«13 октября утром ходил по делам где я узнал что друг мой Шуралев разведчик в госпитале Жаль-жаль такого друга Я один остался Амос Шытиков в госпитале не скем и почудить
14 октября Читаю книги газеты журналы чего попадет. На занятия не хожу преставился что раны болят На ногах правда не говоря худого слова немного побалевають. Вечером до паночкы в клуню».
– Почти всё время чувствовал штыковое ранение, которое получил ещё в 41-м на Западной Украине. Был в сарае, когда началась стрельба. Выскакиваю, вижу: идут танки и бьют по домам, в которых мы тогда были расквартированы. И вдруг, из-за сарая выбегает немец. Поднял над головой винтовку со штыком так, будто, как мне показалось, хочет бешеную собаку заколоть. Ведь я его мог застрелить, пока он бежал ко мне. Но тогда немцы были наглые, думали, что русских можно переколоть, как собак.
Так близко я видел немца впервые и никак не мог решиться выстрелить в него. Хоть и враг, но живой же человек. У нас, у русских, наверное, в крови зла нет: пока тебя не тронут, первым не ударишь и не выстрелишь…
Он целил мне штыком в грудь, а я своим карабином как палкой ударил по его винтовке сверху и после моего удара штык пришёлся в мою правую ногу, чуть ниже паха. В этот момент мой карабин стволом упёрся немцу в живот. Я инстинктивно хотел немца оттолкнуть и совершенно случайно нажал на спусковой крючок. После выстрела немец повалился на спину, потянул за собой винтовку, и штык вышел из моей ноги. У меня закружилась голова, я сел.
Подскакивает Лях: «Вот ты его здорово!». Тут же, не мешкая, моей обмоткой перетянул мне ногу. Никаких индивидуальных пакетов у нас тогда не было, о бинтах и не помышляли. Надо было срочно отсюда уходить. Кровь перестала хлестать, но нога задеревенела, я ею двинуть не могу. Пытаюсь встать. Лях начал было мне помогать, но неожиданно бросает меня, хватает мой карабин и – трах…
Неподалеку, в молодом вишняке, стояла, как мы её называли, «катенька-катюша» – полуторка, в кузове которой установлен счетверённый «Максим». Шофёр в это время ручкой пытался запустить мотор, а немец подошёл сзади и два раза выстрелил ему в спину из пистолета. Он, наверное, ещё стрелял бы, но Лях его уложил. Немец упал сверху на нашего шофёра.
Между селом и лесом росла рожь. В тот год она такой удалась, что чуть пригнёшься – и тебя не видно. Все наши солдаты бросились в эту рожь. Она просто волнами ходила. Немецкие танкисты это заметили и стали бить по ржаному полю шрапнельными. Но деваться больше некуда. И мы тоже пошкандыбали в эту рожь. Там наткнулись ещё на троих раненых. Ляху пришлось помогать им по-очереди. А я то полз, то ковылял, опираясь на свой карабин.
Долго у меня болела не только нога, но и голова. Второе ранение было в голову. Случилось это уже в сорок четвёртом на Сандомирском плацдарме. Мы атаковали. И уже перед немецкими окопами у меня за спиной разорвалась граната. Кожу на затылке снесло, а череп остался цел.
От госпиталя я тогда отказался, потому что знал: назад, в свою часть, уже не вернусь. Госпиталь мог на какое-то время укрыть тебя от пуль и осколков, но его проклятье заключалось в том, что все выписывающиеся получали новое назначение. А на фронте друзьями дорожили, может быть, больше, чем своей жизнью. Именно поэтому раненые, кто мог держаться на ногах, в основной своей массе отказывались от госпиталей.
Что плохого в этой правде? Почему о ней не говорили, а, как правило, в военных фильмах преподносили такие факты как чисто патриотический акт.
«15 октября Сегодня Воскрисения Собралось много цивильных до моего хозяина вот я им и заливаю. А они лазять со смеху. А смеются сами же с себя только они тупицы но я не жалею красноречивости что у меня здорово получается. «Шкода гадаты» ихнее выражение
16 октября целый день проспал в клуне на сене А то ночю тактика была с паняночкой, а сейчас записываю в дневник и паняночка прышла Глаза вытаращила. Но по руски читать она не может Она и не подумывае что я за нее тоже записываю все Хатя? Это!!!
17 октября С утра слонялся там где мне обсолютно нечего делать. А под вечер хотел сам залатать свой сапог, но разорвал еще больше. Поругал всех святых на том и ограничился».
– Обувка наша – кирзовые сапоги – подлая была. Весной и осенью по слякоти в них холодно и мокро. Летом отставала подошва и протирались голенища. Об одёжке и говорить нечего. Ватники как будто специально были придуманы для мучения солдат. Намокнув, они потом долго не высыхали и, конечно, не грели. Но главное, если тебя ранят в ватнике, пуля или осколок заносили в рану вату. Раны потом гноились и долго не заживали. Это я испытал на себе, когда меня ранило третий раз в спину.
«18 октября С утра был в бане а вечером прышол мой друг Лях удрал с лесу прынес кальсоны пропить Это я сразу оформил, и водку выпили. По его словам что эти кальсоны ему давно уже надоели но он не мог удрать с лагеря ко мне а сейчас под самым носом пролез у часового».
– Расположение дивизиона, откуда нельзя было отлучаться, мы и называли «лагерем». Если не воюем, весь день в дивизионе идут занятия. Заставляли, в основном, зубрить БУП – боевой устав пехоты. Делалось это не ради действительно подготовки, а только для того, чтобы солдата чем-то занять. Ночью же за пределы дивизиона не выпускали часовые.
«19 октября Сегодня целый день слонялся по своих делах которых у меня собралось много Вечером помогал хозяину колоть дрова. Панянке вчера показал пистолет и прыказал чтобы не встречалась иначе синий огонь и капут Продала зараза Стала такой противной что я не могу даже и думать».
– Панянка рассказала соседке, у которой квартировал Чернуха, что я променял ей кальсоны на водку. Майор вызвал меня и ладно бы отругал, а то с таким сочувствием спрашивает: «Ты что, последние кальсоны пропил?..». Мне ужасно стыдно было…
«20 октября до обед получал продукты на свой шалман. А вечером карты, и водка Хотя я в карты не охотник гулять но от нечего делать играл. Выиграл зажигалку которую сразу же и закинул, а проиграл часы швейцарские».
– Играли тогда в карты: в простого дурака, в рамс, в муху… На кон ставили, как правило, самое дорогое – табак, паёк водки. Денег, когда мы воевали на своей территории, не получали. В день получки приходил начфин вместе с парторгом, предлагали подписываться на государственный заем, который всё равно шёл в счёт обороны.
Как правило, все соглашались. И не только из патриотических чувств. Нам деньги на фронте просто были не нужны. О послевоенном времени тогда никто не думал. А за границей стали платить, как теперь можно было бы сказать, валютой. К примеру, в Германии у меня оклад был где-то 350-400 марок.
Откуда швейцарские часы? На фронте было принято меняться не глядя. Случалось, выменивать хорошие вещи, или, к примеру, те же самые часы, только без стрелок…
«21 октября у меня сегодня хоз – день и больше… Ходил военторг купил два флакона одеколона для личного употребления но прышол мой друг Лях увидел и предложыл выпить Так мы выпили его и пошли в кино. Картина шла "Пролог" белоруская которой нечего не понял».
– Когда мы выходили на отдых, военторг обязательно работал. Но солдату, кроме подворотничков и одеколона, там купить было нечего. Хотя и одеколон появлялся очень редко. В тот раз мы с Ляхом попробовали его в первый и последний раз.
«22 октября Жызнь так идет своим руслом однообразная уже надоело на фронт уже хочется Там веселей. А здесь одно и тоже то хозяину помогаю вот и сегодня помогал, и познакомился с его сестрой правда не молода лет 38. Но нечего пройдет не выписывать же мне лутшей с Америкы А Бог увидит лутшу даст.
23 октября Сегодня целый день шол дождь, и я весь день провел у соседа цыгана повара. Играли в шашки шахматы домино А вечором до своей новой знакомой».
Из оперативной сводки Совинформбюро за 23 октября 1944 года:
«Войска 3-го Белорусского фронта перешли в наступление… Преодолевая ожесточённое сопротивление противника и его долговременные укрепления, наши войска переправились через реку Шешупа и после упорного боя овладели населённым пунктом Наумиестис (Владиславов). Развивая наступление, наши пехотинцы пересекли советско-германскую границу, вторглись в Восточную Пруссию и ворвались в немецкий город Ширвиндт…
Прорвав первую мощную полосу обороны немцев вдоль границы Восточной Пруссии, наши войска вышли ко второму поясу обороны, состоящему из нескольких линий траншей, большого числа железобетонных дотов, среди которых много двух-, трёх- и даже шестиамбразурных, из широких минных полей и проволочных заграждений. Через некоторые из этих заграждений немцы пропустили электрический ток. Советские войска прорвали и вторую укреплённую линию обороны немцев.
