— Простите? — переспросил Бюсси, одним ударом кулака нахлобучивая шляпу до самых глаз. — Мне послышалось, мой господин, вы сказали, что я побоялся подвергнуть себя опасности?
— Да, я так сказал, — ответил герцог Анжуйский.
Бюсси вскочил со стула.
— Тогда, значит, вы солгали, ваше высочество, — воскликнул он, — солгали самому себе, слышите! Потому что вы сами не верите ни слову, ни единому слову из того, что сказали. У меня на теле двадцать шрамов, они свидетельствуют, что я не раз подвергал себя опасности и никого не боялся. И, клянусь честью, я знаю немало людей, которые не смогли бы сказать того же о себе и тем более доказать это.
— У вас всегда наготове неопровержимые доводы, господин де Бюсси, — возразил герцог, бледный и очень возбужденный. — Когда вас обвиняют, вы стараетесь перекричать доводы собеседника и воображаете, что это доказывает вашу правоту.
— О нет, я не всегда прав, ваше высочество, — возразил Бюсси, — и хорошо это знаю, но я также хорошо знаю, в каких случаях я не прав.
— В каких же это случаях? Скажите, сделайте милость.
— В тех, когда я служу неблагодарным людям.
— По чести, сударь, мне кажется, что вы забываетесь, — сказал принц, внезапно поднимаясь с тем величественным видом, который он умел принимать в случае нужды.
— Возможно, я забываюсь, ваше высочество, — сказал Бюсси, — поступите раз в жизни так же: забудьтесь или забудьте меня.
При этом Бюсси сделал вид шага к выходу, но принц оказался проворнее и загородил собою дверь.
— Станете ли вы отрицать, сударь, — спросил он, — что в тот день, когда вы отказались выйти из дому со мной, вы через минуту вышли сами?
— Я никогда ничего не отрицаю, — ответил Бюсси, — разве что в тех случаях, когда у меня хотят вынудить признание.
— Тогда объясните мне, почему вы настаивали на том, чтобы остаться дома.
— Потому, что у меня были дела.
— Дома?
— Дома или в другом месте.
— Я полагаю, что, когда дворянин состоит на службе у принца, главными его делами являются дела этого принца.
— Так кто же обычно занимается вашими делами, ваше высочество, если не я?
— Я с этим не спорю, — ответил Франсуа, — обычно вы мне верны и преданы, скажу даже больше: я извиняю ваше дурное настроение.
— Вот как? Вы очень добры.
— Да, извиняю, потому что у вас есть некоторые основания сердиться на меня.
— Вы признаете это, ваше высочество?
— Да. Я обещал вам опалу для господина де Монсоро. Вы, кажется, его сильно недолюбливаете?
— Я? Совсем нет. Я нахожу, что у него отталкивающая физиономия, и хотел бы, чтобы он убрался подальше от двора и не мозолил мне глаза. Вам же, ваше высочество, вам, напротив, его физиономия по душе. О вкусах не спорят.
— Что ж, раз единственное оправдание тому, что вы дулись на меня, как избалованный, капризный ребенок, состоит в этом, я скажу вам: вы были неправы вдвойне, когда не пожелали идти со мной, а после моего ухода вышли и стали совершать никому не нужные подвиги.
— Я совершал никому не нужные подвиги, я?! Сию минуту вы обвиняли меня в том, что… Ваше высочество, будьте же последовательны. Какие это подвиги я совершил?
— Совершили, совершили. Я понимаю, что вы не любите господина д’Эпернона и господина де Шомберга. Я их тоже не люблю, и более того — не выношу, но нужно было ограничиться нелюбовью и дождаться удобного момента.
— Ого! — сказал Бюсси. — Что вы этим хотите сказать, ваше высочество!?
— Убейте их, черт побери! Убейте обоих, убейте всех четырех, я вам буду за это только признателен, но не злите их, особенно когда сами вы потом исчезаете, а они срывают свою злость на мне.
— Ну хорошо, что же я ему сделал, этому достойному гасконцу?
— Вы имеете в виду д’Эпернона, не так ли?
— Да.
— Ну так вот, по вашему наущению его побили камнями.
— По моему наущению?!
— И самым отменным образом, так что камзол его был превращен в лохмотья, плащ разодран на куски, и он возвратился в Лувр в одних штанах.
— Прекрасно, — сказал Бюсси, — с этим все. Перейдем к немцу. В чем я повинен перед господином де Шомбергом?
— Надеюсь, вы не станете отрицать, что приказали выкрасить его в индиго? Когда я его увидел через три часа после этого происшествия, он еще был лазоревого цвета. И, по-вашему, это удачная шутка? Полноте!
Тут принц невольно засмеялся, а Бюсси, вспомнив, какое лицо было у Шомберга в чане, тоже не смог удержаться от улыбки.
— Так, значит, полагают, что это я сыграл с ним шутку?
— Черт подери! Не я же, в самом деле?
— И вы еще можете в чем-то упрекать человека, которому приходят в голову такие замечательные идеи? Ну что я вам говорил, ваше высочество? Ведь это неблагодарность.
— Допустим. А теперь, послушай: если ты действительно вышел из дому ради этого, я тебя прощаю.
— Правда?
— Да, слово чести, но я еще не покончил с моими претензиями к тебе.
— Я слушаю.
— Поговорим немного обо мне.
— Будь по-вашему.
— Что ты сделал, чтобы помочь мне в беде?