— Знаешь, почему они всего боятся? — рассуждал Туринский, сидя на веранде за ноутбуком и попивая крепкий чай с лимоном. — Потому что в Бога не веруют!
Женя рядом за столом чистила грибы, собранные в лесу во время утренней прогулки. Они говорили о современном поколении, которое боится болезней, старости, безобразия, несоответствия новому внешнему идеалу, всего. Они не уверены в завтрашнем дне и страшно одиноки, при этом последовательно отстаивают свою независимость, свободу от всяких обязательств.
— А ты веришь? — спросила Мордвинова без усмешки.
Туринский задумался, потом ответил:
— Ну, по молодости-то, ты знаешь, каким скептиком был. Потом жил не задумываясь, не было времени прислушаться к внутреннему голосу. А тут вот собрался помирать, и будто что-то открылось… Нет, не получается говорить об этом!
Женю опять больно кольнуло напоминание о его болезни.
— Страшно было? — спросила она тихо.
— Ничуть! Физиологический страх не имеет ничего общего с человеческим. Я был спокоен, будто все так и должно быть… Но, видно, рано. — Он озорно подмигнул Жене: — Надо нам с тобой, Женька, успеть кино настоящее сделать!
Все-таки Витька втянул ее в эту авантюру. В первый же день привел в свой кабинет, усадил в кресло перед старинным письменным столом, обтянутым зеленым сукном, раскрыл перед ней ноутбук.
— Будем писать сценарий!
— Да ты что, Туринский, какой сценарий? Я не умею и все забыла! — возмутилась было Женя, но тот ее не слушал.
— Лучше спроси, о чем, — лукаво щурясь, сказал он.
— О чем? — послушно повторила она.
— Ты знаешь, сейчас мода на байопики… — начал Туринский.
— На бай… что? — ерничала Мордвинова.
— Ну, на биографии известных людей. Я думал о классике по твоему совету, почитывал кое-что и знаешь кем увлекся? Ни за что не догадаешься!
— Ну? — спросила Женя, внимательно его слушая.
Туринский разволновался, заметался по кабинету, а она подумала, что ему нельзя так волноваться.
— Поспокойнее, Вить. Так кем увлекся?
— Алексеем Толстым!
Мордвинова не удержалась от разочарованного возгласа:
— «Красным графом»?
— Да нет, — остановился Туринский. — Константиновичем. О нем хочу снять фильм.
Он выжидающе помолчал, наблюдая за ее реакцией. Женя переваривала услышанное. Туринский опять взволновался.
— Я почитал о нем — уже после того, как пропахал его наследие — и, веришь, с такой трагедией столкнулся!
— Вот удивил! — рассмеялась Женя. — У нас что ни писатель, то трагедия.
Туринский обиделся:
— Ну, вот ты что знаешь о нем?
Женя пожала плечами:
— В общих чертах. Козьма Прутков, «Колокольчики мои», «Князь Серебряный». Да, еще вурдалаки всякие, ужастики.
Виктор Алексеевич подошел к шкафу, вынул из него внушительную стопку книг и сунул их Жене:
— Вот, изучай. Уверен, поймешь меня. Еще в интернете пошарь.
— Здесь есть интернет? — удивилась Мордвинова.
— Спрашиваешь! Поселок-то писательский, забыла?
Неожиданно для себя Женя с головой погрузилась в изучение биографии Алексея Константиновича и действительно открыла для себя трагедию гения. Драма в семейной жизни, неизлечимая болезнь, морфий… Одиночество и беззащитность гения, злая воля добродетельной супруги, страшная ошибка, стоившая ему жизни…
Они много говорили с Туринским, и постепенно вызревал сюжет сценария. Режиссера интересовал прежде всего такой аспект: гений и брак, гений и его востребованность, гений и его время.
— Понимаешь, — говорил он вечером у костра, когда они сидели, обнявшись, и смотрели на огонь, — гениев рождается в разы больше, чем требуется человечеству. А что делать тем, которые не занадобились? Которые даже не знают, что они гении? Так всю жизнь и мучаются: тоскуют, спиваются. Незавидная судьба…
Жене нравилось сидеть и у костра, и в его кабинете, читать, разглядывать полки с дисками и множеством видеокассет. Туринский признался, что рука не поднимается выбрасывать устаревшие носители. Оправдывался тем, что некоторые фильмы трудно найти даже в интернете, не то что на дисках. Так и хранятся на полках кабинета горы тяжеловесных кассет. Кажется, весь мировой кинематограф был представлен здесь. В гостиной имелся и DVD-плеер с огромным плоским экраном телевизора на всю стену и старенький видеомагнитофон.
После насыщенного трудового дня они устраивались на диване в гостиной и смотрели кино по рекомендации Туринского. Горел камин, согревая осенний воздух и сообщая дому особый уют и покой. Я теперь знаю, что такое рай, думала Женя. Это когда ты рядом. И именно здесь, в этом старом доме, возле камина, в окружении фильмов и книг… Нет прошлого, нет будущего, есть только сейчас и сегодня, ты и я…
Они много гуляли. Мордвинова настаивала на этом: свежий воздух необходим для укрепления здоровья режиссера. Да и сама она чувствовала себя намного лучше, чем в городе. Сердце перестало болеть, пропали отеки под глазами, лицо посвежело, глаза прояснились.
Работали они тоже много. Писали, читали, спорили, что-то переписывали, меняли, ругались. Места в доме было много, и каждый мог уединяться сколько угодно. Бывали дни, когда они предпочитали тишину и одиночество, но чаще их влекло друг к другу, чтобы поделиться новой мыслью, новой идеей или удачным сюжетным ходом. Сценарий рождался не в муках, а в согласном труде.
Женя перелопатила гору литературы, чтобы погрузиться в материал. У нее, конечно, сложилось свое видение Алексея Константиновича. Она как-то сразу невзлюбила его жену, Софью Андреевну. Блестящий офицер, друг детства царя Александра II, талантливейший поэт, воспевавший Россию, любивший ее историю, Толстой с младенчества был окружен лучшими людьми страны. Дядя, писатель Погорельский, именно для него написал свою известную сказку «Черная Курица, или Подземные жители». Его рисовал Брюллов. Граф Толстой по отцу, по матери он был внуком знаменитого графа Разумовского, в жилах которого текла царская кровь. Умнейший писатель, историк, драматург, светский баловень и жуир. И вот некая дама в маске «средь шумного бала» зачаровывает его. Замужняя, некрасивая, расчетливая, умеющая ждать.
Женя считала, что Софья Бахметева-Миллер сыграла роковую роль в жизни писателя. Связав свою судьбу с этой дамой, он заработал хроническую болезнь, которая и свела его в могилу. Головные боли, астматические приступы гасились морфием. И таинственна его смерть. Похожа на самоубийство или убийство.
— Что ты мне детектив сочиняешь? — ругался Туринский.
Тут возникали споры. Туринский не видел в семейной истории писателя ничего инфернального.
— А зачем эта дамочка уничтожила все письма, бесценнейшие дневники, рукописи? — горячилась Мордвинова. — Следы заметала, вот что!
— Ну, ты махнула! Рукописи-то уничтожать ей не было никакого резона. Это ведь неплохой доходец.
— Уничтожила, я уверена в этом! — входила Женя в раж. — Она целенаправленно истребляла всякую память о Толстом! Где ты видел жену гения, которая выбрасывает вещи покойного мужа, раздает предметы обихода, связанные с ним? Нет, не понимаю!
— Ты, главное, мои подштанники не забудь под стекло убрать, когда я помру, — издевался Туринский. Женя плевалась, и спор на этом прекращался.
Быт отодвинулся на задний план, не отнимая много времени. Продукты они заказывали в поселковом магазинчике. Там прекрасно знали Туринского, поставляли все свежее, беря за доставку ничтожные деньги. Готовили по настроению, это вполне устраивало Женю. Она любила стряпню Туринского, готовка доставляла ему удовольствие, тоже своего рода терапия. Устраивали маленькие пирушки и пикники у костра, без шашлыка, конечно, но все равно неплохо.
Она один раз только и выбралась с дачи, чтобы взять из дома нужные вещи: одежду, обувь по сезону, все необходимое. Ани не было дома, и Женя отчаянно загрустила, думая об одинокой дочери. Ну почему она не выходит замуж? Я же буду все время помнить о ней в своем раю, бедная моя девочка…
Вот и сегодня опять заговорили о том, что молодые теперь живут для себя и не хотят отягощать свою жизнь семейными узами и обязательствами. Как-то невзначай помянули Анжелочку.
— Вот что я не понимаю, Витька: ты же с ней жил, спал столько лет, любил же, наверное? — допрашивала Женя. — Как же мог вот так легко взять и выбросить ее из жизни?
На лице Туринского тотчас появилось несчастное выражение.
— Не знаю. Понимаешь, когда меня шарахнуло, я лежал в этой долбаной больнице и думал: сколько мне еще осталось? Анжела переживет, снова выйдет замуж, а я ничего так и не сделаю, а главное, не поживу так, как хочется! И так все ясно стало, веришь?
Он помолчал, лохматя седую голову.
— Любил ли? Скорее подчинялся. Вот ведь беда, Женька, меня любили, да, но я-то нет…
Женя смотрела на него во все глаза и даже силилась шутить:
— Если ты рассчитываешь растопить мое сердце, то зря.
Она сразу обозначила свой статус в доме: сиделка, помощница, товарищ, соавтор, кто угодно, но не любовница и не жена. Почему? Во-первых, все в ней протестовало против пошлого адюльтера. Пусть знаменитый режиссер прежде выяснит отношения со своей бесноватой супругой, а меня увольте. Во-вторых, он болен, его нужно беречь, нельзя волновать, а о чем другом и говорить нечего. Туринский, кажется, принял ее условия, по крайней мере, пока не делал поступательных движений.
Между тем он продолжал:
— Только с тобой я такой, какой есть. Мне не надо выдумывать всякую замудрую хрень про — как ты говоришь? — содержимое выеденного яйца. И в конце концов! — Он будто доказывал что-то незримому противнику. — Все суета, тлен, нужно жить для главного. Я хочу быть с тобой.
Женя не стала развивать эту тему. Пока. Пусть окрепнет, а я буду делать все, чтобы он встал на ноги. Она видела, что Виктору худо, хотя он бодрится и не подает виду, тайком глотая лекарства. Их спальни были по соседству, и Женя вскакивала по ночам, слыша, как он стонет во сне. Однако войти не решалась, боясь поддаться эмоциям и нарушить данное себе слово.
К вечеру небо нахмурилось, набежали тучи, грозя дождем, и костер пришлось отменить. Они сидели в гостиной, выбирая фильмы для просмотра. На столике дымился чай, в корзинке с фруктами румянились яблоки, нектарины, персики (Мордвинова ненавязчиво заменяла вредную еду на фрукты и овощи).
Снаружи послышался шум мотора, и они в недоумении переглянулись. Дом Туринского стоял несколько на отшибе, соседи были далеко, поэтому ехать могли только к ним. Женя почему-то испугалась, а Виктор Алексеевич весь собрался: губы плотно сжаты, взгляд хмур. Они вышли на крыльцо. От ворот по дорожке, выложенной плиткой, двигалась молодая женщина, модно одетая, высокая, роскошная, с ногами от шеи. Женя узнала Анжелочку, виденную на фотографиях в журналах и в интернете.
