— Ах, друг мой, — сказал Генрих, — как можешь ты спать, когда твой король бодрствует?
— О Боже! — воскликнул Шико, притворяясь, что не 338 узнает короля. — Неужели у его величества несварение желудка?
— Шико, друг мой! — сказал Генрих. — Это я.
— Кто ты?
— Это я, Генрих!
— Решительно, сын мой, это бекасы давят тебе на желудок. Я, однако, тебя предупреждал. Ты их слишком много съел вчера вечером, как и ракового супа.
— Нет, — сказал Генрих, — я их едва отведал.
— Тогда, — сказал Шико, — тебя, должно быть, отравили. Черт возьми, Генрих, да ты весь белый!
— Это моя полотняная маска, дружок, — сказал король.
— Значит, ты не болен?
— Нет.
— Тогда почему ты меня разбудил?
— Потому что у меня неотвязная тоска.
— У тебя тоска?
— И сильная.
— Тем лучше.
— Почему тем лучше?
— Да потому, что тоска нагоняет мысли, а поразмыслив хорошенько, ты поймешь, что порядочного человека будят в два часа ночи, только если хотят преподнести ему подарок. Посмотрим, что ты мне принес.
— Ничего, Шико. Я пришел поболтать с тобой.
— Но мне этого мало.
— Шико, господин де Морвилье вчера вечером явился ко двору.
— Ты водишься с дурной компанией, Генрих. Зачем он приходил?
— Он приходил просить у меня аудиенции.
— Ах, вот человек, умеющий жить. Не то что ты: врываешься в чужую спальню в два часа пополуночи.
— Что он может мне сказать, Шико?
— Как! Несчастный, — воскликнул гасконец, — неужто ты меня разбудил только для того, чтобы задать этот вопрос?
— Шико, друг мой, ты знаешь, что господин де Морвилье ведает моей полицией.
— Да что ты говоришь! — сказал Шико. — Ей-Богу, я ничего не знал.
— Шико! — не отставал король. — В отличие от тебя, я нахожу, что господин Морвилье всегда хорошо осведомлен.
— И подумать только, — сказал гасконец, — ведь я мог бы спать, вместо того чтобы выслушивать подобные глупости.
— Ты сомневаешься в осведомленности хранителя печати? — спросил Генрих.
— Да, черт подери, я в ней сомневаюсь, — сказал Шико, — и у меня на это есть свои причины.
— Какие?
— Ну если я скажу тебе одну-единственную, с тебя хватит?
— Да, если она будет веской.
— И ты меня оставишь в покое?
— Конечно.
— Ну ладно. Как-то днем, нет, постой, это было вечером…
— Какая разница?
— Есть разница, и большая. Итак, однажды вечером я тебя поколотил на улице Фруамантель. Ты был с Келюсом и Шомбергом…
— Ты меня поколотил?
— Да, палкой, палкой, и не только тебя, всех троих.
— А по какому случаю?
— Вы оскорбили моего пажа и получили по заслугам, а господин де Морвилье об этом ничего тебе не донес.
— Как! — воскликнул Генрих. — Так это был ты, негодяй, ты, святотатец?
— Я самый, — сказал Шико, потирая руки, — не правда ли, сын мой, уж коли я бью, то бью здорово?
— Нечестивец!
— Признаёшь, что я сказал правду?
— Я прикажу высечь тебя, Шико.