Прощание состоялось на следующий день, ближе к вечеру, в присутствии толпы из нескольких сотен тщательно отобранных гостей, среди которых была Анита Вуд, спешно примчавшаяся из Нью-Йорка, где только что участвовала в телешоу Энди Уильямса. Перед помещением, где проходила гражданская панихида, столпились тысячи фанатов, журналистов и съемочных групп с телевидения, приехавших со всех Соединенных Штатов. Они молча ждали под внимательными взглядами отделения городской полиции, которая была приведена в состояние повышенной готовности.
Элвис зафрахтовал целый самолет для «Братьев Блэквуд», которые должны были выступать в те выходные в Южной Каролине. Любимая группа Глэдис исполнила в ее честь пронзительные гимны «Бесценные воспоминания» и «Колесо времен», но Элвис не мог решиться остановить Блэквудов, и те спели еще дюжину гимнов, словно их пение могло восстановить связь, оборванную смертью.
Преподобный Гамилл произнес проповедь на тему надежды; пастор Собрания Божьей Церкви проследил жизненный путь семейства Пресли с момента их приезда в Мемфис десять лет тому назад, и его звенящий голос, речь, полная аллегорий, отвечали чаяниям семьи, привыкшей к выразительному богослужению. Здесь было далеко до традиционной сдержанности северных пуритан; отчаяние Элвиса в особенности поразило всех присутствующих. Он несколько раз чуть не потерял сознание, потом подошел к матери, поцеловал ее в лоб и пообещал отказаться от денег и карьеры, лишь бы она ожила. Затем он бросился в объятия Джеймса Блэквуда, напомнив ему трогательную церемонию прощания четыре года тому назад, в зале Эллис, после трагической гибели двух членов квартета.
Служба закончилась, и плотная толпа проследовала к кладбищу Форест Хилл, расположенному в нескольких километрах от Грейсленда, где у могилы уже ждали несколько сотен зевак. Элвис сказал матери последнее «прости», уверял, что всегда жил только ради нее и благодаря ей. Впоследствии он установит на ее могиле огромную мраморную статую Иисуса Христа с воздетыми к небу руками и выгравированными на пьедестале искренними, хотя и несколько напыщенными словами: «Любимая супруга Вернона Пресли и мать Элвиса Пресли. Она была лучом света в нашем доме».
В тот же вечер Элвис пожелал остаться один и пустил в Грейсленд только свою бывшую подружку Дикси Локк, которая была и на похоронах братьев Блэквуд. Они вместе несколько часов перебирали воспоминания, а Элвис пел грустные песни под пианино. Дикси спросила, почему он не откажется от своей карьеры, раз уже познал славу; Пресли ответил, что теперь от его успеха зависят слишком много людей, чтобы он мог позволить себе роскошь пойти на попятный.
На следующий день Элвис вернулся в ритуальный зал, где на сей раз проходило прощание с отцом его однокашника Рыжего Уэста. Потом он велел отвезти себя на могилу Глэдис и вернулся в Грейсленд весь в жару, так что врач прописал ему успокоительное.
В армии ему продлили отпуск на несколько дней, и он провел неделю в Мемфисе, где его компания всячески пыталась его развлечь: Элвис ходил в кино, проводил ночи в «Рейнбоу», брал уроки карате — он открыл для себя этот вид спорта в армии. Бригада дорожной полиции Теннесси даже взяла его с собой прокатиться на вертолете, чтобы развеяться, — ничего не помогало. Из юношеского романтизма он обвинял себя в смерти Глэдис. Почему Бог призвал ее первой? В чем он согрешил, что его подвергли такому испытанию? Не цена ли это за незаслуженный успех? Неизменно его мысли возвращались к матери, и, прежде чем уехать обратно в Техас, он купил фургончик, на котором отвез нескольких родственников залечивать раны в Тьюпело, в штат своего детства — Миссисипи.
25 августа вместе с отцом, бабушкой и несколькими близкими людьми Элвис вернулся в Форт Гуд: завершение учебы не дало ему погрязнуть в мрачных мыслях, когда со всех концов страны прибывали сотни телеграмм и сто тысяч писем с соболезнованиями. Отъезд в Европу был назначен на середину сентября, но только 11-го Элвису объявили, что он приписан к 3-й танковой дивизии, расквартированной в ФРГ, под Франкфуртом-на-Майне. Новость тотчас просочилась в прессу, и певец объявил на расспросы журналистов, что отец и бабушка поедут с ним, как он и обещал матери на ее смертном одре.
