В течение всего XIX века накапливались социальные и технологические перемены. Паровоз появился в первой половине века, а к восьмидесятым годам железная дорога - основное средство сообщения в Европе. Еще в сороковых годах парусные корабли гордо плыли по морям и в сражениях обменивались бортовыми залпами, но во время Восточной войны, когда европейские армии штурмовали русский Крым, оказалось, что российские фрегаты и линейные корабли совершенно беспомощны перед шустрыми, не зависящими от погоды английскими и французскими пароходами. А к началу восьмидесятых моря уже бороздили тысячи пароходов - время парусного флота осталось позади. К этому времени мир был стянут линиями телеграфных проводов, заводы стали громадными левиафанами, где ухали паровые прессы и работали миллионы станков. Города были перенаселены - в столицах скапливались богатства не только метрополии, но и колоний, но там же росло число люмпенов, городское дно было покрыто тиной. Улицы были заполнены каретами, и в одном футурологическом прогнозе того времени в качестве главной угрозы цивилизации рассматривался конский навоз, который в двадцатом веке якобы завалит улицы больших городов. Европа стала страной больших городов, больших капиталов и большой преступности. Власть денег и характер городских отношений определяли характер преступности. Это накопление перемен шло в течение всего века, но во второй его половине произошел качественный скачок. Преступники многому научились и стали использовать средства, подаренные промышленным и научным девятнадцатым веком.
Так как паспортной системы в европейских странах не существовало, то к началу восьмидесятых годов на первое место вышла проблема идентификации преступников. В мире, где росла профессионализация, создавалась преступная инфраструктура. Но при том каждый преступник мог сбежать, скрыться, возникнуть вновь под иным именем. Пока у Видока были картотеки в тысячи человек, можно было вспомнить, узнать, отыскать. А если число преступников определяется сотнями тысяч - что тогда делать?
Следовательно, относительно небольшому и плохо обученному штату сыскной полиции в европейских городах противостояли десятки тысяч профессиональных преступников (не говоря уж о преступлениях, совершенных не уголовниками). Единственным выходом для криминалистов было отыскать такие способы детекции, которые позволяли бы быстро находить и опознавать преступников, а также определять улики. Если эти задачи не будут решены в ближайшее время, полиция потерпит поражение.
Понимание этого, проникши в умы наиболее разумных и дальновидных детективов и специалистов, связанных с сыском, долго еще не могло найти пути к сердцам руководителей. Те чаще всего исходили из соображений политических, рассматривали свой пост как синекуру и страшно боялись любых новшеств. То есть над детективами нависла чиновничья подушка, и чем ближе к верху, тем она была более косной.
Именно рубеж 80-х годов и стал началом борьбы, которую повели криминалисты за революцию в сыскном деле. Борьба оказалась упорной и долгой. И в этой борьбе принял самое непосредственное участие писатель Конан Дойл, который утверждал своими книгами новую научную криминалистику и воздействие которого на общественное сознание было куда более активным, нежели тех экспертов, что сидели в пыльных комнатах Сюртэ или Скотленд-Ярда.
Первым в борьбу вступил писарь Сюртэ Альфонс Бертильон. Он попал в полицию, потому что оказался совершенно непригодным для иных занятий, которые он испробовал с разной степенью неудачи. К тому же Бертильон отличался несносным характером, и лишь всеобщее уважение к его отцу и деду, известным биологам и антропологам, позволяло ему держаться на плаву, но выше каморки писаря в Сюртэ подняться Бертильон не мог. Так и сидел там, в пыли, в полутьме, и занимался карточками на преступников, стараясь привести их в какую-нибудь систему.
Наследственная страсть к систематизации и естественное образование привели Бертильона к мысли, что можно использовать особенности телосложения преступников для того, чтобы их различать. Он выпросил разрешение обмерять заключенных в тюрьме и под насмешки коллег мерил им мочки ушей, объем головы, длину рук и так далее. В конце концов он определил одиннадцать признаков, в сумме дававших портрет человека, который можно было быстро отыскать в картотеке. А если есть описание преступника - известен его рост, цвет волос и т. д., то можно свести поиски его в картотеке к относительно узкому кругу карточек, которые перечисляют, допустим, высоких брюнетов.
