— Увы! — вздохнула Диана.
— Ваше молчание говорит об этом лучше слов.
— Я могу ответить только молчанием.
— Ваше молчание, сударыня, — это продолжение приема, оказанного мне вами в Лувре. Там вы меня не замечали, здесь вы не желаете со мной разговаривать.
— В Лувре рядом со мною был господин де Монсоро. Он смотрел на меня. Он ревнует.
— Ревнует! Вот как! Чего же ему еще надо, Бог мой?! Кому он еще может завидовать, когда все завидуют его счастью?
— А я говорю вам, сударь, что он ревнует. Он заметил, что уже несколько дней кто-то бродит возле нового дома, в который мы переселились.
— Значит, вы покинули домик на улице Сент-Антуан?
— Как, — непроизвольно воскликнула Диана, — это были не вы?!
— Сударыня, после того как ваше бракосочетание было оглашено, после того как вы были представлены ко двору, после того вечера в Лувре, наконец, когда вы не удостоили меня взглядом, я нахожусь в постели, меня пожирает лихорадка, я умираю. Теперь вы видите, что ваш супруг не имеет оснований ревновать, во всяком случае ко мне, потому что меня он никак не мог видеть возле вашего дома.
— Что ж, господин граф, если у вас, по вашим словам, было некоторое желание повидать меня, благодарите этого неизвестного мужчину, потому что, зная господина де Монсоро, как я его знаю, я испугалась за вас и решила встретиться с вами и предупредить: не подвергайте себя опасности, граф, не делайте меня еще более несчастной.
— Успокойтесь, сударыня, повторяю вам: то был не я.
— Позвольте мне рассказать вам до конца все, что я хотела. Опасаясь этого человека, которого мы с вами не знаем, но которого, возможно, знает господин де Монсоро, опасаясь этого человека, он требует, чтобы я покинула Париж, и, таким образом, господин граф, — заключила Диана, протягивая Бюсси руку, — сегодняшняя наша встреча, вероятно, будет последней… Завтра я уезжаю в Меридор.
— Вы уезжаете, сударыня? — вскричал Бюсси.
— Это единственный способ успокоить господина де Монсоро, — сказала Диана, — и единственный способ вновь обрести спокойствие. Да и к тому же, что касается меня, я ненавижу Париж, ненавижу свет, двор, Лувр. Я счастлива уединиться с воспоминаниями моей юности. Мне кажется, что, если я вернусь на тропинку моих девичьих лет, на меня, как легкая роса, падет немного былого счастья. Отец едет вместе со мной. Там я встречусь с госпожой и господином де Сен-Люк, они очень скучают без меня. Прощайте, господин де Бюсси.
Бюсси закрыл лицо руками.
— Значит, — прошептал он, — все для меня кончено.
— Что вы хотите этим сказать?! — воскликнула Диана, приподнимаясь на скамье.
— Я говорю, сударыня, что человек, который отправляет вас в изгнание, человек, который лишает меня единственной оставшейся мне надежды — дышать одним с вами воздухом, видеть вашу тень за занавеской, касаться мимоходом вашего платья и, наконец, боготворить живое существо, а не тень, — я говорю… я говорю, что этот человек — мой смертельный враг и я уничтожу его своими собственными руками, даже если мне суждено при этом погибнуть самому.
— О! Господин граф!
— Презренный! — вскричал Бюсси. — Как! Ему недостаточно того, что вы его жена, вы, самое прекрасное и целомудренное из всех созданий Божьих! Он еще ревнует! Ревнует! Нелепое, ненасытное чудовище! Он готов уничтожить весь мир!
— Успокойтесь, граф, успокойтесь! Быть может, он не так уж и виноват.
— Не так уж и виноват! И вы его защищаете, сударыня?!
— Если бы вы знали! — сказала Диана, пряча лицо в ладонях, словно боясь, что Бюсси сквозь ночную тьму разглядит на нем краску смущения.
— Если бы я знал? — переспросил Бюсси. — Ах, сударыня, я знаю одно: мужу, у которого такая жена, не должно быть дела ни до чего на свете.
— Но что, если вы ошибаетесь, господин граф, — сказала Диана глухим, прерывающимся и страстным голосом, — что, если он не муж мне?
С этими словами молодая женщина коснулась своей холодной рукой пылающих рук Бюсси, вскочила и убежала прочь. Легко, как тень, скользнула она по темным тропинками, схватила под руку Гертруду и, увлекая ее за собой, исчезла, прежде чем Бюсси, опьяненный, обезумевший, сияющий, успел протянуть руки, чтобы удержать ее.
Он вскрикнул и зашатался.
Реми подоспел как раз вовремя, чтобы подхватить его и усадить на скамью, которую только что покинула Диана.