23 октября войска 3-го Белорусского фронта вторглись в пределы Восточной Пруссии на 30 километров в глубину и 140 километров по фронту и заняли на территории Восточной Пруссии более 400 населённых пунктов». (т. 7, с. 220-221)
«24 октября С утра был на склади где получил большую неприятность от капитана, и за такую чепуху Эх ты курва пожалел патрон "Гадюка" Это зату паночку сейчас она уехала во Львов Но это лутше а то сегодня была бы война и мой верный 6768 поработал. А то в нем за отдых паутина у стволу засела!!!».
– «Мой верный 6768» – этой мой ППШ. А история тогда приключилась постыдная. Заместитель командира полка по тылу капитан Шабаев обратился к нам: «Если погрузите на машину свиней, ставлю котелок спирта». Ну, мы с этой задачей справились быстро. А когда в хате у той паночки выпили спирт, из-за чего-то начали ссориться. Такие пьяные споры и драки нередко заканчивались стрельбой. Паночка, видимо, это уже знала и, испугавшись, побежала к Шабаеву, выдала нас. Тут мы и вовсе рассвирепели. Если бы не Шабаев, мы бы её, наверное, избили.
«25 октября Сегодня нашему полку вручали кто чего заработал в последних боях. Но и мне досталась медаль "За Отвагу" в честь этого вручения гуляли. Напились пяные кто то начал смеятся с меня т.е. с моих знакомых а именно стой паночкы и с этой 38 летней с которой я сейчас проливаю пот. Кто то в виде шутя сказал что за это мне бы надо в штрафную Но за друга мол постоим противные ихние рожи в друзя лезут Я знаю кто у меня друг. И как розошолся Я выхватил с кармана гранату поставил на боевой звод а турки эти как сыпонули с землянкы Я только поспел человекам пяти по затылку дать гранатой не выпуская з рук. До утра я спал один все боялись заходить а я спал спокойно А утром вызывал К.П. (командир полка.-Г.Л.) сказал Больше так не делай но а в общем молодец Такими говорить только и должны быть мои разведчики».
– Как солдаты относились к наградам?
– Наградами солдаты дорожили. Потому что зря солдату награду не давали. Нам очень обидно было, когда, выйдя на отдых, видим, что у штабистов заблестели на груди новые ордена и медали. Награждали-то как…
Взяли, скажем, какой-то город или важный плацдарм. Идёт команда сверху: представить к награждению из каждой роты по десять человек. Почему по десять? А не по двадцать? Или по пять? Это было никому не известно. Список, как правило, составлял политрук. Потом его утверждал командир роты. Наш политрук Воробьёв в этот список первым делом вносил тех, кто ему задницу лизал, а для настоящих героев – оставшиеся клетки. Тот, кто, может, больше других достоин орденов и медалей, но всегда требовал от политрука правдивых ответов на свои вопросы, кто справедливости добивался, тот у нас ходил без наград.
Всегда обойдёнными оказывались тяжелораненые. Ведь их сразу отправляли в госпиталь, а после лечения – и это хорошо все знали – они уже не вернутся в свою часть. Поэтому их в списки и не включали. Так же было и с убитыми. Зато шофёр командира полка имел… семь медалей «За отвагу». Ребята по этому поводу шутили: «Если бы награды давали ещё и за половые натуги, то у Жорки Шишлакова их было бы больше…». Хотя, честно сказать, парень отчаянный был, под любым огнём гонял. А поскольку всегда рядом с командиром полка, то уже никакой политрук помешать не мог.
«26 октября Занимаюсь хозяйственными делами А их у меня на сегодняшний день много вечером был в своей пройдохи старой
27 октября Сегодня я ходил искал козырька лакированного его здесь трудно найти здесь носят все шляпы соломяные К вечеру нашол и здал портному».
– Это майор Чернуха, который всегда был одет аккуратно и даже франтовато, захотел носить свою форменную фуражку непременно с лакированным козырьком. А такие козырьки могли быть только у тех местных жителей, кто служил на почте или на железной дороге. Вот у них-то я и попросил. А кто откажет русскому солдату?
«28 октября С утра помогаю повару он больной. Зарезал гуся и сижу щыпаю а он проклятый крепкый ка бы знал не брался Лутше я ходил бы голодный тры дня Ну посмотрим какой у нас обед получится
29 октября Хоз-день готовлюсь к предстоящым торжествам нашего полка. Завтра должны вручать ордена. Блестяще завоеваны в последних боях форсировали тры реки Буг, Сан, и Вислу где удержали плацдарм. Как фрицы не старались нас столкнуть в Вислу и перетопить но катуковцы стояли на смерть И фрицы получили "Хуй… та хуй…"
30 октября Сегодня вручают нашему полку ордена "Богдана Хмельницкого" и орден "Красного знамени" вручает член воен-совета 1-й гвардейской танковой армии гвардии генерал полковник Попель. Этот день празнуем и не верится что это нами завоевано и специально с Москвы прыехали вручать ордена. Да месяц назад Москва салютовала нам за взятые города».
– Такой наградой все мы, конечно, гордились. Это же было признанием наших заслуг. Но свою медаль «За отвагу» я носил в кармане, как и другие ребята. Только те, кто находился подальше от передка, цепляли награды на грудь. И мы поцепили бы… Но как под обстрелом поползёшь, если у тебя на гимнастёрке медали?
Из оперативной сводки Совинформбюро за 29 октября 1944 года:
«На территории Чехословакии южнее города Ужгород наши войска в результате упорных боёв овладели городом и крупным железнодорожным узлом Чоп.
В Венгрии, западнее города Сату-Маре, наши войска вели наступательные бои…
На других участках фронта – поиски разведчиков и в ряде пунктов бои местного значения…
Огромные потери немецких войск на советско-германском фронте вынуждают гитлеровцев идти на самые крайние меры. Немецкое командование закрывает авиационные школы, а курсантов направляют на фронт, в пехоту… Пленные солдаты 407-го полка 121-й немецкой пехотной дивизии Гейнц Шприк, Руди Блошке и Гельмут Шуман рассказали: «Мы учились в лётной школе. В июле, когда до выпуска осталось всего лишь три недели, нашу школу закрыли. Всех недоучившихся лётчиков направили в лагерь и заставили проходить пехотную подготовку… Зачисление такого большого количества лётчиков в пехоту произвело на нас потрясающее впечатление. Мы поняли всю безнадёжность положения немецкой армии и бессмысленность дальнейшей борьбы». (т. 7, с. 230-231)
«31 октября Загорелся дом в нашей суседкы т.е. в моей знакомой Я бегал тушыть обгорел как хуй руки пожег фуфайка брюкы погорели. Но кое чего спасли Дом, сарай, и даже забор все сгорело до тла, и суседка выходить жыть на другой конец деревни. Туда трудно пробраться там патрули ходят но она пообещала ходить сама до суседкы т.е. где я жыву, а во избежании того чтобы ее не поймали патрули будет оставатся здесь ночевать чего мне и нужно Алло!!!».
– После отбоя наступал комендантский час и всякое передвижение по населённому пункту запрещалось как нам, так и местным жителям. Требовался специальный пропуск или знание пароля на эту ночь. И правильно. Тогда особенно свирепствовали бандеровцы – можно было запросто нарваться на выстрел из-за угла, на нож или на вилы.
Под Гданьском случилась такая трагедия и в нашем полку. Ребята поехали рыбачить на озеро за несколько километров от села, в котором стоял полк. Задержались до комендантского часа, а пароля не знали и пропусков не имели, поэтому решили заночевать в ближайшем от озера доме. Утром в полк вернулся один старшина. Он и рассказал, как всё было.
Ночью старшина вышел из дома по нужде. Вышел по глупости без оружия. А тут бандеровцы. Старшина упал в яму и затаился. Бандеровцы дом подожгли и уже никого живым из него не выпустили.
Повезло при этом не только старшине, но и мне. Накануне, узнав, что я профессиональный рыбак, эти ребята заезжали за мной. Но меня на месте не оказалось. Они немного подождали и уехали.
Из оперативной сводки Совинформбюро за 29 ноября 1944 года:
«Перебежчик солдат 349-й немецкой пехотной дивизии Казимир П. заявил: «Я житель города Познань… Девятнадцатого октября этого года немецкая полиция устроила в городе массовую облаву. Полицейские врывались в дома и хватали всех мужчин. Когда меня привели во двор полицейского участка, там уже было около трёхсот человек. Ночью нас под конвоем увезли в Кенигсберг и разместили в казармах. Через несколько дней в казармы пришёл немецкий полковник и обратился к нам с речью. Он сказал, что отныне мы являемся солдатами немецкой армии и должны защищать Восточную Пруссию. Я слушал полковника и думал: неужели немцы полагают, что мы, поляки, забыли их злодеяния в Польше, забыли, что Германия была и остаётся самым злейшим врагом польского народа? Неужели тупые фрицы в самом деле думают, что мы, поляки, будем воевать за немцев? При первой же возможности я перешёл на сторону русских войск. Польское население с надеждой смотрит на Восток. Поляки знают, что Красная Армия скоро освободит их от фашистского рабства». (т. 7, с. 269)
«1 ноября после вчерашнего пожара ходил сегодня в баню. Выстирал свое обмундирования и сам помылся а то был как чорт в саже. Покуда постирал то я все пальцы постирал. Как они те бабы стирают? Но зато выстирал всем на дыво все удивлялись чистой работой.