Актриса решительно поднялась на крыльцо, бесцеремонно пройдя мимо них, открыла дверь и вошла в дом. Туринский и Женя двинулись вслед за ней. Женя не знала, куда ей деваться, и взялась разливать чай, принеся из кухни еще одну чашку. Режиссер мрачно наблюдал, как его жена демонстративно осматривает дом. Она обошла все комнаты, как агент по недвижимости, прицениваясь, простукивая дерево, прикидывая метраж комнат.
— Мне эта халабуда не нужна, но я ее продам! — заявила наконец Анжелочка, вернувшись в гостиную. Она уселась на диван и схватила нектарин из корзинки. — Некуда будет тебе баб водить, милый.
— Поезжай домой, Анжела, — хмуро сказал Туринский.
— Я тебя обую по полной, ничего не оставлю при разводе! Знаешь, какие у меня адвокаты?
— Знаю, детка. Поезжай домой. — Женя видела, что Виктор едва сдерживается, чтобы не вспылить.
— А студия и теперь уже в моих руках. Так что у тебя, гений наш фестивальный, ничего не останется.
При слове «студия» Туринский побледнел как полотно, и Мордвинова решила вмешаться.
— Пожалуй, хватит, — сказала она как можно спокойнее. — Виктор Алексеевич все же инфаркт перенес…
Кинозвезда, до того смотревшая на нее как на пустое место, презрительно оглядела Женю Мордвинову с ног до головы:
— Это твоя домработница?
— Сиделка, — не дав ответить Туринскому, заявила вдруг Женя. — И настоятельно прошу вас не волновать больного: ему нужен покой.
— Правда, что ли, сиделка? — с недоверием спросила Анжелочка. — А мне говорили, ты себе старую клячу завел, вот бы насмешил!
Туринский вскипел. Он угрожающе двинулся на супругу, но Женя и тут встряла.
— Девушка, вы бы ехали домой и не волновали моего клиента. Я за него отвечаю.
Звезда кинула нектарин обратно в корзину и поднялась.
— А где вы были, когда он из окна больницы сиганул по простыням? Вся Москва до сих пор потешается, клоун!
Анжелочка вышла, резко толкнув дверь, и сбежала по ступенькам. Они не спешили закрывать дверь. Туринский сделал несколько шагов к выходу и остановился на крыльце. Женя замерла в напряженном ожидании. Слышно было, как хлопнула калитка, пискнула сигнализация машины. В тишине заповедного уголка вдруг раздался надрывный крик:
— Туринский, ты не вернешься?
Женя стиснула пальцы, ожидая ответа. Немного помолчав, Туринский твердо ответил:
— Нет.
Автомобиль сорвался с места. Взвизгнули тормоза, и машина унеслась в темноту.
— Как ты думаешь, это можно показывать людям, или совсем детский лепет?
Аня вошла на кухню, где сидел Тим с книгой и сигаретой.
Знакомые открывали бар и предложили Ане устроить на его открытии выставку ее работ. Что ж, с чего-то надо начинать… Конечно, они были заинтересованы: Аня приведет гостей, которые, во-первых, оценят новый бар и, возможно, расскажут о нем своим друзьям, а во-вторых, будут покупать в баре выпивку. Получится нечто вроде презентации. Аня дала согласие и теперь в свободные минуты доставала картины, рассматривала их и отбирала для выставки. Завтра нужно было отвезти хотя бы часть.
Она держала в руках небольшую картинку на холсте, изображающую символическую композицию, впечатления от сна. В центре композиции мужчина и женщина сплелись в объятьях, а вокруг их ложа стоят синие коровы, которые втягивают в себя ноздрями нечто бесплотное, что рождается от объятий этих двух, их энергию любви.
Тим внимательно осмотрел картину, улыбнулся:
— Обязательно покажи, это интересно.
Аня в сомнении покачала головой и ушла к себе. Она порылась еще, отобрала пару картин, установила так, чтобы на них падал свет, и в задумчивости уселась напротив.
Неделю назад Тим переехал к Ане. Она сама это предложила, когда Тим оказался в затруднительном положении. Сергей вернулся в Питер, а одному снимать двухкомнатную квартиру дорого. Тим искал товарища, никто не находился, а время поджимало. Тогда Аня предложила переехать к ней, пока мама живет на даче. Конечно, она все хорошо обдумала, взвесила, созвонилась с Женей. Поначалу Аня боялась спрашивать, ведь она посягала на комнату мамы, ее личную территорию. Но, кажется, Женя была даже довольна, что дочь теперь не одна.
Решение нелегко далось прежде всего ей самой. Имея в прошлом не вполне удачный опыт совместной жизни с мужчиной, она давно отвыкла от постоянного присутствия рядом чужого человека. Аня не представляла, как перейти на иной уровень отношений, как впустить Тима в свое интимное пространство. Ведь она при Тимофее даже в туалет стеснялась ходить. А как показаться ему нечесаной, заспанной или больной, некрасивой? Да и Тиму, наверное, необходимо личное пространство. У него могли быть те же соображения на этот счет. Разные комнаты — это единственный выход. Поэтому пришлось обратиться к маме. Слава Богу, она все поняла и с радостью согласилась с Аниным решением.
И привыкать тоже было трудно. Его присутствие рядом грело, делало ее слабой и нежной, но не становилось обыденным, привычным. Постоянное напряжение, необходимость держать себя в хорошей форме, в тонусе, в хорошем настроении изматывало. По счастью, можно было закрыться в своей комнате, да еще работа занимала много времени у обоих. В результате они виделись не больше, чем до его переезда. Вещей у Тима было немного, кочевая жизнь не располагала к накоплению. Однако компьютер, фотоаппарат, гитара — все было высшего класса и самых последних моделей.
Что касается общего хозяйства, то оно было нехитрое. Готовил тот, кто раньше возвращался с работы. А продукты покупали, как придется. Бывало, встречались в городе и шли вместе в кафе. Кажется, мало что изменилось в их жизни. Новое положение их не было гражданским браком. Тим знал, что это временно, в его жизни не было ничего постоянного. Может, потому и дал себя уговорить, что привык кочевать? Да и нужна ли ему стабильность, если он всякий день живет как последний?
Аня старалась не думать о болезни Тима, приняв за данность зыбкость их союза, и тоже жила настоящим. Когда это произошло, она успокоилась, и все встало на свои места.
— А вот эту? — снова потревожила она уединение Тима.
Это был редкий день, когда оба оказались дома и отдыхали. Тим опять спокойно отложил книгу. Взглядом изучил картину, которую ему показывала Аня, и сказал:
— Мне кажется, и эту надо показать. Зачем отбирать, выставь все, и пусть смотрят!
Тим, конечно, был снисходительным критиком. Он прочел Анин сценарий и был потрясен. Идеями, фантазией, неожиданными образами. Он повторил тогда то, что неоднократно говорил раньше:
— Аня, тебе надо писать! Ты зря ограничиваешь себя кино, ты можешь больше, это же очевидно! Пробуй, работай, ищи! Кино — это не все, тебе надо развиваться, двигаться вперед.
— Но ведь сценарий — это тоже для кино, — шутливо возражала она.
— Да, но совсем другой вид творчества.
Иногда он замирал, глядя на нее восхищенным взглядом. Говорил, любуясь:
— Какая ты красивая!
И неважно, что она в затрапезе или только что из постели.
Аня все же забраковала одну картину, старую, которую она не раз переделывала, но так и не добилась, чего хотела. Она искала телефон знакомого декоратора, обещавшего сделать рамки довольно дешево, оптом, когда вдруг зазвонил домофон. Аня с недоумением сказала:
— Да?
— Аня, я привез тебе портрет.
Это был Артем Ненашев. Она вспомнила, что как-то звонила ему и просила дать для выставки его портрет. Аня нерешительно нажала на кнопку, открывая входную дверь. Артем явился с букетом цветов, ее любимых белых лилий. Куртка его блестела от дождя, но прическа была безукоризненна, как всегда. Весь он являл собой образец собранности, четкости.
— Вот, — Артем протянул цветы, а потом подал картину. — А Жени нет?
— Нет, она живет за городом, — ответила Аня, чувствуя страшную неловкость оттого, что не может пригласить его хотя бы выпить кофе.
Возникла тягостная пауза. Артем смотрел в ожидании и не спешил уйти.
— Завтра у нас премьера, пойдешь? — спросил он в несвойственной ему легкомысленной манере.
— Завтра я работаю, — ответила Аня.
— Где ты сейчас?
— Все там же, на многосерийном фильме. Проект продлили до конца декабря.
Тут в прихожей возник Тимофей.
— Привет, — сказал он, узнав Артема Ненашева.
— Привет, — кивнул тот.
— Идемте пить кофе, — предложил Тим, — я только что сварил.
Артем осторожно поставил у стенки завернутую в бумагу картину.
— Спасибо, я спешу.
Тим кивнул и вернулся в кухню. Ненашев внимательно взглянул в глаза Ане.
— Это он? — спросил тихо, почти одними губами.
— Да, — тоже едва выговорила она.
Артем сверкнул глазами, и что это значило, Аня не поняла. Он будто спохватился, притянул ее к себе и легонько поцеловал в губы. Затем стремительно вышел. Аня заперла дверь, взглянула на картину и унесла ее в свою комнату. Букет лилий тоже захватила с собой. Они пахнут одурманивающе, на ночь надо будет вынести…
Когда она вышла в кухню, Тим был погружен в книгу, а кофе, налитый в ее чашку, остыл.
— Я просила Артема привезти картину для выставки, — сказала она зачем-то.
Тим кивнул, не отрываясь от книги. Она пила невкусный остывший кофе и курила.
— Ты сердишься? — спросила она.
— Вовсе нет, на что? — тотчас ответил Тим, не поднимая таз.
— Тогда почему ты молчишь?
— Я читаю.
— Я же чувствую, что ты недоволен.
Тим наконец посмотрел на нее, и глаза его были стального цвета.
— Аня, ты абсолютно свободный человек, я тебе это уже говорил. И твоя жизнь — это твоя жизнь. Почему ты оправдываешься?
Она пожала плечами и снова спросила:
— Но тебе неприятно?
— Разреши мне удержаться от комментариев.
Аня умолкла, пережидая. Она понимала, что Тиму при всем его спокойствии, наверное, непросто принять происходящее. Если бы знать, о чем он думает. Невольно она засмотрелась на Тима. Какой же он красивый! Нет, не слащавой красотой модели с обложки, а настоящей мужской красотой. Ей нравилось, что брутальность не мешала ему заботиться не только о мышцах, но и о внешности.
Если мы, женщины, стараемся достичь идеала, продиктованного временем, претерпевая порою немыслимые муки во имя красоты, то и мужчины должны, наверное, соответствовать сегодняшним требованиям. Ходить в спортзал Тима вынуждала профессия, или одна из профессий, а заботиться о коже, о волосах, то есть «думать о красе ногтей» — его врожденный дендизм.
Еще мне нравится, что он не носится со своей болезнью, не жалуется, не ноет. Он живет полноценно и даже меня заставил забыть о своем недуге.
Конечно, где-то в глубине души она все время помнила о его болезни, но это никак не отражалось на их жизни, их взаимоотношениях. Может быть, это эгоизм? Или самозащита?..
