— В таком случае, прощайте, Сен-Люк. Сударыня, не забывайте меня в своих молитвах.
И Бюсси, как нельзя более довольный шуткой, которую ему удалось сыграть с Генрихом III, вышел из королевской передней и направил свои стопы в галерею, где король, багровый от гнева, убеждал герцога Анжуйского, бледного от ярости, что главным зачинщиком событий прошлой ночи был Бюсси.
— Я вас заверяю, государь, — горячился герцог Анжуйский, — д’Эпернон, Шомберг, д’О, Можирон и Келюс подкарауливали его у Турнельского дворца.
— Кто вам это сказал?
— Я их сам видел, государь, собственными глазами видел.
— В кромешной тьме, не правда ли? Ночью было темно, как в печке.
— Ну, я узнал их не по лицам.
— А тогда по чему же вы их узнали? По спинам, что ли?
— Нет, государь, по голосам.
— Они с вами говорили?
— Если бы только говорили! Они меня приняли за Бюсси и напали на меня.
— На вас?
— Да, на меня.
— А что за нелегкая вас понесла к Сент-Антуанским воротам?
— Какое это имеет значение?
— Хочу знать, и все тут. Нынче у меня разыгралось любопытство.
— Я шел к Манасесу.
— К Манасесу, к еврею?
— А вы-то, небось, навещаете Руджиери, отравителя.
— Я волен навещать кого вздумается. Я — король.
— Вы не отвечаете, а уходите от ответа.
— Как бы то ни было, я повторяю: их вызвал на это Бюсси.
— Бюсси?
— Да.
— Где же?
— На балу у Сен-Люка.
— Бюсси вызвал сразу пятерых? Бюсси — храбрец, но он не сумасшедший.
— Клянусь вам, черт подери! Говорю же, я лично был свидетелем его поведения. И потом — Бюсси еще не на такое способен. Вы тут мне его невинным агнцем расписали, а он ранил Шомберга в бедро, д’Эпернона — в руку, а Келюса чуть не уложил на месте.
— В самом деле? — приятно удивился герцог. — А вот об этом он умолчал. При первой же встрече не премину его поздравить.
— А я, — сказал король, — никого не намерен поздравлять, но примерно накажу этого задиру.
— Тогда я, — возразил герцог, — я, на которого ваши друзья замахиваются, не только нападая на Бюсси, но и дерзая поднять руку непосредственно на мою особу, тогда я, наконец, узнаю, действительно ли я ваш брат и действительно ли никто во Франции, кроме вашего величества, не имеет права смотреть мне прямо в лицо и не опускать глаза если не из почтения, то хотя бы из страха.
В эту минуту, привлеченный громкими, срывающимися на крик голосами обоих братьев, появился Бюсси в нарядном костюме из зеленого атласа с розовыми бантами.
— Государь, — сказал он, отвесив Генриху III глубокий поклон, — позвольте засвидетельствовать вам мое нижайшее почтение.
— Тысяча чертей! Вот и он! — воскликнул Генрих.
— Ваше величество, мне послышалось, что вы оказали мне высокую честь, упомянув мое имя? — спросил Бюсси.
— Да, — ответил король, — рад вас видеть, ибо что бы там мне ни говорили, но ваше лицо пышет здоровьем.
— Государь, доброе кровопускание весьма освежает кожу, поэтому нынче вечером я должен выглядеть особенно свежим.
— Ну хорошо, если на вас напали, сеньор де Бюсси, если вас покалечили, обратитесь ко мне с жалобой, и я вас рассужу.
— Позвольте, государь, — сказал Бюсси, — на меня не нападали, меня не калечили, мне не на что жаловаться.
Генрих остолбенел от изумления и уставился на герцога Анжуйского.
— А вы что мне говорили? — спросил он.
— Я сказал, что у Бюсси сквозная рана в боку от удара шпагой. — Это правда, Бюсси?
— Поскольку брат вашего величества так утверждает, значит, это правда. Первый принц крови не может лгать.
— И, получив удар шпагой в бок, вы ни на кого не жалуетесь? — спросил Генрих.
— Я стал бы жаловаться, государь, только в том случае, если бы мне отрубили правую руку, чтобы я не смог отомстить им за себя, да и тогда, — добавил неисправимый дуэлянт, — я, по всей вероятности, рассчитался бы с обидчиком левой рукой.
— Наглец, — пробормотал Генрих.
— Государь, — обратился к нему герцог Анжуйский, — вы только что толковали о правосудии. Ну что ж, мы взываем к вашему суду, ничего другого мы не просим. Велите учинить дознание, назначить судей, и пусть они скажут, кто устроил засаду и кто готовил убийство.
Генрих покраснел.
— Нет, — ответил он, — я на этот раз предпочел бы не знать, кто прав, кто виноват, и объявить всем о помиловании. Я хотел бы примирить этих заклятых врагов, но, к сожалению, Шомберга и д’Эпернона раны удерживают в постели. Впрочем, господин герцог, кто из моих друзей, по-вашему, был самым неистовым? Скажите, вам это нетрудно определить, ведь, по вашим словам, они и на вас напали.