— Ваше величество, вы желаете сказать мне что-нибудь наедине? — спросил герцог. Он заметил, как четверо дворян у дверей зашевелились, и понял, что они слушают и наслаждаются происходящим.
— Все, что я имею сказать вам наедине, — ответил король, делая ударение на последнем слове, ибо разговор с королем с глазу на глаз был привилегией, предоставленной братьям короля церемониалом французского двора, — все это вам, сударь, предстоит сегодня выслушать от меня при свидетелях. Поэтому, господа, слушайте хорошенько, король вам это разрешает.
Герцог поднял голову.
— Государь, — сказал он, глядя на короля тем ненавидящим и полным яда взглядом, который человек перенял у змеи, — прежде чем оскорблять человека моего положения, вы должны были бы отказать мне в гостеприимстве в Лувре;
в моем дворце я, по крайней мере, мог бы вам ответить подобающим образом.
— Поистине, — сказал Генрих с мрачной иронией, — вы забываете, что всюду, где бы вы ни находились, вы остаетесь моим подданным и что мои подданные всегда находятся в моей власти, где бы они ни были, потому что, слава Богу, я король!.. Король этой земли!..
— Государь, — воскликнул Франсуа, — в Лувре я у своей матери!
— А ваша мать — у меня, — ответил Генрих. — Однако ближе к делу, сударь: дайте мне это письмо.
— Какое?
— То, что вы читали, черт возьми, то, что лежало раскрытым на вашем ночном столике, то, что вы спрятали, увидев меня.
— Государь, подумайте! — сказал герцог.
— О чем? — спросил король.
— О том, что ваше поведение недостойно дворянина: такое требование может предъявлять лишь полицейский.
Король смертельно побледнел.
— Письмо, сударь! — повторил он.
— Письмо женщины, государь, подумайте! — воскликнул Франсуа.
— Есть женские письма, которые обязательно следует читать и очень опасно оставлять непрочитанными: пример — письма нашей матушки.
— Брат!
— Письмо, сударь, — вскричал король, топнув ногой, — или я вызову четверку швейцарцев, и они вырвут его у вас!
Герцог соскочил с кровати, зажав скомканное письмо в руках, с явным намерением добежать до камина и бросить его в огонь.
— И вы поступите так с вашим братом?!
Генрих отгадал его намерение и преградил путь к камину.
— Нес моим братом, — сказал он, — а с моим смертельным врагом! Не с моим братом, а с герцогом Анжуйским, который весь вечер разъезжал по Парижу за хвостом коня господина де Гиза! С братом, который пытается скрыть от меня письмо от одного из своих сообщников — господ лотарингских принцев.
— На этот раз, — сказал герцог, — ваша полиция поработала плохо.
— Говорю вам, что я видел на печати трех знаменитых дроздов Лотарингии, которые намереваются склевать лилии Франции. Дайте письмо, дайте мне его, или, черт побери…
Генрих сделал шаг к герцогу и опустил руку ему на плечо.
Как только Франсуа ощутил тяжесть руки короля, как только, скосив глаза, увидел угрожающие позы четырех миньонов, уже готовых обнажить шпаги, он упал на колени и, привалившись к своей кровати, закричал:
— Ко мне! На помощь! Мой брат хочет убить меня!
Эти слова, исполненные глубокого ужаса, который делал их убедительными, произвели впечатление на короля и умерили его гнев как раз потому, что они преувеличивали глубину этого гнева. Король подумал, что Франсуа и впрямь мог испугаться убийства и что это было бы братоубийством. У него на мгновение закружилась голова при мысли о том, что в его семье, над которой, как над всеми семьями угасающих родов, тяготеет проклятие: братья обречены на братоубийство.
— Нет, — сказал он, — вы ошибаетесь, брат: король не угрожает вам тем, чего вы страшитесь. Вы попытались бороться и проиграли, так признайте же себя побежденным. Вы ведь знали, что господин здесь — король, а если и не знали, то теперь убедились в этом. Что ж, скажите об этом вслух, и не шепотом, а во весь голос.
— О! Я говорю это, брат мой, я объявляю об этом! — вскричал герцог.
— Замечательно. Тоща дайте мне письмо… потому что король приказывает вам отдать ему письмо.
Герцог Анжуйский уронил бумагу на пол.
Король подобрал ее, сложил и, не читая, сунул в свой кошель для раздачи милостыни.
— Это все, государь? — спросил герцог, искоса глядя на короля.
— Нет, сударь, — сказал Генрих, — из-за сегодняшних беспорядков, к счастью, они не имели пагубных последствий, извольте — окажите мне такую милость! — посидеть в этой комнате до тех пор, пока мои подозрения на ваш счет не рассеются окончательно. Помещение вам знакомо, оно удобно и не слишком похоже на тюрьму. У вас будет приятное общество, во всяком случае, по ту сторону двери, потому что сегодня ночью вас будут сторожить эти четверо господ. Завтра утром их сменят швейцарцы.
— А мои друзья? Смогу я увидеть моих друзей?
— Кого вы называете своими друзьями?
— Господина де Монсоро, например, господина де Рибейрака, господина д’Антрагэ, господина де Бюсси.
— Ну, конечно, — сказал король, — еще и этого!
— Разве он имел несчастье чем-нибудь не угодить вашему величеству?
— Да, — сказал король.
— Когда же?
— Всегда, и сегодня вечером в частности.
— Сегодня вечером? Что же он сделал сегодня вечером?
— Он нанес мне оскорбление на улицах Парижа.
— Вам, государь?
— Да, мне или преданным мне людям, что одно и то же.
— Бюсси нанес оскорбление кому-то на улицах Парижа нынче вечером? Вас ввели в заблуждение, государь.