Более четверти века прошло с тех пор, как впервые была опубликована книга «Людской зверинец» (The Human Zoo). За это время население Земли удвоилось – с трех миллиардов до шести, и эти чудовищные темпы роста продолжают неуклонно увеличиваться. В результате все более многочисленные толпы людей переполняют города – эти огромные «людские зверинцы». Как ни печально, но проблема, которую я затронул, в настоящее время стала еще более острой, поэтому я счастлив, что теперь книга переживает свое второе рождение[4].
За время, прошедшее между первым и вторым изданиями, я не преминул воспользоваться шансом поближе рассмотреть некоторые наиболее показательные особенности «людского зверинца». Когда телекомпания Би-би-си решила взять мою книгу за основу одной из своих новых программ, на съемках я познакомился с последними достижениями урбанизации. В трущобах Бомбея, самых страшных трущобах мира, я увидел, насколько могут быть спрессованы человеческие жилища, – даже самые допотопные клетки для животных по сравнению с ними кажутся роскошными апартаментами. В Токио миниатюризация жилья дошла до такой степени, что номера в некоторых гостиницах представляют собой этакие забавные капсулы, куда проживающие втискиваются, как в коконы, и чувствуют себя все равно что в гробу, оснащенном кондиционером и кабельным телевидением.
В Лос-Анджелесе я исследовал самые недра гангстерских районов и убедился, что междоусобные распри вовсе не канули в Лету. Самый большой город на Земле (сейчас его площадь равна половине Бельгии) поделен разными группировками на сектора с четкими и неприкосновенными границами. Червь первобытного племенного строя во всей красе процветает в самом центре этого огромного гниющего яблока под названием «мегаполис». Древние пещерные картины и доисторические наскальные росписи сменились современным граффити, первобытные копья – автоматическими пистолетами; ритуальным шрамам на коже теперь предпочитают модные татуировки, а разноцветным перьям на голове – стильные футболки. Все племенные признаки и родовые связи, вроде бы начавшие возрождаться во всепоглощающей паутине города, теперь снова искоренены и превратились в малопонятные законы территориальных группировок. Кое-кто считает, что это признак разрушения, но для живущих в городах сопротивление превращению в безликих насекомых громадного, битком набитого человеческого муравейника стало вопросом жизни и смерти.
Мы, как представители класса млекопитающих, всегда будем бороться за право любой ценой сохранить свою самобытность в животном мире. Есть города, жизнь в которых даже воодушевляет на эту борьбу, способствуя образованию разнообразных местных группировок на любой вкус. Тот, кто еще не решил вопрос о своей принадлежности к одной из них, скоро поймет, что тонкая пленка цивилизации вот-вот будет содрана и разорвана в клочья. Горькая правда такова, что если не найдется конструктивного решения этого вопроса, то обязательно найдется деструктивное. Градостроители не понимают, что стены и заборы разукрашивают из аэрозольных баллончиков не просто так: гектары серых бетонных плит – это то, что отличает мегаполис от деревни.
Дилеммы «людского зверинца» вовсе не из тех, что решаются сами собой. На последние цифры, характеризующие «период удвоения» (промежуток времени, за который население Земли увеличивается вдвое), просто страшно смотреть. «Период удвоения» для Западной Европы вроде бы приемлемый – 700 лет (и даже 100 лет для Соединенных Штатов – тоже неплохо), так что, казалось бы, проблема перенаселенности отступает на второй план. Но дело в том, что положение вещей в остальной части планеты совершенно иное: например, в Африке «период удвоения» равняется всего лишь 24 годам. Что будет на Африканском континенте через сто лет, догадаться нетрудно, и, если не принять особых мер предосторожности, нам придется давать новое определение понятию «мировой хаос».
В конце 1960-х годов, работая над этой книгой, я как раз отмечал десятилетие своей деятельности в качестве куратора зоопарка. Изучение повадок зверей, заключенных в маленькие клетки, натолкнуло меня на мысль провести параллель между зверинцем и городом. Я увидел в этих пленниках вольеров тех замкнутых и скованных городских жителей, которых каждый день встречаю на улицах.
Любопытно, что с тех пор стало набирать силу некоторое недовольство сложившейся ситуацией, зародилось и росло год от года движение за освобождение зверей. Все больше людей считали ошибкой заключение животных за решетки, и количество посетителей зоопарков снизилось до рекордной отметки. В какой-то степени это связано с тем, что общество начало понимать необходимость заботы о «братьях наших меньших», но мне все-таки кажется, что это – символ неумолимого прогресса, молчаливое осознание необходимости заботы о других пленниках вольеров – обитателях «людского зверинца». Не оттого ли мы так страстно желаем выпустить львов и слонов на свободу, что сами в душе стремимся вырваться из тех клеток, которые построили для себя в наших стремительно растущих городах?
На самом-то деле никакой потребности откуда-то вырываться нет, и в этом вы убедитесь, прочитав мою книгу. Есть только необходимость превратить городские условия в более подходящие для жизни многострадальных горожан. Если это получится, то нам посчастливится, сохранив все прелести городского существования, одновременно наслаждаться жизнью первобытного человека (разумеется, настолько, насколько нам это позволит мозг высшего существа).
Когда плотность населения в современном мире стала невыносимой, обеспокоенные городские жители начали частенько сравнивать свои переполненные города с каменными джунглями. Такое описание особенностей жизни в тесной городской среде довольно красочно, но в то же время глубоко ошибочно, что подтвердит любой, кому довелось изучать настоящие джунгли.
В нормальных условиях, в естественной среде обитания, дикие животные никогда не станут калечить друг друга, мастурбировать, воевать с детьми, зарабатывать себе язву желудка, страдать от навязчивых идей или ожирения, образовывать гомосексуальные пары или убивать друг друга. Не стоит лишний раз напоминать, что среди жителей города все это не редкость. Но в этом ли разница между человеком и другими животными? На первый взгляд – вроде бы да, но это заблуждение. Другие животные действительно могут вести себя подобным образом, но только в определенных ситуациях, а точнее – когда их помещают в неестественные условия неволи. Дикое животное, находясь в клетке, демонстрирует все эти известные нам аномалии точно так же, как и наши сородичи. Совершенно очевидно, что город – вовсе не каменные джунгли, а настоящий людской зверинец.
Сравнивать нужно не городского жителя и дикого зверя, а горожанина и зверя в клетке. Современный человек давно уже не живет в условиях, естественных для своего вида. Попавший в сети собственного ума, а вовсе не плененный каким-то владельцем зоопарка, он заперся в огромном беспокойном зверинце, где постоянно рискует надорваться от перенапряжения.
Несмотря на невыносимые условия, преимущества такой жизни очевидны. Мир зверинца, подобно гигантскому папаше, защищает своих обитателей: еда, вода, крыша над головой, средства гигиены и медицинская помощь обеспечены; основные проблемы выживания сведены до минимума, и появляется свободное время. Как это время проводят обитатели зоопарка, зависит, конечно, от вида животного. Одни звери тихонько отдыхают, подремывая на солнышке; другие же находят длительное безделье абсолютно неприемлемым. Если вы являетесь обитателем людского зверинца, то неизбежно оказываетесь среди представителей второй группы. Обладая чрезвычайно пытливым и изобретательным умом, вы просто не способны отдыхать долгое время. Вас распирает от стремления снова и снова находить себе какое-нибудь непростое занятие. Вы вечно что-то исследуете, организовываете, творите и в конце концов обнаруживаете, что из трясины зверинца уже не выбраться. С каждым новым сложным действием вы оказываетесь на один шаг дальше от своего естественного племенного состояния, которым ваши предки наслаждались в течение миллионов лет.
История современного человека есть история его борьбы с последствиями такого тернистого продвижения. И без того запутанная ситуация осложняется еще больше в какой-то степени из-за того, что мы играем в ней двойную роль, являясь одновременно и зрителями, и актерами. Возможно, она немного прояснится, если мы посмотрим на нее глазами зоолога, что, собственно, я и собираюсь сделать на страницах этой книги. В большинстве случаев я намеренно привожу примеры, знакомые только западному читателю, но это вовсе не означает, что мои заключения касаются лишь культуры западных стран. Напротив, каждый из примеров демонстрирует, что все изложенные ниже принципы в равной мере применимы к проблемам горожан всего мира.
Если вам кажется, что я говорю: «Вернитесь! Впереди вас ждет катастрофа!», поверьте – я не имею в виду ничего подобного. В своем непреодолимом стремлении к социальному прогрессу мы необъяснимым образом дали волю необузданным исследовательским порывам, составляющим основную часть нашего биологического наследия. В них нет ничего искусственного, ничего неестественного, эти порывы – источник нашей огромной силы, но и причина нашей слабости тоже. Я пытаюсь показать, какую цену нам приходится платить за потакание им и какую изобретательность мы вынуждены проявлять, чтобы ухитриться расплатиться по счету, каким бы заоблачным он ни был. Ставки растут непрерывно, игра становится все более рискованной, потери – все более ощутимыми, дыхание с каждым шагом все тяжелее, но, как бы то ни было, мир еще не видел более интересной и захватывающей игры несмотря на всю ее рискованность. Глупо было бы пытаться ее остановить, дав финальный свисток; тем не менее играть в нее можно по-разному, и если бы мы научились лучше понимать истинные чувства игроков, то, возможно, смогли бы извлечь из этой игры большую пользу, причем не подвергая себя еще большей опасности и избегнув катастрофических последствий для всего живого.
Представьте себе островок суши – двадцать миль в длину и двадцать в ширину: дикое место, населенное разным зверьем, большим и маленьким. А теперь вообразите компактную группу из шестидесяти человеческих существ, разбивших лагерь в самом центре этой территории. Попытайтесь представить себя в качестве члена этого крошечного племени, – вы сидите и любуетесь бесконечными просторами, раскинувшимися на много миль вокруг. На всей этой территории нет никого, кроме вас и ваших соплеменников. Это ваша земля, ваши угодья. Мужчины вашего племени охотятся здесь, женщины собирают фрукты и ягоды, детишки с воплями носятся по лагерю, играя в охоту. Если жизнь племени складывается удачно и число его членов увеличивается, то скоро какая-нибудь отдельная группа двинется в путь для освоения новых территорий. Мало-помалу племя будет расти и люди будут заселять все новые и новые земли.
Представьте себе островок суши – двадцать миль в длину и столько же в ширину. Расцвет цивилизации, дома и машины. А теперь вообразите компактную группу из шести миллионов человеческих существ, обитающих в самом центре этой территории, и представьте себя частицей этого огромного бурлящего города.
А теперь сравните эти две картины. На каждого индивидуума из первого сюжета приходится по сто тысяч человеческих существ из второго, а ведь территория осталась прежней. С точки зрения эволюции такие катастрофические изменения произошли практически мгновенно, потребовалось всего несколько тысяч лет, чтобы картина номер один превратилась в картину номер два. Человеческое существо вроде бы превосходно приспособилось к абсолютно новым для него условиям жизни, но ему не хватило времени для того, чтобы изменить свою биологическую структуру и развиться в новый, генетически цивилизованный вид млекопитающего. Этот процесс становления цивилизованного индивидуума уже полностью завершен, человек прошел необходимое обучение и практику, так что с точки зрения биологического строения он остается все тем же членом племени из первого сюжета. Так он жил не несколько веков, а на протяжении целого миллиона нелегких лет, хотя в течение этого времени биологически он все-таки изменился. Он прошел впечатляющее эволюционное развитие: постоянная борьба за выживание сделала свое дело и сформировала его как вид.
За последние несколько тысяч лет развития процесса урбанизации и роста уровня цивилизованности человека произошло так много всего, что даже не задумываешься о том, что это – всего лишь ничтожная часть истории жизни людей. Мы привыкли к смутному ощущению постепенного роста и в результате – к своей полной биологической готовности к борьбе с новыми социально опасными факторами, но, если мы заставим себя совершенно объективно оценить ситуацию, нам придется признать, что на самом деле это вовсе не так. Такие ощущения зародились в наших сердцах только благодаря нашей потрясающей изворотливости и удивительной способности приспосабливаться. Простой первобытный охотник надевает новую охотничью амуницию и изо всех сил старается носить ее с легкостью и гордостью, но она настолько тяжела и громоздка, что он постоянно путается в своих одеждах. Однако прежде чем исследовать, почему ему так неудобно и отчего он все время теряет равновесие, мы должны выяснить, как при этом ему удается оставаться образцом цивилизованности.
Для начала придется понизить температуру окружающей среды, чтобы оказаться снова во власти ледникового периода, скажем, двадцать тысяч лет назад. Наши древние предки уже с успехом заселили большую часть Старого Света и скоро отправятся в поход из Восточной Азии в Новый Свет. Следует иметь в виду, что их простая жизнь охотников лучше всего подходила для осуществления такой экспансии. И неудивительно, что никто не считает мозг наших предков времен ледникового периода таким же крупным и высокоразвитым, как мозг человека XX столетия, хотя строением скелета мы, в сущности, не отличаемся. Современный человек уже появился на сцене истории. Собственно говоря, если бы была возможность с помощью машины времени переместить младенца из ледникового периода в свой дом и воспитывать его как своего, вряд ли кто-нибудь заметил бы разницу.
Климат в Европе был жесток, но наши предки вполне справлялись с этим. С помощью простейших приспособлений они могли охотиться на огромных диких животных. К счастью, они оставили нам многочисленные свидетельства своего охотничьего мастерства не только в виде отдельных предметов, найденных в пещерах, но и в виде примитивной наскальной живописи. Силуэты косматых мамонтов, мохнатых носорогов, бизонов и оленей, изображенные на стенах, не оставляют сомнений во враждебности природы тех времен. Выбравшись сегодня из темных пещер мегаполиса и ступив на раскаленную солнцем землю загородного участка, трудно себе представить ее заселенной этими волосатыми чудовищами. Конечно же, сразу задумываешься о разнице температур тогда и сейчас.
В конце ледникового периода льды начали отступать на север, и звери, предпочитающие холодный климат, двинулись вместе с ними. Пышные лесные массивы пришли на смену ландшафту холодной тундры. Долгая ледниковая эпоха закончилась около десяти тысяч лет назад и положила начало новому этапу эволюции человечества.
Перевороту суждено было случиться там, где встречаются Африка, Азия и Европа. Здесь, на востоке Средиземноморья, произошли некоторые изменения в методах добычи людьми пропитания – изменения, которые коренным образом повлияли на весь дальнейший процесс эволюции человечества. Как таковые они были совершенно тривиальными и незначительными, но эффект от них был колоссальным. Сегодня мы принимаем эти методы как нечто само собой разумеющееся и называем их сельским хозяйством.
Раньше во всех человеческих племенах люди наполняли свои желудки одним или двумя способами: мужчины охотились в поисках мяса, а женщины собирали съедобную растительность. Рацион был сбалансирован благодаря комбинированию добытых трофеев. Фактически любой взрослый член племени являлся добытчиком пищи, но запасов было сравнительно немного. Просто люди выходили из своих пещер, когда им это было нужно, и искали то, что им было нужно. Это вовсе не было так опасно, как кажется, потому что людей в мире тогда было ничтожно мало (разумеется, по сравнению с сегодняшней массой народа). Но, несмотря на то что древние охотники весьма преуспели в своем деле и понемногу заселяли все большие территории, сами-то племена оставались маленькими и неприхотливыми. На протяжении сотен тысяч лет своей эволюции люди великолепно приспособились как физически, так и умственно к своему образу жизни. Но тот шаг, который наши предки сделали по направлению к сельскохозяйственной деятельности (к эпохе производства пищи, а не ее добычи), привел к неожиданным результатам и так быстро поставил их перед необходимостью вести новый, неизведанный образ жизни, что им просто не удалось поспеть за стремительным процессом эволюции и приобрести новые, генетически контролируемые качества. С тех пор их приспособляемость и изворотливость, их способность к обучению и привыканию к неизвестным (и более сложным) условиям жизни так часто подвергались испытаниям, что урбанизация и безумие городской жизни – это всего лишь некоторые из многочисленных последствий.
К счастью, длительное изучение охотничьих наук способствовало развитию таких качеств, как изобретательность и готовность помочь товарищу. Что верно, то верно: люди-охотники, обладая, как и их предки-обезьяны, врожденными самоуверенностью и духом соперничества, были все же вынуждены утихомирить свою воинственность и выдвинуть на первое место потребность в сотрудничестве друг с другом. В этом была их единственная надежда выиграть битву с давно уже приспособившимися ко всему, вооруженными острыми когтями профессиональными убийцами (например, с огромными кошками), коими изобиловал плотоядный мир. Эволюция человеческого сотрудничества происходила одновременно с развитием интеллекта и исследовательских способностей, и эта комбинация качеств оказалась просто убийственной по своей эффективности. Люди быстро усваивали новое, хорошо запоминали пройденное и превосходно научились применять уже накопленный опыт для решения новых проблем. Если уж эти знания приносили пользу тогда, в те далекие времена бесконечных походов в поисках добычи, то говорить о том, насколько полезными они были в период, когда человек оказался на пороге новой и намного более сложной социальной жизни, и вовсе не приходится.
На востоке Средиземноморья издавна существовали две жизненно важные растительные культуры: дикая пшеница и дикий ячмень. На этой территории также встречались дикие козы, дикие овцы, дикие коровы и дикие свиньи. Люди-охотники, поселившиеся здесь, уже успели приручить собак, но использовали их не как источник пищи, а как сторожей или помощников на охоте. Настоящее сельское хозяйство началось с культивирования двух растений: пшеницы и ячменя. Скоро последовало приручение сперва коз и овец, а затем (несколько позже) и коров со свиньями. По всей вероятности, животных привлекали поля зерновых культур, куда они приходили полакомиться. Их отлавливали, затем выращивали и в конце концов употребляли в пищу.
Нет ничего случайного в том, что в двух других уголках Земли (в Южной Азии и Центральной Америке), где немного позднее зародились древние независимые цивилизации, также нашлись территории, на которых охотники начали культивировать дикие виды растительности: рис в Азии и кукурузу в Америке.
Животноводство и земледелие конца каменного века развивались настолько успешно, что окультуренные тогда растения и прирученные в то далекое время животные остаются и по сей день основным сырьем для пищевых продуктов, производством которых занимается сельское хозяйство всего мира. Новые значительные изменения в аграрной сфере несут скорее механический характер, нежели биологический. Современное сельское хозяйство является всего лишь продолжением раннего животноводства и земледелия, давших поистине грандиозный импульс развитию нашего с вами человеческого рода.
Это довольно легко поддается объяснению, если заглянуть в прошлое. До появления сельского хозяйства каждый, кто считался потенциальным едоком, должен был внести свой вклад в процесс поиска пропитания. Собственно говоря, участие в этом процессе принимали все члены племени. Но когда предусмотрительные и дальнозоркие старейшины, планировавшие и расписывавшие до мелочей все охотничьи операции, обратили свой взор на проблемы окультуривания растений, мелиорации почвы и выращивания пойманных животных, они добились двоякого результата. Оказалось, что они не только снабдили племя постоянными источниками пищи, но и обеспечили регулярное и гарантированное появление излишков пищевых продуктов. Появление таких излишков стало тем ключом, которым предстояло открыть дверь в цивилизованный мир. В конце концов племя получило возможность иметь больше рабочих рук, чем было необходимо для добычи пищи. Племя смогло не только расти, но и высвободить некоторое количество людей для выполнения других обязанностей: не временных, к которым приступали в перерывах между основным занятием – поиском пропитания, а постоянных обязанностей, которым уделялось все время. Началась эпоха разделения труда. С этих самых пор и стали зарождаться первые города.