Молчание затягивалось. Аня курила и все не уходила к себе. Тим усердно читал. Зазвонил телефон, лежавший на столе возле него. Тим взял его и ушел в свою комнату, бросив коротко:
— Извини.
Он всегда уходил говорить по телефону в другую комнату, считая неприличным разговаривать в ее присутствии, однако на этот раз Ане сделалось неуютно, показалось, что он сбежал от нее. Она никогда не ревновала, а тут вдруг представилось, что Тиму звонит женщина. Непременно женщина! Она едва удержалась, чтобы не пойти подслушать под дверью.
Что это я? Ведь знаю, что есть у Тима знакомые женщины, коллеги, да мало ли кто. Скорее всего, и на Мальте он не жил монахом, не обязан был хранить верность девушке, с которой расстался. Но… Нет, не надо. Кажется, я прирастаю к нему. Не хочу боли, не хочу больше отчаяния и тоски. Не хочу его терять!..
Аня поскреблась в его дверь и услышала:
— Входи.
Тим сидел в кресле, держа в руке мобильник, но разговор уже был завершен. Аня приблизилась к нему, забралась на колени и прильнула к груди. Тим обнял ее и прижал к себе. Глаза его сделались синими. Они ни слова не сказали друг другу, но теплота и нежность снова объединили их.
За окном лил дождь, а в их квартире бродил призрак семейного счастья. В сущности, я самая обыкновенная женщина, и мне нужно то же, что и всем. Как приятно быть слабой, податливой, нежной. Я ведь такая и есть: неуверенная в себе, беззащитная, только обросла толстой кожей и колючками, чтобы ни у кого не возникало желания обидеть. В этих теплых объятьях я как новорожденный младенец на руках у матери. Только не отпускай меня, Тим…
Утром они услышали, как кто-то подъехал к их дому и остановился у калитки. Окно в комнату Жени выходило на другую сторону, а чтобы спуститься вниз и посмотреть, кто же приехал, нужно было умыться, одеться, привести себя в порядок. Она прислушалась. Туринский вышел из комнаты и спустился по лестнице. Женя юркнула в ванную.
Пока умывалась и подкрашивалась второпях, все боялась услышать крики Анжелочки или что-то в этом роде. Одевшись в комнате, она спустилась. Туринский только что вернулся с улицы и вид имел озадаченный.
— Кто приехал? — не утерпев, спросила Мордвинова.
— Никто, — пожал плечами Виктор Алексеевич.
— А мне показалось, я слышала звук мотора… — растерялась Женя.
— Тебе не показалось, — Туринский взялся ставить чайник. — Кто-то пригнал мою машину и оставил у калитки.
— Ну и дела! — только и вымолвила Мордвинова.
Пока завтракали, вслух размышляли, кто бы мог это сделать и что все это значит. Ничего хорошего не ожидали от этой странной акции. Конечно, Туринскому нужна была машина. Дела требовали его появления в городе, далеко не все решалось по телефону. Однако машину могли пригнать только по приказу Анжелочки. Каковы мотивы ее поступка? Что еще замыслила неуемная звезда?
Довольно того, что она наняла адвоката и затеяла судебный процесс. Туринский нервничал. Мысленно он прощался со своим детищем — небольшой киностудией, на которой делал фильмы и организовывал фестивали в российских городах, устраивал крупные театрализованные праздники. С московской квартирой все было понятно и так: после развода не видать ее Туринскому как своих ушей: Виктор не собирался воевать с женой и требовать обмена. Однако больше всего душа болела за этот дом. И хотя никак по закону Анжелочка не могла его оттяпать, беспокойство терзало больного режиссера и скверно сказывалось на его самочувствии.
Женя пыталась его успокоить, прошерстила Семейный кодекс, проконсультировалась со Светкиным юристом.
— Она только грозится, давит на тебя! — горячо убеждала режиссера. — Ни квартиру, ни студию целиком она не может забрать!
— Да плевать на все! Пусть забирает, если ей нужно. Вот только этот дом… — бормотал Туринский. — Это наш с тобой дом!
Женя опять говорила о законе, о семейном праве, но сама тоже порой думала: кто их знает, нынешних адвокатов…
— Но зачем она вернула машину? Где логика? — удивлялась Мордвинова, моя тарелки после завтрака и составляя их в шкафчик.
Виктор Алексеевич задумчиво листал рукопись сценария и ответил не сразу:
— Думаю, она ждет, что завтра я приеду на суд.
— Завтра суд? — ахнула Женя.
— Ну да. Анжела прислала эсэмэску.
Мордвинова взволновалась. Можно ли Туринскому с его больным сердцем присутствовать на суде? Пусть он немного окреп в последние недели, но стресс противопоказан ему в любом случае.
— Ладно, хватит прохлаждаться! — стряхнул с себя задумчивость режиссер. — Давай работать!
Они устроились в его кабинете, правили рукопись, дописывали фрагменты, спорили и приходили к общему решению. После немудреного обеда отдыхали каждый у себя, читали. К вечеру, как всегда, пошли прогуляться по лесу.
— Надо бы завести машину за ворота, — сказала Женя.
Туринский отмахнулся:
— Потом!
Он только вынул ключи, торчавшие из замка зажигания.
После ужина они посмотрели в гостиной французский фильм и разошлись по своим комнатам. Женя забралась в ванну с книжкой, а когда вышла, снова услышала шум мотора. Что это такое? Должно быть, Туринский все же надумал поставить машину на участок.
Мордвинова влезла в свою красную пижаму, набросила на плечи платок и вышла из комнаты. Постояла, прислушиваясь, возле спальни Виктора Алексеевича. Там было тихо и темно. Стараясь не шуметь, она спустилась. Не стала включать свет, сразу двинулась к входной двери. Та оказалась не запертой. Выйдя на крыльцо, Женя увидела, что машины нет ни на участке, ни за калиткой. Исчезла! Не хотелось думать худшее, но она тотчас поднялась наверх и толкнулась в комнату Туринского. Его постель была пуста.
Уехал. Уехал… К ней поехал, это ясно. Господи, как я могла предположить, что этот вечный бабник предпочтет меня молоденькой жене? Как я могла в это поверить? Где были мой трезвый ум и многовековая мудрость? Накануне развода он убежал к ней! Едва оправился от болезни, как тотчас и бежал…
Мордвинова поплелась в свою комнату. Она присела на край кровати, подкошенная неожиданной болью. Потом свернулась в клубок, затихла, баюкая ноющую душу. А как же наш фильм? Наш сценарий о трагедии гения? Обман? Все обман… Хотелось подняться, позвонить Ане, поплакать. Слезы стояли где-то в горле, но только жгли, не проливаясь. Неужели снова предательство? Какая я молодец, что не вышла за пределы роли сиделки! Как была бы унижена теперь, когда он решил вернуться к Анжелочке!
А может быть, я сама предаю его, думая о нем плохо? С чего я взяла, что Туринский сбежал? Возможно, он решил поговорить с женой мирно, пока они не встали по разные стороны барьера? Это больше на него похоже. А что, если ему сделалось плохо? Тогда почему не постучал ко мне, не попросил помощи? Нет, это все бред. В конце концов, есть телефон. Почему он не позвонил хотя бы с дороги? Или сейчас, когда я не нахожу себе места?
Нет, уехал тайком, не предупредив меня! Это конец. Надо встать и собрать вещи. Уехать, как только он вернется. А если не вернется? Тогда пойду к соседу, писателю Татищеву, попрошу подбросить до станции…
Куда же я поеду? Там Аня живет с Тимофеем, я все им испорчу… Господи, и деваться-то некуда! И все-таки надо уезжать. Надо… Завтра соберу чемодан, все свое шмотье и уеду. Все решив, Женя наконец забылась в тревожном сне. Ее разбудил телефонный звонок. Ничего не понимая со сна, она нажала кнопку и услышала ставший таким родным за последние недели голос:
— Женька, прости, что разбудил! Завтра приеду к обеду, все расскажу! Не сердись, ладно? — и он отключился, не дожидаясь ответа.
И потом Женя долго не могла заснуть, все думала, думала. Хорошо что позвонил: по крайней мере, я знаю, что с ним все в порядке. Однако зачем уехал и куда, не сказал, и определенно не собирался говорить. Верно, рядом была она, Анжелочка… Что же делать? Собирать вещи или нет?
Решив, что утро вечера мудренее, Мордвинова спустилась в гостиную, выбрала какую-то мелодраму и, свернувшись на диване под пледом, стала смотреть фильм. Только под утро незаметно для себя уснула.
Проснулась от того, что от неудобного положения ныла шея и затекла нога. Женя с трудом поднялась, сразу взялась за мобильник. Звонков не было, а часы показывали одиннадцать утра. Наверное, суд в самом разгаре, тревожно подумала Мордвинова и ехидно добавила про себя: если, конечно, он вообще состоялся. Собирать чемодан или подождать до обеда?
Поднявшись наверх, она приняла душ, переоделась и достала-таки свой чемодан. Долго смотрела на него, потом решила, что сначала надо приготовить обед. Приедет голодный Туринский, а есть нечего. И время пойдет быстрее: просто больше нет сил сидеть и ждать!
Она занялась приготовлением грибного супа и овощного рагу, увлеклась и забыла о чемодане, который так и остался лежать раскрытым на полу ее спальни. Когда услышала шум мотора, заметалась по дому.
— Надо успокоиться и сделать вид, что ничего не произошло, — вслух произнесла Женя, когда едва не опрокинула на себя горячий чайник. Руки ходили ходуном. Ей стало страшно. Вот сейчас он войдет вместе с Анжелочкой и скажет, скажет…
— Ты почему меня не встречаешь, Женька? — услышала она бодрый голос Туринского и выскочила на крыльцо.
Он шел от калитки в распахнутой куртке, волосы его трепал ветерок, а на лице сияла счастливая улыбка.
— Все хорошо? — только и спросила Женя.
— Да, все хорошо. Мы с ней договорились обо всем. Дом наш.
Женя припала к его груди и заплакала. Нервы окончательно сдали.
— Ты чего опять ревешь? — удивился Туринский. — Все хорошо, говорю тебе. Даже студию делить не стали…
Он обнял ее и повел в дом.
— Ты знаешь, — с трудом проговорила Женя, — а я уж чемодан думала собирать…
Туринский внимательно посмотрел ей в глаза:
— С ума сошла?
Она кивнула.
— Нет, Женька, и не думай! Я тебя никуда не отпущу. Куда я теперь без тебя?
Покосившись на стол, он жалобно добавил:
— Давай есть, а? Я голодный как собака: с вечера в брюхе пусто.
А потом как-то вдруг ему сделалось плохо, и Женя тотчас забыла все свои сомнения и переживания. Пришлось вызвать скорую. Даром не прошла Туринскому эта поездка. Приехавший доктор мягко отчитал больного за легкомыслие.
— Посидите спокойно еще хотя бы пару недель, — увещевал он бледного режиссера. — Вам нельзя сейчас сидеть за рулем, и город противопоказан категорически.
Женя вышла проводить врача. Усаживаясь в машину, тот сказал на прощание:
— Берегите мужа: от вас теперь многое зависит.
— Да, — сдавленно пробормотала Мордвинова. Она провожала глазами отъезжающую машину и кляла себя на чем свет стоит. Тоже мне, мадам Бовари местного разлива! Меньше о себе думать надо. Что я без него теперь?
Она поспешила в дом, чтобы снова выхаживать своего любимого мужчину, не задавая лишних вопросов и ничего не ожидая взамен.
