— Потому что в скором времени тебе придется штопать его или мою шкуру.
— Вы не будете настолько безумны, чтобы позволить убить себя сейчас, когда вы наконец здоровы и счастливы, — сказал Реми, подмигивая. — Какого черта! Ведь святая Мария Египетская уже единожды воскресила вас. Ей может и прискучить сотворять чудо, за которое сам Христос брался всего лишь дважды.
— Совсем напротив, Реми, — ответил граф, — ты себе и не представляешь, какое это наслаждение — рисковать жизнью, когда ты счастлив. Уверяю тебя, что я дерусь без всякой охоты после крупного проигрыша в карты, или после того как я уличил любовницу в измене, или когда я недоволен собой. И, наоборот, каждый раз, когда кошелек мой туго набит, на сердце легко и совесть моя чиста, я выхожу на поединок смело и весело. Именно тогда я бываю уверен в своей руке и вижу противника насквозь. Я подавляю его своим везением. Я нахожусь в положении человека, который счастливо играет в кости и чувствует, как ветер удачи метет к нему золото соперника. Нет, именно в такие минуты я блистателен, уверен в себе, именно тогда я действую решительно. Сегодня я дрался бы великолепно, Реми, — молодой человек протянул лекарю руку, — потому что благодаря тебе я счастлив!
— Погодите, погодите, — сказал Одуэн, — тем не менее вам придется, если вы не возражаете, отказаться от этого удовольствия. Одна прекрасная дама из числа моих друзей поручила вас моим заботам и вынудила меня поклясться, что я сохраню вас здоровым и невредимым; вынудила под тем предлогом, будто вы обязаны ей жизнью и поэтому не можете распоряжаться этой жизнью без ее согласия.
— Мой добрый Реми, — сказал граф, погружаясь в те туманные мечтания, когда влюбленный воспринимает все, что совершается и говорится вокруг него так, как в театре мы видим декорации и актеров на сцене сквозь прозрачный занавес: неясно, без отчетливых линий и ярких красок. Это чудесное состояние полусна, когда, отдаваясь всей душой нежным мыслям о предмете вашей любви, вы одновременно чувствами воспринимаете слова или жесты друга.
— Вы называете меня “добрый Реми”,— сказал Одуэн, — потому что я дал вам возможность снова увидеть госпожу де Монсоро, но станете ли вы называть меня “добрый Реми”, когда окажетесь разлученным с нею, а, к несчастью, этот день близок, если уже не настал.
— Что ты говоришь? — вскричал, встрепенувшись, Бюсси. — Не будем с этим шутить, мэтр ле Одуэн!
— Э! Сударь, я не шучу. Разве вы не знаете, что она уезжает в Анжу и что я сам тоже обречен на страдания из-за разлуки с мадемуазель Гертрудой? Ах!..
Бюсси не мог сдержать улыбки при виде притворного отчаяния Реми.
— Ты ее очень любишь? — спросил он.
— Еще бы… и она меня тоже… Если бы вы знали, как она меня колотит!
— И ты ей это позволяешь?
— Из любви к науке: благодаря Гертруде я был вынужден изобрести превосходную мазь от синяков.
— В таком случае, тебе следовало бы послать несколько баночек Шомбергу.
— Не будем больше говорить о Шомберге, пусть он сам о себе позаботится.
— Да, и вернемся к госпоже де Монсоро или, вернее, к Диане де Меридор, потому что, знаешь…
— Бог мой, конечно, знаю!
— Реми, когда мы едем?
— А! Я так и думал. Как можно позже, господин граф.
— Почему?
— Во-первых, потому, что в Париже находится наш дорогой принц, глава анжуйцев, который прошлым вечером ввязался, как мне кажется, в такие дела, что мы ему, очевидно, понадобимся.
— Дальше?
— Дальше, потому что господин де Монсоро, словно по какой-то особой милости к нам Небес, ни о чем не подозревает, — во всяком случае, ни о чем не подозревает относительно вас, но может заподозрить кое-что, если вы исчезнете из Парижа в одно время с его женой, которая ему не жена.
— Ну и что? Какое мне дело до его подозрений?
— О! Разумеется. Но мне-то до этого есть дело, и очень большое, любезный мой господин. Я берусь штопать дыры от ударов шпаги, полученных на поединках потому что вы превосходно фехтуете и у вас никогда не бывает серьезных ран, но я отказываюсь иметь дело с кинжальными ранами, нанесенными из засады, и в особенности когда их наносят ревнивые мужья. Эти скоты в подобных случаях бьют изо всех сил. Вспомните беднягу господина де Сен-Мегрена, так злодейски убитого нашим другом, господином де Гизом.
— Чего же ты хочешь, мой милый, коли мне на роду написано погибнуть от руки Монсоро!
— Значит?
— Значит, он меня и убьет.
— А через неделю, через месяц или через год госпожа де Монсоро станет женой своего супруга, что приведет в бешенство вашу бедную душу, которая увидит это с небес или из преисподней и не сможет ничему помешать, поскольку у нее не будет тела.
— Ты прав, Реми, я хочу жить.
— В добрый час! Но жить — это еще не все, поверьте мне, надо еще следовать моим советам и быть любезным с Монсоро. Он сейчас ужасно ревнует к герцогу Анжуйскому. Тот, пока вы тряслись от лихорадки у себя в постели, прогуливался под окнами дамы, словно испанец, и был опознан по своему лютнисту Орильи. Оказывайте всяческие любезности милейшему супругу, который не является супругом, и даже не заикайтесь ему о его жене. Да вам это и ни к чему, вы и сами все о ней знаете. Тогда он будет рассказывать повсюду, что вы единственный дворянин, обладающий добродетелями Сципиона: стойкостью и целомудрием.
— Мне кажется, ты прав, — сказал Бюсси. — Сейчас, когда я больше не ревную к этому медведю, я его приручу. Ну и посмеемся же мы! Ах, Реми, теперь проси у меня все, что хочешь, мне все легко, ибо я счастлив.
Кто-то постучался в дверь; собеседники замолчали.
— Кто там? — спросил Бюсси.
— Ваше сиятельство, — ответил один из его пажей, — там внизу какой-то дворянин хочет говорить с вами.
— Говорить со мной в такую рань, кто же это?
— Высокий господин, одетый в зеленый бархат и розовые чулки, немного смешной, но вид у него человека порядочного.
— Гм, — вслух подумал Бюсси, — не Шомберг ли это?
— Он сказал “высокий господин”,— напомнил Рени.
— Верно. Тогда, может быть, Монсоро?
— Нет, он же сказал “вид человека порядочного”,— напомнил Реми.
— Ты прав, Реми, это не может быть ни тот ни другой. Впустите его.
Через некоторое время человек, о котором говорил паж, показался на пороге.
— Ах! Бог мой! — вскричал Бюсси при виде посетителя и поспешно встал, а Реми, как и подобает скромному другу, вышел в соседнюю комнату. — Господин Шико!
— Он самый, господин граф, — ответил гасконец.
Бюсси уставился на него с изумлением, говорящим яснее всяких слов: “Сударь, зачем вы сюда пожаловали?”
Поэтому Шико, несмотря на то, что ему не было задано этого вопроса, ответил очень серьезным тоном:
— Сударь, я пришел, чтобы предложить вам небольшую сделку.
— Я вас слушаю, — сказал Бюсси с недоумением.