2 ноября Сегодня так кое какие делишки а остальное время читал сочинения Никитина».
– Да, жестокая фронтовая действительность была такой, в которой солдат мог превратиться в дикое, озверевшее существо. Мог, но не превратился. Мы любили петь. И любили читать. А читали всё подряд. Потому что достать хоть какую-то книгу было очень трудно. Но если уж книга попадала нам в руки, зачитывали до дыр.
К примеру, я долго не расставался с толстым сборником рассказов Михаила Зощенко. Его читали и перечитывали все ребята из нашего отделения. Книгу часто давал и миномётчикам в дивизион, где служил Лях. И Лях знал, что отвечает за неё головой. Книги мы берегли, как оружие.
Из оперативной сводки Совинформбюро за 1 ноября 1944 года:
«Ещё в начале войны 8-го июля 1941 года Советское Информбюро опубликовало показание немецкого офицера, который сообщил, что задолго до нападения Германии на Советский Союз гестапо заготовило большой ассортимент «описаний зверств большевиков». В ходе войны все эти фальшивки пускали в ход… Ефрейтор 43-го пехотного полка 1-й восточно-прусской дивизии Фенбонт сообщил: «В середине октября гестаповцы начали снимать кинофильм о зверствах русских войск в Восточной Пруссии. Переодетые в русскую форму немцы бьют стёкла, ломают мебель, режут скот и поджигают дома… Этот фильм скоро будет готов. Говорили, что Геббельс очень торопит и требует, чтобы фильм был выпущен на экран как можно быстрее». (т. 7, с. 235)
«3 ноября Читаю Никитина а вечером был в своих ребят в лесу которых давно не видел (во 2-м дивизионе миномётного полка, в отделении, которым командует Лях.-Г.Л.). Они жывут как хомякы».
– Почему «как хомяки»?
– Мы, разведчики, всегда располагались поблизости от штаба полка, а точнее – от дома или блиндажа, в котором находился командир полка. В своём расположении мы являлись как бы личной охраной комполка. Он нам очень доверял и следил за тем, чтобы разведчики были всегда рядом. Поэтому мы жили, как правило, в лучших условиях, чем миномётчики в дивизионах, которым часто приходилось ночевать в землянках или даже просто в траншеях.
Из оперативной сводки Совинформбюро за 3 ноября 1944 года:
«Пленный ефрейтор 390-го немецкого полка Алоиз Штольц рассказал: «21 октября подполковник Хармс зачитал нам перед строем приказ по полку: …каждый командир отделения обязан расстреливать на месте солдат, оставляющих свои позиции. Если командир отделения нарушит этот приказ, то он должен быть расстрелян командиром роты. Командирам батальонов предоставляется право расстреливать командиров рот, которые попустительствуют солдатам. Солдаты, задержанные за пределами своего подразделения, будут немедленно доставляться в штаб полка. Там каждый пятый будет расстрелян. После этого Хармс огласил фамилии первой группы расстрелянных солдат в количестве двадцати человек». (т. 7, с. 238)
«4 ноября Сегодня услыхал плохое сообщение а вечером ходил в лес смотрел картину «Борьба за Россию».
– Если я не записал, какое именно сообщение, значит, скорее всего, оно связано с тем, что кто-то угодил в лапы особиста. Чаще всего это заканчивалось штрафной ротой. А в штрафных воевали до первой крови – пока ранят или убьют. Из госпиталя после ранения штрафники направлялись уже в обычные подразделения.
Вообще, НКВД мы ненавидели. Энкавэдэшники всегда рыскали по тылам и как кого поймают без соответственно оформленных документов, сразу «записывают» в предатели. Потом поди, отмойся. Да ещё если за тебя некому из командиров похлопотать…
Бывалые солдаты загадывали молодым такую загадку: «Что за род войск: фуражка зелёная, а морда красная-красная?..». Это потому, что кормили их хорошо – пайки у них особые были. Тех из наших, кто побывал в немецком плену не по своей, конечно, воле, мы считали лучшими, самыми надёжными солдатами. Но эти подлюги им жизни не давали – цеплялись за каждую мелочь, выдумывали всякую чушь. Из-за них ребята ходили словно клеймённые пленом – им это вспоминалось на каждом шагу. И никакой кровью, как, скажем, штрафники, они уже не могли смыть своё клеймо.
В некоторых случаях энкавэдэшники действовали просто иезуитски. Помню, было это в районе Вешенской, когда мы отступали за Дон. Послали группу разведчиков найти проходы из окружения. Они из какой-то хаты выбили итальянцев и взяли там итальянские консервы. Мы тогда постоянно голодали и сразу набросились на эту еду. Но тут же появились особисты: если, мол, разведчики пришли с итальянскими консервами, значит, итальянцы за что-то дали им эти консервы…
Все понимали, что это – просто дикий абсурд, но никто ничего поделать не мог. Над разведчиками нависло тяжёлое подозрение. А после разбирательства, которое-таки состоялось, в разведку уже некому было идти. Да и незачем. Немцы так жиманули нас, что мы бросились через Дон вплавь. И живыми остались только те, кто умел хорошо плавать.
Видя и зная всё это, некоторые окруженцы, конечно, задумывались над тем, стоит ли пробиваться к своим, чтобы тебя без суда и следствия вывели на «последний парад»?.. Или лучше остаться где-нибудь в «приймаках»… И многие оставались у одиноких женщин. В зависимости от возраста потом выдавали себя или за мужа этой женщины или за сына. Правда, немцы быстро выявляли таких и никого из них в живых не оставляли.
«5 ноября Сегодня воскресения, и день такой скучный которого я как бутто некогда не помню Целый день слонялся с угла в угол играл в карты и кое чего прыготовил к празнику а именно 2 литра водкы
6 ноября Напряженно готовлюсь к празнику Горилкы ещо достал со склада все получил и снес до цыгана повара Там у нас будет банкет».
Из оперативной сводки Совинформбюро за 6 ноября 1944 года:
«Нашими войсками захвачен приказ немецкого генерал-фельдмаршала Кейтеля под названием «Мародёрство солдат на германской территории». В приказе говорится: «По полученным сообщениям, в эвакуированных районах Германии, относящихся к зоне боевых действий, солдаты повинны в тягчайших преступлениях по отношению к немецким согражданам. Они набрасывались на имущество и запасы эвакуированных и грабили покинутые жителями квартиры. Начальники не только не вмешивались, но даже частично сами принимали участие в этих постыдных действиях».
…За последнее время гитлеровцы чуть ли не ежедневно фабрикуют фальшивки о зверствах советских войск в Восточной Пруссии… Из приведённого выше немецкого приказа видно, кто на самом деле занимается грабежом и разбоем в Восточной Пруссии». (т. 7, с. 241)
«7 ноября Мы начали празновать 27-ю годовщыну октября а закончили кто чем Я именно похоронами своих лутших друзей которые погибли в зависленском плацдарме Кто не сочувствовал мне этим дал поголове и ушол на свою квартиру позно На квартире меня дожыдала погоревшая суседка Я ей и занялся до утра Чтобы патрули не тронули она осталась здесь ночевать».
– На Сандомирском плацдарме, когда немецкие танки пропахали наш второй дивизион, некоторые оставшиеся в живых миномётчики оказались в расположении 1-го Белорусского фронта, которым тогда командовал Рокоссовский. Рокоссовцы включили их в состав своих подразделений, а нам ничего об этом не сообщили. Но когда наши миномётчики погибали, их трупы рокоссовцы передавали нам, и наш штаб оформлял документы на погибших.
Во втором дивизионе воевал мой самый близкий друг Лях. Среди погибавших у Рокоссовского было много моих хороших товарищей из второго дивизиона. Погибших мы всегда стремились хоронить сами. Штатная похоронная команда действовала просто варварски. Снимали с убитых капсулы, чтобы потом передать в штаб, а трупы обычно сваливали в одну яму и закапывали без всяких надгробий, как закапывают сдохших собак. Если убитых было много, мы тоже рыли братскую могилу, но каждого заворачивали в плащ-палатку или в шинель, над могилой всегда ставили традиционную деревянную пирамидку со звёздочкой и на пирамидке прикрепляли дощечку с именами захороненных.