Дуня Пыльникова заболела, съемки приостановились, и у Ани образовалось сразу несколько выходных. Она не очень-то радовалась этому обстоятельству. Придется сидеть дома, и никуда не денешься от грустных мыслей. Ане опять казалось, что отношения с Тимом зашли в тупик.
Она сидела за компьютером и размышляла, что делать с собой дальше. Тим уехал на работу, можно было порисовать или доделать куклу. Или связать шарф. Почитать книжку, которая давно ждет своего часа. Ничего не хотелось.
Казалось бы, что? Внешне все идеально. Они не мешают друг другу, сохраняют дистанцию, как два соседа. Нельзя сказать, что быт заел, потому что они свели к минимуму этот самый быт. Все хорошо, но Аня чувствовала себя несчастной.
Иногда она с горечью именно так и называла Тима: соседом. Из совместной жизни исчезло очарование свиданий, когда они принадлежали только друг другу. Теперь будто стена выросла между ними. Ане казалось, что Тим старательно охраняет свою свободу, предоставляя и ей полную свободу действий. Они были рядом, но все дальше и дальше друг от друга. Аня мучилась и молчала.
Чего же мне не хватает, думала она, глядя на экран компьютера. Почему же мне так плохо? Он не любит меня. Я устала постоянно добиваться его любви. Я как нищенка: стою с протянутой рукой, вымаливаю по грошику внимания.
Не вынеся внутренних противоречий, позвонила маме. Женя не могла взять в толк, чем же она недовольна.
— Почему тебя не устраивают ваши отношения? Все же хорошо? — удивлялась она. — Ты сама так хотела: чтобы разные комнаты, чтобы была дистанция…
— Да, все так. Но разве трудно хоть иногда показывать, что я не безразлична ему, что я интересна ему как женщина. Я не требую многого. Я не хочу замуж, не хочу заводить детей…
— Тогда чего ты хочешь? — спросила Женя.
Аня замолчала на несколько секунд. Потом попыталась сформулировать не только для Жени, но прежде для себя:
— Я хочу чувствовать, что он меня любит. Хочу, чтобы он показывал мне это, иначе… мы просто соседи, понимаешь? Он не обживается у нас, будто все временно, будто вот-вот собирается съехать.
Женя громко вздохнула в трубку.
— Может быть, ты придумываешь себе эти переживания? — предположила она. — Мужчины — это же другая планета. Они живут по своим законам. С ними надо разговаривать, объяснять, они ведь все по-своему видят. Попробуй поговорить с Тимом. Расскажи, что тебя мучает.
— Я знаю, чем кончится такой разговор. Он опять скажет, что нам не нужно быть вместе.
— А если ты ошибаешься? Попробуй.
Аня безнадежно махнула рукой, хотя мама не могла видеть ее жеста, и ответила:
— Не знаю. Может, я действительно все придумываю?
Однако нельзя придумать тоску, чувство заброшенности, когда сидишь дома вроде бы не одна и в то же время одна. Поговорив с Женей, она отправилась на кухню варить кофе.
Когда в турке уже поднималась пена, зазвонил мобильный телефон. Аня убрала джезву с конфорки и взяла трубку. Звонил Артем Ненашев. Он будто чувствует моменты моей внутренней смуты! Отвечать или не надо? Аня ответила.
— Аня, завтра я уезжаю во Францию, надолго. Очень надолго, может быть, навсегда. Я хотел бы с тобой попрощаться.
— Да, конечно, — сказала она.
— Давай встретимся сегодня вечером? Я тебе позвоню.
— Хорошо.
Вот и договорились.
Он уезжает… Это обстоятельство отчего-то взволновало Аню. Ей не хотелось терять Артема навсегда. Она курила, пила кофе и думала о том, как хорошо, наверное, жить в Париже.
Ненашев позвонил в шестом часу. Он уже подъезжал к Потылихе, и Ане пришлось поспешно собираться. Впрочем, пока ждала звонка, она успела прихорошиться. Тим еще не вернулся с работы, Аня со спокойной совестью могла покинуть дом. Конечно, оставался риск встретиться всем вместе у подъезда, ну так и что? Мы ведь свободные люди!
Садясь в машину к Артему, Аня поняла, что рада видеть его. Он же своих чувств ничем не выдал, лишь глаза сверкнули знакомо и тотчас снова заледенели.
Ненашев повез ее в знакомый «Кураж», на Пречистенку. По случаю выходных дороги были относительно свободны, и они быстро домчались в полном молчании. Заняли место в зале на втором этаже. Крыша, конечно же, не функционировала зимой. Подскочил расторопный «половой» и принял заказ. Аня закурила, Артем молча смотрел на нее непонятным взглядом, от которого делалось неловко и как-то не по себе.
— Что ты собираешься делать в Париже? — спросила она, не вынеся затянувшегося молчания.
— То же, что и здесь, — коротко ответил Артем. — Кино.
Принесли заказ, и они молча ели. Ненашев выглядел уставшим, был сосредоточен на своих мыслях. Зачем позвал, если не хочет общаться? Аня пожалела, что приняла его приглашение. Выпили вина, атмосфера несколько разрядилась.
— Да, вот! — спохватился вдруг Артем и полез во внутренний карман пиджака. — Я привез тебе диск с нашим фильмом о шпионах. Его скоро покажут по российскому каналу.
— Да, я уже видела рекламный ролик. Спасибо, — ответила Аня, принимая диск и пряча его в сумочку. — А у меня твой портрет лежит, не пригодился.
— Почему?
— Выставка не состоялась, что-то не срослось…
Артем ничего не сказал на это. Напряжение ослабло, но не ушло.
— Ань, едем со мной! — неожиданно предложил он. — Только представь себе: Париж, Монмартр, Лувр…
— Не шути так, — улыбнулась Аня.
— А я не шучу, — отозвался Ненашев. — Еще можно успеть, только думать некогда. Что скажешь?
— Ты сейчас это сочинил? — Она не могла понять, шутит он или говорит серьезно.
— Да. Поначалу собирался уехать не прощаясь. Потом понял, что не смогу…
Он взял в руки ее ладонь и заглянул в глаза. Зеленые опасные огоньки сверкнули и погасли. Аня медленным движением убрала ладонь.
— Ты же знаешь, я не одна, — глухо произнесла она.
Говорила и не верила себе. А что если взять и уехать действительно? Париж — это же мечта всей жизни!
— Не пожалеешь? — будто в ответ ее мыслям спросил Артем.
— Может, пожалею.
Но что я буду делать там? Аня вспомнила Италию, гостиницу, свою тоску.
— Нет, Артем, я не поеду. Не смогу я там жить, пойми.
Ненашев подозвал официанта, попросил счет.
— Мы больше не увидимся, — произнес он ровным голосом, но руки его, державшие книжечку счета, слегка дрожали.
— Прости, — только и смогла сказать в ответ Аня.
Я дура, дура, делаю страшную глупость! Может быть, и впрямь буду страшно жалеть. И мама, наверное, не одобрит моего решения. А бабушка-то как мечтала оказаться в Париже: там ведь еще были живы родственники Мордвиновых… Но я не хочу жить без Тима! Даже так, как мы сейчас живем, лучше, чем в Париже: без него и с нелюбимым человеком!
Они молча вернулись на Потылиху. Артем вышел из машины, чтобы открыть дверцу перед Аней. Губы его были плотно сжаты, резкие решительные складки легли на лице. Аня повернулась к нему и легонько поцеловала в щеку. Губы его дрогнули, он шепнул:
— Прощай, прекрасная княжна…
И не дожидаясь, когда Аня дойдет до подъезда, бросился за руль, хлопнул дверцей и тотчас тронулся с места. Аня с грустью следила за габаритными огнями его машины, пока они не скрылись за углом.
Тим еще не вернулся, дома было тихо, безжизненно. Что же делать? Приготовить что-нибудь на ужин? Но Тим опять не станет есть. С едой вообще все непонятно. Тимофей не хочет, чтобы ему навязывались обязательные совместные обеды и ужины. Он питается по своим правилам, давно устоявшимся. Из-за этого Аня почти перестала готовить. Так, покупает что-то по дороге домой: готовые салаты, курицу-гриль. Тим тоже иногда покупает что-то легкое себе и Ане. Это, конечно, не семейная жизнь, но я сама так хотела. И сама отказалась от Парижа. Винить некого.
Ей нестерпимо хотелось плакать. Не включая света в своей комнате, Аня прилегла на диване и постаралась уснуть. Прямо в одежде.
Женя собиралась в Москву. Две недели назад Светка отмечала юбилей и Христом Богом просила ее приехать.
— Много народу будет? — сомневалась Мордвинова.
— Коллеги, родственники, ну, человек тридцать…
— Свет, давай я приеду тебя поздравить потом, а? — предложила Женя. — Мы с тобой посидим, выпьем, поговорим от души. А так и без меня тебе будет весело, пообщаться же не получится.
Подруга, конечно, возмущалась: как это, взять и не приехать на юбилей?
— Я-то ведь была у тебя!
Ныла, ныла, но, в конце концов, согласилась. Она соскучилась по Жене. Подруги не виделись с тех пор, как Мордвинова поселилась у режиссера.
Туринский ревниво ворчал:
— Надо работать, не время разъезжать по гостям.
Однако откладывать уже было нельзя, и Женя собиралась навестить дорогую юбиляршу.
— Слышишь, Женька! — кричал Виктор из кабинета, сидя за ноутбуком. — Статистика свидетельствует: посещаемость кинотеатров с начала этого года упала еще на тридцать процентов. И знаешь из-за чего?
— Из-за чего же? — без всякого интереса спросила Женя.
— Из-за отвратительного качества отечественных фильмов! — ответил злорадно Туринский. — Вот, дожили. Так что, Женька, нам надо срочно подымать качество отечественного кинематографа!
— Не волнуйся, подымем, — отшутилась Мордвинова.
Ей уже снился будущий фильм, так она погрузилась в жизнь Алексея Толстого, переживая вместе с ним его драму. Сценарий шел трудно, без конца переделывался Туринским, и все же завершение было не за горами. Женя отстаивала свое видение событий, но приходилось считаться с режиссером.
— Давай не будем акцентировать внимание на морфии, а? — сказала она как-то Туринскому.
— Почему?
Женя понимала, что истина дороже, но у нее было свое мнение на этот счет.
— Понимаешь, — попыталась объяснить свою мысль, — сейчас только ленивый не пинает гениев. Все эти с понтом биографические фильмы будто имеют цель: развенчать образ великого человека, низвести его до уровня невежественного зрителя.
— Почему, как ты думаешь? — серьезно спросил режиссер.
— Ну, помнишь, у Пушкина? Он писал Вяземскому по поводу утерянных записок Байрона?
Она сунулась к полкам, быстро достала нужный том, полистала и прочла:
— «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущественного. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он мал и мерзок — не так, как вы — иначе!»
— И что, искажать факты? — удивлялся Туринский.
— Не надо искажать! — возмущалась Женя его непонятливостью. — Просто, как Пушкин там же сказал: «Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением». Не надо выпячивать слабости, он не этим знаменит!
— Ладно, ладно, пиши, там посмотрим, — утихомиривал ее режиссер.
