— Что, уже пора вставать? — спросила я несколькими часами позднее, пытаясь найти в темноте будильник. — На улице дождь?
— Сейчас четыре часа утра. Спи дальше, — ответила Джоэль и вышла из комнаты.
Я перевернулась на другой бок. Еще пять часов до того момента, когда мне надо изобразить счастливый вид для всех работающих в лагере. Еще пять часов до того, как мне придется наклеить улыбку на лицо и сказать Джеку, как я рада, что у них с Хезер все сложилось. Я снова повернулась и увидела полоску света. Джоэль никогда не включала свет, когда ночью шла в туалет и ванную. Но сегодня свет горел, а она находилась там уже довольно долго.
Я выбралась из постели.
— Джоэль?
Я постучала в дверь ванной комнаты, а когда она не ответила, открыла дверь. Она стояла там, обернувшись в полотенце, дрожа и уставившись на свою ночную рубашку, которая лежала в раковине. Кран был включен, и из него медленно лилась вода, лилась прямо на кровь.
— Не волнуйся, Джоэль, — сказала я. — Не волнуйся. Я позову на помощь.
Большое больничное окно приемного покоя выходило на восток. Я смотрела, как всходило солнце, как подъезжали к больнице машины. Сначала их было мало, но к семи поток значительно увеличился. Из кафе доносился запах приготовленного завтрака, и это вызывало у меня тошноту, но все-таки в восемь я спустилась вниз вместе с родителями. Мы сидели на пластмассовых стульях и ковырялись в еде, которую заказали, каждый надеясь на то, что другие все-таки поедят.
Мама накрыла своей ладонью мою руку.
— С Джоэль все будет в порядке, — сказала она мне. — Она сильная. Она научилась этому от тебя.
Мы выбросили еду и снова поднялись наверх. Впервые в жизни я увидела, что мои родители держатся за руки.
В восемь тридцать отец позвонил Гарри и предупредил, что я не приду на работу. Я не могла говорить с ним. Мне казалось, что мой голос провалился вниз в желудок.
Немного позднее к родителям вышла медсестра и ушла вместе с ними. Я смотрела в окно и думала о Сэме. Я представляла, как он желает своей жене доброго утра, как улыбается ей, целует ее и радостно уходит на работу. Он даже не догадывается, через что приходится пройти Джоэль. Солнце поднялось уже высоко. Отец тронул меня за руку:
— Карли, Джоэль хочет тебя видеть.
Я не помню, кто мне сказал и говорил ли вообще, но уже до того, как войти в палату, я знала, что у нее был выкидыш. Я знала, что Приятеля больше нет.
— Джоэль?
Она сидела накрытая простыней, опершись на подушки и отвернувшись к окну. Я не знала, стоит ли мне подойти к другой стороне кровати или остаться здесь. Я не знала, хочет ли она, чтобы кто-то видел ее лицо.
Было уже слишком поздно говорить ей, что я хотела научить Приятеля бросать и ловить мяч. Слишком поздно, чтобы сказать ей, что я хотела стать для него супертетей и что Джоэль не пришлось бы воспитывать Приятеля одной.
— Мне так жаль.
Она не ответила.
— Мне так жаль, что это случилось… И… я люблю тебя, Джоэль, если это, конечно, имеет значение.
Какой-то момент она сидела не шевелясь. Затем я увидела, как она закрывает глаза, крепко сжимая веки.
Она повернулась ко мне.
— Может, это смешно, но это очень много значит.
Я обняла ее, и мы сидели так какое-то время. Не знаю откуда, но мы нашли в себе силы держаться прямо.
— Знаешь, — сказала я через несколько минут, пытаясь говорить ясно, несмотря на душившие меня слезы, — здесь все как-то слишком спокойно. Давай заберемся под твою койку и дадим волю эмоциям.
Она открыла рот, как будто собираясь рассмеяться, но вместо этого заплакала, уткнувшись в мое плечо.
В полдень ее разрешили забрать домой.