А так как при том Бертильон придумал и как классифицировать карточки по ящикам, то поиски нужного человека заняли бы несколько минут. Раньше же, чтобы отыскать человека, приходилось просмотреть десятки тысяч карточек.
Сегодня система Бертильона кажется простой и понятной. По крайней мере, она куда удобнее, чем отсутствие системы вообще. Но когда парижский префект ознакомился с докладной запиской писаря, то ему стало смешно. Он выгнал Бертильона от себя, и тот махнул было вообще рукой на свой метод, но, узнав об этом, его отец сделал все, чтобы сын не сдался. И Бертильоны стали ждать, пока префект сменится. Префект и в самом деле сменился, и наконец в конце 1882 года отцу Бертильона через его друзей удалось убедить нового префекта провести испытания метода Альфонса.
Условия, поставленные Бертильону, были жесткими - ему предложили за три месяца создать картотеку и с ее помощью найти хотя бы одного преступника. А в помощники ему дали только двух писарей. За три месяца Бертильон успел обмерить по своей методе 1800 преступников, но ни один из них не попался вновь. Вот-вот начальство вызовет к себе и велит доложить, что же вышло из опыта. Но тут Бертильону улыбнулась удача. Обмерив только что задержанного преступника, который назвал себя Дюпоном, Бертильон хотел положить его карточку в картотеку, но увидел, что там уже есть карточка с точно такими же данными. И фамилия там значилась: Мартин.
Арестованного еще не успели увести, и Бертильон заявил ему, что знает его настоящее имя. Тот так растерялся, что тут же признался. Об этой удаче узнали репортеры, написали газеты, и тогда префект разрешил Бертильону продолжать свои опыты дальше.
Картотека продолжала расти, и постепенно все чаще удавалось установить истинную личность попавшегося вновь преступника. По мере того как известность метода росла, к Бертильону стали приезжать полицейские из других городов и даже стран. Сам изобретатель метода был повышен в чине и даже получил собственный кабинет. Это случилось в начале 1885 года.
Истинной славы Бертильон добился в 1892 году, когда с помощью его метода удалось доказать, что страшный анархист, исполнитель нескольких взрывов в Париже Равашоль и уголовник Кенигштайн - одно лицо.
У системы Бертильона был один очевидный недостаток - она была громоздка. Приходилось до миллиметра обмерять арестованного, который чаще всего совсем этого не желал. Это требовало усилий и измерительных приспособлений. Не говоря о возможных и нередких ошибках при измерениях, нельзя исключать того, что встречаются люди, физические характеристики которых идентичны. Возьмем, например, близнецов... Так что ошибки случались и дорого обходились обвиняемым, за чужие преступления. Правда, Бертильон непрерывно совершенствовал свое изобретение, введя в него фотографирование - причем в деле должно было быть две фотографии - анфас и в профиль.
В то же время другие ученые и полицейские стремились найти если не более надежный способ определения людей, то хотя бы более простой и действенный. Как бывает с крупным изобретением, его сделали одновременно различные люди.
* * *
Уже в конце 1877 года полицейский чиновник в Британской Индии Уильям Хершел послал письмо инспектору тюрем в Бенгалии, в котором заявил, что в течение многих лет пользуется в определении преступников старинным, известным еще в древнем Китае способом - отпечатками пальцев. Хершел утверждал, что у всех людей различные отпечатки. Больше того, он выяснил, что отпечатки пальцев у людей с возрастом не меняются. Разумеется, ответ на письмо содержал в себе предложение отдохнуть в Европе, так как Хершел явно перетрудился и нервы у него разболтались настолько, что он осмелился беспокоить начальство больными фантазиями.