IV
О ТОМ, КАК Д'ЭПЕРНОНУ РАЗОРВАЛИ КАМЗОЛ, И О ТОМ, КАК ШОМБЕРГА ПОКРАСИЛИ В СИНИЙ ЦВЕТ
В то время как мэтр Ла Юрьер собирал подпись за подписью, в то время как Шико сдавал Горанфло на хранение в “Рог изобилия”, в то время как Бюсси возвращался к жизни в благословенном маленьком саду, полном ароматов, песен и любви, король, удрученный всем, что он увидел в городе, раздраженный проповедями, которые он выслушал в церквах, приведенный в ярость загадочными приветствиями, которыми встречали его брата, герцога Анжуйского, — тот попался ему на глаза на улице Сент-Оноре в сопровождении герцога де Гиза, герцога Майенского и целой толпы дворян, возглавляемой, по всей видимости, господином де Монсоро, — так вот Генрих возвратился в Лувр в обществе Можирона и Келюса.
Он отправился в город, как обычно, с четверкой своих друзей. Но едва они отошли от Лувра, Шомберг ид’Эпернон, заскучавшие от созерцания озабоченного государя, рассудили, что уличная суматоха дает полный простор для поисков удовольствий и приключений. Они воспользовались первой же толчеей на углу улицы Астрюс, чтобы исчезнуть, пока король с другими двумя миньонами продолжал свою прогулку по набережной, замешались в толпу, запрудившую улицу Орлеан.
Не успели молодые люди сделать и сотни шагов, как каждый из них уже нашел себе занятие: д’Эпернон подставил свой сарбакан под ноги бежавшему горожанину, и тот вверх тормашками полетел на землю, а Шомберг сорвал чепец с женщины, которую он поначалу принял за безобразную старуху, но, к счастью, она оказалась молодой и прехорошенькой.
Однако двое друзей выбрали для своих проделок неудачный день. Добрые парижане, обычно весьма покладистые, были охвачены той лихорадкой непокорства, что время от времени столь внезапно вспыхивает в стенах столиц. Сбитый с ног буржуа вскочил и закричал: “Бей нечестивцев!”. Это был один из “ревнителей веры”, его послушались и бросились на д‘Эпернона. Женщина, с которой сорвали чепец, крикнула: “Бей миньонов!”, что было уже куда опаснее, а ее муж, красильщик, напустил на Шомберга своих подмастерьев.
Шомберг был храбр. Он остановился, положил руку на эфес шпаги и прикрикнул на них.
Д‘Эпернон был осторожен — он удрал.
Король не беспокоился об отставших от него миньонах, он прекрасно знал, что они выпутаются из любой истории: один — с помощью своих быстрых ног, другой — с помощью своей крепкой руки; поэтому король продолжал свою прогулку и, завершив ее, возвратился, как мы видели, в Лувр.
Там он прошел в оружейную палату и уселся в большое кресло. Весь дрожа от возбуждения, Генрих искал только предлог, чтобы дать волю своему гневу.
Можирон играл с Нарциссом, огромной борзой короля.
Келюс сидел, скорчившись, на подушке, подпирая кулаками щеки, и смотрел на Генриха.
— Они действуют, они действуют, — говорил ему король. — Их заговор ширится. Они то как тигры, то как змеи: то бросаются на тебя, то подползают к тебе незаметно!
— Э, государь, — сказал Келюс, — что за королевство без заговоров? Чем же — черт подери! — будут, по-вашему, заниматься сыновья короля, братья короля, кузены короля, если они перестанут устраивать заговоры?
— Нет, Келюс, в самом деле, когда я слышу ваши нелепые афоризмы и вижу ваши толстые, надутые щеки, мне начинает казаться, что вы разбираетесь в политике не больше, чем балаганные шуты.
Келюс повернулся вместе с подушкой и непочтительно обратил к королю свою спину.
— Скажи, Можирон, — продолжал Генрих, — прав я или нет, черт побери, и надо ли меня убаюкивать глупыми остротами и затасканными истинами, словно я такой король, как все короли, или торговец шерстью, который боится потерять своего любимого кота?
— Ах, — ваше величество, — сказал Можирон, всегда и во всем придерживавшийся одного мнения с Келюсом, — коли вы не такой король, как остальные, докажите это делом, поступайте как великий король. Какого дьявола! Вот перед вами Нарцисс, это хорошая собака, прекрасный зверь, но попробуйте дернуть его за уши — он зарычит, наступите ему на лапы — он укусит.
— Великолепно, — сказал Генрих, — а этот приравнивает меня к моей собаке.
— Ничего подобного, государь, — ответил Можирон, — и даже совсем напротив. Как вы могли заметить, я ставлю Нарцисса намного выше вас, потому что Нарцисс умеет защитить себя, а ваше величество — нет.