Казалось таким странным снова очутиться в нашей комнате, странно, что остались только мы двое. Приятель существовал не только для Джоэль, он вошел и в мою жизнь, стал ее частью. Я даже не могла себе представить, что чувствовала Джоэль, которая носила в себе этого ребенка.
Как только она заснула, я на цыпочках подошла к книжным полкам и убрала оттуда подарок Гарри — маму-панду и ее малыша. Детские открытки я оставила, чтобы Джоэль не заметила перемены.
Она проспала всю вторую половину дня, а мы с родителями по очереди дежурили у нас в комнате. К концу рабочего дня позвонил Гарри. Я рассказала ему о случившемся. Он сообщил, что третьеклассники кое-что сделали для Джоэль, и спросил, может ли он это привезти или стоит подождать, пока я не выйду на работу.
У нас оставалось только два дня работы в лагере, и я планировала вернуться к своим обязанностям на следующее утро. Но я сказала ему, что он может прийти, если хочет. Я не знала, захочет ли его видеть Джоэль, но мне самой очень хотелось, чтобы он пришел. Даже если я не найду в себе силы поговорить с ним о том, что Приятеля больше нет, его дружелюбное лицо и уравновешенность характера очень бы мне помогли.
Он приехал где-то в половине шестого с рулоном бумаги. Развернув его, я увидела огромный рисунок, шесть на восемь футов, на который не пожалели краски. Дети нарисовали свой групповой портрет внутри цирка-шапито — каждый себя. Некоторые из них нарисовали рядом со своим ртом воздушный шар и написали в нем теплые слова для Джоэль и для меня. Отец сразу же нашел на портрете Юджина. Мама прочла послания для нас и догадалась, которое из них было написано Джанет — маленькой любительницей выслужиться. Мне очень понравился автопортрет Эйприл. Она не стала возиться, вырисовывая все свои заколки, а просто покрыла волосы на рисунке блестками.
— Джек помог им сделать это, — сказал Гарри. — Он приложил лист-подсказку.
Я развернула сложенный лист бумага, на котором Джек нарисовал таблицу, объясняющую, кто из ребят в каком месте находится на рисунке.
Там же была вложена короткая записка: «Я могу чем-нибудь помочь? Позвони мне».
Мне так хотелось позвонить ему. Так нужно было, чтобы он утешил меня. Мне он был нужен как друг, раз больше между нами ничего не могло быть. Но нет, говорила я себе, только не сейчас, когда мои чувства к нему так сильны. Как мы можем быть просто приятелями, щелкать вместе орешки во время бейсбольного матча, если я не в силах оторвать глаз от его губ и постоянно думаю о том, каково это — целоваться с ним.
Я глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Гарри положил мне на плечо руку. Мои родители все еще любовались рисунком.
— Я сбегаю наверх и спрошу, хочет ли Джоэль кого-нибудь видеть, — предложила я Гарри. — Только, пожалуйста, не обижайся. Вполне вероятно, что она скажет «нет».
— Ну что ж, я поговорю с ней в другой раз, — согласился он, доставая ключи от машины.
Мама взяла его за руку.
— Пусть Карли спросит. Иногда Джоэль удивляет нас.
Это был как раз тот случай: она согласилась. Я отвела его наверх, указала на вторую дверь справа и спустилась к родителям на кухню.
В тот вечер мы ели то, что так и не смогли заставить себя съесть во время обеда. Мамины глаза то и дело наполнялись слезами, и она часто-часто моргала, чтобы не заплакать. Я заметила, что отец под столом держит ее за руку.
Гарри пробыл у Джоэль полтора часа. Я даже понятия не имела, о чем они говорили, но подумала, что раз Джоэль захотела, чтобы он остался, значит, эта встреча пойдет ей на пользу.
После того как Гарри ушел, мы с мамой положили на поднос еду, чтобы отнести ее Джоэль. Глаза мамы снова наполнились слезами, и я не знала, что делать.
— Давай, — мягко сказала она, — отнеси сама. Если я поплачу, моя посуду, то почувствую себя лучше.
