Даже не радость, а чувство какого-то исступленного восторга охватило Бюсси, когда он убедился, что женщина его грез действительно существует и что эта женщина не во сне, а наяву оказала ему то великодушное гостеприимство, неясные воспоминания о котором он хранил в глубине сердца.
95
Поэтому Бюсси решил ни на мгновение не расставаться с молодым лекарем, которого он только что возвел в ранг своего постоянного врачевателя. Он потребовал, чтобы Реми, такой, как был — весь в грязи с головы до пят, сел вместе с ним в носилки. Бюсси боялся, что, если он хоть на миг упустит Реми из виду, тот исчезнет, подобно дивному видению прошлой ночи; нужно было во что бы то ни стало доставить его к себе домой и запереть на ключ до утра, а на следующий день будет видно, выпускать его на свободу или нет.
Во время обратного пути Бюсси задавал все новые и новые вопросы, но ответы на них вращались в замкнутом кругу, который мы только что очертили. Реми ле Одуэн знал не больше Бюсси, правда, лекарь, не терявший сознания, был уверен, что Бюсси не грезил.
Для всякого влюбленного человека — а Бюсси влюбился с первого взгляда — чрезвычайно важно иметь рядом кого-нибудь, с кем можно было бы потолковать о любимой женщине. Правда, Реми не удостоился чести лицезреть красавицу, но в глазах Бюсси это было еще одним достоинством, ибо давало ему возможность снова и снова объяснять своему спутнику, насколько оригинал во всех отношениях превосходит копию.
Бюсси горел желанием провести всю ночь в разговорах о прекрасной незнакомке, но Реми начал исполнение своих обязанностей врача с того, что потребовал от раненого уснуть или, по меньшей мере, лечь в постель. Усталость и боль от раны давали нашему герою такой же совет, и в конце концов эти три могущественные силы одержали над ним верх.
Однако, прежде чем лечь в постель, Бюсси сам лично разместил своего нового наперсника в трех комнатах четвертого этажа, которые он сам занимал в годы юности. И только убедившись, что молодой врач, довольный своей новой квартирой и новой судьбой, подаренной ему Провидением, не сбежит тайком из дворца, Бюсси спустился на второй этаж, в свои роскошные апартаменты.
Когда на следующий день он проснулся, Реми уже стоял у его постели. Молодой человек не мог поверить в свалившееся на него счастье и всю ночь ожидал пробуждения Бюсси, в свою очередь желая убедиться, что все это не сон.
— Ну, — сказал Реми, — как вы себя чувствуете?
— Как нельзя лучше, милейший эскулап. Ну, а вы, вы довольны?
— Так доволен, мой сиятельный покровитель, что не поменялся бы своей участью с самим королем Генрихом Третьим, хотя за вчерашний день его величество должен был сильно продвинуться по пути в рай. Но разрешите взглянуть на рану.
— Взгляните.
И Бюсси повернулся на бок, чтобы молодой хирург мог снять повязку.
Рана выглядела как нельзя лучше, края ее стянулись и приняли розовую окраску. Окрыленный надеждой, Бюсси хорошо спал, крепкий сон и ощущение счастья пришли на помощь хирургу, не оставив на его долю почти никаких забот.
— Ну что? — спросил Бюсси. — Что вы скажете, мэтр Амбруаз Парэ?
— Я скажу, что вы уже почти выздоровели, но открываю вам эту врачебную тайну с большим страхом: как бы вы не отослали меня обратно на улицу Ботрейи, что в пятистах двух шагах от знаменитого дома.
— Который мы разыщем, не правда ли, Реми?
— Я в этом уверен.
— Как ты сказал, мой мальчик? — переспросил Бюсси.
— Простите, — вскричал Реми со слезами на глазах, — неужели вы сказали мне “ты”, ваше сиятельство?
— Реми, я всегда обращаюсь на “ты” к тем, кого люблю. Разве ты возражаешь против такого обращения?
— Напротив, — воскликнул молодой человек, пытаясь поймать руку Бюсси и поцеловать ее, — напротив, мне показалось, что я ослышался. О! Ваше сиятельство, вы хотите, чтобы я сошел с ума от радости?
— Нет, мой друг, я хочу только, чтобы и ты, в свою очередь, меня полюбил и считал себя принадлежащим к моему дому и чтобы ты сегодня, пока будешь здесь устраиваться, позволил мне присутствовать на церемонии вручения королю эстортуэра.
