- Снять с должности, немедленно отдать под суд военного трибунала за самоуправство, граничащее с изменой Родине! - восклицал он. Из его крика можно было понять, что якобы я сам, по собственной инициативе, остановил танковый корпус А. Г. Кравченко.
Г. К. Жуков тоже был изрядно взведен. Он бросал весьма красноречивые взгляды то на меня, то на Гордова, то на Федоренко. В это время к нему подошел Леонид Федорович Минюк и что-то сказал шепотом. Жуков поднялся и вместе с Минюком вышел из блиндажа.
Минут через десять Жуков вернулся и, посмотрев прямо в глаза бушевавшего замкомфронтом, сказал:
- Гордов, прекратите истерику и спокойно разберитесь в случившемся.
Слова эти были произнесены с таким холодом отчужденности, что мне стало ясно, что генерал Минюк напомнил Георгию Константиновичу, как в действительности было дело.
С этого момента Жуков говорил с Гордовым лишь строго официально. И, я думаю, что тогда-то и было предрешено последовавшее вскоре отстранение от должности Гордова, которого в конце сентября сменил К. К. Рокоссовский. О моей же "вине" больше никто не обмолвился и полусловом.
С того памятного дня 18 сентября мы довольно близко сошлись с Л. Ф. Минюком. Род его корнями был неразрывно связан с кубанским казачеством, хотя сам Леонид Федорович и происходил из рабочей семьи. Родился он в станице Кайноболотская в 1900 году. Окончил сельскую школу, принимал участие в гражданской и советско-финляндской войнах. В партию вступил по ленинскому призыву в 1925 году, через 8 лет окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе. В Великой Отечественной его участие началось на посту адъютанта главкома Юго-Западного направления. С августа 1942 года и до конца войны работал с Г. К. Жуковым. Умер Леонид Федорович в 1977 году, до конца его жизни мы поддерживали с ним дружеские взаимоотношения.
Скажу, однако, еще несколько слов о генерале Гордове. О его высокомерном, нетоварищеском поведении свидетельствуют многие, кто знал Гордова в тот период. Так, А. И. Еременко в книге "Сталинград" приводит слова Н. С. Хрущева, что "стиль его работы и отношение к людям оставляют желать лучшего"{209}.
Неприятное впечатление вызвала первая встреча с В. Н. Гордовым у К. К. Рокоссовского. Он вспоминает, что Г. К. Жуков одернул Гордова, сказав: "Криком и бранью тут не поможешь, нужно умение организовать бой"{210}.
Г. К. Жуков в своих широко известных мемуарах весьма сдержанно, но довольно ясно дал понять суть своего отношения к стилю руководства Гордова. Он писал: "Во время обсуждения обстановки на участке Сталинградского фронта Верховный спросил меня, что собой представляет генерал Гордов. Я доложил, что Гордов в оперативном отношении подготовленный генерал, но как-то не может поладить со штабом и командным составом. И. В. Сталин сказал, что в таком случае во главе фронта следует поставить другого командующего"{211}
Рассказываю я столь подробно о приведенном выше эпизоде по двум причинам. Во-первых, конечно, потому, что он был одним из самых драматических в моей жизни, и, во-вторых, чтобы подчеркнуть, что случаи солдафонства и унтерпришибеевщины, к сожалению, встречались в нашей армии и пресекались они не всегда.
...В течение следующих четырех дней наша армия продолжала непрерывно штурмовать оборону врага, но добиться существенного территориального успеха по-прежнему не удавалось. Авиация Рихтгофена неистовствовала. В первый день она сделала 2 тысячи самолето-вылетов, а в последующие дни в светлое время суток 120-150 самолетов волна за волной опрокидывали на наши пехоту и танки свой смертоносный груз. К сожалению, наши авиация и зенитные средства все еще были слабы.
22 сентября на КП армии прибыли командующий фронтом А. И. Еременко и член Военного совета Н. С. Хрущев. Они побывали до этого в 66-й армии и беседовали с ее командующим Р. Я. Малиновским. На нашем КП состоялось короткое совещание, на которое были собраны командармы, командиры танковых корпусов и стрелковых дивизий. А. И. Еременко довольно резко покритиковал руководство Сталинградского фронта и командармов с их штабами, досталось и нам. Андрей Иванович рассказал о героизме и самоотверженности воинов 62-й и 64-й армий и подчеркнул, что Ставка регулярно пополняет их войсками.
Андрей Иванович сообщил также, что, по имеющимся у него данным, в середине сентября Паулюс выезжал по вызову к Гитлеру и, видимо, после очередной накачки со стороны фюрера заставил свои войска драться с еще большим остервенением.