Последний вечер в Киллин напоминал канун призыва в армию полгода тому назад: бессонная ночь самых горьких размышлений в обществе Аниты Вуд, родственников, верных друзей и горстки председателей фан-клубов, которых пригласили разделить с их кумиром его горе. Вечером 19 сентября, в пятницу, Элвис занял место в военном поезде, который должен был увезти его в Бруклин, на сборный пункт. Анита провожала его и, стоя на перроне, на глазах у журналистов, надеялась, что он объявит о своем намерении вызвать ее в Германию, однако Элвис этого не сделал. Зато отцу, бабушке, Ламару Файку и Рыжему Уэсту была назначена встреча через два дня в нью-йоркском порту.
Нескончаемый переезд через Америку оживлялся воодушевлением фанатов, которые встречали его на всех вокзалах по пути следования воинского эшелона. По воле случая поезд сделал остановку в Мемфисе, и на вокзале возникла невообразимая давка: сотни плачущих девчонок тянулись руками и губами к Элвису, который изо всех сил цеплялся за окно своего купе. На следующий день мемфисские газеты раззвонили о долгом поцелуе с девушкой из штата Миссисипи по имени Джейни, у которой Элвис взял номер телефона. Начались комментарии по поводу того, что ждет Аниту Вуд: судя по всему, сердце рядового Пресли по-прежнему свободно, и бульварная пресса могла этому только радоваться.
Приезд в Бруклин утром 22 сентября прошел так же бурно. Стив Шоулс и руководство Ар-си-эй покинули офис на Манхэттене, чтобы встретить звездного певца, явились и братья Абербах из «Хилл энд Рейндж» вместе со своим племянником Фредди Бинстоком. Полковник Паркер со своей вечной сигарой во рту растягивал губы в улыбке довольного менеджера, однако испытывал сложные чувства. Задуманный им план укрыть певца от домогательств его кредиторов удался прекрасно, даже слишком, поскольку Элвис ускользал и от его собственного контроля. Конечно, почта в Европу уходит регулярно, а в крайнем случае можно воспользоваться телефоном, однако расстояние не позволит постоянно присматривать за Элвисом, который теперь, после кончины матери, стал еще более подвержен чужому влиянию.
В плане выпуска пластинок время тоже предстояло непростое. Раньше Паркер систематически сдерживал пыл Ар-си-эй, чтобы утвердить свою власть, и теперь именно он оказался виноват в том, что резервы компании оказались практически исчерпаны и ей предстояло растянуть на полтора года малую толику новых записей, которыми она располагала. Во время призыва Элвиса полковник мелодраматично раструбил в прессе, что считает поддержание доходов Пресли на самом высоком уровне своим долгом патриота. В 1958 году полковнику, пожалуй, удалось бы сдержать свое обещание благодаря доходам от «Короля Креола», но в отсутствие других фильмов и при замедленном темпе выхода пластинок Пресли ему придется переключиться на торговлю побочным продуктом, если он хочет добиться своей цели.
Следовательно, нужно было всеми средствами удерживать внимание фанатов. Изобретательности полковнику было не занимать, и он разработал одну из рекламных акций, на которые был мастер, при поддержке Стива Шоулса, готового на всё, лишь бы пополнять каталог Ар-си-эй. В момент отплытия предстояло записать прощальное послание Элвиса своим поклонникам, которое выйдет к Рождеству на долгоиграющей пластинке под названием «Elvis Sails» («Элвис отплывает за океан»). В дополнение к этому на пластинке будет эксклюзивное интервью, а также отрывки из пресс-конференции, устроенной 22 сентября армейскими властями под руководством высокопоставленного чиновника, присланного министерством обороны из Вашингтона.
