирма праздновала свое пятнадцатилетие, устроив торжества на теплоходе. Пили, ели до отвала, танцевали, пели караоке. Гостей развлекали специально нанятые аниматоры, наряженные в пиратские костюмы. Было сыто, пьяно и весело.
Светка сидела за столиком у самого борта, провожала глазами яркие цветные огни вечернего города, светящиеся пешеходные мосты, иллюминацию набережной. Думала, как преобразилась Москва в последние годы, как расцвела и похорошела. И вдруг услышала голос…
— Он пел, как все, в общем, караоке, и песня была какая-то ресторанная, то ли Розенбаум, то ли «Любэ».
— Но это совсем не ресторанные песни! — заступилась за певцов Мордвинова.
— Ну, в общем, что-то такое мужское, шансонное.
Голос не был ни хриплым, ни низким, ни вкрадчивым, однако удивительно проникновенным и чувственным.
— А, вспомнила! Он пел «Зимний сад»!
— Ничего себе шансон! — вставилась было Женя, но рассказчица не обратила внимания на ее слова.
Прослушав песню до конца и от души отхлопав ладоши, Светка захотела узнать, кто же исполнитель.
— Это Максим Соколов из нашего отдела, — подсказала секретарша Танечка.
Вот тогда Светлана Петровна впервые обратила внимание на своего нового подчиненного. Так получилось, что после праздника все, кто не пил, развозили по домам вкусивших. Максим доставлял начальницу на своей машине: серебряного цвета «хендай».
— Во что ты была одета? — Женя была верна себе в этом вопросе.
— Неплохо, скажу тебе, — с готовностью отвечала подруга. — У меня есть костюмчик летний из шелка…
— Брючный?
— Нет, блузка и юбочка, потом покажу. В общем, неплохо смотрелась.
Максим вел машину легко и уверенно, в дороге мягко шутил над подвыпившей начальницей. Пока ехали, Света выспросила у него все, что было прилично выспрашивать. В частности, узнала, что он любит петь, поет под гитару с пятнадцати лет. Чаще всего в кругу друзей.
— А голос у него действительно чудесный! — прокомментировала Светлана Петровна и мечтательно умолкла, потому что им подали десерт.
Когда официант ушел, Женя спросила разнежившуюся подругу:
— Какой он, твой Максим?
— Красивый…
— Естественно. А поподробнее?
— Ну, Жень, — счастливо рассмеялась Светка, — может быть, ничего особенного для кого-то, а мне в нем нравится абсолютно все, понимаешь?
Она зажмурилась от восторга.
— Рост? — не отставала педантичная Мордвинова.
— Выше среднего, для меня просто высокий.
— Глаза?
— Карие, — с нежным вздохом отвечала допрашиваемая. — Немного раскосые, чуть-чуть.
— Волосы?
— Стрижет коротко, ему идет. Темные.
— Худой, накачанный, толстый?
— Стройный, Жень, плечи широкие… Не знаю, я ведь вижу его в основном в костюме, иногда в рубашке. Мне кажется, что идеальный…
— То есть одевается он по-офисному? — уточнила дотошная Женя.
— Ну да, как же еще? — удивилась Света. — У нас же дресс-код.
— Нос? — перебила ее Мордвинова, задавшаяся целью составить полный словесный портрет Светкиного принца.
— Красивый…
— Это понятно, а точнее? Вздернутый, картошкой, пуговицей, греческий, ястребиный, крючковатый, мясистый, длинный?
— Стоп, стоп! — засмеялась Светка. — Ты, Жень, прямо Шерлок Холмс! Да не знаю я, какой у Максима нос. Но не курносый, точно.
— Ясно. Губы? — Женя хотела довершить портрет.
— Губы тонкие, яркие, изящные. Еще ему идет, когда он слегка небрит.
— Ну, размер ноги не спрашиваю, это уже не так важно, — пошутила Мордвинова. — И что же, на какой стадии твой служебный роман?
— Избави Бог, чтобы кто-нибудь узнал! — испуганно отмахнулась Светка и огляделась по сторонам, будто боялась, что их услышат посторонние. — Нет никакого романа, Жень. И ты понимаешь, что по определению не может быть! Я влюблена, и пока мне этого достаточно. На работу на крыльях лечу!
— Прекрасно выглядишь, между прочим, — заметила Женя, любуясь подругой. — Ну а как все же он к тебе относится? Что дальше-то было, после корпоратива?
— Тогда в машине на пьяную голову я высказала желание послушать, как он поет под гитару. Сказала даже, что хочу записать для себя.
Максим не смутился, не стал отнекиваться или кокетничать. Он просто сказал, что споет, когда ей будет удобно.
— Прямо в конторе? — удивилась Мордвинова.
— Ну да, я же не могла напроситься к нему домой. Конечно, охранник смотрел, мягко говоря, с недоумением, когда после работы Максим приволок в офис гитару.
— И что, спел?
— Спел! И это было умопомрачительно. — Светка так вздохнула, что все сделалось ясно. — Вот меня и подкосило. Ты же знаешь, как я люблю, когда кто-то хорошо поет.
Конечно, Женя знала. Когда-то и Толик в студенческом кругу очаровывал девиц своими песенками. И Светку словил. Не удержалась, не без ехидства добавила:
— Да еще если этот «кто-то» молод и красив. Ой, Светка, не заиграйся.
— Ты, Жень, не волнуйся, — серьезно ответила та. — Я же сама все прекрасно понимаю. Но мне от Макса ничего не нужно, только чтобы он был…
Женя внимательно посмотрела на подругу:
— Врешь ведь? Так уж ничего?
Глаза Светки подозрительно заблестели.
— Только тебе, на ушко, ладно?
Она заговорила, и от каждого слова ее веяло неутоленной страстью и любовной тоской. Нет, между ними ничего не было. Так, легкий флирт в рамках приличия. Светка терпеть не могла, когда за ее спиной сплетничали, поэтому старалась не давать повода для пересудов. К тому же в отделе трудились молоденькие девушки, которые живо интересовались Максимом и следили за каждым его шагом.
— Как он с ними? — тотчас поинтересовалась Мордвинова.
Со всеми вежлив и ровен. В особых пристрастиях замечен не был. Что касается начальницы, то внешне кажется все то же: доброжелательность, уважение, дистанция.
— Но я чувствую, понимаешь? — Светка перешла на горячий шепот. — Он отмечает все, связанное со мной. Причем очень внимательно наблюдает и совсем не отстраненно!
Как-то она делала выговор секретарше, и Максим нечаянно стал свидетелем этой сцены. В глазах его плясали чертики, а взгляд говорил: «А, вот вы как еще можете? Ну-ну!» Или заказчик расстроил начальницу звонком, она чуть не плачет. Максим опять рядом, смотрит вопрошающе, с сочувствием, мол, не убивайтесь, это еще не конец света.
— Понимаешь, он рядом, и эта незримая близость восхитительнее всего на свете! — с мягкой улыбкой говорила Света. — Я чувствую в нем родного человека, для которого я тоже что-то значу. Помнишь, мы с тобой говорили однажды, что человек, способный продолжить за тобой цитату — из книги или фильма, неважно, — не может быть тебе чужим? Так вот, мы определенно говорим на одном языке.
Мордвинова слушала, и ей делалось все грустнее. Конечно, такая любовь романтичнее и долговечнее, чем утоленная страсть. Однако она заведомо обречена, и Женя знала, что эта любовь принесет ее подруге немало страданий. Сейчас Светка хорохорится, влюбленность ее окрыляет, держит в тонусе. Но постепенно придет чувство неудовлетворенности, раздражение, потом иссушающая, безнадежная тоска и страдание, которое старит много быстрее, чем годы.
— Ну, а сейчас как у вас? — спросила Женя, сочувственно вздыхая.
— Прекрасно! — беззаботно мотнула головой Светка, но от проницательной Мордвиновой не ускользнула нотка грусти, которая неразлучна с самой разной любовью.
— Грустишь? — спросила она.
Подруга взялась за сигарету.
— Скучаю. Все время скучаю по нему. И думаю: что будет, если он решит уволиться? Тогда все, мне конец.
Она закурила.
— Почему ты думаешь, что он уволится?
Светка опять оживилась.
— Он ведь талантливый, умный, сам песни сочиняет. Ну, не место ему в офисе! И жалко: не похож он на обычного клерка. Помнишь, у Лермонтова про гения, прикованного к чиновническому столу?