Кажется, все душевные и физические силы уходили на работу. Режиссер волновался, а Женя боялась за него, но сочла, что творческое волнение не опасно для его сердца. Дни летели, они по-прежнему жили как Адам и Ева в раю. И столь же целомудренно.
Иногда приезжали друзья Туринского: старые маститые режиссеры, молодые сценаристы, писатели, операторы. Женя с удовольствием накрывала на стол, выставляла блюда, которые совместно готовились накануне, с наслаждением окуналась в общение, умные беседы, чтобы потом с не меньшим блаженством отдаться пустынной жизни.
Туринский ни на шаг не отпускал ее от себя, и это было не тягостно, а наоборот, даже радостно. Светка звонила, рвалась приехать или звала к себе, но Женя отговаривалась занятостью. Однако ее грызла совесть: бросила подругу в невысказанности. Что там у нее с Максимом?
— Слушай, Женька, а может, ты ее сюда пригласишь, а? — Туринский даже оторвался от компьютера и сунулся к ней в комнату.
— Вить, ну что ты как маленький? Она же ждет, мне подарок еще надо купить, а для этого получить деньги с карточки. По Аньке я соскучилась, мочи нет. С ней хоть повидаюсь.
Это больная тема. Аню никак было не заманить к ним в Шишкино: объясняла тем, что много работы, даже с Тимом почти не видится.
— Я дам тебе денег! — Туринский смотрел просительно, с надеждой. — А хочешь, отвезу тебя?
— Ну уж нет! — воскликнула Женя. — Поездил уже.
Стоял ясный день, одно удовольствие гулять в лесу, однако Мордвинова все же решила ехать: нехорошо, не поздравила подругу.
— А ты надолго? — У Туринского глаза были как у брошенной собаки.
Женя рассмеялась.
— Витька, что с тобой? Ты боишься оставаться один?
Туринский рассердился:
— Ерунду говоришь! Да поезжай, я что, против?
Он легкомысленно засвистел и вышел из комнаты.
Да, приходится привыкать к слову «мы», а не «я». Теперь нет «я», есть «я и ты», есть «мы»… Возможно, не всегда это просто и приятно, но это необходимо понять и принять абсолютно.
Она рылась в шкафу, подкрашивалась, причесывалась перед зеркалом. Туринский ее не беспокоил. И когда она была почти готова, он все же не утерпел, крикнул:
— Женька, а знаешь, почему сейчас все искусство у нас в ж… в одном месте?
— Ну почему? — отозвалась Мордвинова, застегивая на шее бусы.
— Вот, слушай, что у Гоголя прочел, — он стоял уже на пороге с книгой в руках. — «Истинные гении возникают во время блеска и могущества государей и государств, а не во время безобразных политических явлений и терроризмов республиканских, которые доселе не подарили миру ни одного поэта». Да дело не в том, что гении не родятся, а в том, что нынешнему времени они на хрен не нужны! Время буржуазной посредственности, серости!
— Ну, в чем-то он, может быть, и прав… — задумчиво произнесла Женя, глядя на себя в зеркало.
— Что это за духи? — Туринский подошел и встал у нее за спиной. — У тебя раньше были такие?
— На юбилее, Вить, откуда ты меня умыкнул, — улыбнулась Женя воспоминаниям.
Он провел кончиками пальцев по обнаженной шее, и она вздрогнула и напряглась.
— Не надо, Вить, — попросила неверным голосом.
— Ты Железный Феликс, а не женщина, — пробормотал Виктор Алексеевич и ушел к себе.
Женя прислушалась к учащенному сердцебиению и улыбнулась. Однако пора. Она заглянула к Туринскому попрощаться, тот вышел ее проводить.
— Постараюсь вернуться сегодня вечером, — сказала Мордвинова, целуя на прощание хмурого режиссера. Он ничего не сказал, только помахал рукой с крыльца, другую руку засунув в карман куртки.
Светка пригласила Женю к себе, подгадав момент, когда муж уехал к родственникам в Питер. Была суббота, у Светки выходной, и назавтра не надо было рано вставать. Она все предусмотрела. Однако Женя хотела еще повидаться с Аней и, если повезет, выбрать с ней подарок юбилярше.
Она приехала на Потылиху, не дозвонившись Ане. Дочь была, скорее всего, на работе, однако попытка не пытка, надо было удостовериться. Женя не стала открывать дверь своим ключом, а на всякий случай деликатно позвонила в дверь. Открыли не сразу. Мордвинова уже достала ключ, когда дверь распахнулась.
— Мама! — Аня бросилась обнимать ее и целовать. — Как я соскучилась!
— А я звоню, звоню… — сказала Женя, когда они прошли в квартиру.
— Я спала, — смущенно улыбнулась Аня, хотя мама уже поняла это по ее заспанному виду и пижаме. — Идем пить кофе!
— А Тим дома? — опасливо косясь на дверь большой комнаты, спросила Женя.
Они до сих пор не были представлены друг другу, и Жене это не нравилось, хотя она предпочитала молчать и ждать.
— Работает, — ответила Аня, проходя в кухню. — У него сегодня съемки в эпизоде. Представляешь, его будут бить, мордовать, он будет падать и снова падать… Хорошо, что я это не увижу. Опять весь побитый вернется.
Аня насыпала в чашки растворимый кофе, сахар, добавила кипятку и молока. Женя села на любимый диванчик и вздохнула ностальгически:
— Хорошо…
— Скучаешь по дому? — спросила дочь, закуривая сигарету.
— По тебе скучаю, — ответила Женя. — По нашей с тобой жизни… Только ты не думай, что мне с Туринским плохо!
— Да уж, я представляю! — лукаво улыбнулась Аня. — Как его сердце?
— Сейчас получше. Тьфу-тьфу-тьфу! А ты как?
Женя внимательно вглядывалась в лицо дочери. Ей необходимо было знать, что у Ани все хорошо, иначе… Иначе невозможно мое счастье.
— Мам, у меня все замечательно с Тимом, если ты про это!
Кажется, она не лгала.
— А-а… — Мордвинова хотела поинтересоваться, не собираются ли они пожениться, но не рискнула, только спросила: — Как на работе? Что ты сейчас делаешь?
— Надоела работа, сил нет, — вздохнула Аня и стряхнула пепел. — Отнимает все время, а роста никакого.
— Ань, — заговорщически зашептала Мордвинова, будто их кто-то мог слышать, — мы скоро закончим сценарий. Виктор уже понемногу подбирает группу, спонсорам представили заявку или, как это сейчас называется, синопсис. Сценарий одобрили. И мне кажется, костюмы делать будешь ты.
— Я? — удивилась и обрадовалась Аня.
— Но тс-с! Это секрет. Туринский как-то обмолвился, что хочет тебе предложить, но мало ли что… Пусть он сам тебе об этом скажет.
Они смотрели друг на друга и понимали гораздо больше, чем говорили.
— Здорово! — воскликнула дочь. — Исторические костюмы, девятнадцатый век, царствование Александра II, да?
— Николая Первого сначала. Ты пока подумай, с эпохой ознакомься.
Они помолчали. Потом Аня спросила:
— Тебе с ним интересно?
— Конечно! — Женя почему-то покраснела. — Мы много говорим, читаем вслух, гуляем, ну и пишем, пишем. Работаем. Ты знаешь, я совершенно счастлива!
— Вижу, — улыбнулась Аня. — Ты помолодела очень и похорошела. Он развелся?
— Кажется, да. Был суд, значит, их развели.
— Вы поженитесь?
— Не знаю… — Женя пожала плечами. — Не думала пока об этом. Да и Туринский ничего не говорит. Зачем, нам и так хорошо.
Аня согласилась помочь маме выбрать подарок. Они поехали в «Охотный ряд» и купили для Светки чудесный костюмчик-двойку, кокетливый, нарядный и в то же время подходящий для офиса. «Ей сейчас надо выглядеть хорошо», — подумала Женя. В метро они расстались, уговорившись, что Аня с Тимом приедут, наконец, в Шишкино.
В дополнение к подарку Женя купила огромный букет цветов, бутылку мартини и большой пакет апельсинового сока. Она еле дотащилась до «Войковской», где жила Светка. Подруга уже названивала вовсю и возмущалась. И понятно: на место Женя прибыла только в шестом часу.
Светка встретила ее бурно, с объятьями, поцелуями и даже слезами. Мордвинова сразу отметила, что подруга не в форме, будто чем-то расстроена. Одета кое-как, не подкрашена.
— Так, Светка, что-то ты мне не нравишься! — с порога заявила Женя. — Марш наряжаться (вот тебе подарок, кстати), будем праздник устраивать!
Пока Света исполняла ее требования, Мордвинова хлопотала о сервировке столика в гостиной. Подумала, не вывести ли подругу в кафе, но отказалась от этой мысли. Видно, что-то произошло, и ей надо будет выплакаться. Все лучше в родных стенах. Светка привела себя в порядок, настрогала с Жениной помощью закусок, вынула из духовки мясо с овощами.
— Ну, за круглую дату, которая так красит женщину! — предложила Женя первый тост, когда они уселись за столиком.
Подруга куксилась:
— Тебе бы все шутить, Жень, а я до сих пор не могу поверить, что мне…
— Двадцать! — не дала ей договорить Мордвинова. — Ничего, привыкнешь. Дальше все пойдет как всегда. Поверь мне, жизнь есть и после пятидесяти.
Они выпили и повеселели. Было о чем порассказать друг другу. Какая же отрада в этих дружеских беседах! Нет, подруга в нашей жизни — это первостепенная необходимость. Дети, мужья, — все это, конечно, близко и дорого, но отдушина и бальзам для души — только подруга! Кому ты еще изольешь свое переполненное сердце, с кем поделишься бедами и радостью, недовольством и восторгом? Только с подругой.
Мордвинова хмелела, и ее отпускало беспокойство, напряжение счастья, постоянный труд души, которая, верно, тоже иногда требует отдыха. Со Светкой происходило то же самое. Она поведала свои радости и печали.
Ее юбилей прошел на ять. Коллеги совершенно растрогали: они подготовили поздравительную программу с песнями, стихами, шутливыми посвящениями.
— Помнишь, я говорила тебе, что они шушукались и что-то затевали?
Подарили потрясающее меховое боа. Всем дирижировал, конечно, Максим. Сам он много пел и пел, в основном ее любимые песни. Все душевное, трогательное. От юбилярши не отходил ни на шаг, назвавшись ее верным рыцарем. За столом сидел рядом с ней, ухаживал, подливал вина, говорил комплименты. Светка была счастлива как никогда.
— А Толик где был? — спросила Женя.
— Да он тоже рядом сидел, — отмахнулась подруга. — Кстати, вспомнил молодость, тоже за гитару взялся, вдохновился.
Она была благодарна Максиму за этот праздник. Без него так бы не получилось.
— А Толик не ревновал? — опять встряла Мордвинова.
— Да ему и в голову это не пришло! Подумаешь, коллеги поздравляют, молодежь резвится, ублажает начальницу. Может, это такой тонкий подхалимаж?
После юбилея Светка вовсе голову потеряла. Приглашала Максима на престижные выставки, на презентации, которые, якобы, непременно надо посетить по профессиональным соображениям. Они общались взахлеб, определенно наслаждаясь друг другом. Понимание с полувзгляда, полуслова. К чему бы это могло привести?..
И вот вчера по конторе прополз слух, что у Макса появилась подружка. Кто-то видел их, и это стало предметом обсуждения для всей женской части коллектива.
