— А! — произнес Монсоро. — Что ж, пусть так: несите меня в оранжерею.
“Честное слово, — сказал себе Реми, — теперь мне кажется, что я хорошо сделал, не убив его. Благодарение Богу! Он прекраснейшим образом сам себя убьет”.
Диана улыбнулась Бюсси улыбкой, обещавшей чудеса.
— Пусть только господин де Монсоро остается в неведении, что вы уезжаете из Анжу, — шепнула она ему, — об остальном я позабочусь.
— Хорошо, — ответил Бюсси.
И он подошел к принцу в то время, как носилки скрылись в чаще деревьев.
— Ваше высочество, прошу вас, не проговоритесь, Монсоро не должен знать, что мы идем на мировую.
— Почему же?
— Потому что он способен предупредить о наших намерениях королеву-мать, чтобы завоевать ее расположение, и ее величество, зная, что решение уже принято, будет с нами менее щедрой.
— Ты прав, — сказал герцог, — значит, ты его остерегаешься?
— Графа де Монсоро? Еще бы, черт побери!
— Что ж, и я тоже. Истинно скажу, мне кажется, он нарочно все выдумал со своей смертью.
— Нет, даю слово, нет! Ему честь по чести проткнули грудь шпагой. Этот болван Реми, который спас его, поначалу было подумал даже, что он мертв. Да-а, у Монсоро душа, должно быть, гвоздями к телу приколочена.
Они подошли к оранжерее.
Диана улыбнулась герцогу с особой обворожительностью.
Первым вошел принц, потом — Диана. Монсоро хотел последовать за ними, но, когда носилки поднесли к дверям, оказалось, что пронести их невозможно: стрельчатая дверь, глубокая и высокая, была, однако, не шире самого большого сундука, а носилки графа Монсоро были шириной не менее шести футов.
Глянув на чрезмерно узкую дверь и чрезмерно широкие носилки, Монсоро зарычал.
Диана проследовала в оранжерею, не обращая внимания на отчаянные жесты мужа.
Бюсси, прекрасно понявший улыбку молодой женщины, в сердце которой он привык читать по ее глазам, остался возле Монсоро и сказал ему совершенно спокойным тоном:
— Вы напрасно упорствуете, господин граф, дверь очень узка, и вам никогда через нее не пройти.
— Ваше высочество! Ваше высочество! — кричал Монсоро. — Не ходите в оранжерею, там смертельные испарения от заморских цветов! Эти цветы источают самые ядовитые ароматы!
Но Франсуа не слушал: счастливый тем, что рука Дианы находится в его руке, он, позабыв свою обычную осторожность, все дальше углублялся в зеленые дебри.
Бюсси подбадривал графа де Монсоро, советуя терпеливо переносить боль, но, несмотря на его увещевания, случилось то, что должно было случиться: Монсоро не смог вынести страданий, не физических, — на этот счет он был крепче железа, — а душевных.
Он потерял сознание.
Реми снова вступил в свои права. Он приказал отнести раненого в дом.
— А теперь, — обратился лекарь к Бюсси, — что мне делать теперь?
— Черт меня побери! — ответил Бюсси. — Кончай то, что ты так хорошо начал: оставайся возле графа и вылечи его.
Потом он сообщил Диане о том, что Монсоро лишился чувств и его понесли в дом.
Диана тотчас же оставила герцога Анжуйского и поспешила к замку.
— Дело идет на лад? — спросил ее Бюсси, когда она проходила мимо.
— Я думаю, да, — ответила она, — во всяком случае, не уезжайте, не повидав Гертруду.
Герцог интересовался цветами лишь потому, что глядел на них вместе с Дианой. Как только она удалилась, он как будто вспомнил предостережения графа де Монсоро и покинул оранжерею.
Рибейрак, Ливаро и Антрагэ последовали за ним.
Тем временем Диана вернулась к мужу, которому Реми давал вдыхать нюхательные соли.
Вскоре граф открыл глаза.
Первым его движением было вскочить, но Реми предвидел это, и графа заранее привязали к постели.
Он снова зарычал, оглянулся вокруг и заметил стоявшую у его изголовья Диану.
— Ах! Это вы, сударыня, — сказал он. — Весьма рад вас видеть, ибо хочу поставить вас в известность, что нынче вечером мы уезжаем в Париж.
Реми поднял крик, но Монсоро не обратил на него никакого внимания, словно его здесь и не было.
— Вы хотите ехать, сударь? — спросила Диана со своим обычным спокойствием. — А как же ваша рана?
— Сударыня, — сказал граф, — нет такой раны, которая бы меня удержала. Я предпочитаю умереть, нежели страдать, и даже если мне суждено умереть в дороге, все равно нынче вечером мы уедем.
— Что ж, сударь, — сказала Диана, — как вам будет угодно.
— Мне угодно так. Готовьтесь к отъезду, будьте добры.
— Собраться мне недолго, сударь, но нельзя ли узнать, чем вызвано столь внезапное решение?
— Я вам отвечу, сударыня, тогда, когда у вас больше не будет цветов, чтобы показывать их принцу, либо тоща, когда мне прорубят везде достаточно широкие двери, чтобы мои носилки могли проходить повсюду.
Диана поклонилась.
— Но, сударыня… — начал Реми.
— Так угодно графу, — ответила Диана, — мой долг — повиноваться.
И Реми понял по незаметному знаку молодой женщины, что его вмешательство неуместно.