Я сказал: «Это легко поддается объяснению», но это означает лишь, что для нас не составит труда, заглянув в прошлое, обнаружить жизненно важные факторы, послужившие стимулом для следующего значительного шага человечества на пути своей истории; безусловно, это вовсе не значит, что такой шаг в то время было сделать легко. Действительно древний охотник был животным необыкновенным и обладал огромным невостребованным потенциалом и многочисленными нереализованными способностями. (Достаточным доказательством является тот факт, что мы с вами сейчас живем и процветаем.) Но тем не менее он был именно племенным охотником, а не спокойным оседлым аграрием. Действительно он обладал дальновидным умом, был способен заранее спланировать все детали предстоящей охоты и понять особенности климатических изменений в любое время года, но, чтобы стать хорошим земледельцем или животноводом, ему пришлось напрячь свою дальновидность намного сильнее, чем когда-либо. Тактика охоты стала стратегией сельскохозяйственной деятельности, ну а добившись своего и превратив деревни в города, охотник был вынужден задействовать мозг в полном объеме, дабы справиться со всеми сложностями, возникшими вместе с нахлынувшим на него изобилием.
Этот факт необходимо учитывать, говоря о «городской революции». Услышав это словосочетание, можно подумать, что все города, большие и маленькие, вдруг в одну ночь выросли, стремясь скорее вступить в новые социальные условия жизни. Конечно же нет: старые привычки отмирали долго и мучительно. Мало того, во многих уголках Земли они до сих пор живы. В современном мире есть культуры, все еще использующие в сельском хозяйстве принципы каменного века, а в некоторых регионах (например, в пустыне Калахари или в Северной Австралии) можно даже найти племена охотников эпохи палеолита.
Первые признаки урбанизации (первые города) не были «внезапной сыпью» на коже доисторического общества, а появились в виде нескольких отдельных крошечных пятнышек. Они возникли на юго-западе Азии как явные исключения из основного правила. По современным меркам они были очень маленькими и росли медленно, даже очень медленно. В каждом была строгая местная организация, а также тесная связь и взаимодействие с близлежащими сельскохозяйственными угодьями.
Поначалу между городами не наблюдалось особой торговли или натурального обмена. Этот серьезный шаг еще предстояло сделать, и для него требовалось время. Сделать такой шаг мешал и психологический барьер – боязнь потерять местную самобытность, но это было не столько синдромом «племени, потерявшего свою индивидуальность», сколько нежеланием индивидуума терять связь со своим племенем. Человек развивался как стадное животное, а стадо живет по собственным законам, основанным на межличностных отношениях. Отказ от фундаментальных социальных принципов, типичных для условий проживания древнего человека, воспринимался как некое чужеродное зерно, противоречащее самой идее племенных отношений, а между тем это зерно, умело выращенное и доведенное до потребителя, было основным двигателем прогресса. После зарождения сельского хозяйства, когда городская элита, избавившаяся от необходимости принимать участие в производственном процессе, получила возможность сконцентрировать свою умственную активность на других проблемах, появление организованной (в соответствии со строгой иерархией) сети взаимодействующих друг с другом городов стало неизбежным.
Самый древний из известных городов – Иерихон – возник восемь тысяч лет назад, но первая по-настоящему городская цивилизация Шумер зародилась к западу от него, посреди Сирийской пустыни. Здесь пять или шесть тысяч лет назад была основана первая империя, и именно тогда заканчивается доисторическая эпоха. Развиваются контакты между городами, старейшины превращаются в правителей, появляются постоянные профессии, совершенствуются способы обработки металла и транспорт, приручаются вьючные животные (в отличие от употребляемых в пищу), появляется монументальная архитектура.
По нашим меркам города шумерской цивилизации были маленькими, с населением от семи до двадцати тысяч человек, и все же неприхотливый горожанин уже многого достиг. Теперь он именуется гражданином, членом суперплемени, но главное отличие состоит в том, что гражданин суперплемени не знает лично всех членов общества, в котором он живет. Именно это обстоятельство – переход от тесного, сплоченного племени к безликому обществу – и стало причиной всех страданий человеческого рода на протяжении последующих тысячелетий. Человек оказался биологически не приспособлен к восприятию такого количества незнакомых ему соплеменников. Жить среди незнакомых людей еще предстояло научиться, и это было нелегко. В дальнейшем мы убедимся, что сопротивление этому (как открытое, так и неосознанное) продолжается и по сей день.
Результатом искусственного вознесения уровня социальной жизни человека до высшей ступени стала необходимость более совершенной системы управления для удержания под контролем стремительно разбухающего общества. За огромные материальные преимущества высшего племенного строя нужно платить соответственно. В древних цивилизациях, зародившихся на территории Средиземноморья – в Египте, Греции, Риме, – системы исполнительной и законодательной власти достигли высокого уровня совершенства и сложности, наряду с постепенным расцветом искусства и прикладных наук.
Процесс этот шел медленно. То, что осталось от древних цивилизаций, поражает своим великолепием, и создается впечатление плотной заселенности средиземноморского региона, но это вовсе не так. Рост населения суперплемен был постепенным. В 600-х годах до нашей эры самый крупный город – Вавилон – насчитывал не более 80 тысяч жителей. В знаменитых Афинах проживало всего 20 тысяч, и только четвертая часть принадлежала к городской элите. Общая численность населения Афин, города-государства, включая иностранных торговцев, рабов и жителей пригородов, составляла 70–100 тысяч человек. Заглянув в наши дни, можно обнаружить, что это даже немного меньше, чем в современных университетских городках, таких как Оксфорд или Кембридж. А проводить сравнение с крупнейшими современными мегаполисами и вовсе некорректно: сейчас в мире более сотни городов-миллионеров.
Продолжая расти с той же скоростью, древние города-государства не могли долго рассчитывать на собственное производство. Им пришлось пополнять свои запасы одним из двух способов: либо торговать, либо воевать. Римляне делали и то и другое, но с акцентом на политику завоевания, проявляя такие недюжинные организаторские способности и умение вести боевые действия, что Древний Рим с его полумиллионным населением до сих пор считается самым великим городским конгломератом всех времен и народов, ставшим образцом для подражания на много веков вперед. Мудрость и работа мысли его жителей и по сей день остаются примером не только для организаторов, изобретателей и талантливых творческих личностей, но и для бесконечно ленивой, падкой на развлечения городской элиты, численность которой достигла взрывоопасного уровня. Нетрудно разглядеть в искушенном жителе Римской империи прототип представителя современного суперплемени.
Продолжая повествование об истории развития городов, мы, затронув Древний Рим, подошли ко времени, когда человеческое общество стало настолько многочисленным, а плотность населения настолько высокой, что это уже было близко к современному уровню. В течение последующих веков ситуация становилась все более сложной: народу прибавлялось все больше, элита делалась все элитарнее, наука развивалась все интенсивнее. Стрессы и разочарования для городского жителя становились все более ощутимыми, а междоусобицы в высшем племенном обществе – все кровопролитнее. Когда народу слишком много, появляются лишние люди, которых можно принести в жертву. Отношения в перенаселенном обществе становятся все более безличностными, а принципы гуманности и человеколюбия низвергаются до ужасающего уровня. Да это и неудивительно: ведь, как я уже говорил, безличностные отношения способствуют биологическому превращению человека в животное. Удивительно то, что суперплемена, увеличиваясь в размерах, не только выжили, но и процветают. Этим фактом можно только восхищаться. Он является убедительным доказательством изумительной приспособляемости, целеустремленности и изобретательности человеческого рода. Как, скажите на милость, нам это удалось? Все, что нам как представителям животного мира нужно было для существования, – это набор биологических качеств, прошедших эволюционное развитие за время нашей долгой охотничьей истории. Ответ на наш вопрос следует искать в природе этих качеств, а также в наших способностях использовать их и манипулировать ими, причем не пытаясь применять их во вред, как мы (в силу нашего легкомыслия) привыкли делать. Давайте изучим их более подробно.
Имея в виду наше обезьянье прошлое, рассмотрим особенности общественной организации некоторых видов обезьян, – это может послужить отправной точкой в наших заключениях. Присутствие сильных, главенствующих особей, руководящих всей стаей, – широко распространенное явление среди высших приматов. Более слабым членам группы приходится смириться с ролью подчиненных. Они не пытаются выделиться и лишь выполняют свои обязанности – в этом сила и безопасность стаи. Когда отряд становится слишком большим, естественно, образуются группы особей, которые откалываются от основной стаи и покидают ее, но в любом случае гуляющие сами по себе отдельные обезьяны считаются исключением из правила. Стая передвигается как единое целое, и никто из ее членов никогда не отрывается от коллектива. Такая верность обусловливается не только жестокой диктатурой группы лидеров – главенствующих самцов. Какими бы тиранами они ни были, они играют роль охранников и защитников. В случае возникновения угрозы отряду (например, при нападении голодного хищника) именно они защищают стаю наиболее активно. Перед лицом внешней опасности лидерам приходится объединяться, позабыв о внутренних склоках, однако в обычных условиях взаимопомощь внутри стаи минимальна.
Возвращаясь к обезьянам, именуемым людьми, можно заметить, что основы данной общественной системы – сотрудничество при внешней опасности и соперничество внутри коллектива – присутствуют и в человеческом обществе, хотя наши древние предки и вынуждены были кое в чем нарушать эти принципы. Их титанические усилия превратиться из поедателей фруктов в охотников требовали укрепления и активизации взаимоотношений между членами племени. Природа не только заставляла людей паниковать перед неизведанным и загадочным, но практически постоянно бросала вызов новоявленным охотникам. Результатом стало смещение акцентов в сторону принципов взаимопомощи, разделения и комбинирования пищевых запасов. Но не стоит думать, что в каждом племени древних людей установилось полное взаимопонимание и каждое племя начинало существовать как единый организм, подобно стае рыб, – жизнь была слишком сложна для этого. Соперничество и борьба за власть никуда не делись и продолжали оставаться движущей силой племени и средством укрепления его мощи, но авторитарность власти значительно уменьшилась. Необходимая гармония была достигнута, что (как мы уже отметили) позволило древнему человеку-охотнику с успехом заселить большую часть земной поверхности – и это при минимальном развитии наук и технологий, способных помочь ему на этом пути.
Что же случилось с этой гармонией, когда крохотные племена расцвели и превратились в гигантские суперплемена? С потерей тесных личностных отношений внутри племени маятник сотрудничества-соперничества стал раскачиваться с угрожающей интенсивностью, причем его разрушительное действие продолжается и по сей день. Поскольку не являвшиеся лидерами члены суперплемени превратились в безликую толпу, наиболее опустошающие удары маятника приходились на область, где правили борьба за власть и конкуренция. Городские племена-переростки быстро стали жертвами гипертрофированных форм тирании, деспотизма и диктатуры. Суперплемена породили суперлидеров, пользовавшихся такой властью, что обезьяньи тираны, о которых мы говорили ранее, казались по сравнению с ними просто невинными младенцами. Они также породили суперподчиненных в виде рабов, способных на такое подхалимство и раболепие, какое и не снилось даже самым низшим по статусу приматам.
На этой стадии для руководства суперплеменем власти одного диктатора было уже недостаточно. Даже с появлением новых смертоносных технологий (оружия, тюремных камер, пыток), призванных помочь тиранам искусственно создавать условия для подчинения себе всех и вся, кроме всего прочего, чтобы с успехом склонять биологический маятник в свою сторону, требовалось еще и умение повести массы за собой. И это было им вполне по силам, так как народ тоже (вместе с диктаторами) был заражен вирусом безличностных отношений высшего племенного строя. Это обстоятельство привело к образованию подгрупп, или псевдоплемен, в составе собственно суперплемени, что в некоторой степени ослабило стремление диктаторов к сотрудничеству. Каждый индивидуум старался установить с отдельными группами своих сослуживцев или соседей особые, личные взаимоотношения, вроде старых добрых племенных отношений. В рамках данных подгрупп он мог удовлетворить свою потребность в совместной деятельности и взаимопомощи. Членов других подгрупп, рабов например, теперь было удобно считать чужаками, лишенными всех прав. Социальный «двойной стандарт» был установлен. Хитрость и сила этого нового разделения общества заключалась в возможности обезличить личные взаимоотношения членов суперплемени. И пусть подчиненный – раб, слуга или крепостной – был лично знаком с хозяином, его попадание прямиком в низшую социальную группу означало, что с ним можно было обращаться так же скверно, как и с членом безликой толпы.
Разложение властных структур – это только часть правды. К деградации суперплемени с таким же успехом приводит и раболепие, доведенное до крайности. Когда социально-биологический маятник начинает двигаться от активного сотрудничества в сторону диктатуры, деградирует все общество, хотя такое движение может принести и огромные материальные выгоды (может, например, переместить 4 883 000 тонн камней для возведения пирамиды). Но вместе с тем при таком искажении социальной структуры амплитуда колебаний маятника не может быть большой. Можно установить очень сильную диктатуру на очень большой территории и наслаждаться ею очень долго, но при напряженной обстановке внутри своего суперплемени ей когда-нибудь придет конец. И если, когда это произойдет, социально-биологический маятник хотя бы слегка качнется обратно, стремясь к точке устойчивого равновесия, общество может считать, что ему крупно повезло. Но если он начнет интенсивно раскачиваться в разные стороны (что более вероятно), это повлечет за собой столько крови, сколько наши примитивные предки-охотники не могли бы увидеть даже в самом страшном сне.
Цивилизация чудесным образом продолжает жить благодаря тому, что человеческое стремление к сотрудничеству заявляет о себе вновь и вновь с еще большей энергией. Оно встречает активное противодействие, но неуклонно продолжает свое наступление. Нам нравится считать это победой мощного интеллектуального альтруизма над животными инстинктами – как будто этика и мораль принадлежат к изобретениям современности, – но если бы это было истинной правдой, вряд ли мы дожили бы до сегодняшних дней и говорили об этом. Человеческому роду никогда не удалось бы выжить, если бы мы не развили в себе биологически обусловленное стремление к сотрудничеству с нашими собратьями. Будь наши предки-охотники настоящими тиранами, жестокими и алчными носителями «первородного греха», славная история человека давным-давно завершилась бы. Единственная причина, по которой теория первородного греха так или иначе прививается нам с детства, в том, что искусственно созданные отношения высшего племенного строя продолжают соперничать с нашим биологическим альтруизмом и именно ему необходимо оказать посильную помощь.
Я понимаю, что найдутся специалисты, которые станут активно оспаривать вышесказанное. Они считают человека по природе своей слабым, жадным и злым, способным стать сильным, щедрым и добрым только под надзором жесткой системы контроля, но, высмеивая теорию «благородного дикаря», они только усложняют дело. Они утверждают, что невежество или суеверие не могут быть благородными, и в этом смысле они правы, но ведь это только часть проблемы. Другая ее часть касается взаимоотношений древнего охотника со своими соплеменниками: здесь всё иначе. Такими качествами, как сострадание, доброта, готовность помочь, врожденное стремление к сотрудничеству с членами своего племени, древний человек был просто обязан обладать, если хотел выжить в своем полном опасностей мире. И только когда племена разрослись и превратились в безликие суперплемена, старые правила поведения вышли из моды и стали пересматриваться. Именно тогда действительно возникла необходимость придумать законы и дисциплинарные правила, призванные восстановить утраченное равновесие. Если бы они были разработаны в соответствии с требованиями новых условий жизни, все было бы прекрасно, но человек раннего периода развития цивилизации был еще новичком в этом деле и не знал, как достичь необходимой гармонии. Многочисленные неудачи приводили к печальным последствиям. Сегодня мы стали более опытными, но совершенной системы так и не создали, поскольку суперплемена продолжают расти и решать проблему все время приходится заново.
Если позволите, я изложу свою теорию другими словами. Часто можно услышать фразу: «Закон запрещает человеку делать только то, что он склонен делать инстинктивно». Отсюда следует, что раз существует закон, запрещающий воровать, убивать или насиловать, то человек по своей природе должен быть вором, убийцей и насильником. Действительно ли это описание раскрывает истинную сущность человека как социально-биологического вида? Для людей эпохи развития племенных отношений такая характеристика неприемлема, однако она может иметь место при описании человека периода расцвета суперплемен.
Хорошим примером может послужить, наверное, самое распространенное из преступлений – воровство. Человек высшего племенного строя постоянно находится в состоянии стресса и напряжения, вызванном искусственно навязанными ему социальными условиями. Большинство членов его суперплемени ему незнакомо, у него нет с ними никаких личных отношений и связей. Обыкновенный вор не станет красть у своих знакомых: он старается не нарушать старый биологический кодекс племени и выбирает жертву среди чужаков. Чтобы положить конец его деятельности, необходимо установить соответствующий закон суперплемени. Всем известны выражения «воровская честь» и «законы преступного мира». Это доказывает, что мы рассматриваем преступников в качестве членов отдельного и отличного от других псевдоплемени в составе суперплемени. Между прочим, мы довольно странно ведем себя с преступившим закон: просто помещаем его за решетку в общество таких же, как он, преступников. На короткий срок проблема решена, но в перспективе оказывается, что такие действия только усиливают самобытность псевдоплемени, вместо того чтобы ее ослаблять, и в дальнейшем помогают ему расширять свои псевдоплеменные связи.
Переосмыслив идею о том, что «закон запрещает человеку делать только то, что он склонен делать инстинктивно», мы можем перефразировать ее так: «Закон запрещает человеку делать только то, что искусственно созданные условия цивилизованного общества вынуждают его делать». В этом случае закон выступает в качестве средства достижения гармонии, призванного ликвидировать издержки высшего племенного общества и помочь установить в неестественных условиях нормы социального поведения, естественные для человека.
Однако, как бы гладко это ни выглядело, чтобы все было так же просто и на деле, необходимы идеальные лидеры, то есть те, кто устанавливает законы. Тираны и деспоты, конечно, могут издать суровые и несправедливые законы для удержания подчиненных в жестких рамках, порожденных существующими условиями суперплемени. В свою очередь, законодательная система, разработанная руководящей верхушкой со слабыми лидерскими качествами, оказывается неспособной управлять толпой. И в том и в другом случае неизбежна культурная катастрофа или деградация общества.
Но есть еще вариант законодательной системы, имеющий мало общего с тем, о чем я говорил выше, кроме того, что он служит для укрепления порядка в социальной среде. Это так называемые «изолирующие законы», которые делают одно культурное общество не похожим на другое. Они укрепляют сплоченность социума, наделяя его уникальными индивидуальными характеристиками. Законы данной системы играют лишь незначительную роль в деятельности судебных органов. Они скорее обусловлены религией и традициями и предназначены для того, чтобы создать у каждого члена общества иллюзию принадлежности к одной семье, а не к стремительно растущему и расползающемуся по швам суперплемени. Эти законы, хоть их и критикуют за кажущуюся условность и бессмысленность, верны традициям и должны выполняться неукоснительно. Они также не подлежат обсуждению потому, что сами по себе действительно довольно условны и зачастую бессмысленны. Их ценность заключается только в том, что они распространяются на всех членов сообщества. Когда их действие ослабевает, ослабевают и тесные связи внутри сообщества. Эти законы могут быть самыми разнообразными: регламентирующими порядок проведения общественных мероприятий – свадеб, похорон, праздников, парадов, фестивалей и т. д.; определяющими правила поведения в обществе, положения дипломатического этикета; усложняющими особенности стиля в одежде различных слоев общества; навязывающими единообразие украшений, интерьера и церемониальных представлений.