Светку словно под дых ударили. Она перестала дышать. Еле ползала весь день, не могла говорить, не то что улыбаться. Максима видеть не могла, избегала его вопросительных взглядов. Сегодня не вышла на работу, сказав, что заболела. Максим звонил, она не взяла трубку. Будто душу вынули и забыли вернуть на место…
Светка рассказывала, а слезы непрерывно лились из глаз. Она этого не замечала.
— Вот и все, Жень. Я старая ненужная калоша, которая валяется у порога. Зачем тогда все? Жень, я ведь не могла ошибаться, я нравилась ему. Но пришла молоденькая девчонка и только щелкнула пальцами! У нее все преимущества: свежая плоть…
— Так, стоп! — остановила ее Женя. — Подружка? Слава Богу, а то я уж невесть что подумала про него. Ты сама говорила, что он здоровый молодой человек, и даже странно, что так долго у него никого нет. Твое место, поверь мне, никто не занимал. Ты не перешла с ним на «ты», и это хорошо! Останутся романтические воспоминания. Обиднее было бы во сто крат, если бы вы стали любовниками. Что ты теряешь? Ты перестанешь его любить?
— Нет, — прошептала Светка, качая головой.
— Ну вот. Что изменится? Ему хорошо с тобой, он тянется к тебе, сохрани эти отношения. Ведь ему зачем-то это нужно тоже. Да мало ли какие подружки! У мужчин случаются зигзаги, знаешь ли. — Она усмехнулась. — Впрочем, ты со своим Толиком как в Институте благородных девиц.
— Я его люблю, Жень, — шептала Светка, будто не было сил у нее на полный голос. — Как же жить дальше, без всякой надежды? Он женится, что тогда?
Мордвинова налила полный бокал мартини с соком, подала подруге, налила то же себе. Они стукнулись бокалами.
— Пожелай ему счастья и отпусти! — твердо проговорила Женя и хлебнула мартини.
— Как? — Светка опять зашлась в плаче. — Но я ему нужна, он ведь страдал, когда я отстранилась и делала вид, что он мне никто…
— Тогда тем более отпусти — внутренне. Так тебе легче будет с ним общаться, дарить свое тепло, внимание, заботу… Слышишь, Свет, ты не должна зависеть от него!
— Я попробую, — пробормотала несчастная подруга, сморкаясь в бумажный платок.
Жене этого показалось мало.
— Обещай мне, что не будешь себя хоронить, даже если он приведет к тебе знакомиться свою жену и любовницу в придачу! Обещай, что не сломаешься, не будешь больше плакать, а наоборот, порадуешься тому, что он есть в твоей жизни. Ведь сама рассказывала, что была счастлива с ним. Счастье не вечно, но надо быть благодарной судьбе! Помнишь: «О милых спутниках, которые наш свет своим сопутствием для нас животворили…
— …Не говори с тоской: их нет; но с благодарностию: были», — закончила Светка, понемногу стихая и успокаиваясь.
Они просидели всю ночь в разговорах, пересказах давно рассказанного, в воспоминаниях. Кажется, Света ожила, что-то в ней произошло, какая-то работа совершилась. Подруги укладывались спать почти протрезвевшие, решительные, готовые к жизни — ее неожиданным поворотам и к однообразному ее течению. Все еще будет! Завтра прекрасно, потому что неведомо.
Проснувшись через несколько часов, Женя не стала будить исстрадавшуюся подругу. Она тихонько собралась и выскользнула из дома. Пока ехала в метро, потом в электричке, все думала о Светке и ее романтической любви. Мордвинова была скептиком. Она невольно искала скрытые мотивы ухаживаний Максима за ее подругой и не находила. Какой толк, какая выгода? Светка ведь не одинокая женщина с капиталом, за которой не грех приволокнуться. Так, слегка обеспеченная и к тому же замужем. Ладно, Бог с ним, с Максимом. Ну, возможно, влюбился действительно. Это пройдет, а может, уже и прошло, раз появилась подружка. А Светка-то до седых волос так и будет вдохновляться юношами? Ей-то это зачем, если не собирается с ним спать?
Выходит, есть в нашей безумной жизни место и рыцарству, и высоким отношениям, которые не вписываются в нынешние, весьма свободные стандарты… Почему бы не быть? Возможно, окажись на месте подруги другая женщина, поразвязнее и менее щепетильная, она бы воспользовалась ситуацией, чтобы уложить молодого мужчину в постель. Таких примеров сколько угодно, это норма сегодняшней жизни. Многие посмеялись бы над Светкиной нерешительностью: когда само в руки идет, грех не воспользоваться!
Однако есть в недосказанности, незавершенности любви особое очарование. Именно такая любовь рождает высокую поэзию. Она затрагивает в человеке тончайшие струны, пробуждает в нем идеального, духовного человека. С этим не сравнится даже счастливая плотская любовь, потому что ей рано или поздно приходит конец. Высокое же, поэтическое чувство живет в вечности…
Наверное, Светке трудно с этим примириться, она живет сиюсекундным, и ей хочется простого женского счастья, как всем нам… Мысли Мордвиновой перенеслись на Туринского. Как он там пережил ночь? И тут Женя с ужасом вспомнила, что мобильный телефон ее отключен. А что еще хуже: в порыве дружеского сочувствия она забыла предупредить Туринского, что остается ночевать! Вспомнила об этом, когда уже выходила на платформе в Шишкино.
Женя поспешно достала телефон из сумки и включила его. Она испугалась еще больше, увидев пропущенные звонки от Виктора. Оставалось несколько шагов до усадьбы, она не стала перезванивать. Господи, у него больное сердце! Как я могла, как могла забыть?
Мордвинова осторожно поднялась по ступенькам на крыльцо, вошла в дом. Тихо, ни души. С замирающим сердцем Женя заглянула в гостиную, поднялась наверх. Она приблизилась к кабинету, открыла дверь. Никого. Силясь не поддаваться панике, заглянула в комнаты. Никого. Сердце колотилось в страхе. Что, если был приступ и Туринского увезли на скорой? Она прокляла свое легкомыслие, свою забывчивость.
В отчаянии остановилась у окна и увидела Виктора, идущего к дому. Женя опрометью бросилась по лестнице вниз. Она бежала к нему навстречу, будто после долгой разлуки. Виктор Алексеевич увидел ее, и лицо его просветлело.
— Какая ты дура, Женька: не позвонила! — Он крепко обнял ее и прижал к себе. — Я думал, ты меня бросила, ей-богу.
Женя счастливо рассмеялась:
— Ты с ума сошел? Ну, прости, забыла позвонить, а телефон отключила у Светки.
Туринский отстранился и внимательно посмотрел Жене в глаза:
— Знаешь что, подруга, выходи-ка ты за меня замуж, чтобы я больше не сходил с ума, когда ты сбегаешь из дома. А, Жень, что скажешь? А то ведь помру однажды…
— Да ты же будешь изменять мне, Витька!
— Я что, по-твоему, Энерджайзер?
Женя ответила долгим, горячим поцелуем, вовсе не похожим на поцелуй сестры милосердия.
Снимали крайний кадр, то есть последний в этой картине. В кино никогда не говорят «последний кадр», «последняя сцена». Это тоже из киношных суеверий и старинных традиций. А то ведь последний может оказаться и впрямь последним. Поэтому лучше «крайний».
На площадке все суетились, спешили. Убедившись, что по костюму все в порядке, Аня пошла в буфет выпить кофе. Снимали в офисе Рената, так что роль буфета выполняла одна из комнаток этой огромной квартиры.
И конечно, столкнулась там с Антоном Васильевым. Тот уже хорошо принял. На укоризненный Анин взгляд он тотчас пробурчал, как двоечник, застуканный за очередной проказой:
— А что, можно! Все уже отсняли!
Он перебрался поближе к Ане, когда она уселась за столик с чашкой кофе и сигаретой.
— Ань, ты на «шапку» завтра пойдешь?
— Пока не знаю. А ты?
— Как ты, так и я, — пьяно кокетничал Васильев. — Заслужили, а, Ань? Полгода как проклятые…
— Заслужили.
Попробовать вытащить Тима на вечеринку? Он никогда и никуда со мной не ходит. Разве это нормально? Дает мне свободу маневра, епрст. Говорит, что ему неинтересно на тусовках, да и время жалко.
— Хорошо, что успели отснять до Нового года, — вслух сказала Аня. — Теперь можно будет отдохнуть.
Антон опрокинул очередную рюмку, закусил бутербродом с колбасой и ответил со вздохом:
— Кому отдыхать, а кому работать. У меня с третьего января новый проект начинается.
— Ну, так это хорошо, когда есть работа! — подбодрила его Аня.
— А я на Карибы хотел махнуть. Да Бог с ними, с Карибами…
В его словах вдруг послышалась такая неизбывная тоска, что Аня подумала: совсем расклеился Васильев. Должно быть, слухи справедливы, и ему несладко живется. Мать недавно умерла, невеста от него отказалась…
— Ну ты, Ань, приезжай завтра, а? Может, больше и не увидимся.
Он махнул рукой и побрел нетвердой походкой к выходу. Аня почувствовала жалость к этому большому, капризному, пьяному, но талантливому человеку.
Вернувшись с работы, Аня вспомнила о диске с фильмом про шпионов. Она так и не посмотрела его, все времени не было. Теперь, когда проект закончился, можно себе позволить поваляться на диване перед экраном хоть целый вечер. Завтра «шапка», потом разобрать костюмер-ку, и все, отдых на неопределенный срок…
Тима дома не было, он закончил монтировать фильм и повез его заказчику. Аня заварила чай, сделала несколько бутербродов и устроилась уютненько на диване, подвинув монитор к себе поближе. Просмотр фильма взволновал только сначала. Сделан он был хорошо, динамично, профессионально. Леша Анкудинов молодец! Аня требовательным оком выискивала ляпы, краснела за свою работу, когда таковые обнаруживались. Но все это было ерундой по сравнению с тем, что пережила она, когда смотрела свой эпизод.
Боже мой, какая я ужасная! Вся деревянная, сутулая, зажатая. Походка тяжелая, скованная. Почему Леша мне ничего не сказал об этом? Нет, больше никогда, никогда не поддамся на уговоры сниматься!
Аня в досаде выключила компьютер и отправилась в кухню курить. Господи, и кому может прийти в голову делать из меня актрису? Это же надо быть совсем слепым!
Настроение окончательно испортилось. Идти завтра на «шапку» или нет? Одной не хочется, а Тим не пойдет. Он никуда со мной не ходит… Наверное, надо было все-таки уехать в Париж.
Пикнул домофон, Аня встрепенулась. Ужина нет, но есть что-то в холодильнике. Она вскочила, чтобы открыть дверь, и взглянула на себя в зеркало. Ну и видок! А, какая разница! Хуже, чем то, что она видела сейчас на экране, уже ничего не может быть.
Тим явился сияющим: заказчики фильм приняли, одобрительно отозвались и деньги заплатили. Аня всегда была уверена, что работа Тима стоит больше: он столько сил вкладывает в нее, ночами просиживает за компьютером, без конца что-то переделывает, шлифует, доводит до совершенства. И нервничает, конечно, не без этого. Ане всегда казалось, что его обманывают с деньгами, а он никогда не возражает. Сколько дают, столько и берет.