— Он должен умереть или сойти с ума, — тотчас отозвалась Женя.
— Ну да, — кивнула Светка. — Может, Макс и не гений, но явно предназначен для чего-то другого.
— Гению тоже есть надо, — Мордвинова решила отрезвить подругу, витающую в облаках.
— Да, конечно, — не стала спорить та. — Только жалко, его именно жалко. Ведь бывают всякие люди, кто-то успокаивается в зрелости, доволен тем, чего добился, все у него хорошо. А есть такие, кому нельзя останавливаться.
Она задумалась. Все давно уже было выпито и съедено. Женя первая нарушила молчание:
— Даже и не знаю, что тебе пожелать…
— Не надо ничего! Я все знаю, Жень. Я просто люблю его, и это само по себе прекрасно. Значит, я живу!
— Но ведь ты не можешь не желать большего! — не выдержала Мордвинова.
Светка погрустнела.
— Конечно, но я никогда не признаюсь ему в этом.
— А он? Он мог бы сам, наверное, сделать какие-то шаги…
Совсем тихо ответила влюбленная бизнес-леди:
— Он не посмеет: дистанция, возраст, субординация. Нет, это невозможно!
Она попросила счет. Оставив в книжечке солидные чаевые, скомандовала:
— Уходим!
Они брели по любимой улице к метро и молчали. На Светку это было так не похоже, и Женя окончательно поняла, что подруга задета глубоко. Прощаясь на переходе, они договорились созвониться.
— Теперь тебе придется все мне рассказывать, — смеясь, сказала Мордвинова. — Я теперь буду переживать…
А когда ехала одна до «Киевской», внезапно подумала: «Может, прав был Туринский, оставив меня? По крайней мере, его творческая судьба сложилась удачно…»
— Охрана, подойдите к костюмвагену. Поскорее, если можно! — стараясь сохранять спокойствие, сказала Аня в рацию.
Вот уже две недели съемки на натуре в Измайловском парке сопровождаются бесконечными конфликтами с местным населением. Аня и не подозревала, что в огромном парке, который почему-то почти не освещался, велась такая насыщенная ночная жизнь. И каким-то образом съемочная группа, разместившись здесь со своей техникой, помешала этой жизни. Туда-сюда сновали разряженные старушки и что-то злобно шипели сквозь зубы. Оказывается, рядом располагалась танцевальная площадка. На ней собирались те, кому за сорок. В основном это те самые бойкие, нарумяненные старушки и горстка старичков с баянистом во главе.
Аня никак не могла понять природу злобы и агрессии, исходивших от людей. А сколько матерной ругани пришлось услышать! Киношников трудно удивить, но здесь просто уши вяли.
— Понаставили тут! — непременно скажет кто-нибудь, проходя мимо, да еще долбанет со всей дури по колесу или бамперу вагона.
На редкость агрессивны и «красноречивы» оказались именно старушки, танцующие и поющие на дискотеке и рвущие друг у друга из рук немногочисленных старичков. Они плевали в сторону костюмвагена и трясли кулачками. А потом под баян горланили душевные песни. Видимо, съемочная группа вторглась в нечто заветное, нарушила некий природный баланс. Или это классовая ненависть, и прав был Карл Маркс?
Парк огромен, группа заняла и оградила всего лишь незначительную его часть, отчего же столько ненависти в их адрес? То и дело в рации раздавалось:
— Охрана, подойдите к буфету! Охрана, ребята, кто-нибудь, загляните в гримваген!
Выставляли охрану не только ночью, но и днем. А ночью частенько приходилось отсиживаться в костюмвагене. Хорошо, в нем все устроено так, чтобы можно было жить. Туалет, кухня, холодильник и даже стиральная машина. Полная автономия. Ренат, генеральный продюсер, молодец, обеспечил группу отменной техникой.
На этот раз пьяный агрессивный мужик атаковал их вагончик. Он с руганью обрушился на Аню с костюмером Олей, сидевших на балконе. Слава Богу, ребята подоспели, оттеснили его за пределы ограждения. Он еще долго что-то кричал и грозил, но в конце концов пропал из виду. Просто ужас! Аня долго приходила в себя от пережитого страха.
Моя бабушка непременно бы сказала, что на фильме о маньяке иначе и не может быть. Сам материал притягивает инфернальное. А какие силы задействованы, какие деньги!
Зазвонил мобильный телефон, и Аня удивленно подняла брови. Звонил Артем. Впервые с того вечера, когда он сделал ей предложение. Будто почувствовал! Аня нажала на кнопку и сказала:
— Алло?
— Аня, ты завтра свободна? — спросил Артем как ни в чем не бывало.
Он определенно почувствовал, что она сейчас одна и страдает от обиды и разлуки с Тимом.
— Днем да, но в шесть мне на ночную смену, — тоже как ни в чем не бывало ответила Аня.
— Я заеду за тобой в час дня! — как всегда, без всяких предисловий заявил Ненашев.
— Опять сюрпризы? — нахмурилась Аня, но звонку Артема на удивленье обрадовалась.
— В общем, будь готова к часу. Все, пока, надо бежать, — и он отключился.
Бабушка бы еще сказала, что держать возле себя человека, если ты ничего не можешь ему предложить, как-то некомильфо и что нехорошо встречаться с влюбленным в тебя мужчиной при отсутствии любимого человека. Но что в том плохого, если я не хочу терять Артема из-за пустых условностей? Я никого не обманываю, не интригую, не завлекаю нарочно, чтобы использовать. Все по-честному. Все взрослые люди и отвечают за свои поступки. Артем вовсе не мальчик-колокольчик из города Динь-динь! Он сильный человек, занятый интересным делом. И я не хочу терять его навсегда.
Начался дождь, аллеи парка опустели. Ночной летний дождик. Хорошо в такую минуту сидеть в вагончике, тем более что теперь перерыв затянется.
— Кажется, надолго зарядил! — выглянув на балкончик, сказала Оля. — Можно даже поспать.
Она устроилась на диванчике подремать. Аня достала книжку Айрис Мердок, села поближе к свету. Почитать ей не дали. Явился актер Антон Васильев, который постоянно пасся в костюмвагене.
— Ань, я покурю у тебя, а? — Огромный, рыхлый, он сразу занял полвагона.
— У нас нельзя курить. Ты же знаешь! — привычно ответила Аня. — Костюмы пропахнут.
— Ну, я чуть-чуть, вот тут, на балкончике. Что-то мне худо, Ань…
Васильев постоянно тянул «дурь», приставал к Ане и рычал в каком-то первобытном томлении. Дима Вересов рассказывал, что недавно Антон собирался жениться, но невеста прогнала его. Все меньше предложений в кино, актер буквально уговорил Рената, продюсера фильма, взять его на главную роль. Он был известен и даже любим, вполне звездное имя, но работать с ним был сущим наказанием. Васильев прятался в костюмвагене от Рената, который строго-настрого запретил ему курить траву на площадке. Костюмеры боялись актера, непонятных вспышек гнева, его приставаний и утробного мычания.
Одна Аня справлялась с ним. Она всегда была безукоризненно вежлива, спокойна и терпелива. Ее звали всякий раз, когда нужно было одевать Антона.
Покурив, Васильев забрался в угол, растянулся под вешалами и притих.
Спустя некоторое время он высунулся из убежища и, осмотрев Аню с ног до головы, спросил:
— Ань, ты на «шапку» пойдешь в вечернем платье?
Аня, как всегда, была одета в штаны, в замысловатую кофточку, а волосы повязала красивым платком, тоже замысловато.
— А, Ань? — не отставал Васильев.
— По обстоятельствам, — ответила она, отрываясь от книги. — Если будет работа или неподходящая погода, какое же тут вечернее платье?
— Но ты можешь уехать с работы, переодеться, а? — не унимался актер.
— Может, я еще не пойду на «шапку», — возразила Аня.
— Не-е, Ань. Ты приходи обязательно!
Аня пожала плечами:
— Рано еще говорить о «шапке». Может, Ренат решит, что у нас перерасход, и не даст денег. А по костюмам у нас точно перерасход!
Из рации донеслось:
— Снимаем. Все на площадку!
Дождь прекратился, на площадке царило оживление. Несмотря на ночную прохладу и сырость, Васильев страшно потел, гримеры без конца промокали ему лицо и обновляли грим, он нервничал, изводил режиссера, которому и без того доставалось от продюсера. Словом, все шло своим чередом…
Дуня Пыльникова, играющая главную героиню, совсем юная актриса, уже прославившаяся ролью в популярном сериале, пожаловалась:
— У меня дома отключили горячую воду, как я теперь отмываться буду?