Встреча с прессой прошла в обстановке, одновременно наэлектризованной и непринужденной. Вспышки засверкали сразу после появления Элвиса под руку с молодой контрактницей из Женской вспомогательной службы сухопутных войск, любезно одолженной военным руководством. Как только братские объятия срочника и его коллеги засняли на пленку под ироничным взглядом полковника, из зала посыпались вопросы. Элвис давно привык к бессодержательным вопросам журналистов о его вкусах, желаниях и планах и отвечал на них со своим протяжным южным выговором без запинки. Тем, кто считал, что его карьера, едва начавшись, уже пошла на спад, он напомнил о пятнадцати тысячах писем от фанатов в неделю, которые вот уже целый месяц получает начальство Форта Гуд. Затем он открестился от поощрения подростковой преступности, заявив о своей приверженности к традиционным семейным ценностям, признался, что ему не хватает сцены, заявив при этом, что верит в славную армию своей страны.
В этот обмен политически корректными вопросами и ответами встряли несколько намеков на смерть Глэдис, хотя журналистов и просили избегать этой болезненной темы. Полковник напрягся: нельзя было допустить, чтобы Элвис поломал свой имидж мужественного солдата, раскиснув перед кинокамерами. Этого не произошло, хотя Элвис, явно взволнованный, отдал долг памяти своей матери словами послушного маленького мальчика, каким и был всегда. Он даже простодушно заявил, что лучшим советом Глэдис было удержаться от брака. Одному журналисту, который хотел узнать, каких девушек он предпочитает, Элвис ответил со свойственным ему остроумием, всегда позволявшим уходить от самых нелепых вопросов: «Тех, кто относится к женскому полу». Зал расхохотался, полковник перевел дух.
Но время шло, пора было садиться на корабль. К трапу пропустили только фотографов. Элвис в военной форме нес вещмешок, который ему одолжил однополчанин, и восемь раз подряд поднялся с набережной по трапу военного корабля «Генерал Рэндалл» с мнимой непосредственностью, какой славилась хроника того времени. Оказавшись, наконец, на борту, он записал свое послание фанатам и ответил на вопросы интервьюера, выбранного пресс-службой Ар-си-эй. Стив Шоулс мог спать спокойно: материала для пластинки было достаточно. Но больше всего от этой операции выиграл полковник: он добился для себя права на отчисления как минимум со ста тысяч экземпляров, даже если продано будет меньше.
Последние представители прессы ушли, и Элвис мог наконец спокойно попрощаться с отцом. С журналистами он общался с расслабленным и спокойным лицом, теперь же плохо скрывал свою тоску, когда полковник давал ему последние наставления: никогда не соглашаться петь бесплатно для армии и ни за что не влюбляться, чтобы не растратить свой капитал соблазна в глазах девчонок.
Этот капитал мог здорово пригодиться Элвису после возвращения, поскольку его позиции в хит-парадах были уже не столь блестящими. Впервые со времен «Отеля, где разбиваются сердца» его имя на короткое время исчезло из октябрьских чартов поп-музыки журнала «Биллборд», одновременно журнал «Муви Лайф» поместил на обложке двойной портрет — Элвиса и его соперника Рикки Нельсона, кумира нарождающегося поколения чинных и чистеньких рок-н-ролльщиков.
Том Паркер уверенно смотрел в будущее. В конце концов, именно его стараниями, пустив в ход все свое обаяние, бунтарь превратился в патриота: Америка любит искупительные метаморфозы. Лучшее доказательство успеха этой масштабной операции по реабилитации полковник получил, когда духовой оркестр, провожавший в дальний путь «Генерала Рэндалла», заиграл ему вслед хрипловатую оркестровку «Дворняги», «Я потрясен» и «Не будь жестокой». Паркер мог гордиться собой: он ввел рок-н-ролл в репертуар военного оркестра.
После недели однообразного пути, отмеченного концертом самодеятельности, на котором Элвис только играл на гитаре и на пианино, следуя инструкциям своего импресарио, 1 октября «Генерал Рэндалл» причалил в порту Бремерхафена. Высадка новобранцев должна была проходить вдали от нескромных глаз, и Элвис сильно удивился, увидев целую армию фотографов и несколько сотен немецких фанатов, явившихся его встречать. Он уже получал множество предложений о гастролях в Европе и знал, что его слава вышла за пределы Соединенных Штатов, но не ожидал встретить на немецкой земле почти такое же поклонение, как у себя дома.