- Сталинградцам,- сказал Еременко,-- предстоит пережить еще много суровых испытаний. Враг поставил цель закрепиться на Волге и не пожалеет сил для полного овладения городом, который он окрестил первоклассной крепостью. Крепость у нас, конечно, есть, но это не каменные бастионы, а несокрушимая сила духа советского воина.
А. И. Еременко довольно долго беседовал с глазу на глаз с Г. К. Жуковым. Как свидетельствовал Георгий Константинович в своих воспоминаниях, Еременко спрашивал его о плане более мощного контрудара. Жуков ответил: "Ставка в будущем проведет контрудары значительно большей силы, но пока что для такого плана нет ни сил, ни средств"{212}. Он не настаивал на дальнейших попытках наступать, тем не менее Гордов принял решение 23 сентября организовать еще один контрудар, на этот раз на правом фланге, где к этому времени в основном сосредоточился 16-й танковый корпус в составе 107, 109, 164-й танковых и 15-й мотострелковой бригад. Андрей Иванович предложил предпринять атаку во второй половине дня, когда бдительность вражеского командования ослабнет. Корпусу генерала А. Г. Маслова предстояло наступать во взаимодействии с 273-й стрелковой дивизией подполковника А. И. Валюгина. Этим двум соединениям приказывалось ударить в общем направлении на хутор Новая Надежда с дальнейшей задачей выйти в район Городища и завода "Красный Октябрь", чтобы соединиться здесь с б2-й армией.
Атака началась в 17 часов с короткой, но довольно слаженной артподготовки. Наступающим противостояли 76-я пехотная и 60-я моторизованная дивизии. Наши части ворвались в предполье, но прорваться через главную линию обороны опять не смогли. Наиболее результативно дралась 109-я танковая бригада полковника В. С. Архипова. Она настойчиво штурмовала господствующую высоту 130,4. А. И. Еременко наблюдал за боем с вынесенного далеко вперед НП. Он отметил, что хотя оперативное построение и боевые порядки войск соответствуют требованиям Боевого устава, они малоэффективны, так как эшелонирование в глубину каждой части снижает возможность применения огневых средств и вызывает излишние потери. Командующий фронтом сказал, что Ставкой готовятся указания по изменению некоторых уставных положений.
Уезжая, Андрей Иванович попросил меня показать кратчайшую дорогу к одной из переправ через Волгу. В машине, сев со мной на заднее сиденье, Еременко попросил без официальности рассказать о положении дел. Я без утайки выложил все, что наболело на душе. Он поблагодарил за откровенность. У него, на мой взгляд, сложилось объективное представление о ситуации севернее Сталинграда. В своих послевоенных мемуарах он отмечал превосходство вражеской авиации и острый недостаток с нашей стороны средств борьбы с ней, что было одним из серьезнейших препятствий, мешавших полному выполнению стоявших перед фронтом задач. Фашистской авиации благоприятствовала совершенно открытая местность. Нагло действовала воздушная разведка противника. В этих условиях было крайне трудно добиться внезапности ударов. Наше маневрирование проводилось в довольно узкой полосе, контрудары наносились днем, а не ночью, когда резко снижалась активность вражеской авиации. Противник сильно укрепил выгодные позиции, особенно господствующие высоты, организовал надежную огневую систему, создал предполье с минными полями, быстро перебрасывал танки и самоходные установки к угрожаемым участкам{213}.
В те незабываемые дни второй половины сентября, как и прежде, личный состав 1-й гвардейской проявил массовый героизм. Если воины 62-й армии, как часто говорят, стояли насмерть, то воины нашей армии шли на смерть. Приведу лишь некоторые из сотен примеров героизма и самоотверженности.
Прежде всего скажу, что 109-я танковая бригада к 30 сентября прочно оседлала высоту 130,4 и удерживала ее до перехода наших войск в контрнаступление. Особой благодарности заслуживают боевое мастерство и героизм танковых рот старших лейтенантов В. А. Пшеницына и Н. Т. Семы, взводов лейтенантов В. В. Гостевского и П. В. Кузьминова. Более 20 человек из состава этой бригады были отмечены за сентябрьские бои государственными наградами.
Вот факты мужества воинов других соединений. Боевая машина лейтенанта Грибанова из 12-й танковой бригады во время атаки 18 сентября прорвалась во вражеский тыл. Сея там панику, экипаж уничтожил три противотанковых орудия, автомашину с боеприпасами и до 50 гитлеровцев. Он вступил в бой с тремя фашистскими танками и подбил один из них. Враги все же подожгли нашу боевую машину. Тогда Грибанов вынес из горящего танка двух раненых товарищей и помог им добраться до медпункта.