Этот феномен был досконально изучен многими этнологами и антропологами, пораженными многообразием его форм. Множество вариантов, определяющих различия между культурами, безусловно, было основным предназначением этих норм поведения, но, восхищаясь их разнообразием, не следует забывать об их принципиальном сходстве. Одежда или обычаи разных народов могут иметь кардинальные различия в деталях, но в разных культурах они имеют одну и ту же основную функцию и одни и те же основные формы. Если составлять список обычаев какого-нибудь народа, в традициях практически всех остальных народов обязательно найдутся аналоги почти каждого из них. Различия будут только в незначительных деталях, но они будут такими существенными, что иногда принадлежность этих деталей к одинаковым социальным явлениям не так-то просто разглядеть.
Приведем пример: у некоторых народов для участия в траурных церемониях принято надевать одежды черного цвета; у других совсем наоборот – траурные одежды белые. Более того, если копнуть глубже, можно найти культуры, у которых в таких ситуациях принято надевать темно-синее, или серое, или желтое, или обыкновенную мешковину. Если вы с малых лет росли в обществе, где один из этих цветов (скажем, черный) ассоциируется не иначе как со смертью и трауром, даже мысль о том, чтобы в такой ситуации надеть желтое или голубое, вызовет недоумение. Таким образом, ваша первая реакция – удивление по поводу того, что где-то на траурные церемонии действительно принято надевать одежды этих цветов, – демонстрирует колоссальное различие между этими культурами и вашей. Здесь и кроется ловушка, так тщательно приготовленная для удовлетворения требований культурной изоляции. Поверхностный взгляд на разнообразие траурных цветов не позволяет сделать более важный вывод о том, что во всех рассмотренных вариантах используется одинаковый принцип организации траурной церемонии и что традиционным всегда считается ношение одежды того цвета, который принципиально отличается от «нетраурного».
Точно так же, когда англичанин впервые попадает в Испанию, он с удивлением обнаруживает, что вечером общественные места городов и деревень наполняются праздно гуляющими людьми. Его первой реакцией будет мысль не о том, что это всего лишь аналог хорошо знакомых ему вечеринок с коктейлями, а о том, что это, наверное, какой-то местный обычай. Как видим, основные принципы традиционных мероприятий в этих двух странах одинаковы, несмотря на различия в деталях.
Подобные примеры можно найти при рассмотрении почти всех форм социальной активности, и чем большее количество народных масс вовлечено в конкретное мероприятие, тем сильнее разница в деталях и тем более странным на первый взгляд оно кажется представителям других культур. Все грандиозные общественные события (такие как коронации, похороны государственных деятелей, балы, банкеты, празднования дней независимости стран, инаугурации, крупные спортивные мероприятия, военные парады, фестивали и уличные праздники или их аналоги) являются самой благодатной почвой для действия изолирующих законов. Каждый из этих законов имеет тысячи мизерных отличий по сравнению с любым другим, и каждый из них выполняется неукоснительно, как будто от этого зависят жизнь и смерть граждан. А все потому, что, только принимая участие в общественных мероприятиях, человек может воспитать и развить в себе чувство собственной социальной исключительности, ощущение принадлежности к определенному культурному слою общества, и чем крупнее мероприятие, тем сильнее это чувство.
Революционеры, удачно совершившие государственные перевороты, часто не удостоивают вниманием или недооценивают это обстоятельство. Избавившись от старой, ненавистной структуры власти, они вынуждены избавиться и от большинства старых традиций. Даже если ритуальные церемонии свергнутого режима напрямую с ним не связаны, они слишком сильно напоминают о нем и должны исчезнуть. Вместо них на скорую руку можно придумать несколько новых, но ведь изобрести ритуал за одну ночь не так-то просто. (Любопытный факт: христианскому движению с самого начала сопутствовал успех, и не в последнюю очередь благодаря использованию в основе своих религиозных праздников многих старых языческих обрядов, соответственным образом замаскированных.) Когда вся эйфория революции позади и народные волнения улеглись, многие неудовлетворенные постреволюционеры, заметив исчезновение некоторых общественных праздников и торжественных обрядов, возможно, чувствуют себя несчастными, хотя и скрывают это. Революционным лидерам нужно бы предугадать возникновение такой проблемы. Их последователи захотят разрушить не просто основу социальной исключительности общества, а основу особой социальной исключительности общества. Как только это произойдет, им понадобится новая основа, и скоро они будут разочарованы, увидев всю абстрактность понятия «свобода», в чем, собственно, и состоит цель изолирующих законов.
В качестве связующих сил активно используются также и другие аспекты социального поведения. Один из таких аспектов – язык. Мы привыкли считать язык исключительно средством коммуникации, но на самом деле его роль гораздо важнее: если бы это было не так, мы бы все говорили на одном языке. Пролистав назад страницы истории суперплемен, можно легко проследить, как внекоммуникативная функция языка становилась почти такой же необходимой, как и коммуникативная. Она способствовала установлению непреодолимых межкультурных барьеров в большей степени, чем любая другая индивидуальная особенность общества. Сильнее, чем что-либо, она помогала индивидууму почувствовать себя членом отдельного суперплемени и препятствовала его переходу в другое племя.
По мере того как суперплемена росли и сливались друг с другом, местные языки тоже сливались или совсем исчезали, так что общее число языков в мире уменьшилось. Но как только это произошло, получила развитие обратная тенденция: большую социальную значимость приобрели диалекты, акцент; появились сленг и жаргон. Поскольку члены огромного суперплемени образовывали отдельные подгруппы, чтобы подчеркнуть свою индивидуальность, то и в составе основного языка появлялся целый спектр различных «говоров». Точно так же, как английский и немецкий языки служат символом самобытности и изолирующим инструментом для англичанина и немца, соответствующий акцент изолирует представителя высшего английского общества от члена низшего сословия, а профессиональный жаргон химика обособляет его от психиатра, говорящего на своем профессиональном языке. (Как ни печально, но мир науки, который, выполняя образовательную функцию, должен сильнее всего влиять на процесс коммуникации, порождает изолирующие псевдоплеменные языковые разновидности так же активно, как и мир криминала. Оправданием этому может быть только необходимость использования точной терминологии: особенности тематики обязывают, вот только эти особенности слишком часто и явно переходят все границы.)
Жаргонные и сленговые слова могут быть настолько специализированы, что порой представляют собой практически новый язык. Обычно сленговые выражения, которые находят широкое применение и становятся общеупотребительными, заменяются в речи придумавших их людей на новые. Если они принимаются членами всего суперплемени и проникают в официальный язык, то тут же теряют свою оригинальную функцию. (Вряд ли вы употребляете для описания, скажем, симпатичной девушки, полицейского или полового акта те же сленговые выражения, что были в обиходе ваших родителей, когда они были молоды, но слова официального языка вы используете одни и те же.) В особых случаях отдельная подгруппа может ввести в свой лексикон слова чужого языка. Когда-то, например, русские судебные органы использовали в своей работе французский язык. В Британии можно до сих пор встретить отголоски этой тенденции в дорогих ресторанах, где меню обычно написано на французском.
Религия всегда играла ту же роль, что и язык, усиливая внутренние связи в группе, но ослабляя внешние – между группами. Она использовала простое предположение о том, что существуют некие могущественные силы, влияющие откуда-то сверху и недоступные пониманию простых смертных. Этим силам (суперлидерам, или богам) нужно поклоняться, потакать всем их желаниям и подчиняться им беспрекословно. Тот факт, что богов нельзя было увидеть ни при каких условиях, только способствовал укреплению их позиций.
Сперва власть богов была ограниченной и сферы их влияния были поделены, но, когда суперплемена выросли до невообразимых размеров, понадобились более влиятельные сдерживающие силы. Власти мелких богов стало недостаточно. Для управления громадным суперплеменем нужен был один всемогущий, всезнающий, всевидящий бог, и из всех древних кандидатов на этот пост был выбран именно такой бог, который оказался у власти и продолжает свое существование на протяжении многих веков. Мелкие племена, живущие в глуши, и сейчас поклоняются нескольким божествам, но у каждого народа всех великих культур существует только один верховный бог.
Общеизвестно, что влияние религии как социальной силы за последние годы ослабло. Произошло это по двум причинам. Во-первых, религия уже не способна выполнять функцию объединяющего элемента. По мере роста и уплотнения населения древние империи становились все более неуправляемыми и распадались на группы по национальному признаку. Вновь образованные суперплемена старались изо всех сил добиться самобытности и использовали для этого все возможные средства. Тем не менее многие из них сейчас исповедуют одну и ту же веру. Это означает, что для них религия, оставаясь могучей силой, объединяющей представителей одной нации, перестала выполнять другую роль, а именно – ослаблять связи между народами. Компромисс был найден путем образования различных религиозных сект внутри основной религии, и, хотя сектантство отбрасывает назад некоторые достижения политики изоляции и способствует возвращению к племенному (или местному) обособлению религиозных традиций, это решает проблему только наполовину.
Второй причиной ослабления влияния религии был растущий уровень образования, получающего все большее распространение, наряду с утверждающимся мнением, что индивидуум должен задавать вопросы, а не слепо следовать существующим догмам. Устоям христианской религии, в частности, был нанесен ощутимый удар: развивающееся логическое мышление представителя западного суперплемени не могло не заметить полное отсутствие логики в некоторых явлениях. Возможно, самое значительное из них – это бросающееся в глаза несоответствие между проповедованием кротости и покорности, с одной стороны, и роскошью, помпезностью и могуществом церковных лидеров – с другой.
Кроме законов, обычаев, языков и религии, есть еще одна, более жестокая форма связующей силы, объединяющей членов суперплемени, – война. Не боясь показаться циником, можно смело утверждать, что нет лучшего подспорья правителю, чем удачная война. Она предоставляет ему великолепный шанс быть тираном, которого еще и любят. Он может внедрять самые суровые формы контроля, посылать тысячи своих подданных на верную смерть и все же быть почитаемым как великий защитник народа. Ничто так не укрепляет внутриплеменные связи, как внешняя угроза.
Тот факт, что внутренние конфликты стихают перед лицом общего врага, не был обойден вниманием правителей как прошлого, так и настоящего. Если переполненное суперплемя начинает «трещать по швам», швы можно быстро подлатать, когда появляются они – могущественные враждебные силы, благодаря которым мы превращаемся в единое целое. Трудно сказать, как часто правители, учитывая это, умело манипулируют внутренними конфликтами в своих государствах, но независимо от того, сознательно они это делают или нет, эффекта объединения они почти всегда достигают. Нужно быть абсолютно никудышным вождем, чтобы упустить такой шанс. Естественно, необходимо представить врага в самом отвратительном свете, иначе неприятностей не избежать. Страшные ужасы войны превращаются в славные боевые победы только тогда, когда внешняя угроза действительно серьезна или, по крайней мере, может быть представлена таковой.
Несмотря на привлекательность для любого жестокого диктатора война имеет один очевидный недостаток: одна из противоборствующих сторон, скорее всего, будет разбита в пух и прах, и жертвой может оказаться именно диктатор. Членам суперплемени следует сказать «спасибо» этому печальному факту.
Таковы в целом связующие силы, оказывающие влияние на жизнь крупных городских сообществ. Благодаря их разнообразию появились типы лидеров, соответствующие каждой из них: руководящие работники, судьи, политики, общественные лидеры, верховные жрецы, генералы. Во времена, когда жизнь была попроще, все они находили воплощение в одном человеке – всемогущем императоре или короле, который был способен справиться со всеми возложенными на него обязанностями вождя. Но шли века, племена росли, истинные лидерские качества стали проявляться в разных сферах в зависимости от того, в какой из них появлялся наиболее незаурядный индивидуум.
Не так давно народу стали позволять высказывать свое мнение на выборах нового правителя. Такой политический ход сам по себе является мощной связующей силой, дающей членам суперплемени ощущение «принадлежности» к своей группе и возможности влиять на ее жизнь. Как только новый руководитель выбран, становится понятно, что влияние народа вовсе не такое весомое, как представлялось раньше, но во время выборов ощутимый ветерок социальной исключительности все-таки освежает просторы общества.
Чтобы помочь этому процессу, для управления отдельными территориями были назначены местные псевдолидеры. В некоторых странах это превратилось не более чем в ритуал, поскольку «местные» представители власти являются не кем иным, как заезжими профессиональными политиками, однако подобное извращение неизбежно в таком сложном обществе, как современное суперплемя.
Цель политики руководства с помощью избранных представителей власти ясна и понятна даже с учетом того, что такое руководство сложно осуществить на практике. Она основывается на частичном возврате к принципам первоначальной системы племенной организации, когда все члены племени (или хотя бы взрослые мужчины) имели право голоса в вопросах решения общих проблем. Все они были в каком-то смысле коммунистами, делили всё поровну, и никто не отстаивал свое неотъемлемое право на частную собственность. Собственностью было все, что можно было себе присвоить, но, как я уже говорил, племена были маленькие, и все друг друга знали. Индивидуальная собственность приветствовалась, но двери и замки были еще делом будущего. Как только племя превратилось в безликое суперплемя, заполненное незнакомыми людьми, бдительная охрана собственности стала необходимостью и начала играть намного более важную роль в жизни общества. Любое политическое действие, игнорирующее этот факт, встречало резкое противодействие. Современные коммунисты наконец начали это понимать и уже корректируют свою политику соответствующим образом.
Корректировка была необходима и во всех случаях, когда целью являлся возврат к прежним охотничье-племенным принципам вроде «власть народа – для народа». Просто суперплемена были слишком большими, а проблемы распределения власти слишком сложными, слишком специфическими. Ситуация требовала введения системы назначения представителей на местах, и для этого нужны были специалисты-профессионалы. Насколько далека эта система от принципа «власть народа», наглядно продемонстрировано недавно в Великобритании, когда было выдвинуто предложение транслировать парламентские дебаты по телевидению, чтобы народ (спасибо современной науке!) мог наконец-то принимать непосредственное участие в делах государства. Но это предложение противоречило особому духу профессионализма, поэтому встретило жесткое противодействие и было отклонено. На этом власть народа закончилась, да это и неудивительно: управлять суперплеменем – все равно что заставлять слона ходить по канату. Все, чего можно достичь при любой современной политической системе, – это осуществление политики левой оппозиции правыми методами (что, собственно говоря, и делается сегодня как на Западе, так и на Востоке). Фокус этот непростой и требует большого профессионализма, не говоря уж об искусстве лицемерить и пускать пыль в глаза. Если современные политики нередко становятся объектами насмешек и иронических издевок, то лишь благодаря тому, что слишком много людей часто замечают обман, но, учитывая размеры сегодняшних суперплемен, альтернативы, скорее всего, нет.
Поскольку современные суперплемена зачастую оказываются неуправляемыми, существует устойчивая тенденция деления их на части. Я уже говорил о выделении в составе основного племени отдельных псевдоплемен по социальным, классовым, профессиональным, академическим и другим признакам, а также по интересам, благодаря чему городские жители в той или иной форме ощущают собственную исключительность. Таких групп внутри сообщества немало, но зачастую происходит и еще более ощутимый раскол: империи распадаются на независимые государства, страны – на сектора самоуправления, так что, несмотря на укрепление взаимоотношений, на развивающуюся политику взаимопомощи и общие интересы, раскол все же имеет место. Война как объединяющий фактор может способствовать быстрому образованию союзнических альянсов, но в мирное время вопрос об отделении и обособлении всегда стоит на повестке дня. Если отдельные группы лезут из кожи вон, пытаясь доказать собственную индивидуальность, значит, связующие силы внутри суперплемени, к которому они принадлежат, оказались недостаточно мощными или стимулирующими, чтобы сдержать их порывы.
Мечта о едином спокойном суперплемени каждый раз разбивается вдребезги. Такое впечатление, что только нашествие инопланетян из других миров сможет стать той силой, которая объединит общество, да и то ненадолго. Остается надеяться, что когда-нибудь в будущем изобретательность человека приведет к изменениям в социальной жизни, которые смогут решить эту проблему. На сегодняшний день это представляется маловероятным.
В последнее время было множество споров по поводу того, насколько современные средства массовой коммуникации (например, телевидение)«сжимают» социальную сферу, превращая мировое сообщество в этакую глобальную теледеревню. Предполагалось, что такая тенденция действительно поможет объединить все народы в единое содружество. К сожалению, это не более чем миф по той простой причине, что телевидение, если сравнить его с личным общением между людьми, – это улица с односторонним движением: я могу видеть и слышать телеведущего, но он не может видеть и слышать меня. Конечно, я могу знать, о чем он думает и что он делает, и это, безусловно, большой плюс, расширяющий объем впитываемой мною информации, но это никак не заменит двусторонней структуры непосредственного человеческого общения.
Даже при условии того, что в ближайшем будущем появятся средства массовой коммуникации на основе совершенно новых, доселе неизвестных технологий, они все равно не смогут преодолеть препятствия в виде социально-биологических ограничений, присущих нашему с вами человеческому роду. Мы не муравьи и не приспособлены к тому, чтобы добровольно стать членами огромного сообщества. По своей натуре мы есть и, наверное, всегда будем простыми племенными животными.
Тем не менее, несмотря на все вышесказанное и невзирая на судорожные попытки отделиться от основной массы, постоянно предпринимаемые в разных уголках земного шара, приходится признать, что главной мировой тенденцией все-таки является стремление достигнуть уровня мощного суперплемени: пока в одной части планеты наблюдается раскол, в другой происходит слияние. Ситуация остается такой же нестабильной, какой была на протяжении сотен лет. Так почему же мы не пытаемся ее изменить? Если она настолько опасна, почему мы ничего не предпринимаем?
Дело в том, что это не просто игра власти с участием игроков всего мира. Человеческое существо обладает неким биологическим качеством, благодаря которому оно испытывает чувство глубокого удовлетворения, попав в городской хаос суперплемени. Этим качеством является неутолимая жажда знаний человека, его изобретательность и интеллектуальная мощь, и похоже, что суматоха города заряжает это качество новой энергией. Подобно морским птицам, у которых всплеск репродуктивной функции происходит, когда они собираются в тесные видовые колонии, у людей наблюдается всплеск интеллектуальных способностей, когда они собираются в тесные городские сообщества – видовые колонии человеческих идей. В этом заключается положительная сторона вопроса, и именно она поддерживает систему «на плаву», несмотря на все ее недостатки.
Мы рассмотрели некоторые из подобных недостатков с общественной точки зрения, но ведь они существуют еще и на персональном уровне. Жители большого городского комплекса страдают от стресса и напряжения, вызванных множеством причин: шумом, загрязнением воздуха, малоподвижным образом жизни, нехваткой свободного пространства, перенаселенностью и суматохой жизни. К тому же, как это ни парадоксально, есть и такие, которые страдают от одиночества и скуки.