Аня сочувственно покачала головой: актриса с ног до головы была залита киношной кровью. Дуня была симпатична ей: она не «звездила» и не куражилась над костюмерами, работала в поте лица, беспрекословно выполняя все требования режиссера, а в перерывах была обычной девчонкой, шутила, говорила о любимой музыке, о книгах, рассказывала о своей собаке.
— А хочешь, поедем ко мне? — предложила Аня. — У нас есть горячая вода, помоешься по-человечески, поспишь перед сменой.
— Это удобно? — колебалась Дуня.
— Конечно.
После смены они вместе отправились домой. Васильев предложил:
— Девчонки, давайте я вас довезу!
— Спасибо, Антон, — ответила Аня, — но нас уже ждут.
Девушек отвозил приставленный к актерам водитель. Он быстро домчал их по утренней Москве на Потылиху. Там они принимали душ, пили чай с Женей, собиравшейся на смену, и наконец улеглись. Аня поставила будильник на двенадцать, однако на всякий случай написала Артему, чтобы он ее разбудил. Спать оставалось не более пяти часов.
Ей приснился Тим… Счастливый сон, светлый, нежный. И все было так просто, легко, и никаких недоговоренностей, непонятного сопротивления Тима. А главное, не было того постыдного скандала, который Аня закатила ему перед расставанием. Проснувшись раньше будильника, она улыбалась. Ответила на звонок Артема, готовила Дуне завтрак, потом проводила ее и все хранила это теплое ощущение.
Она тогда и не собиралась скандалить, получилось само собой. Расстроенная предстоящей долгой разлукой, Аня сошла с тормозов, не смогла совладать с эмоциями. Обида, неопределенность положения, ревность к неведомому — что сыграло свою зловещую роль? Она вовсе не хотела так расставаться. Заранее продумала тактику поведения и так позорно сорвалась! Наговорила много пусть справедливых, но обидных слов. Неоправданные претензии, упреки — как снежный ком. Ее несло. Не хватало здравого смысла, чтобы остановиться.
Тим молча слушал, не глядя ей в глаза. Хмурился, морщился, как от боли. И в конечном итоге произнес всего одну убийственную фразу:
— Я опять скажу, что ты совершенно свободна и что нам надо расстаться.
Аня чудом удержалась, не расплакалась.
— Что ж, раз я свободна, то… — проговорила она с усилием. — Значит, свободна!
Зачем, зачем мне эта свобода? Тем более что она ложная. Пока я люблю, не может быть свободы. А он мне никогда не говорил, что любит. И я тоже. Будто оберегаем каждый свою территорию…
Они опять попрощались будто навсегда. Плохо попрощались. Она уехала, не поцеловав Тима, не сказав ему добрых напутственных слов. Это разрыв…
К часу Аня не была готова, и Артем покорно ждал ее в машине.
— Мы куда-нибудь опаздываем? — спросила она после приветственного поцелуя.
— Что-то пропустим, конечно, но это не страшно.
Аня села на переднее сиденье, и они помчались. Ненашев привез ее в Коломенское на джазовый фестиваль. Тут царил праздник. Толпы молодежи и людей разных возрастов разместились прямо на траве перед сколоченной эстрадой. Вид открывался чудесный. Публика радовала веселыми лицами, приветливыми улыбками. Лето опьяняло не меньше музыки и напитков. Летом город бывает удивительно хорош, несмотря ни на что.
Аня смотрела на оживленного, отбивающего ритм и подпевающего Артема и улыбалась. На него заглядывались девушки, и это почему-то было приятно. И не надо было думать о солнце над Мальтой, об обиде, о вечном непокое и недосягаемом счастье…
Потом они обедали в милом кафе. Немного прогулялись по залитым солнцем улицам. Аня была так благодарна Артему за этот праздник, что, кажется, слишком пылко попрощалась с ним у проходной «Мосфильма» в шестом часу вечера. Его глаза вновь загорелись опасным огоньком. Он уезжал, как ей показалось, взбодренный и обнадеженный.
В съемках наметился перерыв, выдалось сразу несколько свободных дней. Мордвинова даже не знала, как распорядиться этим неожиданным подарком.
Дел, конечно, накопилась прорва. Необходимо закупить на месяц продуктов: дома шаром покати. Перестирать кучу своего, а не киношного, барахла. Сделать генеральную уборку: в доме не пылесосили и не мыли Бог знает сколько времени. У матери с дочерью просто не оставалось сил на уборку после смены, а в редкие выходные получалось только отоспаться. А ведь у большинства женщин есть еще мужья и маленькие дети! Собой неплохо было бы заняться: маникюр-педикюр, очистительные маски и прочее.
Женя раздумывала обо всем этом на кухне за утренним кофе, сидя на диванчике в своей красной пижаме. По давней привычке взяла ручку с подоконника, вырвала листочек из блокнота, примагниченного к холодильнику, и составила список дел на ближайшие два дня.
Закупка продуктов оказалась на первом месте. В обычном магазине покупать дорого, надо ехать в «Ашан», но для этого нужна машина. Женя посмотрела на часы, висевшие над столом, и взялась за телефон. Набрала Светкин служебный номер.
— Да? — ответила подруга игриво-бодрым голоском.
— Света, привет.
— Ой, Жень! Куда ты пропала? — но тотчас себя перебила. — Подожди секундочку, я дверь закрою.
— Да работаю сутками, — ответила Мордвинова на ее вопрос. — Ты тоже что-то давно не звонила. У тебя все хорошо?
— Вроде бы да. Надо поговорить, Жень…
Мордвинова воспользовалась моментом и тотчас изложила свою просьбу: нужна-де машина, продукты все вышли, холодильник пуст, полки шкафчиков тоже. Света предложила ехать после семи.
— В пробках постоим, но хоть поболтаем! — вдохновилась она.
Женю это вполне устраивало.
— Договорились! До встречи.
До вечера она занималась уборкой, стиркой, пылесосила, мыла, развешивала белье на сушилке, проветривала квартиру, распахнув настежь окна и балконную дверь. Домашняя работа, обычно столь утомительная, на сей раз доставляла даже удовольствие. Вот что значит смена деятельности. Или дело в том, что теперь крайне редко и мимоходом приходится заниматься домом?
А если бы я была замужем? Или Аня? В кино бы мы не работали однозначно. Ни один мужчина не выдержит такой жизни! Разве только если сам будет работать там же, рядом…
Мысли Жени автоматически перенеслись к Туринскому. Нет, видимо, и это не спасает. У Витьки вон никак не складывается семейная жизнь, хотя трудятся они вместе, бок о бок. А хотела бы я сейчас бросить все и снова засесть дома ради любимого человека? Размышлять абстрактно не получалось, и Женя представила в роли этого человека конечно же Туринского. Непростой вопрос, но ради него она бы могла все бросить, как это уже сделала однажды.
Ладно, какой смысл теоретизировать? Мордвинова энергично двигала мебель, расставляла по полкам книги под звуки музыки, льющейся из музыкального центра, но прогнать непрошенные образы уже не могла.
Неужели я смирилась с тем, что теперь навсегда и бесповоротно одна? Когда работаешь день и ночь, некогда и подумать об этом, одиночество не пугает. В кино люди прячутся от одиночества под иллюзией полноценной жизни. И только в минуты остановки, когда оглядываешься вокруг, ужасаешься пустоте. И это мой удел?
Мордвинова едва дождалась семи часов, чтобы поскорее отвлечься от безнадежных мыслей в болтовне с подругой, в магазинной суете. И еще ей не терпелось услышать продолжение Светкиной истории любви. Когда та позвонила, подъезжая, Женя уже была готова к выходу: приняла душ, подкрасилась и причесалась. Она распечатала на принтере у Ани список продуктов, пересчитала деньги и спустилась вниз.
Увидев подругу, стоявшую у машины с сигаретой, в первый момент Женя слегка оторопела. Светка была неузнаваема. Помолодевшая, сбросившая килограммов десять, похорошевшая, и все это за каких-то три-четыре недели!
— Девушка, вы подругу моей молодости здесь не видали? — обратилась Мордвинова к ней.
— Да брось, Жень! — засмеялась довольная Светка. — Я после работы, устала, не выспалась…
— А я тебя еще в магазин погнала, — сказала Женя, усаживаясь в машину. — Однако по твоей сияющей физиомордии не заметно, что ты убита трудами.