Тогда же в Японии работал английский врач Генри Фулдс, также обративший внимание на отпечатки пальцев. Более того, Фулдс, уверовав в то, что отпечатки пальцев у людей индивидуальны, решил доказать это на деле. Когда обокрали соседний дом и грабитель оставил на свежей краске забора отпечаток своего пальца, Фулдс отправился в полицию, которая уже задержала подозреваемого, и, взяв у него отпечаток пальца, сравнил с тем, что остался на заборе. Затем он заявил полицейским, что они арестовали невинного человека. Японские полицейские оказались разумными людьми. Они поверили странному английскому доктору и продолжили поиск преступника. У всех подозреваемых Фулдс снимал отпечатки пальцев. Пока не попался человек, отпечатки которого совпали со следом на стене. И тот во всем сознался. Когда удалось таким же методом поймать еще одного вора, Фулдс написал об этом статью и отослал в журнал "Нейчур". Статья была опубликована в 1880 году.
Никто еще не намеревался признавать снятие отпечатков пальцев методом опознания преступников, а тем временем Хершел и Фулдс принялись бороться между собой за приоритет. Над ними посмеивались - уж очень трудно было поверить в то, что природа наградила каждого человека неповторимым набором линий на подушечках пальцев. Да и как их распознавать?
Следующий шаг в этом направлении сделал английский последователь Бертильона Френсис Гальтон. Он многому научился у французского, теперь уже всемирно знаменитого коллеги, но решил, что снятие отпечатков пальцев помогло бы Бертильону (который этого метода не признавал и полагал всех, кто ратовал за него, авантюристами). Гальтон сделал важный шаг вперед - он определил четыре основных типа отпечатков по расположению линий. Но этого было недостаточно, чтобы создать рабочую картотеку. Обнаружилось, что некоторые типы встречаются часто, другие весьма редки, так что некоторые из ящиков получились бы огромными, другие - пустыми.
Постепенно все европейские страны стали внедрять у себя либо метод Бертильона, либо обращались к дактилоскопии (так стали называть учение об отпечатках пальцев). Но наибольших успехов добились аргентинские полицейские. Впрочем, об этом в Европе никто и не подозревал.
Молодой сотрудник полицейского управления из Буэнос-Айреса Хуан Вучетич, хорват по происхождению, независимо от европейских ученых, разделил отпечатки пальцев на группы, выработал формулы их определения и составил первую в Аргентине картотеку. Начальство Вучетича, как и положено, относилось к его затеям с подозрением. Но Вучетич ждал случая доказать свою правоту.
Случай представился в 1892 году, когда в городишке Некохоа, на побережье Атлантического океана, было совершено страшное убийство. Молодая женщина Франциска Рохас вбежала к соседям с криком, что ее двоих маленьких детей убили, а виноват в этом крестный по фамилии Веласкес, пожилой, добродушный на вид рабочий с соседнего ранчо, который давно ухаживал за Франциской.
Приехавший алькальд обнаружил в хижине Франциски ее детей шестилетнего мальчика и девочку четырех лет. Они лежали в луже крови головы их были размозжены.
Заливаясь слезами, Франциска рассказала, что Веласкес преследовал ее своими ухаживаниями, но Франциска отказалась выйти за него замуж, потому что любила другого. Тогда Веласкес поклялся отомстить ей.
Когда в тот день Франциска вернулась с ранчо, она увидела, что дверь в ее хижину открыта, оттуда выбежал Веласкес. А внутри она нашла мертвых детей.
Веласкеса арестовали. Тот не отрицал, что любит Франциску и в самом деле просил ее руки. Но до детей он никогда не дотрагивался и пальцем.
Местный алькальд был человеком решительным - никаких сомнений у него не было. Сначала Веласкеса жестоко избивали, но тот стоял на своем. Тогда алькальд придумал психологическую пытку - Веласкеса заковали в кандалы и заперли на ночь в комнату, где лежали трупы ребятишек.