Вы можете подумать, что цена, которую приходится платить члену суперплемени, слишком высока, что тихая, спокойная, созерцательная жизнь была бы гораздо предпочтительней. Он, конечно, тоже думает, что так было бы лучше, но редко делает что-либо для этого (например, физические упражнения, которыми он вечно собирается заняться). Все, на что его хватает, – это съездить за город. Там он может погрузиться в псевдоплеменную атмосферу вдали от суматохи мегаполиса, но наступает утро понедельника, и он несется обратно в этот кошмар. Он может уехать, но тогда лишится удовольствия почувствовать возбуждение охотника нового времени, выслеживающего самую большую дичь в самых обширных и самых лучших охотничьих угодьях, которыми только может располагать природа.
Основываясь на этих фактах, можно подумать, что каждый большой город похож на этакую геенну огненную, олицетворяющую собой новизну и изобретательность. По сравнению с деревней это, скорее всего, так и есть, но не надо забывать о возможности проявления исследовательских способностей, которую предоставляет город. Испокон веков существовала ожесточенная вражда между связующими силами в обществе и силой изобретательской мысли. Одни стремятся сохранить стабильность и поэтому предпочитают монотонное и статичное существование, другие приветствуют новые открытия и ратуют за решительный отказ от всего устаревшего. Наряду с конфликтом между сотрудничеством и соперничеством продолжается борьба между конформизмом и новаторством. Только город дает новаторству реальный шанс надолго закрепиться в основе общества. Только город с его сильным конформизмом, предоставляющим достаточную безопасность, может противостоять разрушительной силе мятежной оригинальности и творческой мысли. Острые мечи борцов с традиционными взглядами ранят плоть этого гиганта не больнее, чем булавки, приятно покалывая его кожу, пробуждая ото сна и заставляя браться за дело.
Таким образом, именно это возбуждение исследователя с помощью связующих сил, которые я описал выше, превращает многих горожан в добровольных пленников людского зверинца. Волнения и тревоги жизни суперплемени настолько сильны, что даже легкого импульса достаточно для того, чтобы они переросли в серьезную опасность или причинили ощутимый ущерб. Можно ли провести параллель между этими людскими неприятностями и проблемами, с которыми сталкиваются животные в настоящем зоопарке?
Зверь там находится либо в одиночной камере, либо в коллективе, помещенном в ненормальные социальные условия. Совсем рядом, в соседних клетках, можно видеть или слышать других животных, но пообщаться с ними по-настоящему не удается. Как ни иронично это звучит, но эти условия во многом похожи на те, в которых живет представитель суперплемени. Одиночество городского жителя – хорошо известный источник опасности: очень просто затеряться в огромной безликой толпе, образованные естественным образом родственные группировки легко расколоть, а личностные племенные отношения легко разрушить. В деревне все соседи – близкие друзья или, на худой конец, враги; чужаков нет, а в большом городе многие даже не знают имен своих соседей.
Отход от личностных отношений на самом деле на руку только революционерам и новаторам, которые в условиях меньшего по размеру племени испытывали бы влияние намного более мощных связующих сил; необходимость поддерживать традиции быстро остудила бы их пыл. Но в то же время этот парадокс – изолированность человека в растущем городе – может обернуться для многих обитателей людского зверинца депрессией и стрессом.
Помимо личной изоляции существует еще и непосредственная физическая угроза перенаселенности: любое животное приспособлено к существованию в определенном жизненном пространстве. Как в настоящем зверинце, так и в людском это пространство значительно сокращено, и последствия этого могут быть очень серьезными. Мы считаем клаустрофобию болезнью; ее извращенное проявление (правда, в более легкой форме, которую сложнее распознать) наличествует у всех жителей города. Действия, предпринимаемые для лечения этой болезни, какие-то вялые. Чисто символически посреди городского массива выделяются специальные зоны открытого пространства – маленькие участки природы, называемые парками. Изначально парки были охотничьими угодьями, населенными оленями и другими дикими животными, где богатые представители суперплемени могли вспомнить охотничьи повадки своих предков. Современные парки напоминают прежние только наличием растительности, а уж говорить о размерах городских парков просто смешно: чтобы обеспечить действительно естественные условия для отдыха жителей огромного мегаполиса, парк должен занимать площадь в несколько тысяч квадратных миль. В защиту парков можно сказать только одно: когда они есть, это определенно лучше, чем когда их нет.
Для желающих отдохнуть на открытом воздухе альтернативой являются кратковременные вылазки на природу, что люди и делают с огромным воодушевлением. Каждые выходные (бампер к бамперу) автомобили направляются за город, и так же (бампер к бамперу) они едут обратно. Несмотря ни на что они возвращаются и снова едут туда, расширяя тем самым границы своего обитания и продолжая борьбу против неестественно сжатых участков свободного пространства в городской среде. Если такое движение по переполненным дорогам современного суперплемени превратится в ритуал, то лучше сразу всё бросить и закрыть эту тему. Для обитателей зоопарков дело обстоит еще хуже: для них движение «бампер к бамперу» воплощается в виде еще более нелепого накручивания кругов внутри своей клетки, но они не сдаются, так что мы должны быть благодарны за то, что наши перемещения не ограничены пространством наших квартир.
Таким образом, рассмотрев последовательность событий, которые привели нас в современные социальные условия, мы можем начать более детальное исследование различных аспектов жизни в людском зверинце, к которым наши поведенческие качества благополучно приспособились или же (как в некоторых случаях), наоборот, оказались абсолютно неприспособленными.
Какой бы сплоченной и организованной ни была группа млекопитающих, в ней всегда идет борьба за социальное превосходство. В процессе этой борьбы каждый взрослый индивид приобретает особое социальное положение, определяющее его место (т. е. статус) в иерархии всей группы.
Данная ситуация, впрочем, никогда не остается стабильной в течение долгого времени, и происходит это в основном из-за старения всех без исключения борцов за статус.
Когда владыки или правящая верхушка стареют, их превосходство оспаривается ближайшими подчиненными, которые впоследствии их же и свергают. Тогда вновь возобновляются склоки из-за превосходства, так как каждый немного продвигается вверх по социальной лестнице. У подножия этой лестницы находятся более молодые, но быстро взрослеющие члены группы, оказывающие давление снизу.
Помимо всего прочего, ни один из членов группы не застрахован от тяжелой болезни или смерти в результате несчастного случая, и тогда в иерархической структуре образуются прорехи, требующие незамедлительного заполнения.
В результате идет постоянный и напряженный процесс борьбы за статус. В естественных условиях с этим процессом, впрочем, еще можно смириться, так как размер социальных группировок довольно ограничен. Но если эта среда искусственная, подобно среде зверинца, и группы становятся слишком многочисленными или пространство слишком ограниченным, тогда мышиная возня в борьбе за статус вскоре выходит из-под контроля, битвы за превосходство начинают бушевать с неистовой силой, и лидеры свор, стай, колоний или племен оказываются в очень напряженной ситуации. Когда такое происходит, довольно сдержанные поначалу ритуальные танцы перерастают в сцены кровавого насилия, когда самых слабых членов группы зачастую загоняют до смерти.
Могут быть и другие последствия. Дело в том, что на выяснение таких неестественно сложных статусных отношений уходит так много времени, что приходится пренебрегать другими аспектами социальной жизни, такими, например, как родительская забота, а это наносит им серьезный ущерб.
Если урегулирование споров за превосходство создает массу проблем даже не столь многочисленным обитателям животного мира, то уж о непомерно огромных суперплеменах людского зверинца и говорить нечего. Главная особенность борьбы за статус в природе заключается в том, что она основывается на личных отношениях между отдельными особями внутри одной социальной группы. Следовательно, во времена примитивного первобытно-общинного строя эта проблема была относительно простой, но, когда племена превратились в огромные суперплемена, где отношения стали максимально безличными, проблема статуса молниеносно превратилась в кошмар суперстатуса.
Перед тем как приступить к исследованию этой тонкой стороны городской жизни, нам кажется нелишним бегло коснуться основных законов, в соответствии с которыми ведется борьба за превосходство, и лучше всего, на наш взгляд, их можно увидеть, если взглянуть на поле битвы глазами вожака стаи животных.
Если вы собираетесь управлять своей группой и стремитесь как можно дольше оставаться в роли лидера, вам придется неукоснительно следовать десяти золотым правилам, причем это относится ко всем лидерам, начиная от бабуинов и заканчивая современными президентами и премьер-министрами. Вот эти десять заповедей.
1. Недвусмысленно демонстрируй уловки, осанку и жесты, говорящие о твоем превосходстве.
Для бабуина это означает лоснящуюся, прекрасно ухоженную густую шерсть; спокойную, расслабленную осанку (если, конечно, он не вовлечен в спор); неторопливую и важную походку. В его поведении не должно прослеживаться ни малейшего признака беспокойства, неуверенности или нерешительности.
Все то же самое, лишь с некоторыми несущественными поправками, относится и к лидерам в мире людей. Шикарный мех становится роскошным и тщательно продуманным костюмом правителя, затмевающим наряды его подчиненных. Его осанка говорит о той исключительной роли, которую он играет в обществе. Отдыхая, он может возлежать или сидеть, в то время как остальные обязаны стоять до особого на то разрешения. Это типично и для вожака бабуинов, который может лениво потягиваться, в то время как его окружение расположилось поблизости и взирает на него с беспокойством и некоторым напряжением. Ситуация, правда, меняется, как только лидер проявляет агрессию и начинает утверждаться в своем статусе. Тогда, будь то бабуин или принц, ему необходимо подняться и принять гораздо более впечатляющую позу, чем у его приближенных. Он должен в буквальном смысле возвыситься над ними, всем своим видом показав свое высокое положение. Для вожака бабуинов это довольно легко: как правило, он всегда мощнее остальных, и ему просто нужно встать во весь рост, а все остальное сделает за него внушительных размеров тело. Не последнюю роль играет здесь раболепие и страх его приближенных. Человеку же для утверждения своей позиции лидера, возможно, понадобится прибегнуть к искусственным средствам. Он может увеличить свой рост в глазах подчиненных, надев широкую длинную мантию или высокий головной убор. Кроме того, он может взобраться на трон, трибуну, на какое-нибудь животное или транспортное средство, а также на плечи своих приближенных. Подобно бабуинам, пресмыкающимся перед своим вожаком, люди, желающие перед своим вождем казаться меньше ростом, склоняют головы, делают реверансы, преклоняют колени, низко кланяются или падают ниц.
Человеческая изобретательность позволяет лидеру утверждаться в своем превосходстве любым из этих способов. Восседая на троне, стоящем на высоком постаменте, он может получать двойное наслаждение: во-первых, от безразличного сидения в расслабленной позе владыки, а во-вторых – от высоты своего положения, что делает его осанку еще более величественной и придает ему ощущение удвоенного могущества.
Горделивые проявления главенствующей роли, присущие животным (как бабуину, так и человеку), актуальны и по сей день. Они наблюдаются в наиболее примитивной и явной форме у военачальников, судей, первосвященников и ныне здравствующих членов королевских семей.
В настоящее время они обычно проявляются только в особых случаях (не то что раньше), но даже в эти не столь частые моменты они столь же нарочиты, как когда-то. Даже корифеи науки не всегда могут устоять перед роскошью и шикарными нарядами, когда дело касается официальных торжеств.
Тем не менее, после того как императоров сменили избираемые президенты и премьер-министры, проявления личного превосходства стали меньше бросаться в глаза. Дело в том, что изменился взгляд на роль лидера.
Нынешний лидер – это скорее слуга народа, который лишь оказался на месте вождя, а не лидер, который еще и служит людям. Он носит обыкновенные серые или коричневые костюмы, чем лишний раз пытается подчеркнуть, что он ничем не отличается от остальных, но это всего лишь трюк.
Этот маленький обман лидер может себе позволить, чтобы казаться таким же, как остальные, но ему следует быть крайне осторожным, так как иначе он рискует в одно мгновение вновь стать одним из толпы, а значит, для внешнего выражения своего превосходства он должен прибегать к другим, не столь очевидным способам; но это не так уж и сложно, если учесть, что в его распоряжении есть все, что предлагает современная городская среда.
Отсутствие пышности в одежде можно компенсировать исключительностью помещений, где он правит, и зданий, где он живет и работает. Можно также выставить напоказ способы своего перемещения – кортежи автомобилей, эскорты мотоциклистов и личные самолеты. Лидер может окружать себя большой группой «профессиональных подчиненных» – советников, секретарей, служащих, личных ассистентов, телохранителей, обслуживающего персонала и тому подобных, основная часть работы которых заключается в том, чтобы показывать свою позицию подчиненного по отношению к нему, тем самым внося свою лепту в создание его имиджа социального превосходства. Его осанку, движения и жесты можно оставить без изменений, так как сигналы силы, которые они передают, настолько фундаментальны для всего человеческого рода, что воспринимаются бессознательно, а значит, не нуждаются в ограничениях. Его движения и жесты могут быть спокойными и расслабленными или же решительными и хорошо обдуманными. (Вам когда-нибудь приходилось видеть бегущего президента или премьер-министра, если, конечно, он не делает этого в оздоровительных целях?) Во время разговора глаза лидера служат в качестве оружия: его взгляд становится пристальным как раз в те моменты, когда подчиненные предпочли бы отвести глаза, а когда подчиненные пристально смотрят на него, он предпочитает отвернуться. Он не суетится, не делает лишних движений, не волнуется и не мямлит; все это – прерогатива подчиненных. Если же хоть какой-то из этих признаков будет замечен в поведении лидера, это означает, что с ним как с руководителем что-то не в порядке.
2. В моменты активного соперничества прибегай к агрессии, угрожая подчиненным.
На малейший вызов, брошенный от подчиненного бабуина, лидер стаи незамедлительно и выразительно отвечает угрожающим поведением.
Существует масса проявлений угрозы, начиная с тех, которые мотивированы сильной агрессией с легкой примесью страха, и заканчивая теми, в основе которых лежит страх, подкрепленный лишь малой долей агрессии. Последние (так называемые угрозы из боязни) свойственны слабым, но враждебно настроенным индивидам и никогда не используются лидером, за исключением тех случаев, когда его правление находится на грани фола. Если же он не рискует лишиться позиции лидера, то прибегает лишь к наиболее агрессивным угрозам. Он может быть в настолько безопасном положении, что ему нужно лишь продемонстрировать намерение угрозы, даже не пытаясь ее осуществить. Резкого поворота его массивной головы в сторону мятежного подчиненного может быть достаточно для укрощения бунтаря. Такие действия называются «движениями намерения», и, когда дело касается человеческого рода, эффект такой же.
Наделенному властью лидеру группы людей, раздраженному действиями подчиненного, для успешного утверждения превосходства нужно лишь резко повернуть голову в сторону последнего и пристально посмотреть тяжелым взглядом. Случаи, когда лидеру приходится повышать голос или повторять приказ, говорят о том, что его превосходство находится не в столь уж безопасном положении, а это значит, что после очередного восстановления контроля ему придется подкрепить свой статус вынесением выговора или каким-нибудь символическим наказанием.
Повышение голоса или явный гнев как реакция на внезапную угрозу свидетельствует лишь о слабости лидера. В то же время они могут спонтанно или намеренно использоваться и сильным лидером как средство лишний раз утвердить свое превосходство. Точно так же может вести себя и вожак бабуинов, который, внезапно набрасываясь на подчиненных и вселяя в них страх, тем самым лишний раз напоминает о своих полномочиях. Это дает ему возможность заработать несколько дополнительных очков и впоследствии добиваться своего лишь кивком головы. Лидеры людей время от времени поступают таким же образом, издавая жесткие указы, осуществляя внезапные проверки или обращаясь к группе с решительными заявлениями.
Для лидера крайне опасно оставаться молчаливым, невидимым или неощущаемым в течение долгого времени. Если естественные обстоятельства не создают необходимости демонстрации власти, следует искусственно смоделировать такую необходимость. Недостаточно просто обладать властью – ее нужно демонстрировать, в этом-то и заключается ценность спонтанных угроз.
3. В моменты, когда брошен физический вызов, для победы над подчиненными умей прибегнуть к насильственным мерам или поручи это своему представителю.
В случае провала политики угроз должна последовать физическая атака. Если вы предводитель бабуинов, это может быть довольно опасно по двум причинам. Во-первых, в физической битве может пострадать даже победитель, а для лидера животных травма имеет более серьезные последствия, нежели для любого из его подчиненных, поскольку делает его менее устрашающим для тех, кто продолжает атаковать. Во-вторых, его подчиненных всегда больше, а зайдя слишком далеко, они могут объединиться и совместными усилиями победить его. Именно по этим причинам лидирующие индивиды реальному сражению предпочитают угрозы.
Предводитель группы людей в определенной степени преодолевает эту проблему, нанимая на службу специальных работников-«карателей». Они (военные или полицейские) настолько хорошо подготовлены и так хорошо выполняют свою задачу, что победить их можно, только подняв на восстание все население. В экстренных случаях тиран нанимает на службу других, еще более профессиональных карателей (например, секретную полицию), задачей которых является подавление обычных карателей, если они выходят за рамки дозволенного. При помощи умелого манипулирования и руководства можно построить эту агрессивную систему таким образом, чтобы только лидер обладал достаточной информацией о том, что происходит, а значит, мог и контролировать эту систему. Все остальные при этом находятся в состоянии замешательства, если только не получают приказов свыше, а это значит, что таким образом современный тиран может эффективно удерживать бразды правления и свое место лидера.
4. Если тебе брошен интеллектуальный, а не физический вызов, умей перехитрить подчиненных.
Вожак бабуинов должен быть хитер, быстр и умен, но вместе с тем силен и агрессивен. О том, что всеми этими качествами должен обладать лидер группы людей, и говорить нечего. В случаях, когда место лидера передается по наследству, глупый индивид быстро лишается власти или же становится лишь номинальным главой и пешкой того, кто действительно является лидером.
В настоящее время проблемы настолько сложны, что современному лидеру приходится окружать себя различными специалистами, но, даже несмотря на это, он должен быть способен быстро соображать. Именно он должен принимать окончательные решения; мало того – принимать их нужно твердо, четко, без колебаний. Для лидера гораздо важнее уметь принимать твердые решения, чем верные. Многим лидерам, наделенным властью, удается удерживать свое место, несмотря на неверные, но твердые и убедительные решения, и лишь очень немногим сомневающимся и проявляющим нерешительность удается сохранить привилегированное положение. Итак, золотое правило руководителя (как бы неприятно это ни звучало для разумного человека) заключается в том, что важно не то, что ты делаешь, а важно, как ты это делаешь. Горькая правда состоит в том, что лидер, делающий неверные вещи правильным образом, получит в определенной степени большее признание и добьется большего успеха, чем тот, кто делает правильные вещи неверным образом. Все это в результате пагубно отражается на прогрессе цивилизации. Поистине счастливо то общество, где лидер делает правильные вещи и в то же время соблюдает десять золотых заповедей превосходства; оно счастливо, но и встречается редко.