Светка выруливала на узкую дорогу, она слегка покосилась на подругу и усмехнулась:
— Это все любовь…
Женя оживилась:
— Есть хорошие новости?
Света пожала плечами.
— Ничего определенного. Все идет как идет.
Мордвинова приготовилась слушать, но подруга не торопилась посвящать ее в коллизии своего любовного романа.
— Ну не томи, Свет! — взмолилась Женя. — Сама же сказала: поговорить надо!
— Да, собственно, что? — пожала та плечами. — Со стороны не скажешь, что есть какое-то движение, развитие. Но для меня, знаешь, любая мелочь — целое событие.
Она помолчала, старательно выруливая на Третье кольцо.
— Вот как-то мы стояли вдвоем в курилке, разговаривали о том о сем, и он нечаянно назвал меня на ты. Понимаешь, не вы, Светлана Петровна, как всегда, а ты! Для меня праздник! Ведь это что значит? Это значит, что про себя, внутренне, он со мной на ты.
— Пустое вы сердечным ты… — с улыбкой начала Женя.
— …Она, обмолвясь, заменила, — подхватила Светка. — Ну да, именно. И для меня это радость, свидетельство нашей близости, пусть и никем не замеченной.
Вся история любви Светланы Петровны состояла из таких нюансов. Жене, конечно, понятна была и сама Светка, и ее избранник Максим. Нынешний век не склонен к тонкостям чувств и изысканным поворотам в любовных отношениях. Нынче грубость и простота в почете. А хочется неземных страстей, рыцарского поклонения, куртуазности. Может, я ошибаюсь в оценке нынешних нравов, думала Мордвинова, ведь дефицит романтизма всегда ощущали именно молодые, просто время сейчас совсем не романтичное… А вслух она произнесла:
— Я одно могу сказать: влюбленность тебе на пользу.
Светка с грустью покачала головой:
— Ой, Жень, все совсем не так безоблачно.
Невозможность приблизиться к человеку, прикоснуться к нему, преодолеть определенную границу — это не только романтика своего рода, а еще и невыносимая мука. Временами Светка умирала от бессилия и ревности. Максим свободен, молод, красив. В конце концов, нормальный здоровый мужчина. Невозможно, чтобы у него не было подружки или хотя бы коротких связей. Света осторожно выведывала его секреты у девиц из отдела и у него самого. Максим утверждал, что теперь он очень разборчив и предпочитает одиночество. И ждет. Ревность рождала всякие подозрения, но они не подтверждались. Свободное время Максим посвящал спорту и музыке.
— В нем есть только один недостаток, если, опять же, считать это недостатком: он курит. Больше нет… — удивлялась Светка.
Женя улыбнулась:
— Ты просто недостаточно коротко знаешь его.
— Нет! — вскипела подруга. — Мне все в нем нравится, все! Это именно для меня в нем нет недостатков.
— Слушай, ты ему об этом не говори, — заметила рассудительная Мордвинова. — Тяжело же соответствовать.
— Что ты, мы не говором о нас, — вздохнула Светка. — Только взглядами и разговариваем. Мне нельзя выдавать себя.
— Но это же бессмысленно! — не выдержала Женя.
— Ты что? — пылко возразила влюбленная подруга. — Ты меня видишь? Я же живу, чувствую все остро, весь мир для меня изменился!
Помолчав, она добавила:
— Конечно, иногда хандрю. Да и он тоже.
Пока стояли в плотной пробке, она продолжала повествование. В их отношениях случился период, когда Максим вдруг замкнулся, сделался раздраженным, тяжелым. В нем что-то зрело, ломалось. Света чувствовала непонятную вину. Он больше не смотрел своим вопрошающим взглядом, не следил за ней с участием, а сидел, уткнувшись в свой компьютер. Не выходил курить. Время от времени Светлана Петровна вызывала его по делу, пыталась ловить его взгляд, но он ускользал. Так длилось целую неделю. Тщетно она караулила Макса в курилке, в коридоре, как девчонка, поджидала на лестнице. Несколько раз порывалась спросить, что с ним, но рядом всегда кто-то был. Она ничего не понимала. Написать по электронной почте?
Однажды она написала ему, но Максим явно не из тех, кто предпочитает эпистолярный жанр. На ее пустячные вопросы он ответил при личной встрече. А эсэмэски Светка сама не любила.
Конечно, иногда они переписывались, но по большей части шутливо и по служебной необходимости. Что называется, ничего личного. По негласному уговору оба избегали малейшей личной окрашенности отношений, и неизвестно, кто из них больше в этом преуспел.
Прошла та кошмарная неделя. После выходных, проведенных Светой в нравственных терзаниях, она вошла в офис и первым делом пожелала выяснить, на каком мы нынче свете. Макса в отделе не было. Сердце начальницы перевернулось: неужели все, уволился? Она прошла в свой кабинетик со стеклянной перегородкой, включила компьютер, повесила пиджачок. И тут увидела через стекло, как он вошел в окружении хохочущих сотрудниц. Поглядывая в сторону начальницы с заговорщическим видом, они заняли свои места. Вот Макс подозвал секретаршу Танечку, пошептался с ней, все так же поглядывая в сторону Светланы Петровны. Света не знала, радоваться ей или ревновать. Опустила жалюзи, чтобы не видеть всего этого безобразия, и села в кресло. Однако что-то явно произошло. Она почувствовала, что Максим снова с ней.
Минут через десять он зашел со служебным вопросом. Начальница говорила по телефону с генеральным директором и кокетничала напропалую. Погруженная в беседу, она не видела перед собой Максима, и вдруг ее словно ожгло. Светка перестала разливаться колокольчиком и на миг умолкла, наткнувшись на тоскливо-страстный, беззащитный взгляд молодого мужчины.
— Или я вообще ничего в жизни не понимаю? — комментировала она свой рассказ. — Но я же не слепая и не абсолютная идиотка! Или все же… Он мучается, понимаешь? Так же, как и я!
— Почему же тогда ничего не предпринимает? — опять задала Мордвинова давешний вопрос.
Колонна машин тронулась наконец, и Светка не сразу ответила:
— А как, Жень? Между нами непреодолимая пропасть: возраст, дистанция, положение, в конце концов! И он не уверен во мне, я ведь не подаю повода…
— Может, ему тогда и впрямь уволиться надо? — предположила Мордвинова.
— Да нет, уже не поможет… — безнадежно ответила подруга.
Они подъехали к огромному торговому комплексу. Поискали место для парковки. И пока шныряли по отделам, заполняли тележки продуктами, сверяясь со списком, к разговору не возвращались. Только когда перегрузили набитые пакеты в багажник машины и снова тронулись в путь, Светка произнесла:
— Уж и не знаю, надо ли мне самой дать ему понять о моих чувствах? Но я ведь тоже ни в чем не уверена! Да и абсурд все это, абсурд!
Женя усмехнулась:
— Вы как те мамонты, которые вымерли. Помнишь анекдот?
— Ну да…
Взглянув на поникшую подругу, Женя воскликнула:
— Но ведь так не может продолжаться вечно! Ты видишь, он уже устал, раздражен. Потом ты начнешь психовать. Любовь, знаешь ли, мстит, если ее убивают ни за что.
Она будто забыла о существовании естественного препятствия в виде Светкиного мужа Толика, за которого так переживала вначале.
— Ну, значит, так и надо, значит, мы недостойны этой любви… — смиренно вздохнула Светка.
— А по-моему, вы трусы оба! — заключила непримиримая Женя.
— Да если бы все было так просто, — задумчиво проговорила подруга. — Ты знаешь, я всегда пасую в таких ситуациях. Не умею расслабиться, комплексую. И он как-то обмолвился, что ему трудно расслабляться. Потому и медитацией занялся.
— Тогда напейтесь как-нибудь! — посоветовала Женя.
— Пробовала, не помогает. Я уж не знаю, до какой степени надо напиться… Нет, Жень, просто не суждено, не должно быть. Ты ведь знаешь, я мужу не изменяю. Пококетничать еще куда ни шло, но серьезный роман… — Она тоскливо вздохнула. — И возраст, такая разница огромная…
— Тогда отпусти молодца, не терзай, если видишь, что он страдает!
Светка молчала, глядя на дорогу и усиленно моргая. Потом проговорила с болью:
— Я пыталась. Сказала себе, что его нет для меня больше, прервала нашу невидимую связь. Мне сразу стало так плохо, так пусто, что жить расхотелось! А он это почувствовал: стал и звонить, и звать в курилку, и писал по несколько сообщений в день… И я не смогла… Пусть будет что будет.
