— Ну вот я и остался один, — сказал король, — превосходно, продолжайте, мои дорогие друзья, ради которых, как меня упрекают, я пускаю по ветру свое королевство. Покидайте меня, оскорбляйте меня, убивайте меня все разом. Клянусь честью! Меня окружают одни палачи. Ах, Шико, мой бедный Шико, где ты?
— Прекрасно, — сказал Келюс, — только этого нам не хватало. Теперь он взывает к Шико.
— Вполне понятно, — ответил ему Можирон.
И наглец процедил сквозь зубы некую латинскую пословицу, которая переводится на французский следующей аксиомой: “Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты”.
Генрих нахмурил брови, в его больших глазах сверкнула молния страшного гнева, и на сей раз взгляд, брошенный им на зарвавшихся друзей, был воистину королевским.
Но приступ гнева, по-видимому, обессилил короля. Генрих снова откинулся в кресле и стал теребить за уши одного из щенков, сидевших в корзинке.
Тут в передней раздались быстрые шаги, а затем появился д‘Эпернон, без шляпы, без плаща, в разодранном в клочья камзоле.
Келюс и Можирон обернулись к вновь пришедшему, а Нарцисс с лаем кинулся на него, словно он узнавал любимцев короля только по их платью.
— Господи Иисусе! — воскликнул Генрих. — что с тобой?
— Государь, — сказал д‘Эпернон, — поглядите на меня: вот как обходятся с друзьями вашего величества.
— Да кто же с тобой так обошелся? — спросил король.
— Ваш народ, черт возьми! Вернее говоря, народ герцога Анжуйского. Этот народ кричал: “Да здравствует Лига! Да здравствует месса! Да здравствует Гиз! Да здравствует Франсуа!” В общем, да здравствуют все, кроме короля.
— А что ты ему сделал, этому народу, почему он с тобой так обошелся?
— Я? Ровным счетом ничего. Что может сделать народу один человек? Народ признал во мне друга вашего величества, и этого было достаточно.
— Но Шомберг!
— Что Шомберг?
— Шомберг не пришел тебе на помощь? Шомберг не защитил тебя?
— Разрази меня гром, у Шомберга и без меня забот хватало.
— Что это значит?
— А то, что я оставил его в руках красильщика, с жены которого он сорвал чепец и который собирался, вместе с оравой своих подмастерьев, задать ему жару.
— Проклятье! — вскричал король. — Где же ты его оставил, моего бедного Шомберга? — добавил он, поднимаясь. — Я сам отправлюсь ему на помощь, быть может, кто-нибудь и скажет, — он взглянул в сторону Можирона и К ел юса, — что мои друзья покинули меня, но, по крайней мере, никто не скажет, что я покинул своих друзей.
— Благодарю, государь, — произнес голос позади Генриха, — я здесь, Gott verdamme mich, я справился с ними сам, хотя и не без труда.
— О! Шомберг! Это голос Шомберга! — вскричали трое миньонов. — Но где же ты, черт возьми?
— Черт подери! Я там, где вы меня видите, — произнес тот же голос.
И тут все заметили, что из темноты кабинета к ним приближается не человек, нет — тень человека.
— Шомберг! — воскликнул король. — Откуда ты явился, откуда ты вышел и почему ты такого цвета?
И действительно, Шомберг с головы до пят, не исключая ни одной части его тела и ни одной детали его костюма, весь был самого прекрасного ярко-синего цвета, какой только можно себе представить.
— Der Teufel![27][28] — закричал он. — Будь они прокляты, эти мерзавцы! Теперь вам понятно, почему весь этот народ бежал за мной.
— Нов чем же дело? — спросил Генрих. — Если бы ты был желтый, это можно было бы объяснить твоим испугом, но синий!
— Дело в том, что эти негодяи окунули меня в чан. Я думал, что это всего лишь чан с водой, а это был чан с индиго!
— Черт возьми! — засмеялся Келюс. — Они сами себя наказали: индиго — штука дорогая, а ты впитал краски не меньше чем на двадцать экю.
— Смейся, смейся, хотел бы я видеть тебя на моем месте.
— И ты никого не выпотрошил? — спросил Можирон.
— Знаю одно: мой кинжал остался где-то там — вошел по самую рукоятку в какой-то мешок, набитый мясом. Но все свершилось за одну секунду: меня схватили, подняли, понесли, окунули в чан и чуть не утопили.
— А как ты от них вырвался?
— У меня достало смелости решиться на трусливый поступок, государь.
— Что же ты сделал?
— Крикнул: “Да здравствует Лига!”
— Совсем как я, — сказал д‘Эпернон, — только меня заставили добавить к этому: “Да здравствует герцог Анжуйский!”
— И я тоже, — сказал Шомберг, кусая пальцы от ярости, — я тоже так крикнул. Но это еще не все.
— Как! — воскликнул король. — Они заставили тебя крикнуть еще что-нибудь, мой бедный Шомберг?
— Нет, они не заставляли меня больше кричать, с меня и так, слава Богу, было довольно, но в тот момент, когда я кричал: “Да здравствует герцог Анжуйский!”…
— Ну-ну!..
— Угадайте, кто прошел мимо в тот момент?
— Ну разве я могу угадать?
— Бюсси, проклятый Бюсси, и он слышал, как я славил его господина!
— По всей вероятности, он не понял, что происходит, — сказал К ел юс.
— Черт возьми, как трудно было сообразить, что происходит! Я сидел в чане, с кинжалом у горла.
— И он не пришел тебе на выручку? — удивился Можирон. — Однако это долг дворянина по отношению к другому дворянину.