Несмотря на языковой барьер, ФРГ представляла собой особый случай на Европейском континенте. Проводя усиленную демократизацию и американизацию страны, бывшей оплотом свободы на границе коммунистического блока, Америка не ограничилась размещением военного контингента и насаждением жвачки и кока-колы в противовес советской доктрине. Через десять лет после свинга джаз-бандов и неистового бибопа Чарли Паркера рок-н-ролл стал новой музыкальной витриной Америки, и Элвис Пресли сыграл в этом процессе центральную роль.
Его фан-клубы открывались по всей ФРГ, его автографы и фотографии продавались по внушительной цене, его пластинки часто ставили на радио, и король рок-н-ролла даже получил последователей, самым рьяным из которых был Петер Краус. Что же до его фильмов, то они собирали полные залы и ввели в Германии моду на джинсы — просто невероятно, если знать, до какой степени Элвис, облачавшийся на экране в «Levi’s», ненавидел эту одежду, бывшую для него символом социальной деградации.
В одной статье, опубликованной несколькими месяцами раньше в журнале «Нью-Йорк таймс», рок-н-ролл даже называли главной сплачивающей силой немецкой молодежи: «Несомненно, рок-н-ролл цементирует берлинскую молодежь. В Германии, как и в США, эта музыка обладает поистине дионисийской мощью». Однако этот перенос происходил не очень гладко и порой встречал в Германии враждебную реакцию, как и по ту сторону Атлантики; некоторые музыкальные критики приводили те же аргументы, что и их американские коллеги.
Судите же об эффективности медиаполитики полковника, раз Элвис, вместо того чтобы воплощать крушение моральных ценностей, олицетворял собой молодую, свободную и победоносную Америку. Такому повороту он был обязан неприкрытой враждебности к нему со стороны руководства ГДР, форпоста социалистического блока в центре Европы. Власти Восточного Берлина не прекращали нападки на Элвиса, называя его прислужником НАТО. Его выставляли знаменосцем американского капитализма, отупляющим и вербующим молодежь, обуздывая ее социальные устремления. «Имя Пресли на устах у глашатаев атомной войны, которые прекрасно знают, как легко будет послать на бойню молодежь, оболваненную Пресли», — писала одна восточнонемецкая газета.
Эта систематическая порочащая кампания только подстегивала любопытство молодых восточных немцев, которые проникались к Элвису тем большим интересом, чем больше власти высмеивали его, запрещали его фильмы и музыку. Пластинки, которые распространяли из-под полы, стали символом сопротивления и свободы, а по всей ГДР стали носить коки, бачки и облегающие брюки. Силы правопорядка Лейпцига объявили о разгоне группы подростков, именовавших себя «Hound Dogs» («Дворняги»), а официальная пресса прославляла осуждение на тюремное заключение демонстрантов, выкрикивавших лозунги во славу Пресли. Почти двадцать лет спустя в ГДР появились собратья французских стиляг, бросавших вызов нацистам в оккупированной Франции.
Вирус Пресли поразил не только Восточную Германию, он проник даже в Советский Союз. В Москве были в ходу пластинки «на костях», то есть на рентгеновских снимках, с его песнями; их распространителей обвиняли в моральном разложении и считали чуть ли не преступниками. Газета «Правда» призывала молодежь к бдительности, напирая на примеры правонарушителей, у которых находили портреты Элвиса. В противовес такому промыванию мозгов руководство американского военного контингента в Германии, напротив, формировало имидж Пресли — носителя ценностей демократии и свободы. К его импресарио обратились с просьбой использовать певца в целях пропаганды, но полковник, не имея возможности лично руководить операцией, никак не отреагировал на призывы военных.
Роль символа торжествующей Америки поставила Элвиса в привилегированное положение, как ему стало ясно сразу по прибытии в Германию. Из Бремерхафена он отправился поездом во Фридберг, в сорока километрах к северу от Франкфурта, и в первые выходные октября начальство 3-й танковой дивизии открыло двери казармы для прессы.
Элвис, кстати, не жил там, ему позволили поселиться вне расположения части. А главное, он воспользовался предоставленным ему отпуском, чтобы съездить во Франкфурт и встретить в аэропорту отца, бабушку, Ламара Файка и Рыжего Уэста. Клан Пресли обосновался в отеле «Грюневальд» в Бад-Наухайме, курортном городке рядом с Фридбергом, и жизнь понемногу стала налаживаться, тем более что Элвиса произвели в ефрейторы.