— А если он женится? — привела Женя самый жестокий аргумент.
Светка сгорбилась над рулем, как от удара.
— Конечно, я не умру, скорее всего… Я должна быть готова к такому исходу. — Она говорила с видимым усилием. — Но свет в моей душе погаснет. Я не знаю…
Слезы покатились по ее щекам, и Женя испугалась, что они сейчас врежутся в столб. Подругу было безумно жаль, и она уже раскаялась, что была так жестока. Пусть люди радуются тому, что есть сегодня. Зачем забегать вперед? Да и сколько нам осталось? Женский век, хоть и продлился в последнее время основательно, все же нещадно короток, ох, короток!
Женя боялась, что Светкина история закончится печально. А в их возрасте крах любви приводит к серьезным депрессиям, к неврозам и психушке. Сколько таких случаев приходилось наблюдать! Муж бросает, найдя молоденькую замену, жена — бряк, сидит на антидепрессантах. Бросил любовник одинокую женщину — она мгновенно превращается в больную старуху. Господи, как мы зависим от мужчин, сосуд немощный! Так пусть минует мою подругу чаша сия…
— Ты знаешь, что? — сказала Женя, когда они прибыли на Потылиху. — Когда вы расстанетесь: уволится он или женится, ты вспоминай, сколько он тебе радости подарил, какая ты была молодая, красивая, любимая! Вот эту, сию минуту вспоминай! Ведь это счастье, оно есть, так ведь?
Света благодарно посмотрела на подругу и кивнула. И больше они не заговаривали о Максиме.
Аня вышла из дома, чтобы помочь перетаскать пакеты наверх, и когда они выгрузили все из багажника, Светка собралась ехать. На возражения Жени ответила:
— Надо мчаться кормить благоверного.
Они попрощались до следующей оказии.
— Что это с ней? — спросила Аня. — Влюбилась, что ли?
Женя кивнула.
Весь вечер она жила каким-то тревожным ощущением. И дело было не в Светке. Просто ныло сердце то ли на погоду, то ли от дурного предчувствия. Капая сердечные капли под встревоженным взглядом дочери, она пошутила:
— Вредно не работать! Сразу расклеиваешься.
Собирая с сушилки высохшее белье, слушала новости из телевизора, и вдруг сильная боль ударила в ее хлипкое сердце. Женя услышала:
— Сегодня в одну из московских клиник был доставлен известный режиссер Виктор Туринский. Предварительный диагноз — обширный инфаркт.
Женя, схватившись за сердце, опустилась в кресло.
Ане с утра было грустно и беспокойно. Перебирая костюмы на вешалках, помогая одевать актеров, того же Антона Васильева, она мысленно раскладывала по полочкам события последних дней. Что могло вызвать тревогу и грусть?
Конечно, в первую очередь, состояние Туринского. Узнав об инфаркте, Аня решилась рассказать маме о встрече с ним на проходной «Мосфильма» и о разговоре за столиком буфета.
— Почему ты мне раньше не сказала? — ахнула Женя.
— Ну, прости, я дура: думала, так будет лучше! — каялась дочь. — Ты жаловалась, что он не дает тебе жить.
— Ну да… — Женя сидела бледная, обессиленная, и у Ани сердце дрогнуло от жалости. — Значит, он нас считал своей семьей, а ушел потому, что ему было слишком хорошо?
Она горько усмехнулась:
— Витька, Витька, что же ты наделал с собой?
— О чем ты? — встревожилась Аня.
— Да так! — Мама качнула головой. — Если человек всю жизнь лжет себе, это не проходит бесследно.
— Если бы я знала, что так будет… — начала Аня.
— Ты ни в чем не виновата, — остановила ее Женя. — Ну, рассказала бы мне раньше, что бы изменилось? Он ведь не разводится со своей Анжелочкой, а хочет и невинность соблюсти и капитал приобрести.
— Зря ты так про Виктора Алексеевича, — не согласилась Аня. — Он действительно тоскует по тебе, это же очевидно.
— Все пятнадцать лет? — усмехнулась Женя, но тотчас спохватилась. — Ой, и вправду, зря я так. За него молиться надо, а мы…
И все-таки что-то еще томило и угнетало Аню. Артем? Нет, она чувствует облегчение от того, что наконец вернула ему долг, пусть и с основательной задержкой. Они сидели в ресторане на Пречистенке. Ненашев пригласил Аню для «делового разговора», как он выразился. Она воспользовалась моментом и вручила ему деньги, которые задолжала в Италии. Раз уж «деловой» ужин. Заняв столик на открытой террасе, они с удовольствием озирали окрестности. Вид с крыши на город открывался просто фантастический. Храм Христа-Спасителя, Кремль… Аня засмотрелась, задумчиво куря сигарету. Артем вывел ее из оцепенения:
— Аня… — он замолчал, а глаза его излучали зеленый свет.
Что это было? Она так и не научилась понимать его, так и не смогла читать его по глазам. Чужой. Рядом с Артемом она чувствовала себя пожилой усталой матроной, хотя моложе его на несколько лет. Всегда ровное, хорошее настроение, брызжущий оптимизм, какая-то щенячья подвижность. Так я и не разгадала загадку его глаз. А может, и не хотела? Я ведь не нужна ему, по большому счету, он абсолютно самодостаточен. Все время его распланировано далеко вперед и занято работой. Он с головой погружен в кинопроцесс и только в свободные минуты вспоминает обо мне. Он неделями может ждать встречи, а если я занята, то и больше…
— Аня, хочешь поехать со мной в Париж? В ноябре? — снова заговорил Ненашев. Это, собственно, и было его деловое предложение.
К ноябрю съемки сериала закончатся, подумала Аня. А кто же не хочет в Париж? Конечно, она мечтала о Париже, как всякий художник. Но… Она вспомнила Италию и непроходимую тоску от постоянного насилия над собой. Артем нравился, но он был чужой. И я с ним не я, а вредная старая грымза. Ненавижу себя такой…
— Я подумаю, Артем, — не сразу ответила она.
— Но думай быстрее, — предупредил он. — Не меньше чем за месяц надо подать документы.
Аня кивнула и отпила вина. Ей не нужно было думать. Я не поеду с ним, пусть лишусь Парижа, но не хочу больше так. Удивительный человек! Его не обескураживают мои отказы и даже не обижают, кажется.
Деньги он взял без всякого стеснения. Конечно, за полгода он ни разу не напомнил о долге, но когда Аня вернула деньги, он принял без сомнений…
— Ы-ы-ы! — Васильев вернулся с площадки, потный, несчастный, сунулся Ане в плечо, но она отстранилась, насилу удержавшись от брезгливой гримасы. — А-ань, выходи за меня замуж, а?
— Антон, успокойся, это у тебя стресс: тяжелая сцена, страшная, — машинально уговаривала его Аня, а сама силилась понять, что же все-таки беспокоит ее.
Васильев переоделся, отправился к буфету расслабляться. Ренат все же застукал его однажды за курением травки и под угрозой увольнения поставил ультиматум: будет «дуть» — вылетает из проекта. На этот раз актер внял и теперь спасался в буфете.
Ренат все больше нравился Ане. Он, конечно, страшный ругатель, постоянно орет, легко увольняет проштрафившихся (режиссера, кстати, тоже прогнал, сам взялся снимать), но дело горит в его руках. Он профессионал высокого класса, знает о кино абсолютно все, попробовал себя во всех ипостасях: каскадером, постанцом, актером, режиссером. Начинал с самых азов, работал с мастерами, учился всему на практике, так как образование у него совсем не киношное. И чувством юмора не обделен.
Вчера, к примеру. В кадре — кипящий кулер. Ренат дает команду:
— Грим-костюм поправили!
Конечно, костюмеры и гримеры вскинулись, поспешили исполнить, и не сразу дошло: кому поправлять, кулеру? Это Ренат так шутит.
— Ань, смотри, что пишут! — Костюмер Оля сидела на диванчике с журналом и пила кофе. — «Для того чтобы хорошо выглядеть, женщина должна есть следующие продукты: квашеную капусту, авокадо, киви, шампиньоны, твердый сыр, устрицы, пшено и грецкие орехи». Это что, все полезно?
— А ты не знала? — без интереса спросила Аня. — Тоже мне, бином Ньютона!
