Бюсси поклонился.
— Вы вернулись издалека? — спросил он. — Я слышал, что вы путешествуете.
— Да, сударь, я охотился, — ответил Шико. — Ну, а вы, вы тоже путешествовали?
— Да, я побывал в провинции. Ну, а теперь, сударь, — продолжал Бюсси, — не соблаговолите ли вы оказать мне одну услугу?
— Даже не спрашивайте. Всякий раз, когда господин де Бюсси обращается ко мне с просьбой, какова бы она ни 322 была, — сказал Шико, — он оказывает мне высочайшую честь.
— Отлично. Вас пропустят в луврские палаты — вы человек привилегированный, ну, а я останусь в приемной. Будьте так любезны, предупредите герцога Анжуйского, что я его ожидаю.
— Если герцог Анжуйский в Лувре, — сказал Шико, — он непременно будет присутствовать на утреннем туалете его величества. Почему бы вам, сударь, не пройти туда вместе со мной?
— Я боюсь увидеть недовольное лицо короля.
— Вот как!
— Проклятье, он до сего дня не жалует меня ласковыми улыбками.
— Будьте спокойны, скоро все переменится.
— Ах, так вы предсказываете будущее, господин де Шико?
— Иногда занимаюсь. Не унывайте, господин де Бюсси. Пойдемте.
Они вошли в Лувр и там расстались: один направился в покои короля, другой — в апартаменты, занимаемые герцогом Анжуйским, в которых раньше, как мы, кажется, уже говорили, обитала королева Маргарита.
Генрих III только что проснулся; он позвонил в большой колокольчик, и слуги и друзья толпой устремились в королевскую опочивальню. Королю уже принесли куриный бульон, вино с пряностями и мясной паштет, когда к своему августейшему повелителю вошел оживленный Шико и, даже не поздоровавшись, начал с того, что ухватил кусок паштета с серебряного блюда и отхлебнул бульона из золотой чашки.
— Черт возьми! — воскликнул король, напустив на себя гневный вид, хотя на самом деле был донельзя обрадован. — Да это наш плут Шико! Беглец, бродяга, висельник Шико!
— Ну, ну, что ты говоришь, сын мой! — сказал Шико, бесцеремонно забираясь с ногами в пыльных сапогах в огромное вышитое золотыми геральдическими лилиями кресло, где уже сидел Генрих III. — Значит, мы забыли наше возвращеньице из Польши, когда мы играли роль оленя, а магнаты исполняли партии гончих. Ату, ату его!
— Ну вот, вернулось мое горе, — сказал Генрих, — отныне придется выслушивать только одни колкости. А мне так спокойно жилось эти три недели.
— Ну вот! — воскликнул Шико. — Вечно ты жалуешься. Ты похож на своих подданных, черт меня побери! Посмотрим, чем ты занимался в мое отсутствие, мой милый Генрих! И каких новых глупостей наделал, управляя нашим прекрасным Французским королевством!
— Господин Шико!
— Гм! А наши народы все еще показывают тебе язык?
— Бездельник!
— Не повесили ли кого-нибудь из этих маленьких завитых господинчиков? Ах, извините, господин де Келюс, я вас не заметил.
— Шико, мы поссоримся.
— И, наконец, остались ли какие-нибудь деньги в наших сундуках или в сундуках у евреев? Деньги были бы весьма кстати, нам обязательно нужно поразвлечься, разрази меня гром! Жизнь невыносимо скучна.
И Шико жадно набросился на подрумяненные ломтики мясного паштета, лежавшие на блюде.
Король рассмеялся, все подобные сцены неизменно заканчивались королевским смехом.
— Расскажи-ка, — попросил он, — где ты был и что ты делал все это время?
— Я, — отвечал Шико, — составлял проект маленькой процессии в трех действиях.
Действие первое: кающиеся, одетые только в рубашки и штаны, поднимаются из Лувра на Монпарнас, по пути таская друг друга за волосы и обмениваясь тумаками.
Действие второе: те же самые кающиеся, оголившись до пояса, спускаются с Монмартра к аббатству святой Женевьевы, по пути усердно бичуя себя четками из терновых игл.
Действие третье: наконец, те же самые кающиеся, совсем нагишом, возвращаются из аббатства святой Женевьевы в Лувр, по пути ревностно рассекая друг другу плечи ударами плеток, хлыстов и бичей.
Поначалу я еще задумал ввести как неожиданную перипетию прохождение процессии по Гревской площади, где палачи сожгут кающихся, всех — от первого до последнего. Однако потом сообразил, что Всевышний, наверное, сохранил там, у себя, наверху, малость содомской серы и немного гоморрской смолы, и не захотел лишать Его удовольствия лично заняться поджариванием грешников.
Итак, господа, в ожидании сего великого дня давайте развлекаться.
— Погоди, расскажи сначала, чем ты занимался, — сказал король. — Знаешь ли ты, что я приказал разыскивать тебя во всех притонах Парижа?
— А Лувр ты хорошенько обыскал?
— Должно быть, какой-то распутник держал тебя взаперти, мой друг.
— Это невозможно, Генрих, ведь ты собрал у себя в Лувре всех распутников королевства.
— Значит, я ошибаюсь?
— Э, Бог мой! Конечно, ошибаешься. Впрочем, как всегда и во всем.
— В конце концов выяснится, что ты отбывал покаяние.
— Вот именно. Я ударился было в религию — хотелось просмотреть, что это такое, и, ей-Богу, сыт ею по горло. Хватит с меня монахов. Фу! Грязные скоты!
В эту минуту в комнату вошел господин де Монсоро и почтительно отвесил королю глубокий поклон.
— Ах, вот и вы, господин главный ловчий, — сказал Генрих. — Когда же вы угостите нас увлекательной охотой?
— Когда будет угодно вашему величеству. Я получил известие, что в Сен-Жермен-ан-Лэ полно кабанов.
— Кабан — опаснейший зверь, — сказал Шико. — Помнится, король Карл Девятый чуть не погиб, охотясь на кабана, а потом, копье — такое грубое оружие, что обязательно натрет мозоли на наших маленьких ручках. Не так ли, сын мой?
Монсоро косо посмотрел на Шико.
— Гляди-ка, — сказал гасконец, обращаясь к Генриху, — совсем недавно твой главный ловчий встретил волка.
— Почему ты так думаешь?