Скорее всего, одно из проклятий непомерной сложности суперплеменного строя заключается в том, что принятие на разумной основе твердых и ясных решений, касающихся наиболее важных вопросов, почти невозможно. Имеющиеся факты так сложны, разнообразны и зачастую так противоречивы, что любое рациональное и обоснованное решение неминуемо порождает неуместную здесь нерешительность. Такая значимая фигура, как лидер суперплемени, не может наслаждаться громоздкими формулами и «дальнейшим изучением фактов», столь типичным для великого ученого. Биологическое начало статуса руководящего животного заставляет его быстро принимать решения, иначе он рискует «потерять лицо».
Опасность совершенно очевидна: такая ситуация, без сомнения, благоприятствует тому, чтобы крупные лидеры, а вернее – ненормальные индивиды, до фанатизма воодушевленные какой-нибудь навязчивой идеей, были готовы пренебречь массой противоречивых фактов, порождаемых в суперплеменных условиях. Это лишь часть цены, которую обыкновенный (с биологической точки зрения) человек племени должен заплатить за то, чтобы искусственным образом стать человеком суперплемени. Единственный выход из данной ситуации – найти блестяще и глубоко мыслящий уравновешенный мозг, сочетающийся с приятной, привлекающей внимание и уверенной в себе яркой личностью. Противоречиво? Да. Невозможно? Пожалуй. Но все же есть слабая надежда на то, что сами размеры суперплемени, являющиеся первопричиной проблемы, в то же время делают возможным существование (без преувеличения) миллионов потенциальных кандидатов.
5. Подавляй мелкие ссоры между подчиненными.
Если вожак бабуинов увидит, что подчиненные начинают буйствовать и ссориться, он, скорее всего, вмешается и прекратит ссору, даже если лично ему она ничем не грозит. Это дает ему еще одну возможность показать свое превосходство и одновременно установить порядок в группе. Такого рода вмешательство вожака направлено в основном на ссорящийся молодняк и помогает с малых лет внушить ему мысль о могуществе лидера.
Эквивалентом такого поведения для лидера людей можно считать контроль над законами его группы и управление ими. Правители существовавших ранее более мелких суперплемен в этом отношении были довольно активны, но в настоящее время из-за всё возрастающей сложности других проблем (в большей степени относящихся к статусу лидера) все чаще и чаще происходит передача управления законами. И все же сообщество, где постоянно возникают ссоры, не может быть эффективным, а следовательно, ему необходимы некоторое влияние и контроль.
6. Поощряй ближайших подчиненных, позволяя им наслаждаться преимуществами высокого положения.
Ближайшие помощники вожака, хотя и являются его основными соперниками, абсолютно незаменимы в моменты угрозы со стороны. К тому же, если на них оказывается чересчур сильное давление, они могут объединиться и лишить лидера власти, поэтому они любят наслаждаться привилегиями, не распространяющимися на более слабых членов группы. Им предоставлена большая свобода действий и позволено находиться ближе к вожаку, чем тем, чье положение ниже.
Любой не соблюдающий это правило лидер людей быстро оказывается в сложной ситуации. Ему в большей степени необходима помощь своих ближайших помощников, и к тому же опасность «дворцового мятежа» стоит перед ним гораздо острее, чем перед бабуином, занимающим сходное положение. За его спиной могут происходить гораздо более опасные события.
Система вознаграждения ближайшего окружения требует особого мастерства: неверная награда дает серьезному сопернику слишком много власти. Проблема заключается в том, что истинный лидер не может насладиться истинной дружбой: настоящая дружба допустима только между членами примерно одного статусного уровня.
Некое подобие дружеских отношений, разумеется, может возникнуть между лидером и подчиненным любого уровня, но разница в социальном положении всегда портит такую дружбу. Какими бы хорошими ни были намерения сторон, в дружбе такого рода неизменно появляются покровительство и лесть, омрачающие взаимоотношения.
Лидер, находящийся на самом верху социальной пирамиды, всегда одинок (в полном смысле этого слова), а его кажущиеся друзья, возможно, гораздо более кажущиеся, чем ему хочется думать. Как я уже говорил, для раздачи привилегий требуется рука мастера.
7. Защищай более слабых членов группы от неуместной травли.
Самки бабуинов с потомством стремятся держаться возле вожака. Он яростно отражает все нападки на них или на беззащитный молодняк. В качестве защитника слабых он обеспечивает выживание будущего взрослого поколения группы. Лидеры людей значительно расширили понятие «защита слабых», распространив его также на пожилых, больных и инвалидов, потому что умелому правителю нужно не только защищать подрастающее поколение, которое однажды пополнит ряды его последователей, но и уменьшать опасения взрослых, каждый из которых боится неизбежной старости, внезапной болезни или возможной инвалидности. У большинства людей желание оказать такую помощь можно считать естественным развитием их биологически дружелюбной натуры. Если же говорить о лидере, то для него это еще и вопрос того, как заставить людей работать более эффективно, заслужив большую симпатию с их стороны.
8. Принимай решения, касающиеся социальной жизни своей группы.
Когда вожак бабуинов решает двинуться в путь, за ним следует вся стая; когда он отдыхает – отдыхают все; когда он ест – едят все. Непосредственный контроль такого рода, безусловно, невозможен для лидера суперплемени, но он может играть жизненно важную роль в воодушевлении своей группы на более абстрактные поступки: он может поощрять развитие науки или делать упор на военную мощь. Наряду с другими золотыми правилами лидерства важно применять и это, причем даже тогда, когда на первый взгляд в нем нет серьезной необходимости. Даже если общество благополучно идет установленным и приемлемым курсом, для лидера очень важно некоторым образом изменять этот курс, с тем чтобы сделать свое влияние ощутимым. Недостаточно просто менять его тогда, когда что-то идет не так; лидер должен внезапно, по собственному усмотрению настоять на новых путях развития, иначе его сочтут слабым и бездеятельным. Если у него нет никаких предпочтений и особых интересов, он должен их придумать. Если ему удастся создать впечатление того, что в определенных вопросах у него есть сильные убеждения, его будут воспринимать более серьезно, когда дело коснется и всех остальных вопросов.
Многие современные лидеры, похоже, не придают этому никакого значения, и их «политическим платформам» явно недостает оригинальности. Если они и выигрывают битву за место лидера, то это не оттого, что они больше вдохновляют, а лишь оттого, что они менее скучны.
9. Время от времени успокаивай подчиненных.
Если вожак бабуинов хочет подойти к подчиненным, это может оказаться довольно затруднительно, так как его непосредственная близость неизбежно устрашает. Он может преодолеть это, избрав тактику успокоения. Заключается она в очень спокойном приближении, без внезапных или резких движений, сопровождающемся мимикой, типичной для подчиненных, дружелюбно относящихся друг к другу. Это помогает успокоить страхи более слабых животных и позволяет вожаку подойти ближе.
Лидеры людей, обычно жесткие в обращении и неулыбчивые с ближайшими подчиненными, зачастую «надевают» выражение дружеского смирения при личном общении с простыми смертными. С ними лидеры преувеличенно любезны и улыбчивы, машут им, долго жмут руку и даже ласкают их детей, но эти улыбки исчезают, как только они отворачиваются и возвращаются обратно, в свой жестокий мир власти.
10. Бери на себя инициативу при отражении угроз или атак, идущих извне.
Вожак бабуинов всегда выходит вперед, если нужно отразить атаку внешнего врага. Именно он берет на себя важную роль защитника всей группы. Враг бабуина – обычно опасное животное другого вида, для лидера же людей врагом является соперничающая группа одного с ним рода.
В подобные моменты его лидерство подвергается серьезной проверке, но эта проверка в известном смысле менее серьезна, чем в мирные времена. Внешняя угроза, как я уже говорил в предыдущей главе, так сплачивает членов, что задача лидера во многом упрощается. Чем больше в нем отваги и безрассудства, тем отчаяннее он защищает группу, которая под влиянием сильных эмоций никогда не осмелится усомниться в правильности его действий (не то что в мирное время), независимо от того, насколько неразумны эти действия.
Захваченный абсурдным приливом энтузиазма в связи с разгоревшейся войной, сильный лидер все же не забывает и о собственных интересах. Не прикладывая никаких особых усилий, он может убедить членов своей группы, глубоко потрясенных ситуацией и считающих убийство другого человека самым ужасным преступлением, в том, что сейчас такой поступок является не чем иным, как проявлением героизма, и считается делом чести.
Лидер не имеет права ошибаться, но если это все-таки случается, о его серьезном промахе всегда можно умолчать для поддержания национального духа. Если же эта новость станет общественным достоянием, ее можно преподнести как неудачу, а не как ошибку.
Зная это, не приходится удивляться, что в мирное время лидеры склонны изобретать или, по крайней мере, преувеличивать опасность угрозы, идущую от иностранных держав, которым впоследствии они отводят роль потенциальных врагов. Стоит добавить немного сплоченности, и это дает огромные результаты.
Вот это и есть основные принципы власти. Должен сразу же сказать, что, сравнивая вожака бабуинов с лидером людей, я вовсе не имел в виду, что мы произошли от бабуинов или что поведение наших лидеров в этом смысле как-то связано с их поведением. Разумеется, это правда, что у нас с ними есть общий предок на пути эволюции, но суть не в этом. Главное заключается в том, что бабуины, подобно нашим древним предкам, из дремучей лесной среды переселились в мир открытого пространства, где необходим более жесткий контроль. У приматов, обитающих в лесах, не такая строгая социальная система, их лидеры находятся под меньшим давлением. Вожаку же бабуинов отводится более значимая роль, и именно поэтому я выбрал его в качестве примера. Значимость сравнения бабуина и человека заключается в том, что оно показывает самую суть природы принципов человеческого лидерства. Имеющееся поразительное сходство дает нам возможность посмотреть свежим взглядом на игру человека во власть и увидеть ее такой, какова она на самом деле, а именно – что в основе ее лежит животное поведение. Впрочем, оставим бабуинов с их более легкими задачами и поближе рассмотрим сложности, которые мы имеем в ситуации с человеком.
Если современный лидер хочет эффективно играть свою роль, он сталкивается с рядом очевидных трудностей. Гротескно раздутая власть, которой он обладает, наводит на мысль о существовании вечной опасности того, что только индивид с таким же гротескно раздутым эго будет способен успешно править суперплеменем. Чрезмерное давление может легко натолкнуть его на мысль о совершении актов насилия, что также будет более чем естественной реакцией на напряжение, связанное с суперстатусом. Кроме того, непомерная сложность задачи может поглотить его до такой степени, что он просто перестанет интересоваться повседневными проблемами своих сторонников. Хороший лидер племени всегда точно знает, что происходит с каждым членом его группы. Лидер же суперплемени, безнадежно изолированный своим высоким положением, которое дает суперстатус, и полностью поглощенный механизмом власти, очень быстро забывает обо всем остальном.
Говорят, что для того, чтобы быть успешным лидером в современном мире, человек должен быть готов к принятию важных решений при минимуме информации. Это довольно опасный путь при управлении суперплеменем, но все же так происходит на каждом шагу. Количество информации, доступной каждому индивиду, слишком велико для того, чтобы он смог ее усвоить, но и это еще не все: ведь гораздо большее ее количество, которое может никогда не выплыть наружу, скрыто в сложном лабиринте суперплемени. Пожалуй, наиболее разумно в данной ситуации будет разделаться с влиятельной фигурой лидера – отнести ее к пережиткам древнего племенного прошлого, к которому она и принадлежит, и придать ее забвению, заменив компьютеризированной организацией, состоящей из взаимозависимых экспертов.
Некое подобие такой организации безусловно уже существует, и любой государственный служащий в Англии, не колеблясь, скажет вам, что именно государственная служба и управляет страной. Для подтверждения своих слов он сообщит вам, что во время заседаний парламента его работа сильно усложняется и что серьезного прогресса можно достичь только в период парламентских каникул. Все это очень логично, но, к сожалению, не слишком биологично, к тому же (так уж сложилось) страна, на управление которой он претендует, состоит их биологических экземпляров – представителей суперплемени.
Действительно суперплемени необходим суперконтроль, и если это становится непосильной задачей для одного человека, то кажется целесообразным решить проблему, трансформировав наделенную властью фигуру в наделенную властью организацию.
Впрочем, это не удовлетворит биологические требования сторонников. Они, может быть, и способны рассуждать как члены суперплемени, но их чувства все еще остаются племенными, и они будут продолжать требовать настоящего лидера в виде узнаваемого отдельного индивида. Это один из основополагающих принципов их рода, и от этого никуда не деться.
Организации и компьютеры могут быть ценными слугами для хозяев, но сами они никогда не станут хозяевами (несмотря на все научно-фантастические рассказы). Многочисленной организации – безличной машине – недостает некоторых существенных качеств: она не может вдохновлять, и ее нельзя лишить власти, а значит, отдельный лидер приговорен к вечной борьбе, к обязанности вести себя на людях как лидер племени, держа марку и олицетворяя собой уверенность, а наедине с самим собой напряженно бороться с решением практически невозможных задач установления контроля над суперплеменем.
Несмотря на огромные трудности, связанные с лидерством в наше время, а также невзирая на тот пугающий факт, что у честолюбивого члена современного суперплемени практически нет никаких шансов на то, чтобы стать лидирующим индивидом своей группы, стремящихся добиться высокого статуса явно не становится меньше. Желание подняться по социальной лестнице слишком древнее, слишком прочно засевшее в мозгу для того, чтобы его ослабила рациональная оценка новой ситуации.
В наших многочисленных сообществах повсеместно встречаются сотни тысяч людей – несостоявшихся и не имеющих никаких шансов на успех лидеров. Куда девается их упрямство в карабканье по лестнице? Куда уходит вся энергия? Конечно, они могут сдаться и выйти из игры, но от этого не становится легче. Недостаток такого решения заключается в том, что на самом деле они вообще из нее не выходят: они остаются на месте и высмеивают ту мышиную возню, которая их окружает. Многие члены суперплемени, правда, избегают такой печальной ситуации при помощи простого средства – борьбы за место лидера в отдельных подгруппах суперплемени. Некоторым это удается лучше, чем что-либо другое.
Профессионализм или умение создавать конкуренцию автоматически приводит к возникновению собственной социальной иерархии, но даже в этом случае занять место истинного лидера может быть довольно проблематично. Это и служит поводом для практически произвольного создания новых подгрупп, где борьба за первенство может оказаться более результативной.
Объектом культа может быть все что угодно: от разведения канареек до наблюдения за НЛО. В любом из этих случаев природа деятельности не имеет большого значения, важно лишь то, что это позволяет создать новую социальную иерархию там, где ее раньше не было. Внутри ее быстро разрабатывается целый ряд правил и процедур, формируются комитеты и, что важнее всего, появляются лидеры.
Можно со всей вероятностью утверждать, что, как бы там ни было, чемпион по выращиванию канареек или культурист никогда бы не получил возможность насладиться пьянящими плодами власти, если бы не был членом именно своей, отдельно взятой подгруппы.
Таким образом, потенциальный лидер может дать отпор угнетающе тяжелому «социальному одеялу», которое то и дело падает на него, как только он пытается подняться по социальной лестнице своего многочисленного суперплемени.
В основе подавляющего большинства всех видов спорта, игр, хобби и развлечений лежит не та цель, которая считается общепризнанной, а гораздо более основополагающая: следуй за лидером и, если можешь, победи его. И все же это скорее определение, а не критика.
На самом деле ситуация была бы гораздо более печальной, если бы этого множества безвредных подгрупп или псевдоплемен попросту не существовало. Они позволяют реализовать многие попытки взобраться по социальной лестнице, которые, окажись они тщетны, могли бы нанести серьезный вред.
Я уже сказал, что сама природа этой деятельности не имеет большого значения, но небезынтересно отметить, что многие виды спорта и хобби содержат элемент ритуальной агрессии, а еще и элементарного соперничества.
Рассмотрим отдельно взятый пример: в основе так называемого акта «попадания в цель» лежит типичный агрессивный принцип координирования. Он, претерпев соответствующие изменения, появляется вновь в целом ряде игр, включая боулинг, бильярд, дартс, настольный теннис, крокет, стрельбу из лука, бадминтон, крикет, большой теннис, футбол, хоккей, водное поло, стрельбу и т. д. Его хоть отбавляй в аттракционах и детских играх. Несколько труднее его различить в любительской фотографии, к которой именно он-то нас так сильно и влечет: мы, снимая кадры, берем в объектив как на мушку, а значит, наши фотоаппараты сродни пистолетам, кадры пленки – пулям, фотоаппараты с длинными объективами – ружьям, а кинокамеры – пулеметам. И все же, несмотря на то что все эти символические преобразования могут быть полезны, они не имеют ни малейшего значения, если речь идет о завоевании «превосходства в игре». Средством для завоевания превосходства может служить даже коллекционирование наклеек от спичечных коробков – разумеется, при условии, что вам удастся найти подходящих, занимающихся тем же соперников, чьи коллекции наклеек составят вашей достойную конкуренцию.
Образование специализированных подгрупп – не единственное решение дилеммы суперстатуса. Существуют еще и псевдоплемена, локализованные географически. Каждая деревня, каждый большой и маленький город и даже каждая страна внутри суперплемени развивают свою собственную региональную иерархию, создавая тем самым всё новые и новые подобия разрушительного суперплеменного лидерства.
В меньшем масштабе происходит то же самое: у каждого индивида есть крепко сплетенный «социальный круг» личных знакомых. Список имен, не связанных с бизнесом, в личной записной книжке четко отражает размеры псевдоплемени такого рода. Это особенно важно, так как все члены такого псевдоплемени лично знакомы с этим индивидом, что является одной из характерных черт настоящего племени. Правда, в отличие от настоящего племени, его члены совсем не обязательно знакомы. Все эти социальные группы пересекаются и соединяются друг с другом, образуя таким образом одну сложную сеть, и социальное псевдоплемя открывает перед каждым индивидом еще одну сферу, где он может самовыражаться и утверждаться в роли лидера.
Другим важным принципом суперплемени, благодаря которому группа разделяется, но не уничтожается, считается система социальных классов. Основа такой системы сформировалась уже довольно давно: аристократия, или правящий класс; средний класс, включающий торговцев и специалистов в какой-нибудь отрасли; и низший класс, к которому принадлежали крестьяне и рабочие. По мере увеличения размеров этих групп стали появляться подгруппы, объединенные по различным признакам, но принцип образования такой системы остался неизменным.
Разделение на классы дало возможность членам всех классов (за исключением высшего) бороться за более высокий статус на конкретном классовом уровне. Принадлежность к классу – это не только вопрос денег. Человек, занимающий высокое положение в каком-то социальном классе, может зарабатывать больше, чем тот, кто принадлежит к более высокому классу, но занимает в нем самое низкое положение. Преимущества, которые дает власть на собственном уровне, могут быть такими, что не возникнет ни малейшего желания покинуть свое классовое племя. Подобные примеры лишний раз показывают, насколько сильными могут стать племенные отношения внутри классов.
Тем не менее классово-племенная система в последнее время потерпела серьезные неудачи из-за разделения суперплемени.
В связи с тем, что суперплемена разрослись до еще больших размеров и технологии стали еще более сложными, для того, чтобы идти в ногу со временем, было необходимо поднять требования к стандарту образования.