Тим внес в кухню пакет с фруктами, йогуртами и вином. Он не спросил ужина, предложил выпить вина за удачу. Пока Аня готовила бокалы, нарезала апельсины и чистила любимый фрукт помело, он освежился в душе и вышел еще более размягченный и умиротворенный. Они выпили кагорчику, закусили цитрусовыми.
Аня вовсе не собиралась ссориться с Тимом, что-то выяснять. Она буднично спросила:
— Ты пойдешь завтра со мной на «шапку»?
Тимофей удивленно поднял брови:
— Зачем? Я же там никого не знаю.
— Это вовсе необязательно. Все приходят с мужьями и женами.
Аня сказала и смутилась: выходит, его она нечаянно причислила к мужьям. Тим помолчал и ответил:
— Я не могу. Взялся делать для актера Выходцева шоурил. Буду всю ночь работать, и завтра, наверное, тоже.
Аня знала, что к нему часто обращаются с просьбой о шоуриле. Это значило, что он должен представить актера с лучшей стороны: смонтировать фрагменты из фильмов, где снимался этот актер, сделать подборку из фотографий, интервью. Ему легко давалась такая работа, получалось интересно и оригинально. Многие актеры знали это и рекомендовали Тима друзьям. Он не отказывался: тоже неплохой заработок.
В общем, звучало убедительно. Да другого ответа Аня и не ждала, но почему-то обиделась.
— «Шапка» в восемь вечера, ты можешь успеть, — с трудом сохраняя спокойствие, сказала она.
— Аня, я не пойду. И тебе будет свободнее без меня.
Она встала из-за стола и ушла в свою комнату, чтобы не наговорить лишнего. Достала из компьютера диск с фильмом, сунула его на полку. Руки тряслись. Она прилагала недюжинные усилия, чтобы не расплакаться. Господи, зачем все? Зачем мучает, если не хочет быть со мной? Он меня не любит. Зачем тогда мы вместе? Из-за квартиры?
Однако Тим часто говорит (пожалуй, слишком часто), что при малейшем намеке на усталость от него он уйдет жить к приятелю или снимет квартиру. Его тяготит такое положение, когда он ничего не может дать Ане.
Она не заметила, что уже плачет. Раздался тихий стук в дверь. Аня всполошилась, вытерла слезы и ответила:
— Да, входи.
Он открыл дверь, но не вошел. Встал, опершись о косяк. Красивый, вальяжный, такой родной и такой далекий. И почему мы не умеем быть счастливыми, когда все хорошо?..
— Аня, я действительно не могу пойти: мне надо работать, — сказал он, помолчав.
— Я поняла.
Аня отворачивалась, чтобы он не видел ее мокрых глаз. Впрочем, это бесполезно. Он еще там, на кухне, знал, что я плачу. Потому и пришел.
Тим стоял и молчал. Она не выдержала и сорвалась-таки.
— Я не знаю, зачем мы живем вместе! Скажи, тебе это нужно?
Только не плакать! Еще не хватало. Нет, я спокойна.
— Аня, ты напрасно думаешь, что все зря. Мне хорошо и спокойно впервые за много лет. Жаль, что ты этого не чувствуешь. Знаешь, у меня даже головные боли прекратились. Совсем, можешь себе представить?
— Мне кажется, я тебе не нужна…
Слезы предательски полились из глаз. Аня злилась, но ничего не могла с собой поделать.
— Если для тебя все так болезненно, может быть, мне лучше уйти? — спросил Тим.
Опять! Чуть что — уйти! Неужели он так легко может от меня отказаться? А на вопрос не отвечает.
— Да нет, я же не об этом, — Аня глубоко вздохнула. — Я не чувствую, что ты во мне нуждаешься. Ты весь в своей работе, целыми днями занят, не вспоминаешь обо мне. Я не чувствую, что интересна тебе… Мне кажется, нас ничто не связывает больше.
Тим оттолкнулся от косяка и качнулся было в ее сторону, но не подошел.
— Я не хочу ограничивать твою свободу, Аня. Ты ведь умная и самодостаточная, все понимаешь.
Нет, я ничего не понимаю. Моя свобода, нужна ли она мне? Да, я не хочу, чтобы мною манипулировали, как марионеткой. Но… Господи, как же жить?
— Ань, хватит киснуть. Давай лучше хороший фильм смотреть.
Она не смогла вовсе отрешиться от своих сомнений и страхов, но перестала чувствовать себя несчастной, когда они допили кагор и устроились вместе на диване для просмотра французского фильма.
Уже ночью, засыпая на его груди, она пробормотала:
— Ты пойдешь со мной на «шапку»?
— Нет, — незамедлительно ответил Тим.
«Ну до чего упрямый тип!» — подумала Аня и окончательно провалилась в сон.
Васильев не явился на вечеринку, и Аня вздохнула свободнее. Боялась, что будет опять приставать и ныть. Однако встревожилась: не случилось ли чего. Спросила у ассистента по актерам Ирины:
— Не знаешь, почему Васильева нет?
Ирина пожала плечами:
— Да, наверное, запил опять.
— Дай мне его телефон, — попросила Аня.
Ирина удивилась, но телефон дала.
«Шапку» устроили в довольно престижном клубе. Сняли зал, были только свои. Актеры приготовили программу: Дуня Пыльникова пела песни, участвовала в юмористической сценке, один из второстепенных актеров читал стихи, все танцевали и веселились на полную катушку. Ренат тоже участвовал в программе, и смеху было много. И хотя все изрядно подустали друг от друга за съемочный период, теперь чувствовали даже некоторую грусть оттого, что все кончилось.
Аня отошла в сторонку и набрала номер Васильева. Он долго не отвечал, и тревога усиливалась. Что он наговорил вчера? «Может, не увидимся больше»?
— Алло? — услышала она наконец голос актера.
— Здравствуй, Антон! — сказала Аня.
В трубке слышался шум, смех, грохот, звон.
— Алло! — повторил Васильев пьяным голосом. — Это кто?
— Антон, это Аня, — она поняла, что зря позвонила.
— Кто? — опять проревел в трубку Васильев, и Аня отключилась.
Ну, главное, жив-здоров. У него свое веселье.
Она много пила, потому все было смутно, как в тумане. Безбожно кокетничала с Ренатом, тот подыгрывал охотно. Снова сказал, что доволен работой костюмерного департамента и Аниной работой в частности. Что ж, приятно было слышать.
Аня заказала такси, чтобы не зависеть ни от кого. За ней увязался второй оператор, умоляя ее побыть еще, но она была тверда и непреклонна.
— Меня дома ждут.
А ждут ли? Тим занят работой, корпит над шоурилом, не отрывая глаз от монитора. Ему не до меня. Ах, как я напилась.
Все было, как она и предполагала. Тим кивнул ей, когда она вошла, и только.
Он работал всю ночь. Потом еще день. Аня сидела в своей комнате, читала, рисовала новую картинку. Выходила, только чтобы выпить кофе и покурить. Они встречались в кухне, соображали что-нибудь из еды и снова расходились по своим комнатам.
Идти куда-нибудь одной не хотелось. Даже чтобы ехать к маме и Виктору за город, нужны силы. И возможность ответить на вопрос «Как у вас дела?»: «Все хорошо!»
Эти двое тайком расписались, и Женя постфактум сообщила об этом дочери. Объяснила, что не хотели шумихи: ведь Туринский до сих пор под прицелом желтой прессы, едва успокоившейся после его развода с Анжелочкой. Да и здоровье его требует тишины и покоя. Это сейчас самое главное.
Аня, конечно, радовалась за маму, но ей сделалось так одиноко, что хоть вой. Казалось бы: что изменилось? Ну, поставили штампы в паспорта, да и только. Нет же, теперь Ане казалось, что она уже не имеет на маму тех прав, что имела раньше. И себя почувствовала старой-старой.
Если ничего не изменится в наших отношениях, я уйду от него. Пусть будет больно, трудно, но так тоже невыносимо. Я не нужна ему…
Чтобы не думать о грустном, Аня занялась расчетами. Непонятно, куда уходят деньги. Вроде бы зарабатываю неплохо, но ничего не могу отложить или позволить лишнего. Это тоже от вечной неопределенности. Нельзя рассчитать бюджет, если не знаешь, будет человек есть или не будет. И что надо покупать, чтобы он ел? Может, ему не нравится, как я готовлю, и он стесняется сказать мне об этом? О, мука! Ну что за характер! Нет, женщина не создана для неопределенного и шаткого положения…
Она не продумала эту мысль до конца, потому что в дверь постучал Тим и тотчас вошел.
— Аня, я уеду сейчас. Скажи, ты завтра свободна в четыре часа?
Аня на миг задумалась:
— Да, я, кажется, никуда не собиралась.
— Хорошо, — ответил Тим и ушел.
Весь вечер Аня строила предположения, что же будет завтра в четыре часа. Тревога вновь овладела ею. Тимофей вернулся поздно. Аня сидела с сигаретой в кухне и пыталась читать. Он вошел со своими сигаретами, устроился у окна.
— Аня, я снял квартиру, — после некоторого молчания произнес Тим. — И я хочу, чтобы ты ее посмотрела.
Зачем смотреть? Ну, снял себе квартиру, а я тут при чем? С трудом разомкнула губы:
— Хорошо, посмотрю.
Больше они не возвращались к этому вопросу. Аня ушла спать, но спать не смогла. Поставила себе фильм, смотрела, не понимая, что видит.
Он уходит. Все решилось само собой. Надо радоваться, однако отчего такая тоска? И все сразу: проект закончился, мама замуж вышла, Тим съезжает… Куда мне-то деваться?
Проснулась с тяжелым чувством безысходности. Нет, так нельзя. Надо пойти на танцы, что ли. Заняться чем-то подвижным. По утрам чувствую себя как старуха.
Аня не беспокоила «соседа», он спал или работал, но не показывался до трех часов, пока не нужно было выходить из дома. Они ехали на метро. Аня молчала, Тим заговаривал иногда, но все не по существу. Они приехали на «Юго-Западную». Квартира в новом доме произвела впечатление. Двухкомнатная, светлая. С отличным ремонтом и современной обстановкой. Просторная. Однако и дорогая, наверное. И зачем ему двухкомнатная? Это же только на квартиру придется работать.
— Ну как? — спросил Тим с неуместной улыбкой.
— Потрясающе! — не покривив душой, ответила Аня.
Тимофей просиял еще больше. Он ходил по квартире, по-хозяйски осматривал шкафчики, раздвигал дверцы, трогал стены. Очевидно было, что ему тут очень нравится. Аня почувствовала ноющую боль в сердце. Откуда-то вынырнула мысль: а ведь он не один собирается тут жить! Оттого такой довольный. Кончится эта тягомотина, я не буду больше висеть на его шее непосильным грузом…
Вышли из дома, направились к метро. Аня шла как обреченная на казнь.
— Когда? — спросила она помертвевшими губами.
— Что «когда»?
Хотела сказать: «Когда ты меня оставишь?», но произнесла другое:
— Когда переезд?
— Да хоть завтра! — легкомысленно ответил Тим.
Они вернулись в метро. Ехали, и Аня смотрела на Тима прощальным взглядом. Она видела перед собой уже чужого человека, но этот человек был ее неотъемлемой частью. Как же жить-то я буду? Она отвернулась к темному окну, сморгнула незаметно. Не доехав до нужной станции, Тим вдруг выдернул ее из вагона.