Я сделала над собой усилие, чтобы тоже не расплакаться. Я уже почти поднялась наверх, когда раздался звонок в дверь.
Открыл отец.
— Здравствуй, Хезер, — сказал он.
Как раз то, что нужно, — утешение от Хезер. «Но ведь это очень мило с ее стороны, — жестко сказала я самой себе. — Она о тебе заботится».
— Хезер и Люк, — сообщил мне отец и уточнил: — Ведь тебя зовут Люк, не так ли?
Я повернулась в их сторону.
— Джек.
— Привет, Хезер. Привет, Джек. — Мои губы меня не слушались.
— Давай я отнесу, Карли, — предложил папа. — А ты проведешь хоть немного времени с друзьями.
Я отдала ему поднос и спустилась вниз. Все трое молча стояли в холле, чувствуя себя ничуть не лучше, чем незнакомые друг другу люди, собравшиеся на похоронах. Мне меньше всего хотелось быть в их компании, и я размышляла о том, сколько они собирались потратить на меня своего драгоценного времени.
Хезер сжимала в руках букет цветов, обернутых в бумагу. Другую руку она держала на поясе Джека, просунув пальцы в петлю его ремня.
— Мы принесли Джоэль цветы, — сказала она. — Я не знаю, какие ей больше всего нравятся. Поэтому Джек спросил у меня, какие нравятся тебе. Надеюсь, они не выглядят слишком банальными.
— Маргаритки и гипсофилы. — Я старалась не смотреть на Джека. — Очень красивые. Джоэль они понравятся. Спасибо.
— Гарри нам обо всем сегодня рассказал, — заговорил Джек. — Мне очень жаль.
Я кивнула в ответ:
— Спасибо.
— Как у нее дела? — спросил он.
Я уткнулась носом в цветы, делая вид, что нюхаю их, а на самом деле пытаясь скрыть лицо. Вот если бы маргаритки еще и пахли.
— Физически с ней все в порядке. Что касается остального, потребуется время.
— Мы можем чем-то помочь? — спросила Хезер.
«Мы». «Нам». Они действительно были вместе.
— Нет, но я очень благодарна вам за то, что вы пришли и принесли цветы. — Мой голос задрожал.
— О, Карли, мне так жаль, — Хезер с чувством обняла меня. Все было, как в старые добрые времена.
Как бы мне хотелось вернуть эти старые добрые времена. Как бы мне хотелось, чтобы Хезер и я всегда были лучшими подругами, чтобы я снова по-глупому влюблялась, а мое сердце принадлежало бы мне. Но больше всего на свете мне хотелось, чтобы Джоэль была такой, какой я помнила ее до того, как она отдала свое сердце Сэму, а затем его ребенку.
Хезер отпустила меня. Джек стоял не двигаясь, наблюдая за нами. О чем он думает? Если бы только я могла дотронуться до его руки.
Затем Хезер снова прижалась к нему:
— Ладно, Джек, нам пора. Карли очень устала. Говорила я тебе, надо было позвонить, прежде чем идти.
Она направилась к двери. Джек не пошел за ней. Он смотрел на меня так пристально, что мне казалось, он пытался прочесть мои мысли.
«Но он не может, — напомнила я себе. — И хорошо, что он не может читать мысли».
— Спасибо, что навестили, — сказала я.
Джек медленно кивнул.
Хезер вернулась за ним, и они ушли, держась за руки.
Я села на ступеньки, уставившись на маргаритки, лежавшие у меня на коленях. Я попыталась вспомнить слова одной из колыбельных, которые пел Джек во время ночевки в лагере. Я вспомнила, как он прижимал меня к себе той ночью и как взял меня за руку, когда я думала, что он спит. Я понимала, что такие воспоминания сделают меня еще более несчастной. Тем более что для Джека они ничего не значили. А мне никогда в жизни еще не было так плохо, как сейчас. И я не могла отказать себе в единственном утешении, которым было воспоминание о том, как Джек взял меня за руку той ночью и не отпускал.