Конечно, за всю войну пришлось похоронить очень много наших солдат. И всё-таки некоторые из них, даже мало мне знакомые, запомнились на всю жизнь. И сейчас перед глазами стоит лицо одного молодого парня. Пришёл он в наш полк с очередным пополнением, я его и видел-то всего несколько раз. А однажды в лесу я показывал телефонисту куда тянуть связь к штабу полка. И вдруг, вижу, лежит этот парень на боку. На голове – каска. Рядом – винтовка. Думал, спит. Наклонился к нему, а он – мёртвый. Нигде нет ни кровинки. Только над левой бровью маленькая треугольная дырочка. Причём, дырочка под каской. Присмотрелся внимательнее: на ребре каски вмятина. Значит, осколок ударил снизу в ребро каски, срикошетил и – в лоб…
Не хотелось верить, что он мёртвый. Обычно, у мёртвых чернеет под глазами, а у этого парня – чистое лицо. Подошёл телефонист с катушкой и тоже не верит, что парень мёртвый. Наклонился, стал слушать сердце, потом пощупал пульс и говорит: «Надо же, я думал, устал солдат и спит. Даже руки под голову положил, чтобы удобнее было…». Через этот лес наши миномётчики ходили в контратаку. Наверное, никто и не заметил, как свалило парня.
Из оперативной сводки Совинформбюро за 7 ноября 1944 года:
«В течение 7 ноября на фронте существенных изменений не произошло.
…Трудящиеся Советского Союза с величайшим вниманием слушали передававшийся по радио доклад Председателя Государственного Комитета Обороны товарища Сталина на торжественном заседании Московского Совета депутатов трудящихся с партийными и общественными организациями города Москвы 6 ноября 1944 года.
…На митинге коллектива шахты №28 (Ворошиловградская область) выступил знатный горняк Донбасса Лука Голоколосов, выполнивший к 27-й годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции семь годовых норм. Он заявил: «Доклад товарища Сталина воодушевил нас на новые трудовые подвиги. Чтобы помочь Красной Армии завершить разгром фашистской Германии, я обязуюсь до конца года выполнить ещё три годовые нормы». (т. 7, с. 241-242)
«8 ноября Сегодня продолжаем начатое газуем и очищаем головы после вчерашнего встретили по всем солдатским правилам».
– Многие офицеры не чурались солдат, часто праздники встречали вместе с нами. И пили по-солдатски много, и закусывали тем же самым – свой офицерский паёк выкладывали на общий стол. У нас строевые командиры держались к солдатам ближе, чем политработники. К примеру, заместитель командира по строевой части майор Чернуха почти всё время находился вместе с нами. Если отлучался куда-то из расположения штаба, всегда брал с собой кого-нибудь из разведчиков. Я с ним провёл много времени вместе и никогда не слышал от него окрика или грубого слова в адрес солдата. За такое же доброе отношение к нам мы уважали и майора Королёва. Этим офицерам не надо было добиваться чего-то от солдат криком или угрозами, потому что каждое их слово для нас было законом.
А вот на политработников мне как-то не везло. Ещё в сапёрном батальоне политрук Воробьёв показал нам, какими могут быть политработники. Всегда говорил с солдатами так, словно газету читал или официальную речь с трибуны произносил. От него только и слышали: «Озверелый фашизм… Озверелый фашизм…». Бывало, заснёшь на политзанятиях, а Воробьёв разбудит и спрашивает: «О чём, товарищ боец, я сейчас говорил?». Солдат бойко отвечает: «О том, товарищ политрук, что озверелый фашизм посягнул на нашу Родину, хочет превратить нас в рабов…» и так далее. Воробьёв удивляется: вроде бы спал боец, а всё услышал и запомнил.
Политрук постоянно держал с нами непреодолимую дистанцию. Под Сталинградом уже, казалось бы, навоевались, нанюхались вместе пороху, едем на фронт, а он обращается к нам: «Вы хоть знаете, кто вы такие?..». Отвечаем: ясно кто – солдаты мы. «Нет, вы не просто солдаты, вы надежда своего народа на избавление, вы щит первой в мире страны социализма…» Слушать такое было просто противно.
Когда в первом бою 27 июня 1941 года немцы нас сильно прижали, Воробьёв порвал свой партбилет и выбросил в лесу. Это видели наши сапёры. Но почему-то Воробьёву это простили. Правда, партбилет не восстановили, а в должности политрука оставили. Какой же он политрук, если из партии фактически выбыл? Да и что же это за партия, если одних карает без вины, как моего отца, а другим прощает даже предательство?..
Кстати, позже, уже в миномётном полку, наш особист капитан Трусов уговаривал меня вступать в партию. Но я отказывался, мол, образования маловато, подучиться надо. Не знал Трусов ничего о судьбе моего отца, а то не то чтобы уговаривать – в разведчиках мне не быть…
В бою с Воробьёвым часто случалась истерика. Дело доходило до комических ситуаций. Когда надо было идти в атаку, только и слышался истошный вопль Воробьёва: «Поднимайсь!.. Поднимайсь!..». И ругался при этом, всегда поминая то, на что Бог шапку вешает. Батальон перебежками уже продвинулся вперёд метров на сто, а Воробьёв лежит, уткнувшись мордой в кочку, и, не поднимая головы, по-прежнему продолжает орать: «Поднимайсь!..».
Но были и другие офицеры, которых солдат действительно готов был закрыть грудью. О Королёве, Чернухе я уже говорил. Теперь скажу о начальнике боепитания нашего минполка капитане Болбасе. О том, что происходило в полку, когда Болбас погиб, многие потом говорили: «Это был религиозный праздник». Так говорили потому, что в России во время религиозных праздников люди плачут. И у нас в полку солдаты плакали. Вот что значил для солдата настоящий командир…
О том, что Болбас погиб, мы узнали не сразу. Во время артналёта он выбегал из штаба, и снаряд встретил его прямо на крыльце. Мёртвого Болбаса на время боя сразу спрятали, чтобы никто не видел, – командование ведь знало, как солдаты относились к Болбасу. Но утаить гибель Болбаса надолго не удалось. Штабной шифровальщик Прорубщиков сообщил нам об этом.
Прорубщиков был наш главный политинформатор. Всегда случалось так. Приходит Прорубщиков к нам, становится по стойке «смирно» и командует: «Готовсь!». Мы уже знаем, сейчас будет важное сообщение. Шифровальщики при любом штабе, как, к примеру, и писаря или ординарцы, – это солдатская элита. У них не только другая информация, но и другая кормёжка, другое жильё, другой табак.
Такие, как Прорубщиков, пользовались своим положением для общей солдатской пользы. Бывало, приходит к нам и говорит, скрывая что-нибудь под плащ-палаткой: «Меняюсь, не глядя». И все знали, что он принёс «менять» хороший табак или даже папиросы.
Разведчики с командованием полка. Во втором ряду в центре гвардии сержант Григорий Лобас. 1944 год. (Из фронтового архива Г.Т. Лобаса)
«9 ноября Налажывал неполадкы которые появились всвязи с празником. Прывел в порядок вещевую книжку».
– Вещевая книжка – это и был мой дневник.
Из оперативной сводки Совинформбюро за 9 ноября 1944 года:
«В течение 9 ноября между реками Тисса и Дунай наши войска с боями заняли более 50 населённых пунктов…
На других участках фронта – поиски разведчиков и в ряде пунктов бои местного значения.
…Доклад и приказ Верховного Главнокомандующего, Маршала Советского Союза товарища Сталина о 27-й годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции вызвал огромный патриотический подъём среди красноармейцев, краснофлотцев, сержантов, офицеров и генералов Красной Армии и Военно-Морского Флота. В тыловых и прифронтовых гарнизонах, а также на многих участках фронта состоялись массовые собрания, митинги и групповые беседы». (т. 7, с. 244)
«10 ноября Сегодня ходил два раза в лес по своим личным делам Был в своих друзей разведчиков. Да сегодня выпал первый снег в Галиции
11 ноября С утра был в лесу потом в военторг ходил. Читал книги газеты баловался с какими то девушками».
Из оперативной сводки Совинформбюро за 11 ноября 1944 года:
«Ниже публикуются выдержки из найденной на поле боя записной книжки унтер-офицера 11-й роты 613-го охранного полка 203-й охранной немецкой дивизии Филиппа Моргенруэ: «Вчера мы отступили на 20 километров. Всё тяжёлое оружие и обоз пришлось бросить. Нам зачитали приказ командующего армией о том, что все приказы, независимо от их содержания, должны выполняться немедленно и без пререканий. В противном случае… военный суд и расстрел. Издание подобных приказов я нахожу знаменательным. Немецкий солдат раньше всегда беспрекословно выполнял любые распоряжения и приказы начальников. Теперь солдаты выполняют приказы лишь под страхом военного суда, под угрозой расстрела.