Восемь дней продолжались пытки Веласкеса. Но он ни в чем не признался. И упорство его было столь велико, что даже жестокий алькальд стал сомневаться, виноват ли он. Тем более что по городку ползли слухи. Говорили, что молодой любовник Франциски вслух говаривал, что женился бы на ней, если бы не дети. А может, убийца - сама мать?
Богатое воображение алькальда подсказало ему следующий следственный эксперимент. Он накинул на себя плащ, закутался в него с головой, подкрался глубокой ночью к хижине Франциски, начал стучать в окно и вопить сдавленным голосом: "Я привидение! Я злой дух, явившийся, чтобы покарать убийцу собственных детей!" Всю ночь привидение прыгало возле дома, совсем охрипло, но Франциска, вопреки его ожиданиям, так и не выбежала из дома с криком: "Я сознаюсь!" Наконец уже к утру алькальд, разочарованный результатами следственного эксперимента, ворвался в хижину Франциски и жестоко ее избил. Но и под побоями Франциска продолжала обвинять Веласкеса.
И тут в городке появился инспектор из провинциальной столицы по имени Альварес. Этот молодой человек был одним из немногих союзников и последователей Вучетича. Вначале он решил выяснить, была ли у Веласкеса возможность убить детей - и обнаружил то, о чем алькальд не подумал: у Веласкеса было полное алиби.
Затем Альварес проверил всех остальных подозреваемых включая любовника Франциски и понял: никто из них даже близко к дому Франциски не подходил. Тогда Альварес стал искать в доме отпечатки пальцев, которые могли бы помочь следствию.
После убийства минуло уже много дней, и надежды найти какие-то следы почти не было. Но Альварес тщательно обыскал комнату и отыскал бурое пятно на двери в комнату, где были убиты дети. На пятне выделялся отпечаток пальца. Альварес понял, что пятно - кровь. Следовательно, отпечаток пальца сделан в ночь убийства, когда кровь не высохла. Найдя пилу, следователь выпилил кусок двери и побежал к алькальду. Алькальд, уже махнувший рукой на следствие, не возражал против того, чтобы Альварес вызвал Франциску. Следователь велел ей обмакнуть пальцы в чернила и по очереди приложить их к листу бумаги. Франциска тоже ничего не понимала и со страхом подчинилась непонятным действиям сеньора следователя, полагая, что это какое-то новое колдовство.
Альварес взял лупу и стал сличать отпечатки. В комнате было тихо. Алькальд и Франциска замерли. Альваресу показалось, что отпечаток схож. Но уверенности в том не было. Тогда он передал лупу Франциске и сказал, что это отпечаток ее пальца на двери. Если не веришь, сказал он, можешь сравнить. Когда ты уходила из спальни, руки твои были в крови, и ты дотронулась до двери.
Вдруг потрясенная этим Франциска зарыдала и созналась, что детей убила сама, потому что в ином случае любовник не желал на ней жениться. Убила она их камнем, камень бросила в колодец, потом вымыла руки.
Это дело получило известность в Аргентине, и Вучетичу разрешили проверить свою систему еще на нескольких преступлениях, когда система Бертильона, уже принятая в Аргентине, результатов не дала. Вучетич в короткое время определил 23 рецидивиста. Казалось бы, дактилоскопия должна восторжествовать. Было даже издано распоряжение правительства, по которому Вучетичу выделялось 5000 золотых песо в компенсацию расходов, которые он из своего жалованья сделал на дактилоскопическую экспертизу. Но вскоре эти деньги были арестованы: сторонники Бертильона смогли убедить правительство, что Вучетич шарлатан. В Аргентине разгорелась борьба между двумя школами и лишь к середине 90-х годов дактилоскопия была официально и окончательно принята в стране.
* * *
В конце апреля 1886 года, в субботу, Туи и Артур решили вдвоем написать письмо сестре Артура Лотте. Никто им не мешал, никто не звонил в дверь - вся округа пребывала в церкви, лишь гордая чета агностиков Дойлей, чего, конечно, соседи простить не могли, именно в эти святые часы занималась семейными делами. Начала письмо Туи: "Артур закончил маленький роман, он назвал его "Этюд в багровых тонах". Вчера вечером он отправил его по почте в Лондон".