Образование, соединенное с прогрессом в сфере массовой коммуникации и особенно с воздействием рекламы на массы, привело к значительному стиранию классовых барьеров. На смену приятному ощущению, что у тебя есть собственное место в жизни, пришло еще более волнующее ощущение, что теперь появилась реальная возможность улучшить это положение. Но, несмотря на это, старая классово-племенная система все еще сопротивлялась; впрочем, она продолжает упорствовать и по сей день.
Сегодня совершенно отчетливым примером внешних проявлений этой непрекращающейся битвы является всё возрастающая скорость цикличности моды. Новые стили в одежде, мебели, интерьере, музыке и искусстве сменяют друг друга все стремительнее. Как правило, считается, что тут все дело в коммерческих интересах, но это было бы слишком просто. На самом же деле гораздо проще продавать новые вариации на старые темы, чем придумывать абсолютно новые темы.
И все же спрос на новые темы непрерывно растет, так как старые слишком уж быстро проникают в социальную систему, и чем скорее они достигают низшего уровня, тем быстрее их нужно заменять чем-то новым и эксклюзивным на верхнем. История еще не видела столь невероятного круговорота стилей и вкусов, в результате же, разумеется, теряется псевдоплеменная индивидуальность, которая достигалась за счет старой (негибкой) социально-классовой системы.
Недавно развившаяся новая раздельная суперплеменная система в какой-то степени возмещает эту потерю: появляются возрастные классы, все большим становится различие между тем, что теперь следует называть «псевдоплеменем молодых» и «псевдоплеменем взрослых». У первого есть собственные обычаи и своя система иерархии, которые значительно отличаются от обычаев и системы последних.
Абсолютно новый феномен сильных молодых идолов и студенческих лидеров появился в абсолютно новом псевдоплеменном подразделении. Отдельные попытки, предпринятые псевдоплеменем взрослых для того, чтобы взять новую группу под свой контроль, практически не увенчались успехом.
Вдалбливаемые в головы молодых лидеров постулаты об уважении к старшим или терпеливое принятие кричащей молодежной моды и стилей приводит лишь к еще более мятежным крайностям. (Если, к примеру, курение марихуаны когда-нибудь будет легализовано и общепризнано, придется немедленно произвести ряд замен, как когда-то алкоголю пришлось потесниться, уступив место марихуане.)
Когда эти крайности дойдут до той степени, что взрослые перестанут считать их допустимыми для себя или откажутся подражать им, тогда молодые некоторое время смогут спокойно отдохнуть. Безопасно размахивая флагами нового псевдоплемени, они смогут с удовлетворением наслаждаться ощущением своей новой псевдоплеменной независимости, а также своей отдельной системой власти, легче поддающейся управлению.
Серьезный урок, который следует из этого вынести, заключается в том, что древняя биологическая потребность человеческого рода в племенной уникальности является могущественной силой, которую невозможно подавить. Как только один суперплеменной раскол незаметно ликвидируется, сразу же появляется другой. Действующие из благих побуждений власти беспечно толкуют о «надеждах на создание единого мирового сообщества». Они отчетливо видят техническую возможность такого развития, учитывая чудеса современных средств коммуникации, но они упорно стараются не замечать биологических трудностей.
Пессимистично? Ничего подобного. Перспективы останутся мрачными лишь до тех пор, пока не будет достигнута согласованность с биологическими требованиями видов. Теоретически не существует никаких препятствий для того, чтобы конструктивно объединить маленькие группировки, удовлетворяющие требованиям племенной самобытности, внутри нескольких быстро растущих суперплемен, которые, в свою очередь, при условии конструктивного взаимодействия могли бы сформировать одно огромное мировое мегаплемя. Все неудачи, постигающие эти попытки до сих пор, объясняются желанием стереть существующие различия между группами, а не улучшить природу этих различий путем преобразования их в более полезные и мирные формы конкурентоспособного социального взаимодействия. Попытки уравнять весь мир, превратив его в огромное унифицированное пространство, заранее обречены на неудачу. Это касается всех уровней – от отделившихся наций до отколовшихся группировок. Когда что-то угрожает чувству социальной уникальности, оно оказывает отпор. То, что ему приходится бороться за свое существование, в лучшем случае грозит социальным переворотом, в худшем же – кровавой массовой бойней. Более подробно мы остановимся на этом в одной из следующих глав, а сейчас вернемся к вопросу социального статуса и рассмотрим его на уровне индивида.
Какое же именно место занимает современный охотник за статусом? Во-первых, у него есть личные друзья и знакомые, все вместе они образуют его социальное псевдоплемя. Во-вторых, у него есть сообщество, в котором он живет, – его региональное псевдоплемя. В-третьих, у него есть специализация: профессия, ремесло или работа, а также игры, хобби или занятия спортом. Они образуют его специализированные псевдоплемена. Ну и, в-четвертых, он несет в себе пережитки классового племени и является членом нового возрастного племени.
Все эти подгруппы вместе предоставляют ему гораздо больше шансов для достижения некоего превосходства, а также для удовлетворения своего основного инстинкта – получения статуса, чем место крошечной частицы в однородной массе, человекоподобного муравья, взбирающегося на гигантский суперплеменной муравейник. Все вроде бы неплохо, но есть одна загвоздка.
Прежде всего превосходство, достигнутое в ограниченной подгруппе, уже само по себе ограничено. Возможно, оно истинно, но это лишь часть решения проблемы: ведь невозможно пренебрегать тем фактом, что вокруг происходит нечто более значительное. Крупная рыба, плавающая в маленьком пруду, никогда не перестанет мечтать о большом озере. Когда-то такой проблемы не существовало, так как жесткая и не терпящая компромиссов классовая система заставляла каждого оставаться на своем месте. Возможно, это и вносило определенную ясность, но в то же время могло слишком быстро привести к застою и упадку суперплемени. Не имеющие особых талантов индивиды пользовались всеми благами, а многим из тех, кто действительно обладал большим талантом, приходилось оставаться в стороне, растрачивая свою энергию на строго ограниченные цели. У потенциального гения из низшего класса было гораздо меньше шансов на успех, чем у рассвирепевшего идиота из высшего общества.
Ценность жесткой классовой структуры заключается в том, что она послужила средством раскола, хотя, по сути, она была совершенно бесполезной, и ее конечное исчезновение вовсе не удивительно. Ее призрак все еще марширует, но в настоящее время его практически повсеместно заменила гораздо более эффективная меритократия, где каждый индивид теоретически имеет возможность достичь своего оптимального уровня, а найдя его, может усилить свою социальную индивидуальность, примкнув к одной из многочисленных псевдоплеменных группировок.
Такая меритократическая система, конечно, действует возбуждающе, но у нее есть и оборотная сторона, так как наряду с возбуждением существует еще и напряжение. Важная особенность меритократии, хотя она и старается избежать небрежного отношения к талантам, заключается в том, что она еще и раскрывает сквозной канал, идущий с самых низов до самых верхов гигантского суперплеменного сообщества. Если любой мальчик благодаря собственным заслугам может в конце концов стать величайшим из лидеров, тогда на каждого победившего будет приходиться по миллиарду проигравших. Эти проигравшие, впрочем, больше не смогут винить в своей неудаче внешние силы несправедливой классовой системы, им придется честно признать, что проиграли они только из-за личных недостатков.
Таким образом, создается впечатление, что в любом крупном, деятельном и прогрессивном суперплемени должно быть большое количество охотников за статусом, которые, несмотря на старания, все же терпят постоянные неудачи. На смену молчаливой удовлетворенности жесткого застойного общества пришли лихорадочные стремления и страстные желания более гибкого и развивающегося общества. Какова же реакция тех, кто борется за получение статуса? Ответ очень прост: если они не могут взобраться на самый верх, то изо всех сил стараются создать иллюзию того, что они менее зависимы, чем это есть на самом деле. Для лучшего понимания такой ситуации здесь, пожалуй, будет уместно мимоходом взглянуть на мир насекомых.
Существует множество видов ядовитых насекомых, и крупные животные не употребляют их в пищу, поэтому в интересах этих насекомых иметь какой-нибудь отличительный предупреждающий сигнал. Обычная оса, например, обладает бросающейся в глаза желто-черной полосатой окраской. Она настолько особенна, что хищному зверю не составит труда ее запомнить и он быстро научится избегать насекомых с такой окраской. Точно так же происходит и с другими ядовитыми насекомыми, поэтому все они становятся членами так называемого «предупреждающего клуба».
Для нас в данном контексте важно то, что некоторые абсолютно безвредные виды насекомых пользуются преимуществами такой системы, приобретая окраску, похожую на окраску ядовитых членов «предупреждающего клуба». Некоторые безобидные мухи, к примеру, имеют такую же желто-черную полосатую окраску, как у ос. Став, таким образом, мнимыми членами «предупреждающего клуба», они пользуются всеми привилегиями, распространяющимися на ядовитых насекомых. Убийцы не осмеливаются нападать на них, несмотря на то что на самом-то деле могли бы недурно перекусить.
Мы попробуем воспользоваться этим примером с насекомыми для проведения грубой аналогии, которая поможет нам понять, что происходит с охотниками за статусом. Все, что нам нужно сделать, – это заменить яд властью. Настоящие наделенные властью индивиды демонстрируют свой высокий статус множеством различных способов. Они подают сигналы своего превосходства тем, как одеваются, в каких домах живут, как путешествуют, говорят, развлекаются и едят.
По социальным знакам принадлежности к «клубу власть имущих» их высокий статус сразу становится очевидным и для подчиненных, и для таких же, как они, а следовательно, у них нет необходимости каждый раз подтверждать свое превосходство каким-нибудь другим способом. Подобно ядовитым насекомым, им не приходится жалить своих врагов, – им нужно лишь дать сигнал о том, что при желании они могут это сделать.
Отсюда совершенно очевидно, что безобидные подчиненные могут вступить в «клуб власть имущих» и пользоваться его преимуществами при условии, что им удастся продемонстрировать такие же сигналы. Если, подобно желто-черным мухам, они смогут подражать желто-черным осам, то можно предположить, что им, по крайней мере, удастся создать иллюзию своего превосходства.
Действительно имитация превосходства стала одним из основных занятий суперплеменных охотников за статусом, и поэтому важно рассмотреть ее более подробно. Прежде всего необходимо точно определить различие между символом статуса и имитацией превосходства. Символ статуса – это внешний признак истинного уровня социального превосходства, которого вам удалось добиться. Имитация превосходства – это внешний признак уровня превосходства, которого вам бы хотелось добиться, но которого еще нет. В материальном смысле это означает примерно следующее: символ статуса – это то, что вы можете себе позволить, а имитация превосходства – это то, что вы не совсем можете себе позволить, но тем не менее покупаете. Для имитации превосходства, таким образом, зачастую требуется жертвовать чем-то другим, в то время как при наличии истинного символа статуса в этом нет никакой необходимости.
Совершенно очевидно, что в существовавших ранее обществах, с их более жесткими классовыми структурами, не было таких широких возможностей для имитации превосходства.
Как я уже отмечал, людей гораздо более удовлетворяло то, что у каждого есть свое место, но всё возрастающее желание – мощная сила, и к тому же, какой бы жесткой ни была структура, исключения из правил всегда были и будут. Наделенные властью индивиды, видя, что имитаторы ослабляют их позиции, реагировали незамедлительно: для обуздания имитирования они вводили строгие предписания и даже законы.
Хорошим примером здесь могут служить правила, касающиеся одежды. Эта тема настолько актуальна, что в Англии в 1363 году парламентом был принят закон, касающийся главным образом правил, регламентирующих моду в одежде различных социальных классов. В Германии эпохи Возрождения женщина, одевавшаяся неподобающе своему положению, была обязана носить на шее грубый шерстяной платок. В Индии были введены строгие правила относительно того, как каждой касте следует наматывать тюрбан. В Англии времен Генриха VIII бархатные шляпы или золотые цепочки разрешалось носить только тем женщинам, чей муж отдал в королевское войско хорошего скакуна. В Америке новоанглийского периода женщине запрещалось носить шелковый шарф, если у ее мужа не было состояния в тысячу долларов. Подобные примеры можно приводить до бесконечности.
Сегодня с распадом классовой структуры таких законов стало значительно меньше. Теперь они ограничиваются лишь несколькими особыми категориями, такими как медали, титулы и регалии, обладание которыми без соответствующего статуса все еще считается незаконным или, по крайней мере, социально неприемлемым, хотя, в принципе, сейчас индивид, наделенный властью, гораздо меньше защищен от попыток имитации превосходства, чем когда-либо.
Впрочем, он нашел довольно изобретательный способ, как за это отплатить. Сознавая, что индивиды с низким статусом будут всегда стремиться подражать ему, он, в свою очередь, сделал доступными дешевые подделки массового производства, имитирующие его собственные вещи. Искушение было слишком сильным, и приманку проглотили. Покажем на примере, как это работает.
Женщина, имеющая высокий статус, носит бриллиантовое колье; женщина же с низким статусом носит колье из бисера. Оба колье сделаны превосходно; бисер недорог, но смотрится эффектно и привлекает внимание, к тому же не претендует казаться тем, чем на самом деле не является. Для статуса он не имеет ни малейшего значения, и поэтому носящая его женщина хочет чего-то большего. Никаких указов или законов, запрещающих ей носить бриллиантовые колье, не существует.
Усердно работая, экономя каждый пенни и в конце концов потратив больше, чем она может себе позволить, эта женщина, возможно, все же приобретет колье из маленьких, но настоящих бриллиантов. Но, сделав этот шаг и украсив свою шею колье, имитирующим превосходство, она будет представлять угрозу для женщины, обладающей высоким статусом; их статусные различия начнут стираться. Следовательно, человеку, имеющему высокий статус, ничего не остается, как пустить в продажу колье из больших, но поддельных бриллиантов. Такие колье недороги и так привлекательны внешне, что женщина с низким статусом прекращает бороться за настоящие бриллианты и вместо них довольствуется подделкой. Ловушка захлопнулась, настоящую имитацию превосходства удалось предотвратить.
На поверхности это, конечно, не так очевидно. Кажется, что женщина с низким статусом, радующаяся своей вульгарной подделке, продолжает имитировать свою властительную соперницу, но это всего лишь иллюзия. Дело в том, что поддельные бриллианты слишком хороши, чтобы быть настоящими, если сопоставить их с образом жизни женщины. Они никого не введут в заблуждение и, следовательно, не помогут повысить статус.
Кажется удивительным, что зачастую этот трюк довольно эффективно работает, но это и вправду так. Он уже проник во многие сферы жизни, и это не прошло бесследно. Он практически уничтожил искусство и ремесла, которыми владели люди, имеющие низкий статус. На смену народному творчеству пришли дешевые копии творений великих мастеров; народную музыку заменила граммофонная пластинка; вместо ручных поделок появились пластиковые имитации более дорогих товаров, выпущенные массовым производством.
Вскоре стали быстро формироваться общества, пытающиеся изменить эту тенденцию и возродить народное творчество, но ущерб ему уже был нанесен. Все, чего они смогли добиться в лучшем случае, – это сыграть роль таксидермистов народной культуры. Как только все общество сверху донизу охватила погоня за статусом, обратного пути уже не было. Если, как я уже предполагал ранее, общество соберется восстать против унылой скуки этого «нового однообразия», то, скорее всего, это произойдет посредством рождения новой культуры, а не возрождения старой.
Но действительно серьезно настроенный борец за повышение своего статуса восставать не будет. Дешевые подделки для него не значат ровным счетом ничего, его ими не обманешь. Он прекрасно осознает, что это ловкий обман, иллюзия, имитация превосходства. Для него превосходство выражается в обладании по-настоящему ценными предметами, и, для того чтобы создать впечатление чуть большего социального превосходства, чем то, которым он на самом деле обладает, он всегда должен иметь чуть больше, чем может себе позволить. Только в этом случае его обман могут принять за чистую монету.
Для безопасности он старается сконцентрировать свое внимание на тех сферах, где подделок просто не существует. Если он может позволить себе покупку маленького автомобиля, он покупает средний; если может купить средний – покупает большой; если же может приобрести один большой автомобиль – покупает второй небольшой для ежедневного пользования; если большие машины становятся слишком распространенным явлением, он покупает маленькую, но жутко дорогую спортивную машину иностранного производства; если в моду входят большие задние фары, он покупает самый современный автомобиль с еще большими, для того чтобы тот, кто находится сзади, знал, кто впереди него. Но вот чего он никогда не станет делать, так это покупать картонные модели «роллс-ройсов» в натуральную величину и выставлять их рядом с гаражом. Мир фанатика, борющегося за повышение статуса, не приемлет поддельных бриллиантов.
Автомобили – это только единичный пример, но довольно показательный, так как встречается на каждом шагу. Впрочем, страстному борцу за статус этого недостаточно. Если он собирается создать убедительную картину для своих конкурентов, обладающих высоким статусом, он, а также его банковский счет должны участвовать во всем. Вся система покупок в рассрочку, ипотека и превышение банковского кредита обязаны своим существованием именно подобному желанию увеличить свою власть в рамках имитации превосходства.
К несчастью, нелепые внешние атрибуты упорного охотника за статусом приобретают такую значимость, что, кажется, становятся чем-то большим, чем они есть на самом деле. В конечном счете они лишь имитируют превосходство, не имея при этом ничего общего с истинным превосходством. Истинное превосходство, истинный социальный статус связаны с влиянием и властью над подчиненными членами суперплемени, а не с обладанием двумя цветными телевизорами. Разумеется, то, что вы можете легко купить второй цветной телевизор, является естественным отражением вашего положения и играет роль истинного символа статуса. Совсем другое дело – покупка второго цветного телевизора в то время, когда вы можете позволить себе лишь один. Это может показать тем, чей статус выше, вашу готовность присоединиться к ним, но вовсе не дает гарантии, что вам это действительно удастся. Ваши соперники, находящиеся на одном с вами уровне и движимые тем же желанием, тоже займутся приобретением вторых цветных телевизоров, но основной закон иерархии заключается в том, что лишь немногим удастся добиться своего и подняться на один уровень выше. Эти счастливчики могут вполне оправданно украсить лентой победителя свои вторые цветные телевизоры: их имитатор превосходства сделал свое дело. Всем же остальным, потерпевшим неудачу, приходится оставаться на своем месте в окружении многочисленных дорогостоящих имитаторов превосходства, которые в один момент стали тем, чем и являются на самом деле, – иллюзией величия. Проигравшие проглатывают горькую пилюлю, когда осознают, что все это вовсе не дает никаких гарантий, хотя и может быть крайне полезно для успешного продвижения вверх.
Чрезмерное стремление к имитации превосходства может нанести серьезный ущерб. Оно не только заставляет менее успешных охотников за статусом пережить тяжелое разочарование, но еще и требует от члена суперплемени так много усилий, что у него практически не остается времени ни на что другое.
Очень часто случается, что охотник, чересчур озабоченный погоней за статусом, вынужден забросить свою семью. Это приводит к тому, что женщина в доме берет на себя роль мужчины. Такое положение вещей создает психологически вредную атмосферу для детей, которая может изменить их понимание роли каждого пола. Ребенок видит, что отец лишился роли лидера в семье. Тот факт, что он принес ее в жертву борьбе за власть в гораздо более обширном масштабе суперплемени, для ребенка ровным счетом ничего не значит, поэтому будет удивительно, если он вырастет психически уравновешенным человеком. Даже подростку, осознающему, что существует гонка за статусом в суперплемени и хвастающемуся достижениями отца в этой сфере, эти достижения не заменят отсутствия активного отеческого влияния. Несмотря на его статус, растущий во внешнем мире, отец может запросто стать в семье «пустым местом».