Где наша военная мощь? Кто слышит разговоры и высказывания солдат, тот сделает безошибочный вывод, что они больше не верят в благоприятный для Германии исход войны. Человеческими телами нельзя преградить путь наступающим русским войскам. Военные действия происходят на территории Германии. Для нас, немцев, война уже бесповоротно проиграна». (т. 7, с. 247 )
«12 ноября Получил одно известие от которого сижу на изготовке. Кое какие прыготовления в хозяйстве сделал в связи этого
13 ноября Сегодня была одна неприятность в которую я вязался здуру. Чуть не попал на губу за девку пошол на перебой майору Я не знал ну его к чорту
14 ноября Готовлюсь сходить в баню ато давно был. Писма во все концы написал А вечером погоревшая хозяйка
15 ноября Ходил на склад за продуктами А остальное время продолжаю читать книги
16 ноября Сегодня целый день идет снег, и я некуда не ходил на квартире гулял в карты в Швеца польская игра».
Из оперативной сводки Совинформбюро за 16 ноября 1944 года:
«В течение 16 ноября в Венгрии наши войска с боями… заняли более 30 населённых пунктов…
На других участках фронта – поиски разведчиков.
Пленный унтер-офицер 1-й роты 19-го резервного полка 8-й венгерской пехотной дивизии Янош Войчек рассказал: «Недавно венгерское командование объявило, что каждый солдат, который уничтожит один советский танк, получит пять гектаров земли. Солдаты всячески высмеивали этот приказ. Даже офицеры называют этот приказ глупым трюком». (т. 7, с. 253)
«17 ноября Ходил в лес проведать ребят (снова во 2-й дивизион к Ляху.-Г.Л.). Жывут хорошо но жалуются надоело уже сидеть без действия Хотят на фронт. Вырватся на оперативный простор».
Из оперативной сводки Совинформбюро за 17 ноября 1944 года:
«На 1-м Украинском фронте на различных участках действовали советские разведывательные отряды. Наши разведчики добыли сведения о расположении войск противника, уничтожили до роты гитлеровцев и захватили пленных». (т. 7, с. 254)
«18 ноября Завтра празник Артилерии и я к нему готовлюсь. И мы все готовимся встретить бога войны на самом деле я тоже артилеристом учился в киевской школе а на фронте попал разведчиком Это лутше специальность
19 ноября Празник "ура" встретили хорошо если можно назвать хорошо. Газанули крепко Смотрели московскый концерт. А вечером девкы девкы без конца Только они и плакать не могут поруски
20 ноября Сегодня от Маруси С. получил фото и писмо чему был очень рад увидеть за четыре года хотя на бумаге старых знакомых. Сейчас строчу ответ что я очень рад ее поступку».
Мне на фронт писала сестра Миши Скицкого, моего земляка из Гривенской. После войны мы с ней, можно сказать, породнились – она крестила у моей сестры Ирины дочку и стала, таким образом, моей кумой. Сейчас она живёт в Приморско-Ахтарске.
Письма для солдата – такая отдушина. Я сам очень многим писал. Кстати, писал и Шевцу, у которого мы летом 44-го были на постое в Западной Украине. Он тогда очень боялся мести бандеровцев. Наверное, из-за этого не отвечал мне…
Писал почти всем девушкам, с которыми сводила военная судьба. Вот так война связывала совершенно далёких людей.
«21 ноября Сегодня носил на зарядку акамулятор 12-ти вальтовый на горбу Ах тежелый. Зашел к своим разведчикам а у них банкет но и я остался и пробыл до утра с одной красной как жар телефонисткой».
Из оперативной сводки Совинформбюро за 21 ноября 1944 года:
«Пленный командир 1-й обозной колонны оберштурмфюрер Беринг показал: «При отступлении наши части бросили всех раненых без врачебной помощи и медикаментов. Это было сделано по приказу командира дивизии, который заявил: «Раненые солдаты нам сейчас бесполезны». (т. 7, с. 259)
«22 ноября От нечего делать читаю книгу Гоголя На дворе идет дождь
23 ноября Ходил в баню мытся А вечером на нашей квартире дан в виде концерта своими силами. Поляк до того скрепел на своей гармошке что я был вынужден выгнать его к хуям со своей скрипухой А вся кампания смеялась смотря на меня как я разделываюсь со знаменитым польскым хуем
24 ноября Собираюсь в далекый край сматываю манаткы. Белье отдал хозяйке постирать А вечером приходила погоревшая хозяйка Она мне сказала что у нее ............... Я ей пообещал что когда война кончится, и я останусь жывой то прыеду. Но для нее я убит уже. Я сюда не за какие деньги не прыеду у меня есть родина. С хорошымы девушкамы, а этим надо обещать пусть ждет если охота».
– Когда я вернулся в 45-м домой, у нас в Гривенской было много детей от немцев и румын. Конечно, в это же самое время в Польше и в Германии тоже родилось немало детишек от русских, украинцев, белорусов… Может быть, где-то там живут сейчас и мои дети. Если бы знал точно, обязательно нашёл бы. Как же, ведь родная кровь. Уже на территории Германии мы узнали, что этот народ живёт по закону «победителей не судят».
Когда немцы насиловали наших женщин, русские или украинки отбивались и царапались до последнего. Мы со стороны немок не встречали никакого сопротивления. Если победитель пришёл, значит ему надо отдать всё. Правда, дня через три-четыре они становились «просвещёнными» и начинали возражать нам: «Найн, Сталин не разрешайн…».
И к побеждённым немцы тоже относились однозначно. Я сам видел блокнот одного немецкого фельдфебеля. Там были записаны размеры обуви. Это значит, что на ком-то из убитых наших солдат он увидел сапоги или там ботинки, которые ему нужны, и сразу записал их размер. Если он записал первым, то уже никто не имеет права взять эту обувку себе. Такой у немцев был порядок…
Из оперативной сводки Совинформбюро за 24 ноября 1944 года:
«Пленный солдат 1147-го полка 563-й немецкой пехотной дивизии Иозеф Беккер рассказал: «Несколько дней тому назад наш батальон получил приказ выбить русских из занятых ими накануне позиций. В 9 часов утра, перейдя в атаку, мы встретили неожиданно сильное огневое сопротивление. Батальон оставил на поле боя почти половину своего личного состава и поспешно отступил. Раньше, чем мы достигли исходных позиций, заговорила русская артиллерия. На наши головы обрушился шквал огня и железа. Ничего более ужасного я никогда не переживал. Бросив раненых на произвол судьбы, унтер-офицеры и солдаты ползком пытались добраться до траншей. Это удалось лишь немногим». (т. 7, с. 262-263)
«25 ноября Сегодня идут усиленые сборы завтра выежаем на фронт. Правда у меня не хуй собирать бинокль одел гранаты давно в подсумках дискы проверены работают как хорошая девушка А друг мой верный 6768 давно висит на груди и начищен до блеска только стое нажать как он заговорит скороговоркой Никогда он меня не подводил и кто попал на его мушку тот в Германии числится "погиб смертю храбрых"».
– Я убивал немцев только в бою. За войну лично сам, то есть не в группе, а один взял шесть «языков» и при этом ни одного даже не ранил. У нас это называлось «взять без применения оружия».
Вот, к примеру, один из случаев. Под Черниговом назначают меня старшим группы разведчиков в поиск за «языком». Вышли мы к какому-то селу, занятому немцами. Подкараулили одного старика, чтобы спросить, есть ли в селе немцы. Старик рассказал, что немцев в селе нет, но работающую кузницу охраняет «дыбилый» часовой. «Дыбилый» – значит здоровый, крепкий, сильный.
Работы для разведчиков тогда было много, и нас везде не хватало. Поэтому в мою группу дали двоих миномётчиков. Ну, мы с Амосом Шитиковым решили так: миномётчики остаются на краю села в укрытии и там ждут нас с «языком», а мы идём к кузне.
Было это, конечно, ночью. Подбираемся к кузне. И в это время вдруг машина. Останавливается. Фары слепят и не видно, кто-то из не вышел, или кто-то в неё сел. Может, увезли часового, а может, подкрепление прибыло. Минут через пять машина уехала. Рядом с кузней хата. Мы спрятались за этой хатой. Тишина. Потом слышим, кто-то кашляет. И кашель приближается к нам. Значит, человек идёт вокруг хаты. Мы отбежали в сторону и залегли в какой-то яме.
Шавк-шавк-шавк по сухой траве – шаги стали удаляться. Действительно, здоровенный немчура ходит с автоматом между кузней и хатой. Я Амосу шепчу: «Буду брать сам. Ты лежи здесь, в случае чего прикроешь». И тут мне, можно сказать, повезло. Немец пристроился к краю хаты пописять. Спиной к нам. Такой момент упускать нельзя. Я тихо, кошачьим шагом – а нас специально обучали бесшумной ходьбе – к нему. И бац кулаком по затылку. Он замычал и сразу обмяк. Я завернул ему правую руку и прижал к себе за горло.
