— Бюсси. Вы понимаете, что я не могу покинуть Анжу, не сказав ему, почему я уезжаю.
— Это верно. Все, что нужно для письма, вы найдете в моей комнате.
Сен-Люк тотчас же туда поднялся и рукой, которая, какой бы твердой она ни была, все же слегка дрожала, торопливо набросал следующие строки:
“ Дорогой друг!
Вы узнаете из молвы о несчастье, которое приключилось с господином де Монсоро. Мы с ним поспорили на старой просеке о причинах и следствиях разрушения стен и о том, следует ли лошадям самим находить дорогу.
В разгар этого спора господин де Монсоро упал на маки и одуванчики, и столь неловко, что тут же на месте умер.
Ваш друг навеки Сен-Люк.
Р. S. Так как все это в первую минуту может показаться Вам несколько неправдоподобным, добавлю, что, коща произошло это несчастье, мы оба держали в руках шпаги.
Я немедленно уезжаю в Париж засвидетельствовать мое почтение королю. В Анжу, после того что случилось, я не чувствую себя в полной безопасности".
Десять минут спустя один из слуг барона уже скакал с этим письмом в Анже, в то время как господин и госпожа де Сен-Люк в полном одиночестве покидали замок через потайные ворота, выходившие на кратчайшую дорогу к Парижу. Они оставили Диану в слезах и в особенности в большом затруднении, как объяснить барону грустную историю этой дуэли.
Когда Сен-Люк проезжал мимо, Диана отвела глаза в сторону.
— Вот и оказывай после этого услуги своим друзьям, — сказал тот жене. — Нет, решительно, все люди неблагодарны, только я один способен на признательность.
XXVII
ГЛАВА, ГДЕ МЫ ПРИСУТСТВУЕМ ПРИ ДАЛЕКО НЕ ТОРЖЕСТВЕННОМ ВЪЕЗДЕ КОРОЛЕВЫ-МАТЕРИ В ДОБРЫЙ ГОРОД АНЖЕ
В тот самый час, когда граф де Монсоро упал, сраженный шпагой Сен-Люка, у ворот Анже, закрытых, как известно, на все запоры, протрусили разом четыре трубы.
Предупрежденная заранее стража подняла флаг и откликнулась такой же симфонией.
Это подъехала к городу Анже Екатерина Медичи, в сопровождении достаточно внушительной свиты.
Тотчас же дали знать Бюсси. Тот встал с постели и отправился к принцу, который немедленно улегся в постель.
Арии, исполненные трубачами королевы, были, разумеется, прекрасными, но не обладали могуществом тех, что разрушили стены Иерихона: ворота Анже не отворились.
Екатерина выглянула из кареты, чтобы показаться часовым, надеясь, что ее царственный облик произведет большее впечатление, чем звуки труб.
Анжерские ополченцы, увидев королеву, приветствовали ее, и даже весьма учтиво, но ворота остались закрытыми.
Екатерина послала к воротам одного из своих приближенных. Его там осыпали любезностями.
Но когда он потребовал открыть ворота королеве-матери, настаивая, чтобы ее величество приняли с подобающими почестями, ему ответили, что Анже — военная крепость и потому ворота его не могут быть открыты без соблюдения некоторых обязательных формальностей.
Весьма уязвленный полученным ответом, посланец вернулся к своей повелительнице, и тогда Екатерина произнесла те слова, во всем их горьком и глубоком значении, которые позже несколько видоизменил, соответственно возросшему могуществу королевской власти, Людовик XIV.
— Я жду! — прошептала она.
И придворные, окружавшие ее карету, содрогнулись.
Наконец Бюсси, который около получаса наставлял герцога и придумывал для него сотни государственных соображений, одно другого неоспоримее, принял решение.
Он приказал покрыть коня нарядной попоной, выбрал пятерых дворян, наиболее неприятных королеве-матери, и во главе их отправился навстречу ее королевскому величеству.
Екатерина начала уже чувствовать усталость, но не от ожидания, а от размышлений над тем, как она отомстит людям, посмевшим нанести ей такое оскорбление.
Она вспомнила арабскую сказку о заточенном в медном кувшине злом духе. В первые десять лет своего пленения он обещал озолотить того, кто его освободит, а затем, обозленный ожиданием, поклялся убить неосторожного, который откроет крышку кувшина.
С Екатериной произошло то же самое. Сначала она обещала себе осыпать милостями тех дворян, что поспешат ей навстречу.
Затем она дала зарок обрушить гнев на первого, кто явится к ней.
Расфранченный Бюсси подъехал к воротам и стал приглядываться, словно ночной дозорный, который не столько смотрит, сколько слушает.
— Кто идет? — крикнул он.
Екатерина ожидала по меньшей мере коленопреклонения. Один из дворян ее свиты посмотрел на королеву, как бы спрашивая распоряжений.
— Подъезжайте, — сказала она. — Подъезжайте еще раз к воротам. Кричат: “Кто идет?”. Надо ответить им, сударь, это формальность…
Придворный подъехал к самым остриям подъемной решетки.
— Ее величество королева-мать прибыла навестить добрый город Анже, — сказал он.
— Прекрасно, сударь, — отвечал Бюсси. — Соизвольте повернуть налево. Шагах в восьмидесяти отсюда вы увидите потайной вход.
— Потайной вход! — воскликнул придворный. — Маленькая дверца для ее королевского величества!
Но слушать его было уже некому: Бюсси ускакал.
Вместе со своими друзьями, которые втихомолку посмеивались, он направился к тому месту, где, согласно его указаниям, должна была выйти из кареты вдовствующая королева.
— Вы изволили слышать, ваше величество? — спросил придворный. — Потайной вход!
— О да, сударь, я слышала. Войдемте там, раз так полагается.
И молния, сверкнувшая в ее взгляде, заставила побледнеть неловкого, который невольно подчеркнул, что его повелительнице нанесено оскорбление.
Кортеж повернул налево, и маленькая потайная дверь отворилась.
Из нее вышел Бюсси с обнаженной шпагой в руке и почтительно склонился перед Екатериной. Вокруг него мели своими перьями землю шляпы его спутников.
— Добро пожаловать в Анже, ваше величество, — сказал он.
Рядом с Бюсси стояли барабанщики — но в барабаны они не били, и алебардщики — но они не взяли свои алебарды “на караул”.