— Ах, — сказал Реми, — вот мы уже и собираемся наделать глупостей.
— Э, нет, наоборот, обещаю тебе вести себя примерно.
— Но вам придется сесть на коня.
— Проклятье! Это совершенно необходимо.
— Найдется ли у вас хороший скакун со спокойным аллюром?
— У меня таких четыре на выбор.
— Ну хорошо, возьмите себе на сей раз коня, на которого вы посадили бы даму с портрета, понимаете?
— Ах, я понимаю, отлично понимаю. Послушай, Реми, воистину ты раз и навсегда нашел путь к моему сердцу: я страшно боялся, что ты не допустишь меня к участию в этой охоте или, скорее, в этом охотничьем представлении, на котором будут присутствовать все придворные дамы и толпы любопытствующих горожанок. И я уверен, Реми, милый Реми, ты понял, что дама с портрета должна принадлежать ко двору или, во всяком случае, должна быть парижанкой. Несомненно, она не простая горожанка: гобелены, тончайшие эмали, расписной потолок, кровать с бело-золотым пологом — словом, вся эта изысканная роскошь обличает в ней даму высокого происхождения или по меньшей мере богатую женщину. Что, если я встречу ее там, в лесу?
— Все возможно, — философски заметил ле Одуэн.
— За исключением одного — разыскать дом, — вздохнул Бюсси.
— И проникнуть в него, когда мы его разыщем, — добавил Реми.
— Ну уж об этом-то я меньше всего беспокоюсь, — сказал Бюсси. — Мне бы только добраться до его дверей, а уж там я пущу в ход одно испытанное средство.
— Какое?
— Устрою себе еще один удар шпагой.
— Отлично, — сказал Реми, — ваши слова позволяют надеяться, что вы сохраните меня при себе.
— Ну, на этот счет будь спокоен. Мне кажется, будто я тебя знаю лет двадцать, не меньше, и, слово дворянина, уже не смогу обводиться без тебя.
Приятное лицо молодого лекаря расцвело от невыразимой радости.
— Итак, — сказал он, — решено. Вы едете на охоту и займетесь там поисками дамы, а я вернусь на улицу Ботрейи искать дом.
— Вот будет занятно, — сказал Бюсси, — если окажется, что мы оба добились успеха.
На этом они распрощались — скорее как два друга, чем как господин и слуга.
В Венсенском лесу действительно затевалась большая охота в честь вступления в должность господина Бриана де Монсоро, несколько недель назад назначенного главным ловчим. Вчерашняя процессия и неожиданное покаяние короля, который начал пост в последний день масленичного карнавала, заставили придворных усомниться, что он почтит своим присутствием эту охоту. Ибо обычно, когда на Генриха III находил приступ набожности, он неделями не покидал Лувра, а иногда даже отправлялся умерщвлять плоть в монастырь. Однако на сей раз, к удивлению придворных, около девяти часов утра уже было известно, что король выехал в Венсенский замок и гонит лань вместе со своим братом, герцогом Анжуйским, и всем двором.
Местом сбора охотников служила Коновязь короля Людовика Святого. Так назывался в те времена перекресток дорог, где, как говорят, тогда еще можно было увидеть знаменитый дуб, под которым король-мученик вершил провосудие. Все собрались к девяти часам, и ровно в девять, верхом на прекрасном вороном жеребце, на поляну выехал новоиспеченный главный ловчий, предмет всеобщего любопытства, ибо почти никто из придворных его не знал.
Все взоры обратились на вновь прибывшего.
Бриан де Монсоро был высокий мужчина лет тридцати пяти; на его лице, испещренном мелкими оспинами, при малейшем волнении проступали красные пятна, и это пробуждало любопытных приглядываться к нему еще пристальнее, что очень редко идет на пользу тому, на кого смотрят.
И действительно, чувство взаимной симпатии обычно возникает сразу: прямой взгляд и открытая улыбка вызывают ответный ласковый взор и улыбку.
В камзоле зеленого сукна, сплошь расшитом серебряными галунами, опоясанный серебряной перевязью, на которой был вышит щит с королевским гербом, в берете с длинным пером, с копьем в левой руке, с эстортуэром, предназначенным для короля, — в правой, господин де Монсоро мог показаться грозным сеньором, но назвать его красивым нельзя было никак.