Такое положение вещей приводит нашего борца за статус в крайнее замешательство: он соблюдает все правила, и все же что-то идет не так. Требования суперстатуса в людском зверинце поистине жестоки: либо человек проигрывает и разочаровывается, либо он добивается успеха и теряет контроль над семьей. Бывает и того хуже: он может так усердно трудиться, что и потеряет место в семье, и потерпит неудачу в борьбе за статус.
Все это дает нам повод говорить о другой, более агрессивной реакции некоторых членов суперплемени на крушение надежд, связанных с борьбой за превосходство. Исследователи, изучающие поведение животных, считают такую реакцию перенаправлением агрессии. В лучшие моменты это лишь неприятный феномен, в худшие же он становится в буквальном смысле смертельным. Он отчетливо проявляется при встрече двух соперничающих животных: каждое хочет напасть на соперника и каждое боится это сделать. Если проснувшуюся агрессию не выплеснуть на вызвавшего ее грозного противника, она обязательно найдет себе другую жертву. Козлом отпущения станет более спокойный, менее устрашающий индивид, на которого и изольется сдерживаемая до сих пор злость. Он не сделал ничего, чтобы ее вызвать; его «вина» заключается лишь в том, что он слабее настоящего противника и не столь страшен, как он.
Во время погони за статусом часто случается, что подчиненный не осмеливается открыто показать свою злость на лидера (слишком многое поставлено на карту), поэтому ему приходится искать себе другую жертву, которой могут стать его несчастные дети, жена или собака. Когда-то приходилось страдать бокам его лошади – сегодня страдает коробка передач его машины. Если у него большой штат подчиненных, он может отыграться на них при помощи слов. Если же у него нет ни одной из этих возможностей, остается лишь один человек – он сам, и, следовательно, ему приходится «уесть» самого себя.
В крайних случаях, когда все кажется совершенно безнадежным, он может довести направленную на себя агрессию до максимальной степени, то есть покончить с собой. (Известны случаи, когда животные в зоопарке наносили себе тяжелые травмы, кусая собственную плоть до кости, если не могли достать врага через решетку, но вот совершение самоубийства характерно, пожалуй, только для людей.) Существует множество точек зрения, касающихся основных причин самоубийства, но вряд ли кто станет отрицать, что основным фактором является перенаправленная агрессия.
Один авторитетный исследователь дошел даже до того, что заявил следующее: «Никто не убивает себя, если не хочет убить и других или, по крайней мере, не желает смерти другому». Возможно, это слегка преувеличено. Человек, убивающий себя из-за боли, вызванной неизлечимой болезнью, вряд ли попадает в эту категорию. Было бы странно предполагать и то, что он хочет убить доктора, которому не удалось его вылечить. Чего он действительно хочет, так это избавиться от боли. Но все же множество других случаев объясняется именно перенаправлением агрессии. Вот несколько фактов, подтверждающих это.
Уровень самоубийств в больших городах гораздо выше, чем в сельской местности. Мужчины гораздо чаще совершают самоубийства, чем женщины (впрочем, последние начинают их стремительно догонять в этом деле). Другими словами, уровень самоубийств выше у того пола, который в большей степени вовлечен в погоню за статусом, а так как сейчас женщины становятся все более эмансипированными и все чаще вступают в эту гонку, они все чаще разделяют и связанный с нею риск. Уровень самоубийств возрастает также в моменты экономических кризисов. Иными словами, когда погоня за статусом претерпевает трудности наверху иерархической лестницы, внизу возрастает перенаправленная агрессия, что приводит к пагубным последствиям.
Во время войны уровень самоубийств заметно падает. Кривая самоубийств XX столетия показывает два огромных спада, приходящихся на период двух мировых войн. Иными словами, зачем убивать себя, если можно убить кого-то другого? Именно неспособность убить тех, у кого больше превосходства, и потенциальное желание совершить самоубийство заставляют человека перенаправлять свою тягу к насилию. У него есть выбор: убить менее опасного козла отпущения или же самого себя. В мирное время нереализованное желание совершить убийство чаще всего оборачивается попыткой самоубийства, но во время войны человеку приказано убивать, следовательно, снижается и уровень самоубийств.
У самоубийства и убийства есть много общего. В определенном смысле их можно считать двумя сторонами одной медали. Существующая тенденция показывает, что в странах с высоким уровнем убийств уровень самоубийств значительно ниже, и наоборот. Складывается впечатление, что в мире скопилось много агрессии, которой необходимо дать выход, и она, если не высвободится одним путем, обязательно найдет другой. Каким образом агрессия выйдет, зависит от того, насколько непримиримо каждое конкретное общество относится к убийству. Если эти запреты слабы, уровень самоубийств будет значительно меньше. Это напоминает ситуацию военного времени, когда все запреты на убийство намеренно и активно снимаются.
И все же современные суперплемена ко всему, что связано с убийством, относятся в целом слишком уж непримиримо. Большинству из нас, никогда не стоявшему перед выбором между убийством и самоубийством, довольно трудно разобраться в этих противоречивых вещах, хотя, если руководствоваться теорией, кажется, что биологически более естественно лишить жизни кого-то другого, чем себя самого, но факты говорят совсем обратное. В Великобритании в последние несколько лет количество самоубийств за год составляло примерно пять тысяч, в то время как число раскрытых убийств не достигало и двухсот. К тому же, если изучить все эти убийства, можно обнаружить нечто неожиданное.
Большинство из нас составляет свое представление об убийствах по репортажам в газетах и детективным романам, но газеты и писатели чаще всего пишут о тех убийствах, которые сделают книгу или газету продаваемой. На самом же деле наиболее распространены грязные и отвратительные убийства в кругу семьи, когда жертвой становится близкий родственник. В 1967 году в Великобритании было совершено 172 убийства, и 81 из них было как раз такого рода. Более того, в 51 случае после убийства преступник разделывался и с собственной жизнью. Большинство таких случаев связано с тем, что человек, одержимый неутоленным желанием выброса агрессии, сначала убивает своих близких, а затем и себя самого. Зачастую оказывается, что ему невыносима сама мысль о том, что он оставит их жить и страдать от всего им содеянного, и поэтому он не находит ничего лучшего, как сначала лишить жизни их.
Исследователи, изучающие убийства, обнаружили, что после совершения убийства с преступником могут происходить довольно интересные изменения. Если он не довел дело до конца и сразу же не покончил с собой, он, скорее всего, почувствует такое невероятное облегчение от снятия напряжения, что вдруг обнаружит в себе явное нежелание совершать самоубийство. Общество довлело над ним и довело до того, что он был готов покончить с жизнью, но убийство всей семьи настолько удовлетворяет пылающую в нем жажду мести обществу, что теперь его депрессия проходит и он чувствует огромное облегчение. Но вместе с тем он оказывается в довольно непростом положении: он окружен мертвыми телами, и все свидетельствует о том, что он только что совершил тяжкое убийство, тогда как на самом деле это было лишь прелюдией к самоубийству. Вот к каким ужасающим крайностям может привести перенаправленная агрессия.
К счастью, большинство из нас не впадает в подобные крайности; наши семьи страдают лишь оттого, что иногда мы приходим домой не в духе. Многие члены суперплемени находят отдушину в том, что смотрят фильмы, где кто-то другой расправляется с негодяями и убивает злодеев. Примечательно, что в обществах со строгой субординацией и жесткой системой управления показывают значительно больше фильмов, связанных с насилием. На самом же деле можно поспорить по поводу того, что привлекательность ужасов вымышленного насилия прямо пропорциональна разочарованию, испытанному в жизни и связанному с получением превосходства.
Поскольку уже сам размер огромных суперплемен предполагает наличие в них большого числа тех, кто потерпел неудачу в борьбе за превосходство, широкое распространение и популярность вымышленного насилия вполне объяснимы. В качестве доказательства здесь будет достаточно сравнить количество продаваемых во всем мире книг авторов, пишущих о насилии, с количеством продаваемых книг других писателей. Согласно результатам недавнего исследования непревзойденных бестселлеров в области художественной литературы, имя одного автора, специализирующегося на ужасах насилия, появлялось в двадцатке лучших книг семь раз, а общее число его проданных книг превысило 34 миллиона. На телевидении картина примерно та же. Подробный анализ передач, транслировавшихся в Нью-Йорке в 1954 году, показал, что в течение одной недели на экране появилось не менее 6800 агрессивных эпизодов.
Совершенно очевидно, что существует острая необходимость наблюдать за тем, как другие подвергаются крайним формам насилия, но ценность и безвредность этих актов как средства, способствующего выходу подавляемой агрессии, довольно спорны. Таким образом, так же, как и в имитации превосходства, причина, по которой люди наблюдают за насилием, совершенно очевидна, но вот ценность этого довольно сомнительна. Чтение о гонениях или же наблюдение за ними никак не изменяет ситуацию, существующую в реальной жизни читателя или наблюдателя. Он может наслаждаться этим, пока это его привлекает, но когда все заканчивается и он возвращается обратно в суровую реальность, он остается по-прежнему зависимым от своего места в обществе. Таким образом, этот способ снятия напряжения носит лишь временный характер и напоминает почесывание укуса насекомого. Более того, почесывание укуса может привести к усилению воспаления. Увлечение вымышленными увечьями может увеличить невнимание к феномену насилия в целом. Единственный плюс в том, что, пока люди заняты чтением книг о насилии или просмотром такого рода кинофильмов, сами они актов насилия не совершают.
Действия перенаправления агрессии зачастую характеризуются как феномен «…и клерк пнул кота». Это подразумевает то, что только члены низшей ступени иерархии направляют свой скрытый гнев на животное. К несчастью для животных, это не совсем так, и в доказательство этого общества защиты животных могут привести множество цифр. Жестокое обращение с животными служило средством выхода перенаправленной агрессии еще со времен древних цивилизаций и, разумеется, было свойственно не только низшим слоям социальной иерархии. Мы сталкиваемся с этим и по сей день. Бойни в римских амфитеатрах, травля медведя в Средние века и современный бой быков не оставляют сомнений в том, что причинение боли животным и их убийство всегда сильно привлекали членов суперплеменных сообществ. Действительно, с тех пор как наши предки, чтобы выжить, начали охотиться, человек стал причинять животным боль и убивать их, но в доисторические времена мотивы для этого были совершенно иными. Строго говоря, тогда не было жестокости в том смысле, как принято ее понимать в соответствии с существующим определением, гласящим: «Жестокость – это наслаждение от чьей-то боли».
В суперплеменные времена мы убиваем животных по четырем причинам: чтобы добыть пищу, одежду и другие материалы; чтобы истребить паразитов и вредителей; с целью продолжения научных исследований, а также для того, чтобы испытать удовольствие от убийства. Первые две из этих причин объединяют нас с древними предками-охотниками, последние же две можно считать инновациями суперплеменных условий. В данный момент нас интересует только четвертая из этих причин. Остальные, разумеется, также могут содержать элемент жестокости, но такая характеристика не является для них основной.
История намеренной жестокости по отношению к другим видам стала развиваться довольно странно. Древний охотник имел много общего с животными, он испытывал к ним уважение. Точно так же (что вполне естественно) было и у древних народностей, занимавшихся сельским хозяйством. Но с началом развития городских поселений большие группы людей лишились возможности прямого контакта с животными – и уважение было потеряно.
По мере роста цивилизаций возрастала и надменность человека, он закрыл глаза на тот факт, что по сути ничем не отличается от других видов животных. Образовалась огромная пропасть: теперь отличительной особенностью человека стало то, что у него была душа, которой нет у других животных, – другие были всего лишь неразумными тварями, сотворенными для его удовольствия.
По мере распространения христианской религии все сильнее стало укрепляться мнение, что животные существуют лишь для того, чтобы помогать человеку. У нас нет необходимости вдаваться в подробности, но стоит заметить, что еще в середине XIX века папа Пий IX не дал разрешение на открытие в Риме общества защиты животных на том основании, что человек должен исполнять свой долг по отношению к себе подобным, а это никоим образом не относится к животным.
Позднее, в том же веке, один ученый иезуит написал: «У неразумных тварей нет понимания, а значит, не являясь личностями, они не могут иметь какие-либо права… Следовательно, мы не должны испытывать милосердие или какие-либо другие обязательства по отношению к низшим животным, аналогично тому, как мы не испытываем ничего подобного по отношению к растениям или камням».
Многие христиане начали сомневаться в правильности такого отношения к братьям нашим меньшим, но человек и животные стали ближе друг другу только тогда, когда появилась теория эволюции Дарвина, которая и оказала сильное влияние на человеческий разум. Признание родства человека с животными, которое было совершенно естественным для древних охотников, положило начало новой эры уважения. В результате за последние несколько столетий наше отношение к намеренной жестокости в обращении с животными стремительно менялось, но, несмотря на всё возрастающее осуждение такого отношения, этот феномен еще существует повсеместно. Публичные его проявления встречаются все реже, но частные случаи жестокого обращения с животными еще имеют место. Сегодня мы можем уважать животных, но они по-прежнему остаются нашими подчиненными, а значит, и самыми незащищенными объектами для перенаправленной агрессии.
Наиболее уязвимыми подчиненными после животных являются дети, и, несмотря на гораздо более строгие запреты, существующие в этом отношении, они также довольно часто становятся жертвами перенаправленного насилия. Жестокость, с которой животные, дети и другие беззащитные подчиненные подвергаются гонениям, отражает степень давления, оказываемого на преследователей.
Этот механизм можно увидеть в действии даже в военное время, прославляющее убийство. Сержанты и другие военнослужащие командного состава часто чересчур грубо обращаются с подчиненными не просто для поддержания дисциплины, но и для того, чтобы вызвать чувство ненависти, намеренно желая обратить эту ненависть против врага во время сражения.
Теперь, посмотрев назад, мы видим, как неестественно тяжелый вес превосходства, который является неотъемлемой характеристикой суперплеменных условий, неумолимо давит на нас. Из-за ненормальности такой ситуации для животного, именуемого человеком, который всего лишь несколько тысячелетий назад был простым племенным охотником, выработались модели поведения, которые по всем стандартам поведения животных также можно считать ненормальными: преувеличенное внимание к имитации превосходства, наслаждение при наблюдении за актами насилия, намеренная жестокость по отношению к животным, детям и другим подчиненным, убийства и (в случае неудачи со всем остальным) акты насилия над собой и самоуничтожение. Наш член суперплемени, жертвующий семьей ради того, чтобы вскарабкаться хоть на одну ступень выше по социальной лестнице, тайно наслаждающийся жестокостями книг и фильмов, пинающий собак, бьющий детей, преследующий слабых, мучающий свои жертвы, убивающий своих врагов, зарабатывающий болезни нервов и вышибающий себе мозги, – не такое уж приятное зрелище. Он часто похвалялся своей уникальностью в животном мире, и в этом смысле это и вправду так.
Действительно, другие виды также не чураются напряженной борьбы за статус и зачастую тратят большую часть своей социальной жизни на достижение превосходства, но в естественной среде обитания дикие животные никогда не доводят такое поведение до крайностей, наблюдаемых в современной человеческой среде.
Как я сказал в самом начале, нечто подобное может происходить только в тесных клетках зверинца. Если в неволе собирается слишком много животных и они содержатся слишком близко друг к другу, тогда в неестественной среде зверинца, безусловно, возникнет серьезная проблема. Начнутся травля, нанесение увечий и убийства, появятся неврозы, но даже самый неопытный директор зверинца никогда бы не допустил, чтобы группа животных была такой многочисленной и жила в такой тесноте, в какой живет человек в современных городах. Директор со всей уверенностью мог бы сказать, что такое положение дел неизбежно приведет к полному упадку и краху нормальной (для конкретных видов животных) социальной модели. Он был бы крайне удивлен и поражен, если бы кто-то предложил ему поместить в такие условия его обезьян или грызунов. Человечество же по собственной воле именно так с собой и поступает; оно не только ведет борьбу в таких условиях, но и ухитряется как-то выживать. По всем правилам людской зверинец должен был давно превратиться в сумасшедший дом с царящей в нем полной социальной неразберихой. Циники могут заметить, что на самом деле так оно и есть, но с этим можно поспорить. Тенденция к тесному сосуществованию вовсе не уменьшается, а как раз наоборот – является движущей силой. Различные виды нарушений в моделях поведения, которых я коснулся в этой главе, поразительны, и не столько тем, что они существуют, а скорее своей редкостью, если принимать во внимание размеры населения, затрагиваемого ими. Примечательно то, что лишь немногие из борющихся членов суперплемени становятся жертвами тех действий, о которых я здесь говорил. На каждого отчаявшегося охотника за статусом, разрушителя домашнего очага, убийцу, самоубийцу или преследователя приходятся сотни мужчин и женщин, которые не только выживают, но и процветают в необычных условиях суперплеменных скоплений. Это, пожалуй, больше, чем что-либо другое, служит поразительным доказательством огромного упорства, стойкости и находчивости нашего вида.
Вы не всегда едите оттого, что голодны, и пьете не обязательно потому, что вас мучает жажда. В людском зверинце процессы потребления пищи и утоления жажды имеют множество значений: можно щелкать орехи от нечего делать, а можно посасывать леденцы, чтобы успокоить нервы. Подобно дегустатору вин, можно только пригубить напиток и тут же выплюнуть его, а можно (на спор) залпом выпить десять кружек пива. При определенных обстоятельствах вы можете проглотить даже бараний глаз, если это необходимо для подтверждения вашего социального статуса.
Ни в одном из этих примеров описываемые действия не совершены для утоления физического голода. Такое многофункциональное использование основных поведенческих качеств не распространено в мире зверей, однако в людском зверинце великолепное умение человека извлекать выгоду из сложившихся обстоятельств делает его жизнедеятельность более эффективной и интенсивной. Теоретически это можно назвать преимуществом высшего племенного строя, но в этом есть и свои недостатки, которые скоро дадут о себе знать, если не относиться к этому процессу должным образом. Если слишком много есть для успокоения нервов, ожирение и проблемы со здоровьем вам обеспечены; если слишком много пить определенные виды жидкости, можно испортить печень или стать алкоголиком; если переусердствовать с дегустацией различных продуктов, можно заработать несварение желудка. Такие проблемы возникают оттого, что нам не удается в процессе утоления голода и жажды выделить основную, питательную, функцию среди второстепенных. Мы уже не вспоминаем о привычке древних римлян засовывать перо в горло, чтобы вызвать рвоту и избавить желудок от излишней пищи, а то, что дегустаторы вин избегают глотать напиток, воспринимается нами не более как исключение из правил. И все же мы вполне способны повысить многофункциональность процесса утоления голода и жажды, не опасаясь нанести серьезный вред здоровью.