— Мы куда? — растерянно спросила Аня.
— Сейчас узнаешь, — ответил Тим и потащил ее за собой наверх.
Они пришли к какому-то невзрачному зданию семидесятых годов со стеклянной дверью. Аня оторопела, когда увидела у двери вывеску районного ЗАГСа. Она ничего не понимала. Тим взял ее за руку и повел за собой.
— Сиди здесь! — скомандовал он, подталкивая Аню к одному из стульев, которые окружали овальный пластиковый стол, сам же скрылся за дверью.
Аня не успела осмыслить происходящее, так скоро он вернулся с какими-то бланками.
— Давай паспорт!
Она послушно подала ему документ. Тим быстро писал что-то в бланках.
— Подпишись! — протянул ей ручку.
Аня опять подчинилась, удивляясь сама себе. Закончив писать, Тим опять исчез за дверью. На этот раз задержался дольше. Когда он вышел, Аня уже взяла себя в руки.
— Что это было? — спросила она на улице.
— Это мы подали заявления на бракосочетание.
— Но почему ты даже не спросил меня, хочу ли я этого? — Нервы сдали, и Аня вскипела. — Согласна ли я? Нужно ли мне это? Тебе что, все равно?
Тим помолчал немного и ответил:
— Мне не все равно, Аня. Но я давно уже понял, что не всегда можно слушать то, что говорит женщина. Она часто не знает сама, чего хочет. И свобода тут ни при чем.
— Это неправда!
— У тебя есть немного времени, чтобы подумать. Принуждать я, конечно, не стану.
Голос его звучал твердо.
— Но для чего? — снова задала она глупый вопрос.
Однако Тим понял и спокойно ответил:
— Я не верю в брак, потому что не видел положительных примеров, но сейчас мне кажется, что нам с тобой необходимо именно это. Так надо. Это поставит все на места.
— Ну, а квартиру-то зачем снимать? — недоумевала Аня. — Нам же есть где жить.
Тим остановился и внимательно посмотрел ей в глаза.
— Это будет наш дом, пока не появится свой. А Женя должна знать, что у нее есть куда вернуться.
Аня вдруг ткнулась носом в его куртку и произнесла немыслимое:
— Держи меня крепче, пожалуйста…
Елку нарядили прямо на улице, на участке. Туринский с утра обвязался фартуком и колдовал на кухне, собираясь поразить гостей своими кулинарными шедеврами. Женя ограничила сферу деятельности изобретением салатов. К ночи они ждали гостей: супружескую пару Мироновых, старых питерских друзей, которые вернулись из-за границы, Светку с Толиком и Аню с Тимом. Могли внезапно подъехать ребята из команды Туринского. Это было непредсказуемо, так что готовились основательно.
Сразу после Рождества запускался фильм под рабочим названием «Рыцарь России». Сценарий утвержден, бюджет рассчитан, деньги выделены. Предстояла серьезная работа. Аня должна привезти эскизы костюмов, которые будут шиться в мастерских «Мосфильма» специально для этой картины.
Весь вечер накануне они дурачились, придумывали, чем украсить елку: игрушек в доме не нашлось, а ехать покупать было уже некогда. Туринский предложил развесить на елке Женины трусики и лифчики, за что получил «охальника».
Мордвинова забрала из кабинета режиссера мелкие сувениры, оставшиеся еще от старого хозяина дачи, писателя-деревенщика. Из своей комнаты принесла всякие милые безделушки. Ни бумажные снежинки, ни вата не понадобились: на лапах ели лежал настоящий снег и переливался мириадами искринок. Это было лучшее украшение. На макушку с трудом водрузили перевернутую вазочку странной формы, Ее и при большой фантазии сложно было принять за рождественскую звезду.
Потом носились вокруг елки и кидались снежками, пока Туринский, коварно пользуясь силовым преимуществом, не поверг Женю в огромный сугроб.
— Я подам в суд за оскорбление человеческого достоинства! — отплевываясь и хохоча, крикнула Женя.
— А я еще раз оскорблю и еще, — угрожал Туринский, навалившись на нее всем телом и целуя куда придется.
Возня завершилась уже в доме с вопиющей победой сильного над слабым. Потом они притихли и лежали обнявшись, слушали, как шуршит снег за окном, наметая новые сугробы.
— Женька, представь, что мы уже умерли и пребываем где-то в иных мирах. Ты бы так хотела? — сказал Туринский.
— Да, — ответила Женя, целуя его в седой висок. — Я уверена, что так оно и будет…
Все уже было готово: в гостиной раздвинут и накрыт большой обеденный стол, напитки расставлены на маленьком столике, камин разожжен, у дверей застыли два приглашенных официанта. Женя приоделась в новое вечернее платье, волосы убрала наверх. На ногах ее были чудесные итальянские туфельки. Когда она спустилась в гостиную, была награждена восхищенным взором мужа. Сам Туринский был весьма элегантен в темном пиджаке и белоснежной рубашке с расстегнутым воротом.
Настенные часы с маятником пробили одиннадцать раз, когда Туринский открыл ворота, впуская одну за другой машины гостей. Первой приехала Светка с супругом, за ней на такси Аня и Тим. Мироновы прибыли сразу после двух машин с внезапными гостями — ребятами из съемочной группы будущего фильма. Дом наполнился шумом, смехом, блеском нарядов и драгоценностей, хлопаньем пробок от шампанского: провожали старый год.
Аня впервые приехала сюда с Тимом. Она подвела его к Туринскому и представила. Тим давно мечтал познакомиться с режиссером.
— У меня столько идей! — говорил он Ане.
— Ну, а вы знакомы, в общем-то, — сказала она маме.
Мордвинова с новым интересом рассматривала молодого мужчину, похитившего сердце ее дочери. Она мало обращала на него внимания во время съемок, поэтому почти забыла, как он выглядит. Ну что ж, Аню можно понять. И тянет же нас на таких неординарных, странных, красивых мужчин…
Давно уже она оставила мысли уговорить дочь создать нормальную семью, но, глядя на Тима, Женя невольно подумала: «Какие красивые дети могли бы родиться у них!»
Туринский первым делом спросил:
— Ань, где твои эскизы? Я посмотрел то, что ты прислала по почте, но хочется в натуре увидеть.
— Я их привезла, покажу обязательно.
Туринский без предисловий обратился к Тиму как к своему:
— Выбирай: вторым оператором или гафером пойдешь на картину? Это пока.
Будучи генеральным продюсером, он сам решал множество организационных вопросов.
Тимофей растерянно молчал. Аня ответила за него:
— Вить, ты послушай его музыку, может, тебе пригодится?
— Музыку? — удивился режиссер.
— Я готов и гафером, и вторым оператором, и каскадером, — заговорил Тим, и в его глазах блеснул азартный огонек.
— Только не каскадером! — воскликнула Аня. — Тим может монтировать и фильм о фильме сделать.
— Вот что, ребята, — заторопился Туринский, взглянув на часы. — Мы поговорим еще обо всем в другой обстановке. Не уезжайте сразу после праздника!
За столом уже пили за успех будущего фильма. Оператор говорил, подняв рюмку:
— Виктор Алексеевич, сделаем хорошее, интересное кино, а главное — красивое!
Это был бессменный оператор Туринского, еще не старый, но тоже прославленный и осыпанный мыслимыми и немыслимыми кинопремиями.
— За это и выпьем!
Его бурно поддержали.
Мордвинова села рядом со Светкой, которая по случаю праздника нарядилась в подаренный Женей костюм и была хороша как никогда.
— Жень, ты выглядишь сногсшибательно! — первым делом отметила подруга. — Двадцать лет как не бывало!
— Да и ты прекрасна, душа моя, — улыбнулась Мордвинова. — Следуешь моим советам?
— Следую, Жень, — просияла Светка и невольно оглянулась на Толика, который меланхолично жевал что-то из закусок. — Слушай, как тут у тебя интересно! Такие люди все известные.
Толик, кажется, не прислушивался, и Светка склонилась поближе к подруге.
— Жень, он не привел знакомиться жену, и вообще о подружке речи нет! — И она рассказала: — Я перестала страдать по твоему совету, отпустила его внутренне, и сразу все как-то вернулось…
Она опасливо покосилась на Толика, но за столом стоял такой шум, что вполне можно было не шептать.
— Мы поговорили с ним — в курилке, весело (без тебя бы я так не смогла), и выяснилось, что нет никакой подружки, он по-прежнему один. И знаешь, смотрит так тоскливо, вопросительно, будто ждет от меня чего-то…
— Вот пусть так все и остается! — заключила Женя.
— Но жалко же его! — кокетливо промурлыкала Светка.
— Ничего, большой мальчик, справится. Или научится поступать по-мужски. В любом случае ему полезно. Кстати, как он Новый год встречает?
— Уехал к родителям на неделю.
Стенные часы стали бить полночь. За столом возникла веселая суматоха, мужчины разливали шампанское, все вскочили с мест, стали считать:
— Семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать! Ур-ра-а!
Женя смотрела на близких любимых людей и думала: бывает чересчур много счастья? Мне так хорошо, что, пожалуй, и нечего больше желать. Явись сейчас фея с волшебной палочкой, я бы только затылок чесала. Нечего желать кроме здоровья моему любимому супругу, долгих лет ему и мне, чтобы успели «поднять качественно уровень отечественного кинематографа». Я напишу еще сценарий и еще. Мы будем все вместе работать, всегда вместе.
За столом говорили как раз о сценарии. Автору прочили фестивальную награду, шутя завидовали, сравнивали с хорошей литературой. Пили за Женин талант, а она ворчала:
— Подхалимы! Жулье!
Да, это мой дебют, между тем думала она, краснея от удовольствия. Я сама не ожидала, что у меня что-то выйдет. Конечно, все это благодаря Туринскому, без него я ничто. И у Анечки теперь интересное дело, тоже дебют в качестве художника по костюмам. А то она бы долго еще не решилась шагнуть вперед.
Женя подошла к мужу и поцеловала его на глазах у всех. Шепнула:
— Туринский, я люблю тебя.
Он вдруг сделался серьезным, и в самых родных на свете глазах блеснули слезы. Он ответил также шепотом:
— Веришь, выяснилось, что я тоже тебя люблю.
Аня пила шампанское и с улыбкой наблюдала за ними. Все-таки от судьбы не уйдешь! Бегал, бегал Туринский полжизни, а вернулся снова к Жене. Кому как не им быть счастливыми? Она перевела взгляд на Тима. Тот просто лучился интересом и удовольствием. Слушал матерых киношников, вступал в спор, горел идеями, уже о чем-то договаривался. Он талантливый, умный, многое может. Теперь перед нами откроется целый мир… Мы оба стоим на пороге удивительной жизни, действительно новой для нас. И нам придется многому научиться, а прежде всего слову «мы»…
Аня нарочито громко постучала по рюмке, привлекая внимание присутствующих. Когда все умолкли и с интересом воззрились на нее, она вопросительно взглянула на Тима. Тот едва заметно кивнул, и Аня громко произнесла:
— Помимо Нового года у нас есть еще один повод для праздника. Сегодня, или нет, уже вчера, мы с Тимом расписались!
Посыпались поздравления, удивленные возгласы, но для Ани дороже всего была та радость, что плеснулась в глазах мамы. Они заговорщически переглянулись и рассмеялись. Что ж, жизнь прекрасна!