Во время больших маневров на границе с Чехословакией, устроенных вскоре после его приезда, он научился читать штабные карты и служил проводником для танков своего взвода. Ночи напролет вместе с сержантом он за рулем джипа прокладывал дорогу в снегу. Солдаты из его взвода, уверенные в том, что он «блатной», были приятно удивлены простотой и естественным поведением солдата, которому очень хотелось всем понравиться: южное обаяние Элвиса, уже опробованное на голливудских съемочных площадках и за кулисами телепередач, принесло ему теперь уважение братьев по оружию.
За исключением периодов учений, которые устраивали и по ночам, его военная служба проходила в обычное рабочее время, так что вечера и выходные дни были полностью в его распоряжении. По большей части Элвис тратил свой досуг на походы в кино с юными поклонницами, но ему случалось бывать и на спектаклях, например на ледовом шоу, гастролировавшем во Франкфурте. Дважды он засвидетельствовал свое почтение Биллу Хейли, совершавшему европейское турне.
Во время таких выходов в свет Ламар Файк и Рыжий Уэст играли роль его телохранителей, но в остальное время они безнадежно скучали, и драчливого Уэста неоднократно забирала военная полиция после стычек в барах Бад-Наухайма. А тучный Файк пользовался тесными отношениями со звездой, чтобы соблазнять не слишком привередливых фанаток.
Не один Ламар хотел вырваться из когтей одиночества. После смерти жены Вернон Пресли то впадал в депрессию, которую заливал спиртным, то поддавался искушению найти себе пару. Элвиса удивляло, что отец наряжается в броские костюмы и носит усики а-ля Кларк Гейбл; он не сразу понял причину этой метаморфозы, потому что не хотел понимать, но Вернон вскоре обзавелся подругой. Давада Стэнли — супруга бывшего телохранителя генерала Паттона, сержанта с военной базы Фридберга, мать троих мальчиков-малолеток, тридцатилетняя блондинка, которую все называли просто Ди, — скучала от казарменной жизни и с появлением Элвиса начала подходные маневры. Певец всегда отдавал явное предпочтение очень молоденьким девушкам, но труды Ди Стэнли не пропали даром, поскольку ей удалось привлечь внимание Вернона: от нее не укрылась его тоска.
Неоднозначность отношений между отцом и сыном вышла на свет божий в тот день, когда Вернон попросил у Элвиса разрешения жениться, как только Ди получит развод. Певец был слишком хорошо воспитан, чтобы критиковать решение старших, а потому сквозь зубы дал свое благословение, хотя и считал эту связь предательством по отношению к матери. Элвис знал, что смерть Глэдис подкосила отца, однако сомневался в чистоте намерений Ди, которая целыми днями писала Вернону любовные записочки и почти ежедневно встречалась с ним в ресторанах в окрестностях Бад-Наухайма, за спиной у мужа.
Эти перемены произошли как раз в тот момент, когда Пресли подыскивали себе новое пристанище: дирекция отеля «Грюневальд» дала понять, что не удерживает их у себя. Элвис и компания поздно ложились, к ним постоянно приходили гости, и добропорядочные клиенты респектабельной гостиницы жаловались на пирушки, которые устраивают у них над головой в неположенное время. С большими трудами Вернон подыскал дом 14 по Гёте-штрассе. Отец Элвиса не в первый раз сталкивался с осложнениями, связанными с жизнью звезд, легко становившимися жертвами алчности, зависти и непорядочности: плата в 800 долларов в месяц была непомерно велика для унылого дома в восемь комнат, тем более что его владелица, фрау Пипер, настояла на том, чтобы жить там же и присматривать за жильцами.
Из-за этого сосуществования опорой дома стала бабушка Пресли, Минни Мэй. Внук в свое время прозвал ее «Юрок», после того как запустил ей в детстве прямо в лицо бейсбольный мяч, а она увернулась, нагнув голову. В доме на Гёте-штрассе Юрок вела хозяйство и сохраняла семейную гармонию — этим она занималась с тех самых пор, как переехала к семейству Пресли в Мемфис, расставшись с мужем. Старая крестьянка из Миссисипи, никогда не выходившая из дому без нюхательного табака, не только растила внука: в его отроческие годы она служила противовесом суровости Глэдис, проявляя чуткость и дипломатичность.