Итак, написана первая детективная повесть.
Месяц прошел в нетерпеливом ожидании. Наконец пришло письмо от редактора журнала "Корнхилл мэгэзин", в котором тот жаловался на денежные затруднения, сообщил, что повесть напечатать не сможет, потому что она слишком длинна для одного номера. Но при том редактор признался, что сам читал "Этюд в багровых тонах" с наслаждением и убежден, что повесть надо отправить в книжное издательство. Пережив разочарование, Артур тут же послал рукопись в Бристоль в издательство "Эрроусмит".
И опять Конан Дойл в ответ получил письмо, в котором издатель вежливо, но твердо отказался от "Этюда в багровых тонах". Уровень повести показался ему недостаточно высоким для столь солидного издательства. Артур, под влиянием Шерлока Холмса увлеченно занимавшийся криминалистикой, доказал Туи как дважды два, что рукопись в издательстве даже не прочли.
Пришлось снова идти на почту. На этот раз он послал рукопись (и получил отказ) в издательство "Фред Уорн". Судьба повести, казалось бы, была решена, и отрицательно, как и тех первых опусов доктора, что он безуспешно отсылал в журналы. Но Артур и верная Туи не могли понять одного - неужели они настолько самоуверенны и наивны? Ведь повесть интересная. Она понравилась всем друзьям и родным. Глубоко огорченный Конан Дойл писал матери: "Мне кажется, что ни один из издателей не удосужился прочесть мою повесть. Истинно, что литература - ракушка, которую очень трудно раскрыть. Но все хорошо кончится, даю тебе слово, мама!"
Успокоив себя такими словами, он снова склеил пакет и отправил злополучную повесть в издательство "Уорд, Лок и К°". Наконец-то в дело вмешался счастливый случай! Профессору Беттани, главному редактору издательства, читать "самотек" было недосуг. Но жена его была страстной любительницей литературы. И часто брала на себя неблагодарный труд просматривать рукописи графоманов в поисках жемчужных зерен. Повесть она прочла за один вечер, примчалась к припозднившемуся профессору в кабинет и с порога закричала:
- Это же прирожденный новеллист! Ты не представляешь, какую замечательную повесть он написал!
Знавший эмоциональный характер своей супруги профессор все же попросил ее положить рукопись на стол, и через несколько дней жене удалось заставить его прочесть повесть. Профессор прочел и задумался. Он был неглуп. Он понял, что имеет дело не с графоманом, а со сложившимся и интересным писателем. И он предложил рукопись совету директоров.
Директора издательства были людьми солидными, а так как в те времена детективных романов и повестей еще почти не существовало, то они определили повесть как "дешевую литературу", но признали, что покупатель на нее найдется. И вот Конан Дойл осенью получил письмо, в котором сообщалось, что, так как рынок уже заполнен дешевой литературой, в текущем году "Этюд в багровых тонах" издать не удастся. Так что они смогут напечатать повесть в будущем году и предлагают за это и все возможные последующие издания 25 фунтов стерлингов.
Как ни беден был Конан Дойл, условия показались ему откровенно грабительскими. Да и термин "дешевая литература" далеко не всегда приятен автору. Первым побуждением его было востребовать повесть обратно, но, посоветовавшись с Туи, Артур все же попробовал защитить свои права. Он написал в издательство, прося заключить договор, по которому ему причитался бы какой-нибудь процент за каждый проданный экземпляр.
Ответ пришел в конце ноября. Автору было отказано категорически. В ответе говорилось, что повесть невелика и ее придется включить в какой-нибудь сборник, так что определить процент, причитающийся мистеру Конан Дойлу, будет невозможно. Так что либо 25 фунтов - либо берите рукопись обратно.
Сумма была мизерная. Ее хватило бы только на новое платье для Туи. Но Артур согласился - никого больше приключения Шерлока Холмса не интересовали.