Эта дружная гарпий семья Когти в нас запустила глубоко;
Ненасытные дети порока,
Все глотают они, не жуя.
— Недурно, — сказал Келюс, продолжая сплетать ленты, — у тебя прекрасный голос, Шико; давай второй куплет, дружок.
— Скажи свое слово, Валуа, — не удостаивая К ел юса ответом, обратился Шико к королю, — запрети своим друзьям называть меня другом: это меня унижает.
— Говори стихами, Шико, — ответил король, — твоя проза ни гроша не стоит.
— Изволь, — согласился Шико и продолжал:
Их наряд драгоценным шитьем И брильянтами весь изукрашен, Постыдилась бы женщина даже Показаться на улице в нем;
Головою вертеть им удобно В брыжах пышных, обширных и модных.
На крахмал не годна им пшеница,
Полотно, дескать, портит она,
И крахмалы для их полотна Нынче делают только из риса.
— Браво! — похвалил король. — Скажи, д’О, не ты ли выдумал рисовый крахмал?
— Нет, государь, — сказал Шико, — это господин де Сен-Мегрен, который прошлый год отдал Богу душу, — его заколол шпагой герцог Майенский. Черт побери, не отнимайте заслуг у бедного покойника; ведь чтобы память о нем дошла до потомства, он может рассчитывать лишь на этот крахмал, да еще и на неприятности, причиненные им герцогу де Гизу; отнимите у него крахмал — и он застрянет на полпути.
И, не обращая внимания на лицо короля, помрачневшее при этом воспоминании, Шико снова запел:
Их прически полны новизны…
— Разумеется, речь все еще идет о миньонах, — заметил он, прервав свое пение.
— Да, да, продолжай, — сказал Шомберг.
Шико запел:
Их прически полны новизны:
По линейке подстрижены пряди,
Непомерно обкорнаны сзади,
Впереди непомерно длинны.
— Твоя песенка уже устарела, — сказал д’Эпернон.
— Как устарела? Она родилась только вчера.
— Ну и что? Сегодня утром мода уже переменилась. Вот, посмотри.
И д’Эпернон, сняв шляпу, показал Шико, что впереди у него волосы острижены почти так же коротко, как и сзади.
— Фу, какая мерзкая голова! — заметил Шико и снова запел:
И клеем обмазаны густо,
Уложены в волны искусно Волоса, от рожденья прямые,
И не шляпа отнюдь, не береты —
Колпаки шутовские надеты На головы эти пустые.
— Я пропускаю четвертый куплет, — сказал Шико, — он чересчур безнравственный.
И продолжал:
Уж не мните ли вы, что деды,
Соблюдавшие чести закон,
Французы былых времен,
Друзья и любимцы победы,
В сражениях или походе Думали только о моде,
Или что в битвах жестоких В накладных они дрались кудрях,
В накрахмаленных кружевах,
Румянами вымазав щеки?
— Браво! — сказал Генрих. — Если бы мой братец ехал с нами, он был бы тебе весьма признательным, Шико.
— Кого ты зовешь своим братом, сын мой? — спросил Шико. — Не Жозефа ли Фулона, аббата монастыря святой Женевьевы, где, я слышал, ты собираешься постричься?
— Нет, — ответил Генрих, подыгрывавший шуточкам Шико. — Я говорю о моем брате Франсуа.
— Ах, ты прав; этот действительно твой брат, но не во Христе, а во дьяволе. Добро, добро, значит, ты говоришь о Франсуа, Божьей милостью наследнике французского престола, герцоге Брабантском, Лотарингском, Люксембургском, Гельдерландском, Алансонском, Анжуйском, Туреньском, Беррийском, Эвре и Шато-Тьерри, графе Фландрском, Голландском, Зеландском, Зютфенском, Менском, Першском, Мантском, Меланском и Бофорском, маркизе “Священной Римской империи”, сеньоре Фрисландии и Мехелена, защитнике свободы Бельгии, которому из одного носа, дарованного природой, оспа соорудила целых два; по поводу этих носов я сложил такой куплет:
165
Господа, не глядите косо На Франсуа и его два носа.
Ведь и по праву, и по обычаю Два носа под стать двуличию.