— А я ем все это, ну, кроме устриц, конечно, но что-то не вижу особых изменений, — наивно рассуждала Оля.
— Так ты, наверное, еще и сладкое любишь, и колбаску, и пирожки?
— Ну да, как все.
Аня усмехнулась:
— А попробуй только продуктами из этого списка питаться, вот тогда и посмотрим.
— Да ты что! — возмутилась Оля. — Я же ноги протяну. — И она аппетитно захрустела вафелькой.
Аня налила себе кофе и вышла покурить. Стоя на балкончике костюмвагена, она вдруг почувствовала одиночество и неприкаянность. У меня нет подруг, никого кроме мамы. Была бабушка, давно уже. Бывают приятельницы, с которыми перестаю общаться, как только заканчивается проект. Были одноклассницы, однокурсницы из колледжа, но с ними тоже связь давно прервалась из-за полного несовпадения жизненных целей и ритмов. Без подруги плохо. Да и вообще вся моя жизнь — сплошная суета, как на вокзале или в дороге. Никаких привязанностей, все временно. Работа, работа, работа и больше ничего… Разве в этом смысл моей жизни? Я даже рисовать не успеваю. Сценарий забросила, а его надо доделывать. Серию кукол задумала, на них тоже времени нет.
В небе стояла луна, как огромный фонарь, и освещала парк. На земле лежали четкие тени, небо яркое, звездное — невиданное для города зрелище. Начало сентября, уже чувствовалось дыхание осени…
Я не поеду в Париж. Нет, надеюсь, что когда-нибудь там побываю, но не теперь, не с Артемом. Я больше не хочу себя презирать. Отчего так все складывается? Я не могу быть с тем, с кем хочу. Он уехал и не звонит, и больше не позвонит, наверное. И я тоже не буду звонить, я устала. Мне надоело навязываться, предлагать себя, как залежалый товар. Прости, Тим, я больше не могу.
Аня почувствовала отчаяние. Едва она мысленно простилась с Тимофеем, как тотчас окунулась в ледяной холод дикого одиночества. Присутствие Артема ничего не меняло, она не становилась менее одинокой. Ее единственный мужчина, только он может спасти от холода, отогреть ее.
Почему же так болит душа, так беспокойно сердце? Не случилось ли чего с Тимом?
Звонить было бесполезно, телефон не отвечал. Мордвинова пропахала интернет в поисках хоть какой-то информации о Туринском. Все впустую. Звонила старым знакомым Мироновым, которые перед юбилеем дали его телефон. Они оказались за границей и знали не больше Жени. Одно утешало: отсутствие сведений — это хороший знак. Случись что непоправимое, везде бы уже раструбили об этом: и в интернете, и по радио, и по телевизору.
Однако Мордвинова сходила с ума от бессилия, и теперь уже долгожданный выходной не радовал. Аня настаивала на отдыхе, испугавшись за маму и ее сердце.
— Тебе надо дома посидеть, — наставляла она. — Закончится проект — не хватайся за новую работу, отдохни. С голоду не умрем.
— Ну да, — возражала Мордвинова, — сидя дома, я совсем раскисну.
Оставалось всего две смены на этом проекте, и Женя была в растерянности. Она так ничего и не узнала о Туринском и не ответила на два предложения. Марина, ассистент с «Жуковского», звала на полный метр. Второй вариант казался сомнительным: «мыло» серий на двести с гаком, работа на заводе в одних и тех же декорациях или «сэтах», как их там называют. На таких проектах никто не выдерживает весь срок, разве что люди, любящие постоянство.
Женя подумала о фильме, который мечтал снять Туринский. Чем я могу ему помочь? Я уже все забыла, растеряла… Однако если бы он захотел, по-настоящему захотел от меня помощи, я бы все вспомнила и многому еще научилась.
На площадку привезли кинокорм, и Женя отпустила второго костюмера Наташу пообедать. Перерыва не объявляли, спешили снимать, поэтому кто когда мог, тогда и подкреплялся. Конечно, есть приходилось по большей части все остывшее, но что делать? Снимали натуру в одном из старых двориков, которых почти не осталось в Москве. Чахлые деревца уже отчасти пожелтели, на рябине краснели грозди ягод. Вот и лето пролетело незаметно…
Мордвинова следила за площадкой и успевала смотреть по сторонам. Сначала репетировали, потом снимали. Женя подошла к режиссеру, сидевшему у плейбека, посмотреть, что получается. Режиссер давал указания помощникам и успевал перебрасываться замечаниями с линейным продюсером.
— О, молодчина! — оценивал он игру известного актера Валуева — блестящего профессионала. — Ему и говорить ничего не надо, все сделает сам и как надо. А эта!
Он хватался за голову, когда доходила очередь до жены генерального продюсера Эвелины Рутковской. Она была откровенно бездарна даже на самый непритязательный взгляд.
— Где их учат? — стонал режиссер. — Надоела, уродина!
Однако в рацию говорил спокойно и доброжелательно:
— Отлично, молодец. А теперь пройдись с улыбкой: ты счастлива! — И тут же бросал на ухо удивленному собеседнику: — Это мы вырежем.
В кармане жилетки Мордвиновой завибрировал телефон (звук она отключила). Женя поманила освободившуюся Наташу, велела последить, сама отошла в сторонку и вынула телефон. Взглянув на дисплей, чуть не выронила мобильник из рук: звонил Туринский.
— Витька! — заорала она в трубку.
Режиссер недовольно оглянулся, и Мордвинова снизила тон:
— Где ты? Как ты? Я так волновалась!
— Врешь, небось? — ответил Туринский, и Женя счастливо рассмеялась. — Да ничего, немного подлечили, и я просто огурец. Надоело здесь до смерти.
— Нет, Вить, ты не торопись. С сердцем не шутят. Что говорят врачи? — волновалась Мордвинова.
— Да брось, Женька, о чем мы? Слушай сюда. Ты сейчас могла бы приехать ко мне?
Не раздумывая, Женя выпалила:
— Говори, куда!
Не имея возможности записать, она старательно запоминала адрес клиники.
— А палата? Номер какой?
— Не надо в палату, — ответил больной, и Женя почувствовала подвох.
— Как же я тебя найду? — удивилась она.
— Набери мой номер, когда будешь возле больницы. Ну все, жду!
Мордвинова заметалась. До конца смены оставалось без малого пять часов. Что делать? Она бросилась к ассистенту, так, мол, и так. Ее отпустили.
Женя понеслась к метро, по дороге решая, надо ли заезжать домой, чтобы переодеться. Ах, балда, забыла спросить, что ему нужно привезти. На ходу набрала номер Туринского, но он уже не ответил. Женя прибавила ходу. Возле метро заскочила в магазинчик, купила фруктов, ореховой смеси, кураги и чернослива. Ехала в метро и оглядывала себя в темном окне. Надо же, столько не виделись, а я явлюсь сейчас к нему такой лахудрой в неизменной стеганой жилетке, в джинсах, опять с хвостиком вместо шикарного каре. Ну что ж, хорошо, еще с утра тщательно подкрасилась: теперь она это делала всякий день.
Пока искала клинику, которая располагалась в восьми автобусных остановках от станции метро, сто раз пожалела, что не поймала такси. Боялась в пробках застрять, а все равно получилось долго. Не зная приемных часов, Женя волновалась, что опоздает и ее не пустят.
Территория кардиологического центра оказалась весьма внушительной. Мордвинова еще потеряла время в поисках второго отделения. И вот когда она уже стояла у нужных дверей и достала телефон, он зазвонил в ее руках.
— Ну что? — спросил нетерпеливо Туринский. — Ты где?
— На месте. Дальше куда?
— Зайди за угол, там еще примыкает строение, буквой Т. Увидела? Теперь отсчитай пять окон слева направо и посмотри на второй этаж.
Женя сделала все, как он велел. Она зашла за угол, где не было ни души, подняла глаза и увидела режиссера в окне второго этажа с телефоном возле уха.
— Стой там! — велел он и отключился.
Одно из окон второго этажа распахнулось, в нем показался Виктор Алексеевич. Он вдруг бросил вниз нечто вроде толстого длинного каната, закрепленного наверху, и крикнул:
— Придержи, чтобы не болталось.
Женя онемела от удивления, не веря своим глазам. Она послушно ухватилась за странную веревку и поняла, что это постельное белье, скрученное жгутом и связанное между собой. Ничего не понимая, она смотрела с замиранием сердца, как именитый режиссер вылезает в окно, хватается за сплетенную из простыней веревку и медленно спускается вниз. Когда он, покрасневший от напряжения и немного задыхающийся, ступил на землю, Женя выдохнула с облегчением и наконец выговорила:
— Нет, ты совсем больной!
