«14 июля Я слез в Таганроге решыл навестит сестру Зою которой не видел 11 лет Ну встреча извесно какая бывает. Я думаю каждому прыходилось когда небудь встречаться с родными которых давно не видеш Сестра меня попросила чтобы я пожыл в нее дня тры Я согласился. Познакомила меня со своей подругой Марусей. Маруся мне понравилась и мы сней вечерухой пошли в кино оттуда я ее проводил домой Оказывается она суседка Чехова и кто мог думать что я по суседски с Чеховым буду и......... Марусю С таким великим писателем я провел тры ночи по суседски.
15 июля Ночю я розпрощался с Зоей а Маруся проводила до станции Я сам ее попросил а то я плохо дорогу знал. К утру я был в Ростове в Ростове обычно зделал пересадку и взял курс на Кубань перед вечером я прыехал на ст. Кавказскую Здесь не медля пересел на краснодарскый поезд и покатил ближе к своей родине в вагоне розговорился с солдатами Н.К.В.Д. Они меня розспрашывали за Германию за бои под Берлином Я им охотно отвечал розказывал, и не доежая Краснодара разулся чтобы ноги отдохнули а сам сразу уснул».
– Молодые были солдаты. Да если б и не молодые, то тоже не знают о жизни на передке. Просто потому, что я их там ни разу не видел. Побывать на передней линии им пришлось только тогда, когда мы в сорок первом отступали и отступали так, что догоняли отряды НКВД. Фронтовики обычно ненавидели энкавэдэшников и милиционеров. Среди нас даже поговорка такая была: ты человек или милиционер?
«В Краснодаре проснулся за сапогы а их хуй был портянкы одни осталысь Я портянкы в карман и вылез на перон ато поезд шол в Новоросийск Эх ебаный народ на такую подлость гады пошли просто нищенство Но здесь мне не хуй розгадывать. Я сел на Ахтарскый поезд и утром без никаких проишествий босиком портянкы в кармане выгрузился в Тимашевке Сейчас же пересел в вагон на Стеблиевку забился в самый угол шенель у головы и стал до сыплять».
– Из госпиталей мы выходили кто в чём. Из последнего, харьковского, я вышел в обычных солдатских брюках, стоптанных кирзовых сапогах, а рубашку мне дали короткую и почему-то чёрного цвета. Наверное, от какого-то умершего железнодорожника досталась. Шинель б/у да такая подлая, что, видимо, ни один солдат в ней на передке ползал. А своих вещей я, конечно, не получил. Особенно жалко было добротные трофейные сапоги и новый солдатский ремень…
Выписывали меня досрочно и на том условии, что я живу в райцентре, где мне каждый день могут делать перевязку и в любой момент оказать медицинскую помощь. Это я специально им наврал – очень домой хотелось. Продуктов с собой не давали. Вместо них – два аттестата, один денежный, другой продовольственный. Отоварить продовольственный аттестат можно только на специальном продпункте. Первый такой на моём пути встретился лишь в Ростове. Дали мне там одной селёдки, больше, говорят, ничего нет.
А с денежным аттестатом вышло всё сложнее. Только дома от фронтовиков узнал, что не аттестат, а деньги должны были выдать мне в госпитале. И кстати, немалую сумму – за всё время после последней получки, которую я получал ещё до своего ранения в Германии.
Ну, раз не выдали в госпитале, значит выдадут по аттестату в военкомате. С этим я и пришёл в Славянский райвоенкомат. Обратился к самому военкому. Он направил меня к своему заместителю, а тот говорит: «Сдайте аттестат в канцелярию и покурите пока…». Сдал и жду, пока начислят деньги. Не дождавшись, захожу снова в канцелярию. А моему вопросу там удивляются: «У нас нет вашего аттестата». Как нет? Только что сдавал… Нет, и всё тут. Я – к замвоенкома. Тот: «Ничего не знаю». Ну, я их покрыл по-солдатски, плюнул и дверью хлопнул. А домой, в свою станицу, надо сорок километров пешком идти. Пока дошёл, остыл.
Вот так нагло сволочи тыловые наживались на солдатских кровных рублях. Ведь отбирали, можно сказать, последнее. Тогда по второй группе инвалидности я получал пенсию – 170 рублей, а буханка хлеба тогда на базаре (в магазинах хлеба не было вообще) стоила 250 рублей. Полагалась мне ещё доплата за награды, которую мне тоже не платили.
Сейчас можно услышать россказни о том, будто массовый патриотизм был у нас такой, что все фронтовики отказывались от доплаты за награды в пользу государства. Брехня. Кто же откажется, если с голодухи пухли? Да я не знаю ни одного такого фронтовика. Наоборот, у нас все станичники, что живыми вернулись с фронта, возмущались: почему тем, кто живёт в сельской местности, надбавка положена меньшая, чем городским. По нас что, не свинцовыми, а резиновыми пулями стреляли! Или наши раны не так болели!?
Всё это делала тыловая бюрократия, за всю войну так и не понюхавшая пороху. Многие из них до 41-го года ходили в активистах. Вот кто – хуже бешеной собаки. Ведь до войны они просто затравливали нас детей «врагов народа». Потом стали нашими захребетниками, а некоторые и предателями. Как, к примеру, наш гривенский партийный активист Зуб.
Мой младший брат Павлик на фронт мне писал, как Зуб его травил. Павлику ещё не пришло время призываться, но выглядел он старше своих лет. Зуб и написал на него как на сына «врага народа» донос: «Ему на фронт уже надо идти, а он в камыши смотрит…». Спрятаться, мол, собирается. Но беда как-то обошла Павлика. В своё время его призвали на фронт, и он ещё край войны захватил.
А с Зубом меня судьба столкнула в 45-м, когда я возвращался из госпиталя домой. На станции Тимашёвская, смотрю, идёт Зуб. И рядом два солдата с автоматами. Ну, на солдат я вначале не обратил внимания, тогда почти все военные ходили с оружием. Хотел подойти к Зубу, но автоматчики преградили мне дорогу – это был конвой. Зуб тяжело так посмотрел на меня изподлобья. Ничего не сказал…
Только через несколько лет я узнал его историю. Оказывается, когда немцы на Кубань пришли, Зуба, как партийного активиста, оставили в Гривенской для связи с партизанами. Как он эту связь держал, бог его знает. Но при освобождении Гривенской наши солдаты захватили переводчицу, которая работала на немцев в Гривенском гарнизоне и не успела с ними убежать. От неё и стало известно, что Зуб выдал немцам все каналы связи и партизанские базы, которые знал.
«Под Стеблиевской меня розбудил кондуктор говорит что мол пора вылезать ато вагон обратно пойдет Я вылез пошол на элеватор и сейчас же поехал машыной в Красноармейскою. Когда слез с машыны линул дождь. Тогда я закачал халоши и запиздил с удвоенной силой домой Ну дома встреча и все прочая … Здесь я перестал мудить светом з дамочками прекратил гулять через что и потерпел крушение два раза.............. правда. Но больше все начинаю оседлою жызнь».
Найти родных и близких Григория Тимофеевича Лобаса мне пока, к сожалению, не удалось. Поиски продолжаются. Активную помощь в этом оказывают сотрудники администрации сельского поселения Гривенская во главе с неравнодушным человеком Ларисой Григорьевной Фикс, за что большая благодарность! Если кто-то из потомков нашего героя увидит эту публикацию, откликнитесь. Напишите мне на [email protected] или позвоните +7(916) 028-74-82. Ради продолжения светлой памяти того, кто 75 лет назад защитил страну и дал вам жизнь…