— Конечно, ведь я говорю вам: он хотел меня задушить.
— Как он выглядит?
— Бледный, возбужденный, исхудалый и вопит как одержимый.
— А что он вопит?
— “Берегите короля! Жизнь короля в опасности!”
— Каков мерзавец!
— Просто негодяй. Затем, время от времени, он твердит, что ждет какого-то человека из Авиньона и не хочет умирать, пока с ним не встретится.
— Вот видите, — сказал Шико. — Значит, он говорит об Авиньоне?
— Каждую минуту.
— Черт подери! — вырвалось у Шико его любимое проклятие.
— Ну и ну, — произнес хозяин, — вот будет потеха, если он умрет!
— Большая потеха, — ответил Шико, — но пусть лучше доживет до прибытия этого человека из Авиньона.
— Почему? Чем скорее он сдохнет, тем раньше мы от него избавимся.
— Да, но я не довожу своей ненависти до такой степени, чтобы желать погибели телу и душе, и раз этот человек из Авиньона приедет его исповедать…
— Э! Уверяю вас, все это просто горячечный бред, пустой призрак больного воображения, и никого он не ждет.
— Ну, кто знает, — сказал Шико.
— Вы добрейшая душа и примерный христианин, — заметил хозяин.
— “Воздай за зло добром”, — гласит Божья заповедь.
Хозяин удалился в полном восхищении.
Что до Горанфло, то он не ведал никаких забот и толстел на глазах; на девятый день такой жизни лестница, ведущая на второй этаж, стонала под его тяжестью. Его разбухшее тело с трудом вмещалось в пространство между стеной и перилами, и однажды вечером Горанфло испуганным голосом объявил Шико, что лестница почему-то похудела. Все остальное — адвокат Никола Давид, Лига, плачевное состояние, в которое впала религия, — нисколько не занимало монаха. У него не было иных забот, кроме как вносить разнообразие в меню и приводить в гармонию местные бургундские вина и различные блюда, которые он заказывал. Всякий раз, завидев Горанфло, мэтр Бернуйе задумчиво повторял:
— Просто не верится, что этот толстопузый отче может быть фонтаном красноречия!
XXXI
О ТОМ, КАК МОНАХ ИСПОВЕДОВАЛ АДВОКАТА И КАК АДВОКАТ ИСПОВЕДОВАЛ МОНАХА
Наконец наступил день, который должен был освободить гостиницу от докучного постояльца. Мэтр Бернуйе ворвался в комнату Шико, хохоча во все горло, и гасконцу не сразу удалось выяснить причину столь неумеренного веселья.
— Он умирает! — кричал хозяин гостиницы, исполненный христианского милосердия. — Он кончается! Наконец-то, он сдохнет!
— И поэтому вы так радуетесь? — спросил Шико.
— Конечно, ведь вы сыграли с ним превосходную шутку.
— Какую шутку?
— А разве нет? Признайтесь, что вы его разыграли.
— Я разыграл больного?
— Да!
— О чем речь? Что с ним случилось?
— Что с ним случилось? Вы знаете, что он все время кричал, требуя какого-то человека из Авиньона!
— Ну и что, неужто этот человек наконец-то прибыл?
— Он прибыл.
— Вы его видели?
— Черт побери, разве сюда может кто-нибудь войти, не попавшись мне на глаза?
— И каков он из себя?
— Человек из Авиньона? Маленький, тощий, розовощекий.
— Это он! — вырвалось у Шико.
— Вот-вот, не спорьте, это вы его подослали, иначе вы не признали бы его.
— Посланец прибыл! — воскликнул Шико, поднимаясь и закручивая свой ус. — Расскажите мне все подробно, кум Бернуйе.
— Нет ничего проще, тем более если не вы над ним подшутили, то вы мне скажете, кто это мог сделать. Час назад подвешивал я тушку кролика к ставню и вдруг вижу: перед дверью стоит большая лошадь, а на ней сидит маленький человечек. “Здесь остановился мэтр Никола?” — спросил человечек. Вы же знаете, наш подлый королевский прихвостень под этим именем записался в книге.
“Да, сударь”,— ответил я.
“Тогда скажите ему, что особа, которую он ждет из Авиньона, прибыла”.
“Охотно, сударь, но я должен вас кое о чем предупредить”.
“О чем именно?”
“Мэтр Никола, как вы его зовете, при смерти”.
“Тем более вы должны немедля выполнить мое поручение”.