— А то бы я тут сидел! — невозмутимо ответил Туринский и хулигански подмигнул ей.
— Тебя что, насильно держали? — не унималась Мордвинова. — Ты понимаешь, что с твоим сердцем опасны такие штучки?
Из-за угла показались какие-то люди.
— Женька, давай двигай за мной! — он дернул ее за рукав и потащил за собой к зеленым насаждениям, окружавшим кардиологический центр со всех сторон. Пока они пробирались по колючим кустам к лазу в заборе, Женя отчитывала беглеца:
— Ты хоть понимаешь, что делаешь, а? Ты же после инфаркта, тебе любое физическое напряжение противопоказано, потому что смертельно опасно!
— Жить вообще опасно, — ответил Туринский, деловито высовывая свой внушительный нос из лаза и оглядываясь по сторонам.
Одет он был вполне цивильно: в легкие льняные брюки и серую футболку, на ногах сандалии. Разве что легковато для начала сентября, но в глаза это не бросалось. Худощавый режиссер без труда просочился в дыру, а вот Мордвиновой пришлось попотеть, прежде чем она оказалась по ту сторону забора, на тротуаре.
— Ну, Женька, раздобрела на покое! Но ничего, я тебя теперь погоняю, — посмеивался Туринский, глядя, как она поправляет одежду и волосы.
— Еще издеваешься, граф Монте-Кристо хренов, — огрызнулась Женя. — У меня жилетка толстая.
— Жилетка! — фыркнул режиссер и направился к проезжей части.
Он поднял руку, останавливая машину. Попался частник, плохо говорящий по-русски.
— Прости, брат, — сказал Туринский. — Тебе не подойдет наш маршрут, заблудишься.
Таксист пожал плечами и отъехал. Еще две машины пропустил Виктор Алексеевич, прежде чем скомандовал своей спутнице:
— Садись!
Мордвинова послушно забралась на заднее сиденье, с наслаждением откинулась на спинку и закрыла глаза. Устала. Она не разобрала, что сказал водителю Туринский. Машина тронулась, и Женя внезапно провалилась в сон: сказался хронический недосып последней рабочей недели. Проснулась также внезапно, когда они остановились, и Виктор сказал:
— Вылезай, приехали!
Спрятав бумажник в карман, он открыт перед ней дверцу. Женя с трудом выбралась из машины: ноги затекли от неудобного положения, пока она спала. Такси тотчас отъехало. Мордвинова огляделась по сторонам. С одной стороны стеной стоял лес, с другой — вдали виднелись редкие строения, тянулись заборы. Женя удивленно спросила:
— Мы где?
— В писательском поселке Шишкино, под Москвой, — ответил Туринский и направился к воротам усадьбы, утопающей в зелени.
Женя шла за ним и растерянно бормотала:
— Мне же на работу надо…
— Какая работа, Жень? — обернулся Туринский. — Ты же не бросишь больного человека одного на даче!
В глазах его прыгали лукавые чертики. Мордвинова хотела было возмутиться, но воздух усадьбы был так упоителен, тишина так благотворна, что уже не хотелось ничего говорить. Они шли к дому по песчаной дорожке.
Дом был двухэтажный, старый, еще тридцатых годов прошлого века, но в отличном состоянии. Определенно ремонтировался недавно. Женя могла только мечтать о такой даче. Старые липы подступали к самому крыльцу, на участке росли огромные сосны, дом окружала застекленная терраса. Туринский пошарил в щели под крыльцом и достал ключи.
— Чья это дача? — полюбопытствовала Женя.
— Моя, — хвастливо ответил режиссер. — Досталась по наследству от хорошего писателя и отличного мужика… Царствие ему небесное.
Виктор занялся замком и, повозившись, открыл дверь.
— Прошу! — шутливо поклонился он.
В доме пахло деревом, сухими цветами и пылью. Туринский повел Женю по комнатам. На первом этаже располагались кухня, гостиная с камином, кладовые, туалет, веранда. На втором — две спальни, ванная, еще один туалет, кабинет с балкончиком. Виктор Алексеевич попутно рассказал, какие он сам внес улучшения, поменяв всю сантехнику, отопительную систему, кухню. Остальное старался не трогать, только ремонт-реконструкция.
— Здесь и зимой можно жить! — гордился Туринский. — И что самое важное: никто не знает об этой даче. Я приезжаю сюда работать и отсиживаться в одиночестве.
— Догадываюсь, как ты отсиживаешься тут! — не поверила Женя.
— Ей-богу. Женька! Никаких женщин, ты здесь первая! — Он смотрел такими честными глазами, что она поверила.
— Поселок охраняется, — продолжал режиссер. — Раньше зимой постоянно сюда лазили бомжи, местные. Все тащили, а больше гадили. Теперь надежная охрана. Впрочем, моя дача ни разу не пострадала: Борисыч, писатель, жил здесь круглый год.
Женя улыбнулась: сейчас Туринский был так похож на расхваставшегося мальчишку!
— Выбирай себе комнату, располагайся, а я пока пошарю на кухне: жрать хочется! Что там у тебя в пакете?
— Витька, мне же завтра к восьми на работу! Две смены осталось… — растерянно твердила Женя.
— Ничего не знаю! — спускаясь по лестнице, ответил хозяин.
— Интересное кино! — пробормотала Мордвинова и открыла дверь одной из спален.
Тут все было просто: удобная кровать с пружинным матрасом, тумбочка, зеркало, шкафчик для одежды, полки с книгами. Она заметила, что книг вообще много в доме. Еще картины. Книги занимали стену в гостиной, а в кабинете Туринского стоял огромный книжный шкаф, битком набитый фолиантами. В обществе книг ей всегда было уютнее. Разглядывая корешки на полке, Женя почувствовала вибрацию телефона в кармане жилетки. Это Аня.
— Мам, ты еще не освободилась? Я сегодня пораньше закончила, думала, в магазинчик один, секонд, тебя свозить…
Женя набрала побольше воздуху в легкие и — как будто нырнула:
— Ань, у меня к тебе просьба. Ты не можешь найти мне подмену на две смены?
— Что случилось? Тебе плохо, что-то с сердцем? — испугалась дочь.
— Нет-нет! — поспешила успокоить ее Женя. — Просто я сейчас не в Москве и пока не знаю, когда вернусь. Осталось всего две смены… Ты сама говорила, что мне отдохнуть надо…
— А где ты? — удивилась Аня.
— На даче, в писательском поселке Шишкино. Здесь так хорошо, Ань! А сентябрь будет просто рай. Ты же знаешь, как я люблю эту пору…
— Ты у Светки? — недоумевала дочь. — Хотя не помню, чтобы у нее была дача в писательском поселке…
— Нет, у Туринского, только это большой секрет. Он прячется здесь, и я думаю, для здоровья ему полезно пожить подольше за городом.
Мордвинова тараторила и при этом испытывала чувство вины перед дочерью.
— Ну вы даете! — только и сказала Аня. — Ладно, потом расскажешь. А костюмера я тебе найду.
— Спасибо. Пусть мне позвонят, и я направлю.
Женя присела на кровать, дивясь самой себе. Значит, все решила? А Анжелочка? Нет, дорогой граф Монте-Кристо, я, конечно, побуду здесь в качестве сиделки, но не рассчитывайте на большее!
— Женька, иди есть! — донеслось снизу, и ей захотелось плакать.
Под утро стало совсем холодно и страшно хотелось спать. Едва дотянув до конца смены, Аня поехала домой, засыпая в метро и в автобусе. Дома приняла душ, свалилась в кровать как подкошенная и тотчас уснула. Спала без сновидений, глубоко, ни разу не поменяв положение тела. Проснулась как от толчка и, едва себя осознала, опять почувствовала беспокойство, которое не оставляло ее в последние дни.
Что-то должно произойти? Я с кем-то договорилась о встрече? Должна звонить кому-то, дать ответ? Что-то решить или, наоборот, с кем-то посоветоваться? Сделать важное дело?
Она пошлепала на кухню, всыпала кофе в кофеварку, набрала воды, включила вариться. Прикурив сигарету, забралась с ногами на диванчик. Было уже два часа дня. Хорошо, что сегодня им дали отсыпной, на смену только завтра в шесть вечера. И опять не знаешь, как распорядиться этим временем, а столько всего надо и хочется!
