И покаяний, и постов,
И бичеваний нам готов Подать пример.
Но изучил его Париж,
И вместо денег ему шиш Сулит любой.
Он просит в долг — ему в ответ Везде дают один совет:
“Ступай с сумой"
— Браво! — закричал Шико. — Браво! — Затем тихо добавил: — Добро, он запел — значит, заговорит.
В эту минуту вошел мэтр Бономе, он нес знаменитую яичницу и две новые бутылки.
— Тащи ее сюда, — крикнул монах, блестя глазами и ухмыляясь во весь рот.
— Но, мой друг, — сказал Шико, — вы не забыли, что вам нужно произносить речь?
— Она у меня здесь, — сказал монах, стуча кулаком по своему лбу, на который со щек уже наплывал огненный румянец.
— В половине десятого, — напомнил Шико.
— Я солгал, — признался Горанфло. — Omnis homo mendax confiteor[9].
— В котором же часу на самом деле?
— В десять часов.
— В десять часов? По-моему, монастырь закрывается в девять.
— Ну и на здоровье, пускай себе закрывается, — произнес монах, разглядывая пламя свечи через стакан, наполненный рубиновым вином, — пусть закрывается, у меня есть ключ.
— Ключ от монастыря? — удивился Шико. — Вам доверили ключ от монастыря?
— Он у меня в кармане, — и Горанфло похлопал себя по бедру, — вот здесь.
— Не может быть, — возразил Шико. — Я отбывал покаяние в трех монастырях; я знаю — ключ от аббатства не доверяют простому монаху.
— Вот он, — с торжеством в голосе заявил Горанфло, откидываясь на стуле и показывая Шико какую-то монету.
— Смотри-ка, деньги! — воскликнул тот. — А, понимаю. Вы подкупили монастырского привратника, и он в любой час ночи пропускает вас, несчастный грешник.
Грранфло растянул рот до ушей в блаженной и добродушной улыбке пьяного человека.
— Sufficit![10] — пробормотал он.
И неверной рукой понес монету по направлению к карману.
— Подождите, дайте сначала взглянуть, — остановил его Шико. — Смотри, какая забавная монетка.
— Это изображение еретика, — пояснил Горанфло. — А на месте сердца — дырка.
— Действительно, это тестон с изображением короля Беарнского. В самом деле, вот и дырка.
— Удар кинжалом! — воскликнул Горанфло. — Смерть еретику! Убийца еретика заранее причисляется к лику святых, я уступаю ему свое место в раю.
“Ага, — подумал Шико, — кое-что уже начинает проясняться, но этот болван еще недостаточно опьянел”.
И гасконец снова наполнил стакан монаха.
— Да, — сказал он, — смерть еретику и да здравствует месса!
— Да здравствует месса! — прорычал Горанфло и с размаху опрокинул стакан в свою глотку. — Да здравствует месса!
— Значит, — сказал Шико, который при виде тестона, зажатого в толстом кулаке монаха, вспомнил, как привратник осматривал руки у всех входивших в портик монастыря, — значит, вы предъявляете эту монетку привратнику, и…вы…
— И я вхожу.
— Свободно?
— Как вот это вино входит в мой желудок.
И монах пропустил очередной стаканчик доброго напитка.
— Черт побери! — Если ваше сравнение верно, то вы войдете, не касаясь дверей.
— Для брата Горанфло, — бормотал мертвецки пьяный монах, — для брата Горанфло двери распахнуты настежь.
— И вы произносите свою речь!
— И я про… произношу свою речь. Вот как это будет: я пришел, слушай, Шико, я пришел…
— Конечно, я слушаю, я весь превратился в слух.
— Я пришел, г-говорю тебе, я пришел. С-собрание большое, общество самое избранное, тут — бароны, тут — графы, тут — герцоги.
— И даже принцы.
— И д-даже принцы, — повторил монах. — Как т-ты сказал… принцы? Подумаешь, принцы! Я вхожу смиренно среди других верных во Союзе…
— Верных во Союзе? — переспросил Шико. — А что это за верность такая?
— Я вхожу среди верных во Союзе; в-выкликают: “Брат Горанфло!”, я в-выхожу в-вперед.
С этими словами монах поднялся.