Этим способом Бираги сохраняли милость короля.
При появлении Шико в дверях оружейной Генрих издал громкое восклицание:
— О! Дорогой друг, ты не знаешь, что с ними?
— С кем? С твоими миньонами?
— Увы! Да, с моими бедными друзьями.
— Должно быть, они в эту минуту лежат пластом, — ответил Шико.
— Убиты?! — закричал Генрих, и в глазах его сверкнула угроза.
— Нет, нет! Но боюсь, что они смертельно…
— Ранены? И ты еще смеешься, нехристь!
— Погоди, сын мой, смертельно-то смертельно, да не ранены, а пьяны.
— Ах, шут… как ты меня напугал! Но почему ты клевещешь на этих достойных людей?
— Совсем напротив, я их восхваляю.
— Все зубоскалишь… Послушай, будь же серьезен, молю тебя. Ты знаешь, что они вышли вместе с анжуйцами?
— Разрази Господь! Конечно, знаю.
— Ну и чем же это кончилось?
— Ну и кончилось это так, как я сказал: они смертельно пьяны или близки к тому.
— Но Бюсси, Бюсси?
— Бюсси их спаивает, он весьма опасный человек.
— Шико, ради Бога!
— Ну так уж и быть: Бюсси угощает их обедом, твоих ^друзей. Это тебя устраивает, а?
— Бюсси угощает их обедом! О! Нет, невозможно. Заклятые враги…
— Вот как раз если бы они были друзьями, им незачем было бы напиваться вместе. Послушай-ка, у тебя крепкие ноги?
— А что?
— Сможешь ты дойти до реки?
— Я смогу дойти до края света, только бы полюбоваться на это зрелище.
— Дойди-ка покамест до дома Бюсси, и ты увидишь это чудо!
— Ты пойдешь со мной?
— Благодарю за приглашение, я только что оттуда.
— Но, Шико…
— Нет и нет! Ведь ты понимаешь, раз я уже видел, мне незачем идти туда снова, чтобы в этом убедиться! У меня и так от этой беготни ноги стали на три дюйма короче! В живот вколотились! Коли я опять туда потащусь, у меня, чего доброго, колени под самым брюхом окажутся!
— Иди, мой сын, иди!
Король устремил на шута гневный взгляд.
— Очень милое твой стороны, — заметил Шико, — портить себе кровь из-за таких людей. Они смеются, пируют и поносят твои законы. Ответь на все это, как подобает философу: они смеются — будем и мы смеяться; они обедают — прикажем подать нам что-нибудь повкуснее и погорячее; они поносят наши законы — ляжем-ка после обеда спать.
Король не мог удержаться от улыбки.
— Ты можешь считать себя настоящим мудрецом, — сказал Шико. — Во Франции были длинноволосые короли, один смелый король, один великий король, были короли ленивые; я уверен, что тебя нарекут Генрихом Терпеливым… Ах! Сын мой, терпение — такая прекрасная добродетель… за неимением других!
— Меня предали! — сказал король. — Предали! Эти люди не имеют понятия о том, как должны поступать настоящие дворяне.
— Вот оно что! Ты тревожишься о своих друзьях, — воскликнул Шико, подталкивая короля к залу, где им уже накрыли стол, — ты их оплакиваешь, словно мертвых, а когда тебе говорят, что они не умерли, все равно продолжаешь плакать и жаловаться… Вечно ты ноешь, Генрих.
— Вы меня раздражаете, господин Шико.
— Послушай, неужели ты предпочел бы, чтобы каждый из них получил по семь-восемь хороших ударов рапирой в живот? Будь же последовательным!
— Я предпочел бы иметь друзей, на которых можно положиться, — сказал Генрих мрачно.
— О! Клянусь святым чревом! — ответил Шико. — Полагайся на меня, я здесь, сын мой, но только покорми меня. Я хочу фазана и… трюфелей, — добавил он, протягивая свою тарелку.
Генрих и его единственный друг улеглись спать рано. Король вздыхал, потому что сердце его было опустошено. Шико пыхтел, потому что желудок его был переполнен.
Назавтра к малому утреннему туалету короля явились господа де К ел юс, де Шомберг, де Можирон и д’Эпернон. Лакей, как обычно, впустил их в опочивальню Генриха.
Шико еще спал, король всю ночь не сомкнул глаз. Взбешенный, он вскочил с постели и, срывая с лица и рук благоухающие повязки, закричал:
— Вон отсюда! Вон!
Пораженный лакей пояснил молодым людям, что король отпускает их. Они переглянулись, пораженные не менее его.
— Но, государь, — пролепетал Келюс, — мы хотели сказать вашему величеству…
— Что вы уже протрезвели, — завопил Генрих, — не так ли?
Шико открыл глаз.