Тут подлетает Амос – раз ему кляп в рот. Но крепкий зараза оказался. Стал барахтаться и выворачиваться. Только я замахнулся ещё раз его утихомирить, как открывается дверь, кто-то выходит из хаты и что-то громко говорит по-немецки. Потом стал звать. А потом ба-бах из винтовки, ба-бах ещё раз.
Наш «дыбилый» засучил ногами сильней. Я его прижал к земле коленкой, а Амос бросился за угол хаты, чтобы в случае чего оттуда прикрыть меня огнём. То ли вышедший немец увидел нас, то-ли услышал нашу возню – вскинул винтовку и направился в нашу сторону. Но Амос разведчик надёжный. Он так же, по-кошачьи бесшумно, подскочил сзади и уложил немца одним ударом ножа в спину.
Теперь давай тащить «дыбилого». И побыстрее надо – в хате ещё, может, кто есть. А он, боров, тяжёлый. Но от страха мы его быстро поволокли. Тащим и надеемся, что вот-вот помогут наши миномётчики, которых оставили где-то здесь. Мы уже вспоминали и божью матерь, и деточек её… А их нет как и не было. Дотащили до канавы, где я им приказал лежать. И там – никого. Ах, разтудыт твою… Кулаком по гробу… Стрельбу ведь, наверняка, слышали в соседнем селе, куда пошла машина. Надо же смываться отсюда… Амос стал заворачивать такие виртуозные матюки, а я ему: «Тише, Амос, они ж от чего-то смылись… Может, здесь ещё кто-то есть…».
Когда мы шли из своего расположения к этому селу, намечали ориентиры – одинокое дерево, склон оврага, высокая сосна на опушке, – чтобы на обратной дороге не плутать. В поиске разведчики всегда так делали. А теперь мы обнаружили себя и по этим ориентирам идти уже нельзя. Немцы не дураки, погоню организуют тоже по приметным ориентирам.
Потащили «дыбилого» по клеверу. А уже выпала роса и волочь его по мокрой траве было намного легче. Но опять же, след оставляем. «Дыбилый», зараза, упирается, за ноги нас хватает. Мы знаем, раз упирается – значит, чувствует погоню. Ну, наподдали ему, он вроде успокоился.
За оврагом на пути к лесу – речка. Немец то-ли не хотел, то-ли действительно не умел плавать. Так мы с Амосом гребли одной рукой вовсю, а другой его тащили. Да ещё поддерживали, чтобы не захлебнулся. В общем, ушли. А наши соратнички-миномётчики, оказывается, драпанули сразу же, как только услышали выстрелы и немецкую речь. Хотя выделяли из дивизиона в разведку не самых плохих. Так что не все могут вдруг ходить в разведку…
«26 ноября вечером поехали на фронт с Коровицы-самы. Все плачуть так зжылись что моему крепкому сердцу на эти комедии тоже стало жаль, но з желанием поскорей уехать Прышла и погоревшая хозяйка Ох и плакала Что я ее муж что ли Она у меня попросила адрес Я ей дал номер моего автомата вместо номера полевой почты Пускай пишет мой 6768 тоже должен иметь переписку
27 ноября Ехали весь день
28 ночю прыехали на место на другой фронт. Ехали через Рава Руская, Краснослав, Люблин, Любортов, и прыехали в деревню Александрувка все полякы здесь жывут. Дорогой я чуть не замерз сидел все время на танке. Словом всю дорогу синьку продавал».
– До этого мы находились в составе 1-го Украинского фронта, а перебросили нас на 1-й Белорусский, которым командовал Жуков. И мы поняли, раз – к Жукову, значит будем находиться на главном направлении.
Из оперативной сводки Совинформбюро за 28 ноября 1944 года:
«Людские резервы Германии на исходе. …Гитлеровцы ликвидируют некоторые специальные военные школы, авиационные, зенитные и морские части, а их личный состав переводят в пехоту. Пленный солдат 5-й роты 380-го полка 215-й немецкой пехотной дивизии Вальтер Шола рассказал: «Я старый матрос. Несколько лет назад окончил школу подводников. В сентябре этого года окончил также школу зенитчиков подводного флота. Выпускники этой школы были откомандированы в Эйнген на Дунае. На сборном пункте скопилось более 5 тысяч моряков из расформированных экипажей и команд надводных кораблей и подводных лодок. Здесь у всех отобрали морскую форму, а взамен выдали обмундирование пехотинцев». (т. 7, с. 267)
«29 ноября Нашол квартиру Хозяева полякы Есть молодые девушкы "Красота" Лутше не прыдумаешь. Сейчас сажусь ответить на писма которые я получил перед отездом
30 ноября Живу на новой квартире и п'ю свежею водку которою хозяин только что выгнал
1 декабря Мотаюсь по хозяйству Налажываю снова все артерии. Я думал что прямо на фронт а оказывается ещо с месяц постоим но нечего другие знакомые это полезно солдату такому как Я Lobas
2 декабря Сегодня день хорошый теплый. И мы прыспособились на дворе горилку п'ем Поляк не поспевае носыть».
Из оперативной сводки Совинформбюро за 2 декабря 1944 года:
«Пленный ефрейтор 44-го батальона связи 44-й немецкой пехотной дивизии Рихард Шульц рассказал: «Командование поставило перед нашей дивизией задачу ликвидировать плацдарм советских войск на западном берегу Дуная… Первая встреча с русскими закончилась для нас очень плачевно. На нас обрушился мощный огонь из всех видов оружия. Большие опустошения произвели миномёты. Под таким убийственным миномётным огнём никто из нас ещё не был… Наша дивизия понесла тяжёлое поражение и была обращена в бегство. Под натиском советских войск мы бежали изо всех сил… В 131-м полку, к которому я был прикомандирован, как радист, после двух дней боёв осталось всего лишь 26 человек». (т. 7, с. 273)
«3 декабря Целый день шол дождь Я сидел дома А вечером ко мне прышол мой друг (Лях.-Г.Л.), и мы крепко газонули за плащ-палатку Мы пропили ее за то что она пускае дождь. Так зачем же ее тогда таскать. Пускай теперь старшына прыебываеца сколько угодно спишем на боевые потери».
– Пропить солдатское имущество на фронте – это было целое искусство. Скажем, наша часть расположилась в лесу, в землянках. Мы выбираем самое лучшее из обмундирования, новый полушубок или новые валенки и посылаем с этим добром в ближайшую деревню кого-нибудь порасторопней.
Чтоб, значит, не продешевил. Как только он возвращается с водкой, кто-нибудь из сержантов с одним или двумя солдатами идут к тому, у кого только что променяли валенки на водку. Напускает на себя строгость и с порога сразу спрашивает у хозяина: «Здесь был наш боец, валенки предлагал?». Если хозяин, поняв, что сейчас валенки заберут, а самогонку, конечно, не отдадут, начинает отказываться, сержант с ещё большей строгостью говорит: «Того бойца мы уже арестовали, и он дал показания, у кого оставил украденные новые валенки». Если и после этого хозяин валенки не отдаёт, тогда сержант командует своим солдатам: «Взять под стражу и отвести в комендатуру. Там разберёмся…». В комендатуру, понятное дело, никто идти не хочет, хотя и не знает, есть такая в лесу или её вообще нет.
Поляков пугать нам редко приходилось – до нас их немцы хорошо запугали. Те так не церемонились – всё, что им нужно, брали силой. Однако же чаще вели честный обмен. Когда только вступим в село, водка шла по дешёвке. А уже на второй или на третий день устанавливались «твёрдые цены», которые нам были хорошо известны и поднимать которые мы уже сами не позволяли: солдатская плащ-палатка – 1 литр самогона, кальсоны летние – тоже 1 литр, зимние – 1,5 литра, одеяло солдатское – до 3 литров. Самая дорогая была шинель – не менее 5 литров, ещё и с закуской. При этом количество самогона зависело и от его качества: горит или не горит, воняет дымом или нет. Летом выгоднее было брать самогон, воняющий дымом – и больше дадут, и комары потом тебя не кусают…
Непревзойдённым мастером по обмену у нас был Лях. Наденет на себя драную плащ-палатку и так сумеет пройтись в ней перед поляками, что те не увидят ни одной дырки. А после обмена претензии уже не принимались.
«4 декабря Сегодня я занимался по старой професии паял мискы кастрюли два ведра зделал и все за горилку а злотых мне не надо Какого хрена сними делать».
– Парнем я был мастеровым. В сапёрном батальоне хорошую школу прошёл: работал и кузнецом, и слесарем. Умел паять даже без олова. Где его на фронте возьмёшь?..
«5 декабря С утра неспокойный день был. Наехали генералы вот нам и жара была. А вечером з друзями пропивал заработаное вчера А с их стороны шенель на баш пошла Сильно жаркая».
– Генерал он и на фронте генерал. И тогда показуха процветала. Если на отдыхе в лесу стоим, то перед приездом начальства все дорожки между деревьями песком по линейке засыпали. На кухне наводили образцовый порядок и чтоб вокруг – ни одного окурка.
