— A-а, я понимаю, — ответил Шико, — тебе страшно остаться совсем одному, все вы, тираны, такие. Прикажи построить тебе двенадцать комнат, как Дионисий, или двенадцать дворцов, как Тиберий. А пока что возьми мою шпагу и позволь мне забрать с собой ножны от нее. Согласен?
При слове “страшно” в глазах короля сверкнула молния, затем он поднялся, охваченный какой-то странной дрожью, и зашагал по комнате.
Во всем теле Генриха чувствовалось такое возбуждение, а лицо его так побледнело, что Шико подумал — уж не заболел ли король на самом деле. Он испуганно следил за тем, как Генрих описывает круги по комнате, и наконец сказал ему:
— Послушай, сын мой, что с тобой стряслось? Поделись своими страхами со своим дружком Шико.
Король остановился перед шутом, глядя ему прямо в глаза.
— Да, — сказал он, — ты мой друг, мой единственный друг.
— Кстати, в аббатстве Балансе пустует место приора, — заметил Шико.
— Слушай, Шико, ты умеешь хранить тайну?
— Недостает приора и в аббатстве Питивье, а там пекут чудесные пироги с жаворонками.
— Несмотря на твои шутовские выходки, — продолжал король, — ты человек отважный.
— Тогда зачем мне аббатство, подари мне лучше полк.
— И даже можешь дать разумный совет.
— В таком случае не надо мне твоего полка, назначь меня советником. Ах, нет, я передумал. Лучше полк или аббатство. Я не хочу быть советником. Тогда мне придется во всем поддакивать королю.
— Замолчи, Шико, замолчи, час приближается, ужасный час.
— Что на тебя опять накатило? — спросил Шико.
— Ты увидишь, ты услышишь.
— Что я увижу? Кого услышу?
— Подожди немного, и ты узнаешь все, все, что хочешь знать. Подожди.
— Нет, нет, ни за что на свете я не стану ждать. И какая бешеная блоха укусила твоего батюшку и твою матушку в ту злосчастную ночь, когда им вздумалось тебя зачать?
— Шико, ты храбрый человек?
— Да, и горжусь этим. Но я не стану подвергать мою храбрость такому испытанию. Сгинь, нечистая сила! Если король Франции и Польши вопит ночью, да так громко, что во всем Лувре поднимается переполох, то с меня-то что взять? Я человек маленький и могу даже опозорить твою опочивальню. Прощай, Генрих, позови своих капитанов, швейцарцев, привратников, аркебузиров, а мне позволь выбраться на свободу. К дьяволу невидимую погибель! К дьяволу невидимую опасность!
— Я тебе приказываю остаться, — властно произнес король.
— Клянусь честью! Вот забавный монарх: он хочет отдавать приказания страху. Я боюсь, боюсь, говорю тебе. Ко мне! На помощь!
И Шико вскочил на стол, несомненно, для того, чтобы заранее занять выгодную позицию на тот случай, если объявится какая-то опасность.
— Ну ладно, шут, раз уж иначе ты не замолчишь, я тебе все расскажу.
— Ага, — сказал Шико, потирая руки. Он осторожно слез со стола и обнажил свою длинную шпагу. — Великое дело знать заранее. Мы это все мигом распутаем. Ну, рассказывай, рассказывай, сын мой. Похоже, тут завелся крокодил, не так ли? Сгинь, нечистая сила! Клинок у меня добрый, и я им каждую неделю мозоли срезаю, а мозоли у меня исключительно твердые.
И Шико удобно расположился в большом кресле, поставив перед собой обнаженную шпагу; ноги его обвились вокруг клинка, как две змеи — символ мира — вокруг жезла Меркурия.
— Прошлой ночью, — начал Генрих, — я спал…
— И я тоже, — подхватил Шико.
— И вдруг ощутил на лице какое-то дуновение…
— Это крокодил, он проголодался и слизывал с тебя помаду.
— Я почти проснулся и почувствовал, что волосы в моей бороде встали дыбом от страха.
— Ах, ты вгоняешь меня в дрожь, — сказал Шико, съежившись в кресле и оперев подбородок на эфес шпаги.
— И тут, — проговорил король голосом настолько слабым и неуверенным, что Шико с большим трудом улавливал слова, — и тут в комнате раздался голос, и звучал он так горестно, что потряс меня до глубины души.
— Голос крокодила, да. Я читал у путешественника Марко Поло, что крокодил обладает необыкновенным голосом, он может даже подражать детскому плачу. Но успокойся, сын мой: если он явится, мы его убьем.
— Слушай внимательно.
— А я что делаю, черт возьми? — возмутился Шико, распрямляясь, как пружина. — Я весь превратился в слух.
Генрих продолжал еще более мрачным и скорбным тоном:
— “Жалкий грешник!..”,— сказал голос…
— Ба! — прервал короля Шико. — Голос произносил слова. Значит, это был не крокодил?
— “Жалкий грешник! — сказал голос. — Я глас Господа Бога твоего!”
Шико подпрыгнул, затем снова расположился в кресле.
— Господа Бога: — переспросил он.
— Ах, Шико, — ответил Генрих, — этот голос ужасал.
— А звучал-то он красиво? — спросил Шико. — И что, он действительно смахивал на трубный глас, как говорится в Писании?
— “Ты здесь? Ты внемлешь? — продолжал голос. — Внемлешь мне, закоренелый грешник? Ты что же, решил по-прежнему коснеть во грехе и погрязать в беззакониях?”
— Скажите, пожалуйста, ай-ай-ай! Однако, насколько я могу судить, глас Божий сходен с голосом твоего народа.
— Затем, — сказал король, — последовала добрая тысяча других попреков, которые, уверяю тебя, Шико, показались мне очень жестокими.
— Ну дальше, рассказывай дальше, сын мой, расскажи, чем тебя попрекал этот голос, я хочу знать — хорошо ли осведомлен Господь Бог.