Старший сержант С. Я. Четвериков из 342-го отдельного истребительно-противотанкового артиллерийского дивизиона 258-й стрелковой дивизии, когда от огня фашистов погиб его расчет, один вступил в единоборство с четырьмя вражескими танками. Два из них подбил, остальные повернули вспять.
Лейтенант В. Ф. Пешков со своим танковым взводом первым прорвался к окопам противника в Вороньей балке. Его экипаж уничтожил три противотанковых орудия, два дзота и несколько пулеметов. Гитлеровцам удалось подбить танк Пешкова, к тому же заклинило люк башни. Воины во главе с лейтенантом Пешковым до последнего вели огонь. Они пали смертью героев.
Только представленных к высоким государственным наградам за выдающиеся боевые подвиги в сентябрьских наступательных боях 1-й гвардейской армии было 433. Многие же факты героизма в тех невыразимо трудных условий остались, к сожалению, незафиксированными.
В первых рядах атакующих шли коммунисты и комсомольцы. Они показывали пример в бою, на них равнялись все воины армии. За период наступления во второй половине сентября, как всегда в самое ответственное время, усилился приток заявлений о приеме в партию и комсомол. В 258-й стрелковой дивизии, например, за несколько дней было подано свыше 400 таких заявлений, а в 260-й стрелковой дивизии только в одном 1026-м стрелковом полку - 180. Свыше тысячи человек было принято в ряды организаций ВЛКСМ в 1-й гвардейской армии. Подвиги комсомольцев составили одну из лучших страниц истории этого наступления. Тысячи уничтоженных гитлеровцев, 67 танков, 40 противотанковых орудий, 12 минометных батарей и, кроме того, отдельно свыше 30 минометов, в том числе девять шестиствольных, 50 автомашин - таков далеко не полный перечень нанесенного в те дни урона врагу только комсомольцами нашей армии.
Последние дни сентября и начало октября ознаменовались рядом организационных мероприятий, коснувшихся 1-й гвардейской самым непосредственным образом. Это все, думал я тогда, из-за событий злополучного 18 сентября. В действительности причины крылись гораздо глубже - исподволь уже тогда начиналась подготовка к контрнаступлению.
Сначала из армии был отозван Кирилл Семенович. Его 28 сентября сменил генерал-майор И. М. Чистяков, представлявший собой во многом полную противоположность К. С. Москаленко. Если у прежнего командующего на лице всегда была озабоченность, а нередко и суровость, то с лица Ивана Михайловича, казалось, никогда не сходила широкая заразительная улыбка. Уже первая встреча с ним показала, что чувство юмора и непосредственность являлись отличительными свойствами его натуры, причем мишенью иронии и шуток Чистякова была по большей части его собственная персона.
Не успев перекусить с дороги, Иван Михайлович со смехом рассказал мне, что за последние двое суток натерпелся страхов больше, чем чуть ли не за всю войну. Какие же опасности подстерегали его? Оказывается, с Северо-Западного фронта, из-под Холма, ему приказали лететь на самолете в Москву к И. В. Сталину, а он не только до этого никогда не встречался со Сталиным, но и на самолете-то не летал.
- Сумел отговориться, сославшись на неустойчивость погоды,- сказал Чистяков.- Разрешили ехать автомашиной. Это меня успокоило, я догадался: товарищ Сталин требует меня не для нагоняя за неудачи под Холмом, а по другому поводу. На приеме у товарища Сталина мне тоже явно повезло. Разговор был короткий и легкий: товарищ Сталин сообщил, что я назначаюсь командармом, а я ответил одним словом: "Есть!"
Но дальше,- продолжал Иван Михайлович,- опять пошла полоса неудач: в Сталинград пришлось-таки лететь самолетом, как я ни отлынивал. Мало того, еще назначили старшим по полету, хотя с нами летел генерал Орел{214}, а ему-то, по фамилии, в полете сам бог велел быть старшим. Так нет же, назначили меня! А когда прибыли в Малую Ивановку, дела у нас с Орлом пошли совершенно не орлиные. Только зашли в отведенную нам хатенку, чтобы помыть руки перед обедом, как началась отчаянная бомбежка, и мы с Орлом "залетели" под нары, забаррикадировав подходы к ним тыквами, которые валялись на полу в изобилии. Окно в хатенке вышибло, тыквы безжалостно изранило осколками, а мы остались невредимыми. Пошли в столовую, а на ее месте - воронка от бомбы. Как видишь, опять не повезло - не пообедали. Так что давай чего-нибудь перекусить, а ты мне за столом расскажешь, везучая ли наша армия, тогда я буду знать, повезло ли мне в конце концов с переводом на новое место службы.