А с генералом, как и до войны, всегда ходила свита из проверяющих. Накануне их приезда нас всех предупреждали: смотрите, мол, не скажите, что вы не наедаетесь. Ну что ж, приказ есть приказ. Приказано быть сытыми, значит и выдаём себя за сытых. Потом, после проверки, построят полк, и мы слушаем, как проверяющие нам сообщают: «Кормят вас неплохо, обмундированием вы обеспечены, пайки НКО и ворошиловские получаете полностью…».
Какой там полностью… Если до нас половина доходила, и то хорошо. Паёк Народного Комиссара Обороны – это то, что готовят для солдата на кухне. А «ворошиловский» – это сухой паёк.
«6 декабря С утра был в бане ну и баня хуй бы ее взял на голову воду льеш, а на яйцах сосульки намерзают, а пяткы до полу прымерзают хуй оторвеш. Вечером водкой кров разгонял после такой хуеты. Лег спать с хозяйкой».
– Зимняя баня, как правило, была в каком-нибудь сарае. Грели в металлической бочке воду и поливались ею. Хотя радовались и такой возможности. Следить за своей чистотой солдату на фронте было очень трудно. А ещё больше мучались женщины-солдатки…
«7 декабря Эх малина!!! Сегодня польское свято какое то. Я прыглашен к цивильным (к местным гражданским.-Г.Л.) Шкода только гадаты чего делалось когда полькы напились до пяна Яйца мои после вчерашней бани отошли А хозяйка ревнует Но хуй ей в нос вчера скурвила».
– «Шкода тильки гадаты», помню, по-польски означает: зачем зря болтать, когда надо за дело браться…
«8 декабря Сегодня шатался нечего делать так я весь день с ребятами баланду тачал в землянке
9 декабря Жызнь пошла однообразная Сегодня пару беля тиснули Сейчас пропиваем Зачем по две пары держать когда не можеш убереч».
– Жизнь однообразная – это не значит праздная. Мы, разведчики, доставляли пакеты в дивизионы, а чаще всего – в корпус. А донесения накапливались в штабе каждый день. Бывали такие пакеты, которые доставлял сам начальник штаба, но тогда мы были обязательно при нём в качестве охраны.
Очень часто участвовали в командно-штабных учениях нашего полка совместно с той танковой бригадой, с которой должны взаимодействовать во время предстоящих боёв. Находилось много других, мелких поручений, связанных с обеспечением работы штаба.
«10 декабря Воскресение Хозяива уехали в костел своему богу молится, а я один сижу дома. Хотя бы кто прышол може нашлиб чего лишнее в хозяина та пропили покуда он богу молится.
11 декабря Сегодня день прошол на побегушках А сейчас собираюсь дрова пилит по своей инициативе.
12 декабря Жыву по старому Байдыкы б'ю От нечего делать польскою песню учил Ны песня а хуйня какая то у нас дома собакы лутше гавкают
13 декабря Сегодня много писем получил со всего Советского Союза. Я в газету писал что я сирота ни от кого писем не получаю Так я сегодня 18 шт. получил. Некоторые прыгодные на курево. Которые плохо написано и бумага толстая я сразу позакидал никакой пользы лиш бы время терять».
– Это мне Амос Шитиков подсказал написать в «Красную звезду». Конечно, ради развлечения. Когда я написал, то, честно говоря, не надеялся получить ответа. А тут неожиданно хлынул поток писем. Это же за один только раз приходило по 18-20 штук. Ребята все тоже удивлялись. Шутка шуткой, но я ещё раз убедился, какой же у нас действительно сердобольный, отзывчивый народ.
А одно письмо от девчонки из Киева было так тепло написано, что я решил: если останусь жив, после войны обязательно разыщу её. Фамилию и имя уже забыл, номер дома забыл, а улицу в Киеве до сих пор помню Желянская – неподалеку от железнодорожного вокзала. Ходил я по этому адресу, когда попал в Киев после войны. Но мне никто не открыл. Так я с ней и не встретился…
«14 декабря Сегодня занят был получил новое обмундирования. Перишывал пуговыцы ато они не надежно прышыты. А вечером пропивал старое обмундирования и фокстрот с хозяйкой от сердилась после того свята».
– На фронте иголка была большой ценностью. А ниток мы вообще не видели. Но из положения выходили так: надрезали свой солдатский ремень и из него вытаскивали нитки. Это были настолько прочные нитки, что ими достаточно было пришить один раз.
Из оперативной сводки Совинформбюро за 14 декабря 1944 года:
«Пленные венгерские солдаты и офицеры сообщают о диком произволе, грабежах и насилиях, которые чинят немецкие войска на территории Венгрии. Пленный командир 2-й роты 25-го батальона 2-й горно-стрелковой венгерской бригады капитан Даниил Тобща заявил: «Отступающие немецкие войска отбирают у венгров имущество и скот. При малейшей попытке крестьян отстоять своё добро немцы беспощадно с ними расправляются. Я сам был очевидцем чудовищного злодеяния. На моих глазах немецкие солдаты сожгли деревню Неметвагаш и расстреляли многих её жителей». (т. 7, с. 289)
Из оперативной сводки Совинформбюро за 19 декабря 1944 года:
«На 1-м Белорусском фронте на сторону Красной Армии перешла группа солдат 1-го батальона 52-го полка 5-й венгерской легкопехотной дивизии. Пленный ефрейтор Сабо рассказал: «Недавно я получил письмо от своей матери. Она сообщает, что немцы грабят венгров, забирают скот, продукты питания, одежду и обувь. Я рассказал об этом моим товарищам, и мы сговорились перейти на сторону русских». (т. 7, с. 295)
«15 декабря Сегодня был в лесу у шоферов помогал им качать скаты
16 декабря Сегодня прышол ко мне друг Лях Набрали водягы и ушли в лес Там кокнули с танкистамы Так я чуть дополз до квартиры своим ходом
17 декабря На моей квартире собрались большые гости, я забрался как комар в щелку и не пикаю».
– Это был командующий артиллерией корпуса генерал-майор Мясоедов со свитой. В таких случаях я обычно уходил из дома или шёл на хозяйскую половину. Хотя никто меня не выгонял. Просто сам понимал – там, где высокое начальство, солдату делать нечего.
Бывали случаи, когда, войдя в дом, какой-нибудь начальник ещё с порога говорил мне: «Сержант, выйди, нам поговорить надо». Но я не обижался. Если у меня было что скрывать от начальства, то и у начальства – от меня, наверное, тем более.
«18 декабря После вчерашнего дня мне на сегодня осталась непрыятность но я ее устранил к исходу дня
19 декабря Сегодня утром у моего хозяина прыступ апендецита, и он едет в госпиталь, и я сним. Его прыняли, а меня по пизде мешалкой Я рад ещо больше. Теперь я свободен, и еду в колонию Александрувку (польское село, в котором мы тогда размещались.-Г.Л.) Дорогой ехал и думал от хорошая болезь апендецит сколько он мне добра зделал Я бы его взял, и розцеловал.
20 декабря Сегодня меня вызывал нач-штаба (начальником штаба нашего полка 120-миллиметровых миномётов был тогда майор Косульников.-Г.Л.) чтобы я перешол в землянку Хуй ему в жопу что бы я туда пошол а хозяйка на кого останется. Хоч бы и его апендецит напал на брюхатого. Вечером ходил в лес в кино "Серенады южных долин"».
– По соседству с домом, где расположились мы с майором Чернухой, жила красивая полька Богда. Там за ней «стрелял» весь полк. Но она была неприступной, всех отшивала. А начальник штаба полка майор Косульников хотел, пользуясь случаем, поселиться рядом. Чтобы, значит, удобнее было добиться своего. Но выселить меня своей властью он не решался, потому что я ему сказал: «Майор Чернуха приказал до его возвращения никого не впускать в этот дом». Тут причина былая другая. Из панского имения мы притащили для Чернухи огромный, шикарный диван. Вот Чернуха и боялся лишиться этого дивана.
«21 декабря Сегодя проверял свой автомат, пистолет на кучность боя хотя я и так знаю но нечего делать. Измерял углы между кухней и штабом и вычислил прецел до одного метра так что еслиб пизданул то во всех был бы апендецит».
– Располагалась кухня как раз напротив штаба. И штабисты зорко следили за тем, чтобы солдаты, кому не положено, не бегали на кухню. Вот я и «измерял углы», чтобы попасть на кухню незамеченным. Наша кухня славилась мастерством своего повара Архипенко, который до войны работал в лучших ресторанах Москвы, а во время империалистической войны готовил для Офицерского собрания. Но у нас он отличился не только как повар, за что получил медаль «За отвагу». Дело было так.
Над расположением полка наши истребители сбили немецкий самолёт. Его экипаж приземлился на парашютах. Двух лётчиков мы поймали, а третий ушёл. На следующий день, часа в четыре утра, вдруг в лесу началась стрельба. Мы выскакиваем из палаток и ничего не понимаем. Летят от просеки трассирующие пули. А ночью всегда кажется, что все трассеры летят на тебя. Поэтому сразу попадали на землю.