В Бад-Наухайме Юрок должна была всех накормить — непростая задача, с учетом прожорливости Элвиса и двух его телохранителей, требовавших сэндвичи в любое время дня и ночи. Как настоящий южанин, Элвис совсем не интересовался немецкой кухней, и Юрок следила за тем, чтобы холодильник был набит гамбургерами, беконом и бананами, не говоря уж о картофельном пюре, которое Элвис поглощал с соусом и кукурузным хлебом домашнего приготовления.
Одна из фотографий того времени прекрасно отражает отношения, царившие в троице Пресли: Элвис в военной форме и Вернон развалились за столом перед тарелкой с жареной курицей и пакетом молока, а Юрок, стоя, посматривает на них, готовясь подавать десерт. Худая старуха, точно сошедшая с фотографии Уолкера Эванса[8], держит в левой руке тарелку с бисквитами — булочками, будящими ностальгию по старому Югу. Нужно было воссоздать атмосферу Мемфиса в немецком изгнании, когда молоко, перец, пакет крекеров, лежащий на буфете на заднем плане, поступали из магазина военной базы.
Стоило перешагнуть через порог, и американская атмосфера улетучивалась. Заборчик вдоль тротуара Гёте-штрассе был очень слабой защитой от ежедневных набегов фанатов, без колебаний звонивших в дверь и даже бросавших камешки в окна, когда Элвиса не было дома или если он не спешил выходить к своим поклонницам. Пришлось поставить перед домом табличку, сообщавшую фанатам, что раздача автографов происходит ежедневно, но только с 19.30 до 20.00. Обилие писем тоже превратилось в проблему, хотя тысячи посланий, приходивших каждую неделю ефрейтору Пресли, в большинстве своем поступали на базу в Фридберге, которая затем пересылала их полковнику Паркеру в Нэшвилл.
Это постоянное давление усугубляло чувство изоляции, которое уже несколько лет было знакомо Элвису и от которого он надеялся избавиться в Германии. И без того тяжелая атмосфера стала еще тягостнее, когда руководство Ар-си-эй в Нью-Йорке получило письмо с угрозами, в котором говорилось о намерении восточногерманских спецслужб устранить Элвиса. В отличие от Тома Паркера, который не придал этому значения, фирма грамзаписи связалась с ФБР, и ее всемогущий директор Дж. Эдгар Гувер распорядился, чтобы военное начальство 7-й армии приняло необходимые меры.
Каждый раз, чтобы пойти в кино, Элвису приходилось перелезать через забор сада в тихий переулок, где его ждал Ламар Файк на БМВ. В результате он взял привычку сидеть дома, где брал уроки карате и принимал товарищей по армии, в том числе Джо Эспозито, который по возвращении в США станет одним из самых верных его помощников.
В окружении Элвиса произошли перемены: в начале марта ему дали увольнение на несколько дней, и вскоре после того Рыжего Уэста отправили обратно в Мемфис. Певец воспользовался отпуском, чтобы ответить на приглашение актрисы Веры Чеховой, и поехал к ней вместе с Уэстом и Ламаром Файком. Актриса приняла всех троих в доме своих родителей в Мюнхене, сводила их в городское кабаре и на киностудию Гайзельгастайга. Поскольку Уэст в той первой поездке в Баварию отличился грубостью и неотесанностью, в июне Элвис взял с собой Файка и двух однополчан, когда снова поехал в Мюнхен: одна из стриптизерш в его любимом кабаре исполняла свой номер, прикрываясь только одной из «сорокапяток» Пресли. На сей раз Элвису предоставили две недели отпуска, и он продолжил путь, сев на парижский поезд; в отеле «Принц Уэльский» к компании присоединились Жан Абербах и Фредди Бинсток.
Элвису всегда хотелось посетить город Брижит Бардо, которой он всегда открыто восхищался, но актрису больше интересовал Саша Дистель[9], чем король рок-н-ролла, и встреча, которую так ждала пресса, не состоялась. Пребывание в Париже не отличалось обширной культурной программой: любознательность Элвиса ограничилась частыми посещениями «Лидо», «Фоли-Бержер» и «Мулен Руж», танцовщицы этих кабаре оспаривали между собой его благосклонность.