После такой "вступительной речи" нового командарма мне подумалось, что с ним, видимо, будет работать легко, тем более что он был храбрым, испытанным во многих сражениях военачальником и человеком удачливым. До назначения к нам И. М. Чистяков возглавлял после смерти И. В. Панфилова легендарную 8-ю гвардейскую стрелковую дивизию, которая под его командованием вновь отличилась в наступательных боях в Торопецко-.Холмской операции. Затем Иван Михайлович командовал 2-м гвардейским стрелковым корпусом, а теперь вот возглавил единственную тогда у нас гвардейскую армию. И произошло все это в течение полугода.
Ознакомление с войсками армии несколько разочаровало Чистякова, ибо по численности и вооруженности они уступали корпусу, которым он до этого командовал. Слушая мой доклад, командующий отбросил шутки в сторону и проявил дотошность, стремление дойти до самых коренных причин итогов наших контрударов. В заключение беседы сказал:
- У вас здесь происходило нечто подобное тому, что было и у нас под Холмом. Всю весну и лето мы вели тяжелые бои за этот город, но так и не смогли его взять. Стоит он на возвышенности, недаром называется Холмом. Гитлеровцы использовали выгодное для обороны расположение города, создав в нем мощный опорный пункт.
Иван Михайлович одобрил мое решение о том, чтобы наши стрелковые дивизии и танковые бригады имитировали подготовку к новому наступлению и одновременно приводили себя в порядок.
Генерал Чистяков привез весьма отрадную для меня весть о том, что сменяется все командование фронта. К нам приезжают, а частично уже прибыли, почти все руководящие должностные лица Брянского фронта во главе с генерал-лейтенантом К. К. Рокоссовским.
29 сентября из Малой Ивановки сообщили, что К. К. Рокоссовский едет к нам в армию. Уже само это извещение было приятной неожиданностью, поскольку о прибытии В. Н. Гордова никто никогда не сообщал. Я еще раз подробнейшим образом доложил командарму обо всех наших делах. Мы с Любимовым пытались снабдить Чистякова всевозможными справками, таблицами, схемами и картами. Он все это внимательно просмотрел и вернул нам со словами:
- Суть я запомнил, а много бумаг вокруг себя не люблю. Когда приехал новый комфронтом, меня к командарму не вызвали, и я подумал, что Иван Михайлович доложил обо всем достаточно исчерпывающе. Но вот дверь нашего штабного блиндажа широко распахнулась, и в помещение, ловко пригнувшись под притолокой, вошел генерал-лейтенант высокого роста, моложавый, по-юношески стройный, чисто выбритый, с двумя орденами Ленина и тремя орденами Красного Знамени на левой стороне груди и золотистой ленточкой - знаком тяжелого ранения - на правой. Я понял, что это и есть новый командующий, которого ранее никогда не видел. За ним следовал несколько смущенный командарм.
Я доложил по всей форме, чем занимается штаб. Константин Константинович с неподдельным дружелюбием поздоровался. Его довольно узкая с длинными, как у музыканта, пальцами ладонь полностью охватила мою руку. Первой мне пришла в голову мысль о полном физическом и нравственном совершенстве этого человека. Достаточно было окинуть взглядом его статную и изящную, несмотря на большой рост и широкие плечи, фигуру, а затем взглянуть в голубые глаза, искрившиеся умом, решимостью и добротой.
- Не обессудьте, скажите, сколько вам лет? - заговорил Рокоссовский с чуть заметным польским акцентом.
- Месяц назад исполнилось тридцать пять,- ответил я, несколько смущенный этим неожиданным и совершенно не по-военному заданным вопросом.
- А воюете сколько?
- С первых дней войны.
- А под Сталинградом?
- С самого начала, с середины июля.
- А в должности начальника армейского штаба?
- Девять месяцев.
- Не сочтите это за праздное любопытство,- как бы извиняясь, сказал Рокоссовский.- В папке нерассмотренных дел, оставленных Василием Николаевичем Гордовым, лежало представление к присвоению вам генеральского звания, подписанное Кириллом Семеновичем Москаленко. Я дал этому документу ход. Теперь вижу, что не ошибся.
Я от души поблагодарил Константина Константиновича. Упреждая события, скажу, что менее чем через две недели мне было присвоено звание генерал-майора.
- Попрошу вас доложить о состоянии армии, ее возможностях и нуждах,продолжал командующий фронтом.- Я уверен, что Иван Михайлович разобрался во всех этих делах, но за пару дней, конечно, лишь в основном.