Принц закусил губу и откинулся на спинку стула.
— Известно ли вам, граф, — сказал он после короткого молчания, — что очень многие просят короля передать им вашу должность главного ловчего?
— Вот как! И под каким предлогом, ваше высочество?
— Они уверяют, что вы умерли.
— О! Я уверен, что вы, ваше высочество, отвечаете им, что я жив.
— Я ничего не отвечаю. Вы хороните себя, дорогой мой, значит, вы мертвы.
Монсоро, в свою очередь, закусил губу.
— Ну что же, — сказал он, — пусть я потеряю свою должность.
— Вот как?
— Да, есть вещи, которые для меня важнее.
. — А! — произнес принц. — Стало быть, честолюбие вам чуждо?
— Таков уж я, ваше высочество.
— Значит, вы не найдете ничего дурного в том, что об этом узнает король?
— Кто же ему скажет?
— Проклятье! Если он спросит меня, мне, безусловно, придется рассказать о нашем разговоре.
— По чести говоря, ваше высочество, если рассказывать королю все, о чем говорят в Париже, его величеству не хватит ушей.
— А о чем говорят в Париже, сударь? — спросил принц, обернувшись к Монсоро так резко, словно его ужалила змея.
Монсоро увидел, что разговор постепенно принял слишком серьезный оборот для человека, который еще не вполне оправился от болезни и лишен полной свободы действий. Он смирил злобу, кипевшую в нем, и, приняв безразличный вид, сказал:
— Что могу знать я, бедный паралитик? Жизнь идет, а я вижу только тень от нее, да и то не всегда. Ежели король недоволен тем, что я плохо несу свою службу, он не прав.
— То есть как?
— Конечно. Несчастье, случившееся со мной…
— Ну!
— …произошло отчасти по его вине.
— Что вы этим хотите сказать?
— Проклятье! Разве господин де Сен-Люк, проколовший меня шпагой, не из числа самых близких друзей короля? Ведь секретному удару, которым он продырявил мне грудь, его научил король, и я не вижу ничего невозможного в том, что король сам же исподтишка и подстрекнул его завести ссору со мной.
Герцог Анжуйский слегка кивнул головой.
— Вы правы, — сказал он, — но, как ни кинь, король есть король.
— До тех пор, пока он не перестанет быть им, не так ли? — сказал Монсоро.
Герцог вздрогнул.
— Кстати, — сказал он, — разве госпожа де Монсоро не живет здесь?
— Графиня сейчас нездорова, иначе она уже явилась бы сюда засвидетельствовать вам свое глубокое почтение.
— Нездорова? Бедняжка!
— Нездорова, ваше высочество.
— От горя, которое ей причиняет вид ваших страданий.
— И от этого, и от утомления, вызванного переездом.
— Будем надеяться, что нездоровье ее продлится недолго, дорогой граф. У вас такой умелый лекарь.
И принц поднялся со стула.
— Что и говорить, — сказал Монсоро, — милый Реми прекрасно лечил меня.
— Реми? Но ведь так зовут лекаря Бюсси?
— Да, верно, это граф одолжил его мне, ваше высочество.
— Значит, вы очень дружны с Бюсси?
— Он мой лучший и, следовало бы даже сказать, мой единственный друг, — холодно ответил Монсоро.
— Прощайте, граф, — сказал принц, отодвигая шелковую портьеру.
В то самое мгновение, когда голова его высунулась за портьеру, принцу показалось, что он увидел край платья, исчезнувший в комнате напротив, и внезапно перед ним, на своем посту посреди коридора, вырос Бюсси.
Подозрения принца усилились.
— Мы уезжаем, — сказал он.
Бюсси не ответил и поспешил спуститься вниз, чтобы отдать распоряжение эскорту подготовиться, но, возможно, и для того, чтобы скрыть от принца румянец на своем лице.
Оставшись один, герцог попытался проникнуть туда, где исчезло шелковое платье. Но, обернувшись, увидел, что Монсоро вышел вслед за ним и, бледный как смерть, стоит на пороге своей комнаты.
— Ваше высочество ошиблись дверью, — холодно сказал граф.