Вернувшись в Мюнхен и Париж семь месяцев спустя, Пресли доказал, что он человек привычки. На сей раз самое яркое воспоминание было связано с вечером, проведенным в гримерке Лины Рено в «Казино де Пари». Певица пригласила для своего спектакля «Парижские удовольствия» квартет «Golden Gate» («Золотые ворота») — пионеров американского негритянского госпела. Элвис целую ночь пел вместе с ними под гитару церковные гимны.
1959 год ознаменовался менее приятным происшествием: в начале весны Вернон попал в аварию на своем «мерседесе». Извещенный жандармерией, Элвис примчался в больницу и там с облегчением узнал, что отец отделался легкими ушибами. Как обычно бывает, поползли мрачные слухи, несколько газет даже сообщили о кончине Элвиса, который, чтобы успокоить умы, часто появлялся на публике, в частности на благотворительных мероприятиях, широко освещавшихся в прессе.
Встречи с пишущей братией были неважным развлечением: Элвис считал дни до возвращения на родину и пытался развеять скуку частыми звонками Аните Вуд в Мемфис. Его повседневная жизнь протекала между военной частью, в которой он служил, и домашним мирком. За исключением периодов учений, день начинался около пяти утра: Ламар Файк отвозил Элвиса на базу, где потом он сам возил на джипе сержанта, командовавшего его взводом. Вернувшись к концу дня на Гёте-штрассе, он для начала раздавал автографы, а потом проводил вечер в компании мимолетных друзей, своей услужливостью напоминавших ему мемфисских.
После кончины матери его зависимость от женщин удесятерилась, так что его любимым времяпрепровождением было принимать у себя девушек и молоденьких женщин, встреченных где попало, если только их не привозили его подручные. Судя по бульварной прессе, освещавшей его пребывание в ФРГ, сначала он заинтересовался шестнадцатилетней немкой по имени Маргит, потом пятнадцатилетней брюнеточкой Зигрид, а еще Джейни Уилбенкс — той самой девочкой, которой он подарил долгий поцелуй перед фотокамерами, когда военный эшелон сделал остановку на вокзале Мемфиса накануне отправки в Германию. Джейни напоминала ему о родном городе, и, когда она приехала к родственникам в Германию, они несколько раз встречались.
Его связь с Элизабет Стефаняк была иного рода. Эта девятнадцатилетняя немка, воспитанная сержантом американской армии, за которого ее мать вышла замуж в конце войны, ворвалась в жизнь Пресли однажды вечером, когда набралась храбрости попросить у него автограф. После нескольких походов в кино на вечерний сеанс солдат Пресли попросил у родителей девушки позволения нанять ее в секретарши, и все время, что ему оставалось пробыть в Германии, она провела в тени певца.
И все же самой примечательной встречей во время пребывания в Германии было знакомство с Присциллой Болье. Будущей миссис Пресли (она станет ею в 1967 году) тогда было четырнадцать лет. Ее отец, летчик морской авиации, погиб осенью 1945 года, когда ей было всего полгода. Мать снова вышла замуж, и Присциллу воспитал капитан Болье: он официально удочерил ее и подарил ей несколько братьев и сестер. В ее семье умели хранить тайны, и Присцилла узнала правду о своем отце совершенно случайно, найдя его фотографию в ящике комода.
Не изменив кардинальным образом ее отношений с родителями, эта находка заставила ее по-иному взглянуть на жизнь и сразу повзрослеть. Раннему созреванию способствовали и новые веяния эпохи, побуждавшей тинейджеров как можно раньше расставаться с детством, подражая поведению взрослых. В 1959 году американские девочки-подростки, поощряемые обществом, которое основывалось в своем развитии на моде, потреблении и рекламе, одевались и красились, как женщины, по образу и подобию куклы Барби, которая появилась в том же году. В то время как другие дети в мире не спешили расстаться с детством, прижимая к груди тряпичных кукол, Барби, придуманная Рут Хандлер, позволила маленьким американкам раньше времени примерить на себя роль взрослой женщины.