Аня налила в чашку готового кофе, разбавила молоком из пакета, взяла с подоконника книжку, раскрыла ее и попыталась сосредоточиться на сюжете. Не читалось. Мешало то самое чувство, будто она забыла что-то важное или должна что-то сделать. Аня еще раз попыталась проанализировать свои ощущения и не нашла причин для беспокойства.
Отогнав от себя сомнения, она приняла душ, оделась и вышла в магазин. С удовольствием прошлась не спеша по узкой дорожке между домами. Выбирая в магазине овощи, фрукты, крупы, усмехнулась, вспомнив список из журнала Оли-костюмера. Аня вовсе не была сторонницей здорового питания. Проходя по винному ряду, она натолкнулась на любимый кагор и зачем-то поставила бутылку в корзину. Точно так же, бессознательно, отправила туда помело, любимый фрукт Тима. «Поминки по любви?» — горько усмехнулась про себя.
Вернувшись домой, включила компьютер, чтобы закончить смету на новый съемочный блок. С улыбкой вспомнила, как Ренат сказал вчера линейному продюсеру:
— Костюмеры у нас работают лучше всех!
Его похвала дорогого стоила: он редко когда одобрительно отзывался о работе группы.
Пальцы Ани вдруг сами побежали по клавиатуре, открывая почту. В каком-то вдохновенном порыве она начала писать письмо Тимофею. И опять: ни слова упрека, ни намека на последний скандал, только впечатления и открытия последних двух месяцев, которые они провели в разлуке. Два месяца Аня ничего не знала о нем. Не знала и теперь, где он и что он.
Перечитав написанное, она задумалась. Надо ли отправлять? Опять я себя навязываю, зачем? Разумно ли напоминать о себе? Впрочем, письмо это ни к чему не обязывает. Она нажала «отправить», подождала немного, раздумывая. Да, там были непрочитанные письма, спам. Чтобы удалить лишнее, Аня снова открыла «входящие» и вздрогнула. Пришел ответ от Тима! Сердце ее бешено стучало, когда она открывала письмо. В нем была всего одна фраза: «Могу ли я тебя увидеть сегодня?» В ответ она написала: «Да».
И тотчас зазвонил мобильник. Это он! Аня и не глядя знала, что звонит Тим. Опять мелькнула предательская мысль: а не напиши я письма, увиделись бы мы еще когда-нибудь?
— Да? — сказала она в трубку.
— Здравствуй, Аня.
— Здравствуй…
— Я только что прилетел в Москву, открыл почту, и тут твое письмо. Знаешь, я даже еще не прочитал его, но сейчас прочту.
Аня неожиданно для себя предложила:
— Приезжай ко мне, я одна.
— А мама?
— Она сейчас на даче живет.
— Я приеду.
Аня кинулась на кухню. Идти снова в магазин? Ведь нужно приготовить ужин, а дома ничего существенного нет. Пошарив в холодильнике и заглянув в морозилку, Аня взялась вдохновенно сочинять ужин. Она любила экспериментировать, пробовать разные вкусы, сочетания. Найдя в холодильнике курицу, разморозила ее в микроволновке, разделала на мелкие кусочки. Порезала апельсины, перемешала с курицей, добавила специй и сунула все это в духовку. Занявшись делом, она спаслась от напряженного ожидания и безумного волнения. Теперь нужно было привести себя в порядок. Убавив огонь в духовке, Аня ушла в ванную.
К тому моменту, когда раздался звонок домофона, она уже была во всеоружии. Домашнее платье изумрудного цвета, бирюзовые украшения: серьги, браслет, бусы. Волосы в художественном беспорядке, взбиты при помощи пенки и каштановым ореолом обрамляют лицо.
Аня открыла дверь, и ноги ее подкосились. На пороге стоял Тим, потрясающе красивый, в светлой ветровке и светлых брюках. Золотисто-коричневая кожа, синие-синие глаза, губы алые, яркие.
— Проходи, — насилу выговорила она.
Он тоже волновался, руки его дрожали, когда он расстегивал ветровку. Аня предложила Тиму помыть руки, и пока он умывался, разложила по большим тарелкам курицу и овощи. Сверху украсила зеленью, расставила тарелки на кухонном столе, сервированном на две персоны.
Они ели, пили вино, смотрели друг на друга и говорили. Безумное волнение сменилось теплой радостью, нежным ликованием. Аня видела свое отражение в глазах Тима и понимала, что это единственные глаза, в которых она хотела бы отражаться всегда.
Тим рассказывал о съемках на Мальте, о фильме, о новых предложениях. После ужина они, захватив фрукты и вино, перебрались в комнату Ани, к компьютеру. Тим показывал фотографии с флэшки, которую принес с собой. Они не досмотрели их, охваченные обоюдным желанием раствориться друг в друге.
…Он соскучился, истосковался, как и я, я это чувствую, это нельзя не распознать…
— Скажи, почему ты меня так мучаешь? — она не хотела, вопрос естественно сорвался с языка, когда все стало хорошо и просто, когда она свернулась в его объятьях, как в колыбели.
Тим молчал, нежно целуя ее в затылок.
— Почему я вынуждена всегда бежать за тобой, цепляться, вешаться, чтобы ты меня не бросил по дороге?
— Это не так, — глухо ответил он.
— Я не нужна тебе? — голос ее начинал предательски дрожать.
— Нужна, конечно же, нужна.
— Тогда почему, Тим, почему?..
Он молчал, тяжело вздыхая. Аня высвободилась из его сильных мускулистых рук и села, завернувшись в покрывало. Тим потянулся к пачке сигарет и предложил сигарету Ане. Они закурили в молчании. Опять повеяло холодом и пустотой. Если он сейчас ничего не скажет, значит, все, конец.
— Я всегда считал, что мужчина не должен проявлять слабость, не должен перед женщиной обнаруживать свои болезни и другие несовершенства. Но, видно, мне придется тебе все рассказать, чтобы ты не придумывала всякой чепухи.
Аня не видела его лица, только чувствовала, как Тим напрягся и собрался весь. Она похолодела, ожидая какого-то страшного признания. Какого? Ну не убил же он человека? Или женат? Да плевать!
— Аня, я не могу брать на себя серьезных обязательств. Я не могу ничего гарантировать тебе. Как говорит герой одного американского сериала, я не имею права красть твой детородный возраст. — Тим замолчал на минуту, и Аня думала, что не вынесет этой зловещей тишины и закричит что есть силы. — У меня в голове уже давно обнаружена опухоль, из-за которой часто бывают сильнейшие головные боли. Видимо, сказались «проклятые девяностые». Никто не может мне сказать, отчего это и чего мне ждать в будущем. Бывает, я по нескольку дней мучаюсь приступами, никакие таблетки не помогают. Ты понимаешь, я живу только нынешним днем. У меня есть только «сегодня», «сейчас»…
Аня слушала и физически ощущала его боль.
— Почему же ты раньше не сказал? — прошептала она.
— Не хотел взваливать на тебя еще и это. Не хотел, чтобы ты воспринимала меня как инвалида: во всем остальном я вполне нормален.
Он усмехнулся, а она припала вдруг к его обнаженной груди и сильно прижалась.
— Но ведь нужно что-то делать, искать врачей, обследоваться, — бормотала она, силясь не плакать.
Тим пожал плечами:
— Все что нужно, уже сделано. С этим можно жить долго, а можно мгновенно уйти.
Аня вздрогнула и сильнее прижалась к нему.
— Ничего нельзя предугадать, — продолжил Тим, нежно гладя ее по волосам. — Теперь ты понимаешь, почему я не хотел втягивать тебя в свою жизнь.
— Нет, ты невыносим! — со слезами на глазах воскликнула Аня. — Будто это может что-то изменить!
— Я думал, может. Но видишь, я сам оказался недостаточно тверд в своем решении… — Тим крепко обнял Аню и прижал к себе. — Я так устал без тебя…
— Как ты меня измучил! — плакала Аня. — Неужели ты мне совсем не доверяешь?
Он не ответил, целуя ее шею. Аня гладила его руки, чувствуя под ладонью гладкую, как у девушки, кожу, любовалась его красотой и целовала сильную грудь. Возможно ли, что за этой прекрасной оболочкой скрывается страшный недуг, готовый поразить в любую минуту? И что же делать теперь, что делать? Она в страхе прижалась к спасительной груди Тима и закрыла глаза, чтобы остановить льющиеся слезы.