— Я вам скажу, — добавил Шико, — дабы успокоить вас еще больше, что мы странствуем с целью распространения веры, и наши путевые расходы нам оплачивает казначей святого Союза. Укажите нам гостиницу, где мы могли бы ничего не опасаться.
— Проклятье! — воскликнул хозяин. — Нигде вы не будете в большей безопасности, чем здесь, у меня, господа. Я за это ручаюсь.
— Но вы только что говорили о человеке, снявшем соседнюю комнату.
— Да, но пусть он ведет себя примерно. Как только я замечу, что он шпионит за вами, — слово Бернуйе, он вылетит отсюда.
— Вас зовут Бернуйе? — спросил Шико.
— Да, это мое имя, сударь, и, смею заметить, я горжусь тем, что оно известно среди верных если не в столице, то, во всяком случае, в провинции. Одно ваше слово, одно-единственное — и я выброшу этого проходимца из гостиницы.
— Зачем? — сказал Шико. — Напротив, оставьте его здесь. Всегда предпочтительней иметь врагов около себя, по крайней мере, тогда за ними можно следить.
— Вы правы, — сказал Бернуйе, восхищенный умом своего постояльца.
— Но что заставляет вас принимать этого человека за нашего врага? Я говорю: “За нашего врага”,— продолжал гасконец с ласковой улыбкой, — ибо я вижу, что мы братья.
— Да, да, конечно, — сказал хозяин. — Что заставляет меня…
— Вот именно, что заставляет вас?
— А то, что он прибыл сюда одетый лакеем, а здесь переоделся вроде бы в адвоката. Но он адвокат не больше, чем лакей; я заметил, что из-под плаща, который он бросил на стул, торчит кончик длинной шпаги. К тому же он мне говорил о короле с почтением, которого сейчас ни от кого уже не услышишь, и, наконец, он признался, что выполняет какое-то поручение господина де Морвилье, а вам должно быть известно, что Морвилье — министр у Навуходоносора.
— У Ирода, как я его называю.
— Сарданапала!
— Браво!
— Эге, да мы понимаем друг друга с полуслова, — сказал хозяин гостиницы.
— Черт возьми! — подтвердил Шико. — Решено, я остаюсь.
— Полагаю, что вам лучше остаться.
— Но ни слова ни о моем родственнике…
— Разрази меня гром!
— … ни обо мне.
— За кого вы меня принимаете? Но тише, я слышу чьи-то шаги.
На пороге появился Горанфло.
— О! Вот этот достойный человек! — воскликнул хозяин.
И, подойдя к монаху, сделал перед ним знак лигистов.
При виде этого знака Горанфло обуяли изумление и страх.
— Отвечайте, отвечайте же, брат мой, — сказал Шико. — Наш хозяин знает все, он из наших.
— Из каких наших? — усомнился Горанфло. — Как это понять?
— Из святого Союза, — вполголоса сказал Бернуйе.
— Вы видите, что ему можно ответить. Отвечайте же!
Тогда Горанфло сделал ответный знак, чем донельзя обрадовал хозяина.
— Однако, — сказал монах, торопясь переменить разговор, — мне обещали херес.
— Херес, малага, аликанте — все вина моего погреба в полном вашем распоряжении, брат мой.
— Горанфло перевел свой взгляд с хозяина на Шико, а с Шико на небеса. Он ничего не понимал в том, что случилось, и было видно, как в своем чисто монашеском смирении он признает себя недостойным свалившегося на его голову счастья.
Горанфло напивался три дня подряд: первый день — хересом, второй — малагой, третий — аликанте, но в конце концов признал, что самое приятное опьянение у него наступает после бургундских вин, и на четвертые сутки вернулся к шамбертену.
Эти четыре дня, пока монах занимался своими изысканиями, Шико не покидал комнаты и с утра до вечера следил за поведением адвоката Никола Давида.
Хозяин, который приписывал это затворничество страху перед предполагаемым приверженцем короля, изощрялся в издевательствах над нежелательным постояльцем.
Но тот был неуязвим, по крайней мере, с виду. Никола Давид назначил Пьеру де Гонди встречу в гостинице “Под знаком креста” и не хотел покидать своего временного убежища, опасаясь, что посланец герцогов Гизов его не разыщет. Поэтому в присутствии хозяина он казался совершенно бесчувственным. Правда, когда за мэтром Бернуйе захлопывалась дверь, Шико через дырку в стене с большим интересом созерцал припадки бешенства, которым Никола Давид предавался в одиночестве.
Уже на следующий день после прибытия в гостиницу Шико видел, как Никола Давид, заметив недобрые намерения хозяина, погрозил кулаком мэтру Бернуйе — правда, не самому мэтру, а двери, которая за ним закрылась.
— Еще пять-шесть дней, мерзавец, — прошипел адвокат, — и ты мне за все заплатишь!
Теперь Шико знал достаточно и был уверен, что Никола Давид не покинет гостиницы, пока не придет ответ от папского легата.
Но на шестой день — или на седьмой, если считать со дня прибытия в гостиницу, — Никола Давид, которого хозяин, несмотря на все уговоры Шико, предупредил, что занимаемая им комната в ближайшее время будет нужна, заболел.
Хозяин настаивал, чтобы адвокат убрался из гостиницы немедленно, пока еще может стоять на ногах. Адвокат просил разрешения остаться до завтрашнего утра, обещая, что за ночь его состояние, несомненно, улучшится. На следующий день ему стало хуже.
Мэтр Бернуйе пришел сообщить эту новость своему другу, лигисту.
— Дела идут, — говорил он, потирая руки, — наш королевский прихвостень, друг Ирода, собирается на смотр к адмиралу, трам-там-там, трам-там-там.
На языке лигистов выражение “отправиться на смотр к адмиралу” означало — перейти из мира сего в мир иной.
— Вот как! — сказал Шико. — Вы думаете, он умрет?
— Жуткая лихорадка, мой возлюбленный брат, она расправляется с ним, как на поединке: тьерс, куатр, двойной удар. Он прямо подпрыгивает на постели и, безусловно, обуян демоном: моих слуг колотит, меня задушить пытался. Медики ничего не понимают в его болезни.
Шико задумался.