Как потом оказалось, с просеки стреляли наши патрули, которые заметили чью-то фигуру, но догнать и задержать не смогли. А в это время Архипенко уже растапливал свою полевую кухню – повар встаёт всегда раньше всех.
Чтобы солдаты не шастали на кухню, мы по приказу начальства сделали вокруг неё завалы из лапника. В этом лапнике Архипенко и увидел немецкого лётчика. Оружия у повара при себе не было никакого, но он бросился на немца, обхватил его сзади обеими руками и стал кричать: «Сюда!.. Сюда!..». Крепкий, видать, ещё был дед, если немец не смог прикончить его, пока наши патрули ни разобрались в обстановке и ни подоспели на помощь.
«22 декабря Я замечаю что полякы готовляться к какому то празнику. На мой вопрос в чем дело хозяйка ответила что пан буде водку пить ютро (сегодня.-Г.Л.) Но хуй сними абы водка была мне как то не по себе
23 декабря У поляков сегодня свято Я с утра за столом на первом месте, и чудю на чем свет. А они смеются своими беззубыми ртами. К вечеру я перепил не помню ничорта. Один поляк нарвался на меня дратся за то что я с его женой был на смене (на улицу выходил.-Г.Л.) и только прышол. Стол перевернули и выбыл ему два зуба, и свыту разорвал после чего он передо мной извинялся что надо бы жену быть а он на меня бросился и теперь весь в синяках возвращается на свою базу из за того что у него жена красива
24 декабря Брожу по лесу с ребятами с похмелья на квартиру не являюсь так как я не помню и не знаю чего я там натворил вечером смотрел картину "Пархоменко" После кино ушол на квартиру спать!!! Порядок.
25 декабря С утра обратно газанул, и показал клас ходьбы по одной доске. А сейчас думаю обработать одного двух жопного зверя Если только хозяйка не помешае Она меня уже считае как мужа, и може в любую минуту вцепится в волоса моей знакомой.
26 декабря Сегодня ожыдал м – ра но он не прыехал Поужынаю сейчас, и буду ложытся спать Хозяйка постель прыготовыла "пыжыну" нафуфырила
27 декабря Получил сегодня писмо от меншего брата Павлика Он сейчас на том месте где я был месяц назад (на западной Украине под Яворовом.-Г.Л.) Со злости ручные часы свои загнал за 3500 злотых, и на газовался до чортиков все одно скоро фрицам черепкы будем ломать
28 декабря После вчерашнего я проснулся в 12 ч. дня пошел в лес Мне сказали что мое отделение разведчиков выехало на передовую. Туда где мы должны делать прорыв. А меня оставили Я должен прывезти все развед имущество которое сейчас разбросано. Вечером я видел кино "Я черноморец" Замечательно хлопцы работают».
– Разведимущество наше составляли бинокли, буссоли, стереотрубы с десяти- и двадцатикратными насадками, ракетницы, которые мы называли «большими наганами».
Из оперативной сводки Совинформбюро за 28 декабря 1944 года:
«В районе Будапешта наши войска вели бои по уничтожению окружённой группировки противника. Советские части штурмуют опорные пункты гитлеровцев и сжимают кольцо окружения. Враг несёт огромные потери. Места боёв завалены трупами гитлеровцев, разбитым вооружением и техникой противника». (т. 7, с. 307)
«29 декабря Сегодня все собрал на транспортер а чего лишнее здал на склад А вечером упороли такого чудака что кишкы порвут ребята когда узнают. Здесь в этой деревне был дом полицая Полицай удрал с немцами а дом остался Так вот мы сказали что этот дом наш, и мы его продаем Берем половину деньгами а половину водкой. Я составил купчую по руски написал какую то песню, а они думают что это формальный документ. А внизу написал «все дуракы расписываются на лицо», и они все расписались по польски Вот потеха если кто небудь им прочитает и они узнают что их околпачили».
– Это была затея Ляха. А меня он подключил как представителя командования, поскольку все поляки знали, что я жил в одном доме с майором. И обставил Лях всё как следует. В доме сделали приборку: помыли полы, позакрывали ставни. В общем, подготовили дом к продаже.
Настоящую цену мы этому дому не знали. А поляки, в свою очередь, решили одурачить нас: купить дом по-дешёвке. В общем, продали и стали выручку делить. Лях ведь был в дивизионе, командовал расчётом миномётчиков. В его расчёте были одни казанские татары. Лях с ними жил дружно. Его они просто боготворили и на всё были готовы ради Ляха. Но и Лях их в обиду никогда не давал. А меня эти татары называли «кунаком» и относились ко мне так же, как и к своему командиру. Поэтому часть водки (злотые нам были не нужны) Лях отдал своим татарам.
«30 декабря Сегодня тревога все собираются на фронт уежаем Прощай отдых Сейчас начнем за Родыну "Ура!!!" крычать Ко мне прыходили те полякы за дом поблагодарили меня, и ещо в прыдачу литр водкы дали выдать дешыво им достался. Я чуть не провалился сквозь землю от стыда хотя я изрядно был п'ян Она меня т.е. Ядвига моя хозяйка поцеловала перед всей колоной танков, а на танках сколько братвы было все полезли на карачках, и крычат что то. Что я со стыда не мог понять. Мне кажется что, и танкы улыбнулись они выдать в Челябинске не видели такого чуда и разврата. А она стоит хотя бы хны улыбается Я пошол к головному танку, и забрался на броню к своим хлопцам. А она как не мазаная телега скрипит довидзення "кжешык" Она так меня звала».
Из оперативной сводки Совинформбюро за 30 декабря 1944 года:
«Как уже сообщалось, войска 3-го и 2-го Украинских фронтов 26 декабря 1944 года завершили окружение будапештской группировки противника… Таким образом, немецкие дивизии и ещё не сложившие оружия венгерские части… оказались обречёнными на неизбежный разгром.
Советское командование… 29 декабря 1944 года направило командованию… окружённых в районе Будапешта войск противника парламентёров со следующим ультиматумом:
«…25 декабря войска 3-го Украинского фронта… соединились с действующими в этом районе войсками 2-го Украинского фронта и завершили полное окружение немецких и венгерских войск, находящихся в районе Будапешта.
Одновременно части Красной Армии, громя разбитые немецкие войска, успешно развивают своё наступление в Чехословакии и, преодолев Вэртэшхэдьшэгские горы, завершают полное очищение от немецких войск всей Венгрии.
В Прибалтике доколачивается окружённая группа немецких армий генерала Шернера.
На западе германское наступление, широко разрекламированное гитлеровцами, выдыхается и ничего в ходе войны изменить не может.
Действительно помощи вам ждать неоткуда… Во избежании ненужного кровопролития, а также в целях сохранения Будапешта, его исторических ценностей, памятников культуры и искусства и населения от гибели, предлагаем вам принять следующие условия капитуляции…
Ваш ответ ожидается… 30 декабря 1944 года к 12 часам по московскому времени в письменной форме через ваших представителей, которым надлежит ехать на легковой машине с белым флагом по дороге…».
Всю ночь с 28 на 29 декабря и утром 29 декабря советские мощные звуковещательные станции с передовой линии фронта непрерывно передавали командованию и войскам противника… извещение о предстоящей посылке советских парламентёров…
29-го декабря в 11 часов по московскому времени с участка, расположенного на левом берегу Дуная, советский офицер-парламентёр на легковой машине, с большим белым флагом, направился к расположению противника. Когда парламентёр приблизился к вражеским передовым позициям…, он был обстрелян немцами сильным ружейно-пулемётным и артиллерийским огнём и убит.
В это же время второй советский офицер-парламентёр, с переводчиком направленный с участка, расположенного на правом берегу Дуная, с большим белым флагом пересёк линию фронта… Отсюда парламентёр был доставлен в штаб немецких войск, где немецкое командование заявило об отказе принять ультиматум и вести какие бы то ни было переговоры. При возвращении парламентёра обратно немцы вслед ему открыли огонь и выстрелом в спину парламентёр был убит, а сопровождавший его переводчик только благодаря счастливой случайности остался жив…
Само собой разумеется, что вся ответственность за жертвы среди мирного населения, за разрушение города Будапешта падёт на головы гитлеровской клики палачей и убийц. СОВИНФОРМБЮРО». (т. 7, с. 311-313)
Из оперативной сводки Совинформбюро за 31 декабря 1944 года:
«В районе Будапешта наши войска вели бои по уничтожению окружённой группировки противника, в ходе которых заняли более 300 кварталов в западной части города. Одновременно наши войска закончили ликвидацию окружённых частей противника в горно-лесистом районе северо-западнее Будапешта…За день советские части истребили 2.700 немецких солдат и офицеров…
На 1-м Белорусском фронте происходила артиллерийско-миномётная перестрелка с противником…». (т. 7, с. 315-316)