Ситуация с сексуальным поведением человека аналогична, за исключением того, что она намного сложнее и заслуживает особого внимания. В этой области мы терпим серьезный крах в попытке отделить основную, репродуктивную, функцию сексуальных отношений от второстепенных, и все же в условиях людского зверинца это не помешало превращению секса в многофункциональный суперсекс несмотря на подчас катастрофические последствия для самих людей. Человеческая приспособляемость не знает границ, и кажется непостижимым, что такой важный и чрезвычайно полезный вид жизнедеятельности поразительным образом избежал эволюционных преобразований. Фактически из всех видов человеческой активности секс, несмотря на всю свою опасность, является самым совершенным с функциональной точки зрения, и можно выделить по крайней мере десять основных его разновидностей.
Чтобы разобраться в ситуации, проще рассмотреть каждую целевую функцию сексуального поведения в отдельности. На начальной стадии важно понимать, что, хотя все эти функции различны и независимы друг от друга, а иногда и противоречат друг другу, они вовсе не являются взаимоисключающими. Любой отдельно взятый процесс ухаживания или половой акт может одновременно преследовать несколько целей.
Вот эти десять функциональных категорий.
1. Секс для воспроизведения потомства
Без сомнения, эта категория сексуального поведения людей является основной. Иногда высказываются ошибочные суждения о том, что это единственная естественная, а стало быть, и наиболее характерная для человека функция. Как ни парадоксально, но некоторые религиозные группы, придерживающиеся такого мнения, не следуют тому, что проповедуют, а их монахи, монахини и большинство священников отказывают себе в том, что считают самым естественным из всего естественного.
Здесь необходимо сделать одно важное замечание: когда численность населения значительно возрастает, ценность воспроизводящей функции секса стремительно падает и в конечном итоге становится совсем мизерной. Вместо того чтобы быть основным средством продолжения жизни, секс становится потенциальным механизмом разрушения. Подобное периодически случается с такими животными, как лемминг и мышь-полевка, которые в особо урожайные годы размножаются с такой интенсивностью, что количество особей становится катастрофическим и подавляющее большинство из них погибает. Та же ситуация наблюдается сейчас в людском зверинце, и скоро человеку, возможно, придется столкнуться с необходимостью приобретать лицензию на продолжение рода, прежде чем ему будет позволено воспроизвести потомство.
Эта проблема не из тех, которые можно назвать незначительными, и в последние годы она вызывала множество ожесточенных споров. Мнения разделились, и каждое из них заслуживает внимания, хотя спор этот постепенно стихает, так как противоположные стороны под воздействием друг друга занимают все более крайние позиции.
На повестке дня – основной вопрос: имеем ли мы право регулировать процесс размножения? Или наоборот, согласно формулировке противоположной стороны: имеем ли мы право не вмешиваться в этот процесс? Дебаты обычно разгораются при рассмотрении философской, этической или религиозной стороны вопроса. А что, если рассмотреть эту тему с биологической точки зрения?
Когда группа людей отказывается прилагать определенные усилия для ограничения рождаемости, из этого извлекается двойная выгода. Во-первых, темпы размножения в этой группе намного выше, чем в тех, которые используют современные средства контрацепции. Увеличиваясь в размерах, она в конце концов поглотит все остальные – факт, который не может не заинтересовать лидеров этой группы, как военачальников, так и религиозную верхушку. Во-вторых, политика этой группы гарантирует усиление основной ячейки общества – семьи. Супружеская пара является ячейкой не просто сексуальных отношений, но и родительских чувств, и чем сильнее эти чувства, тем стабильнее семья.
Аргументы довольно сильные, но доводы тех, кто придерживается противоположного мнения, тоже звучат убедительно. Сторонники контрацепции могут возразить, что угрозы поглощения одной группы людей другой больше не существует: перенаселенность стала проблемой всей Земли и должна рассматриваться сообща. В этом смысле нас можно сравнить с огромной колонией леммингов, занимающей площадь всей планеты, и если случится катастрофа, то она коснется всех. По правде говоря, возможность подобной катастрофы вполне реальна.
Что же касается семейных пар, то еще неизвестно, создает ли контрацепция неестественные условия или, наоборот, возвращает нас в естественное состояние. До появления медикаментов, противозачаточных средств и других современных способов предохранения семейная ячейка могла обзаводиться большим количеством потомства, но процент детской смертности был высок. Все, чего контрацепция (конечно, в разумных пределах) способна достичь, это приблизить данный процент к уровню того времени, когда еще не было изобретено искусственное оплодотворение человеческой яйцеклетки.
Если мы сейчас не задумаемся о совместном решении проблемы контрацепции, то неизбежно появится другой фактор, ограничивающий рост населения. Животные, именуемые людьми, быстро достигают предела возможного, и, если не удастся умерить нашу плодовитость добровольными способами, расплачиваться за это придется уже нынешнему поколению. Если профилактика лучше лечения, то необходимость контрацепции очевидна. Довольно трудно понять человека, который доказывает, что профилактика возникновения жизни хуже, чем лечение от болезни под названием «жизнь». Каждый человек – это не просто организм для безрассудного использования, это высококачественный продукт, которому для совершенства и развития требуются годы и который нуждается во всевозможной защите. Тем не менее противники контрацепции упорно отстаивают свои убеждения. В случае их победы толпы отпрысков непредохранявшихся родителей, получившие от них путевку в этот мир, смогут увидеть полный крах всего человеческого сообщества.
2. Секс для создания пары
С точки зрения биологии человек – парное животное. По мере развития отношений эмоциональная связь между потенциальными супругами стимулируется и подкрепляется взаимной сексуальной деятельностью. Важность целевой функции данной категории в сексуальном поведении человека подтверждается тем, что ни в одной другой категории сексуальная активность не отличается такой регулярностью и такой высокой интенсивностью.
Именно эта функция лежит в основе многочисленных неприятностей, возникающих на почве противоречий между ней и разнообразными нерепродуктивными формами секса. Даже если удается с успехом избежать секса для воспроизведения потомства и оставить яйцеклетку неоплодотворенной, потребность в моногамных отношениях может автоматически породить то, чего вовсе и не было запланировано. Именно поэтому случайные половые связи часто являются источником многочисленных проблем.
Если в детстве один из сексуальных партнеров пережил некие события, которые каким-то образом нарушили функционирование его инстинкта формирования пары, так что он оказался неспособным «полюбить» или же в определенный момент подавляет стремление к созданию пары, тогда случайное совокупление может стать удачным и доставить удовольствие, причем без каких-либо последствий. Но в половом акте непременно должны быть два участника, и партнеру это может не очень-то нравиться. Если его потребность в постоянном партнере сильнее, то результатом эмоциональной интенсивности сексуальной деятельности может стать одностороннее стремление к моногамным отношениям. В этом случае общество неизбежно переполняется такими индивидами, которых привыкли называть «разбитыми сердцами», «озабоченными страдальцами» и «брошенными любовниками», то есть теми, кому в дальнейшем чрезвычайно трудно найти нового партнера для формирования моногамной пары.
И только если стремление к моногамии отсутствует или подавляется у обоих партнеров в равной степени, случайный половой акт может быть совершен без особого риска. Но даже в такой ситуации всегда существует опасность, что сексуальные чувства партнера окажутся настолько сильны, что у него произойдет возрождение утерянной потребности в постоянном партнере или же такая потребность сформируется заново.
3. Секс для сохранения пары
Когда пара благополучно сформирована, сексуальная активность преследует цель поддержания и укрепления взаимоотношений. Эта активность может оказаться более качественной и пойти по экстенсивному пути развития, но по сравнению с периодом поиска партнера ее интенсивность обычно падает, поскольку стремление к образованию пары уже отсутствует.
Данные различия между сексом для образования пары и сексом для ее сохранения становятся видны невооруженным глазом, когда партнеры, между которыми наконец сложились прочные отношения, вынуждены расстаться на некоторый период времени (например, во время войны или из-за необходимости уехать в деловую командировку, а может, и по какой-нибудь иной причине). В первые ночи после воссоединения пары, как правило, наблюдается всплеск сексуальной активности, причем партнерам не требуется много времени на восстановление прежней эмоциональной близости.
И все же есть еще одно явное противоречие, которое необходимо разрешить. Заранее спланированные браки, практикующиеся у некоторых народов, или антисексуальная пропаганда вмешиваются в естественный биологический процесс зарождения чувства «влюбленности», а это может привести к тому, что молодые люди окажутся новоиспеченными супругами, даже не зная друг друга или имея в сознании сильную неприязнь к половому акту. В таких случаях партнеры иногда замечают (если все складывается удачно), что их сексуальные отношения становятся более активными несколько позже. Секс периода сохранения пары кажется им на первый взгляд более интенсивным, чем во время ее формирования, что явно не соответствует сделанным в предыдущем абзаце заключениям, но это не столько противоречие, сколько искусственно продленный этап формирования отношений.
Такие пары не всегда оказываются счастливыми. Очень часто такая семья вынуждена рассчитывать на внешние социальные трудности, сближающие супругов, вместо того чтобы следовать по более фундаментальному и надежному пути – укреплять внутренние семейные связи. Если в этом случае один из супругов не ощущает биологической «привязанности» к своей семье, то существует большая вероятность внезапного возникновения серьезных внебрачных отношений. Истинное стремление к созданию пары будет, так сказать, оставаться незадействованным, но готовым в любой момент приступить к делу и разрушить то, что именуется псевдоотношениями.
Существуют различные степени риска в отношениях партнеров, которым действительно удается строить свой брак на основе настоящей моногамии. Этот риск является следствием не антисексуальной пропаганды, а наоборот – сексуальной агитации, в результате которой у партнеров может возникнуть мысль, что высокая интенсивность секса для создания пары должна сохраняться даже после полного окончания процесса формирования отношений. Если этого не происходит, им начинает казаться, что что-то не так, в то время как на самом деле они просто благополучно подошли к этапу сохранения пары. Значение репродуктивного секса может как недооцениваться, так и переоцениваться, но в обоих случаях возможны неприятности.
Эти три первые целевые функции сексуальной деятельности – воспроизведение потомства, создание пары и сохранение пары – присущи основным репродуктивным категориям сексуального поведения человека. Прежде чем приступить к изучению нерепродуктивных категорий, уместно будет сделать одно важное замечание. Индивидуумы, чей моногамный инстинкт каким-то образом нарушен, иногда утверждают, что такое явление, как биологическое стремление к формированию пары, человеческому роду несвойственно. «Романтическая любовь», как они предпочитают это называть, является недавним изобретением современного человека, причем сделанным с определенной целью. Большинство людей, считают они, весьма неразборчиво в связях, как и их предки-обезьяны, однако факты свидетельствуют об обратном.
Действительно, во многих странах экономическая ситуация в значительной степени искажает процесс формирования пар, но даже там, где воздействие на этот процесс со стороны официально практикующихся «псевдоотношений» пресекается самым строжайшим образом, с помощью жестоких карательных мер, такие отношения все равно существуют. Во все времена молодые любовники, даже прекрасно понимая, что по закону они могут лишиться головы, если их уличат в сексуальной связи, все же шли на такой риск. Вот она – сила основного биологического инстинкта!
4. Физиологический секс
Для взрослых и здоровых особей мужского и женского пола характерно стремление к периодическому удовлетворению биологической потребности – к сексуальной разрядке. Без такой разрядки в организме накапливается физиологическое напряжение, которое время от времени необходимо снимать. Любой половой акт снимает подобное напряжение у индивидуума, если тот во время него испытывает оргазм. Даже если совокупление не выполняет ни одной из остальных девяти целевых функций сексуального поведения, оно удовлетворяет, по крайней мере, данную физиологическую потребность. Для одинокого, а значит, сексуально не удовлетворенного мужчины эту функцию может выполнить визит к проститутке. Существует и более радикальное решение проблемы, которое позволяют себе индивидуумы обоих полов, – мастурбация.
Недавние исследования, проведенные в Америке, показали, что как минимум 58 % женщин и 92 % мужчин этой страны когда-либо достигали оргазма с помощью мастурбации. Поскольку данный половой акт не требует участия партнера и не может привести к оплодотворению, пуритане в прошлом не раз пытались запретить его; странные же предрассудки в отношении мастурбации существовали всегда.
Список того, что якобы угрожает мастурбирующему, был внушителен: обезвоживание, бесплодие, исхудание, фригидность, спазмы, бледный цвет лица, истерия, головокружение, желтуха, уродство, потеря рассудка, бессонница, истощение, прыщи, боли, смерть, раковые опухоли, язва желудка, рак гениталий, расстройство желудка, головные боли, аппендицит, сердечная недостаточность, проблемы с почками, недостаток гормонов и слепота.
Эта замечательная коллекция катастрофических последствий была бы довольно забавной, если бы не те страдания и страх, которые, наверное, вызывали подобные ужасы в сердцах людей год за годом, век за веком. К счастью, эти предрассудки, не имеющие под собой никаких оснований, постепенно отступают, а вместе с ними исчезают и многочисленные ненужные опасения.
Если активного выброса сексуальной энергии на протяжении долгого времени не происходит, организм может сам исправлять ситуацию. И у закоренелых холостяков, и у старых дев разрядка происходит в виде самопроизвольных оргазмов во время сна. Представители обоих полов периодически видят эротические сны, сопровождаемые полноценной мышечной реакцией на увиденное и заканчивающиеся генитальными выделениями у женщин и поллюциями у мужчин.
Даже личностям, глубоко религиозным и придерживающимся правил строгого воздержания, не чужды самопроизвольные оргазмы, хотя форма их проявления выглядит совершенно по-другому – в виде неистовства, экстаза и транса, сопровождающих религиозные обряды. Святая Тереза, например, так описывала свое состояние, когда ей было видение ангела: «В его руках я увидела длинное золотое копье, на острие которого сиял огонь. Он несколько раз вонзил копье в мое сердце, и огонь проник мне внутрь. Когда ангел вынимал копье, казалось, что вместе с ним он вытягивает и мои внутренности, а когда он исчез, мое сердце продолжало гореть, переполняясь любовью к Господу. Боль была такой острой, что я застонала; и таким сладостным было блаженство, вызванное этой болью, что хотелось ощущать его вечно».
К сожалению, нам слишком мало известно о самопроизвольных оргазмах в жизни убежденных холостяков и старых дев, чтобы можно было судить о распространенности или частотности такого явления, но мы знаем о том, что индивидуумы, жившие активной половой жизнью, но затем попавшие в тюрьму, начинают видеть эротические сны значительно чаще. Во время исследований, проведенных в группе из 208 заключенных, такое наблюдалось более чем у 60 %.
Однако было бы ошибочным вообразить, что эротические сны предназначены исключительно для компенсации недостаточной сексуальной разрядки в условиях отсутствия других, более энергичных способов достижения оргазма.
Это явление гораздо сложнее, чем можно себе представить, так же как проституция и мастурбация, которые выполняют свои сексуальные функции, пусть и несколько иные.
Некоторые индивидуумы начинают видеть эротические сны гораздо чаще в периоды непривычно высокой интенсивности сексуальной жизни, когда в основе половой гиперактивности лежит принцип «чем больше имеешь, тем больше хочется». Но это вовсе не мешает утверждать, что самопроизвольный оргазм может произойти и действительно происходит как реакция организма на отсутствие необходимой сексуальной разрядки. Более того, это даже подтверждает сложность данного феномена. Но сейчас нас интересует только та функция секса, которая отвечает за снятие физиологического напряжения, и совершенно ясно, что она непременно должна быть включена в состав десяти целевых функциональных категорий сексуального поведения человека.
Физиологический секс присущ и другим видам животных, поэтому стоит отдельно рассмотреть несколько примеров.
Как и следовало ожидать, в зоопарках такой секс встречается чаще, чем в естественных условиях дикой природы.
Многие животные, изолированные от своих сородичей, прибегают к мастурбации. Такое поведение наиболее распространено среди обезьян. Иногда самец стимулирует пенис рукой или ногой, иногда ртом, а иногда кончиком хвоста. Самцы слонов могут делать это с помощью хобота, а слонихи, содержащиеся в вольере без самцов, хоботами стимулируют гениталии друг друга. Даже лев, запертый в клетке зверинца, ухитряется принять удобную позу, опершись на стену, и мастурбировать передними лапами.
Замечено, что самцы дикобраза иногда ходят на трех лапах, четвертой держась за гениталии. А один дельфин в бассейне подставлял свой возбужденный пенис под мощную струю устройства циркуляции воды.
Похоже, что животным также случается видеть и эротические сны: у домашних котов, когда они спят, иногда можно наблюдать эрекцию, которая даже заканчивается полноценной эякуляцией.
5. Секс ради эксперимента
Это один из основополагающих атрибутов человеческой изобретательности. По всей вероятности, еще наши предки-обезьяны испытывали сильнейшую тягу к исследованиям; это, кстати, характерно для всех видов отряда приматов. Однако когда первые люди начинали свою охотничью деятельность, им, естественно, пришлось развивать и тренировать свою любознательность, стремясь довести до совершенства способность досконально исследовать все детали окружающего мира.
Несомненно, стремление знать и понимать было движущей силой всего: оно вело человека на поиски новых пастбищ, новых охотничьих угодий, заставляло его вечно что-то изучать, задавать новые вопросы и вечно оставаться неудовлетворенным старыми ответами. И это стремление было настолько сильным, что вскоре ему стали подвластны все остальные аспекты человеческого поведения.
С появлением суперплемен даже такие простые атрибуты бытия, как способы передвижения, были подвергнуты исследованию на предмет возможного усовершенствования.
Вместо того чтобы просто ходить, бегать и быть довольными этим, мы пробовали прыгать, скакать на одной ноге, бежать вприпрыжку, маршировать, танцевать, ходить на руках, нырять и плавать, причем львиную долю наслаждения доставлял собственно эксперимент, осознание открытия новой разновидности действия. Периодическое повторение действия – подтверждение открытия – составляло остальную долю удовольствия, но сейчас мы на этом останавливаться не будем.
В сфере секса данная тенденция вела к расширению спектра разнообразных вариантов сексуальной активности. Сексуальные партнеры постоянно экспериментировали с новыми способами взаимной стимуляции. Древние авторы сексуальных трактатов подробно описывали бесчисленное множество новых эротических телодвижений, способов стимуляции, прикосновений, звуков, запахов и поз для совокупления, составлявших основу грандиозного эротического эксперимента.
Несмотря на то что этот эксперимент являлся неотъемлемой частью процесса эволюции человека и проходил параллельно с подобными исследованиями в других областях поведения, основанных на чувственном восприятии (например, прием пищи), разные народы постоянно предпринимали попытки запретить его. Официальный повод для запретов был все тот же (мы о нем уже говорили): считалось, что все сексуальные инновации выходят за рамки действий, необходимых для воспроизведения потомства.
Значение познавательного секса как механизма укрепления моногамных отношений и последующего формирования здоровой семейной ячейки сильно недооценивалось, и это заслуживало сожаления по одной простой, но очень важной причине. Как я уже сказал, интенсивность занятий любовью на стадии создания пары несколько выше, чем в то время, когда пара уже полностью сформирована. Теоретически, если семейные отношения достаточно прочны и на ячейку не оказывается пагубное воздействие извне, это не имеет большого значения. Система человеческих взаимоотношений является адаптивной, то есть если бы чрезмерная интенсивность сексуальных отношений между молодыми партнерами, обычная для начальной стадии, продолжалась бесконечно, то это негативно отражалось бы на эффективности всей остальной деятельности партнеров. Но стресс и напряжение жизни в условиях суперплемени не могут не влиять на благополучие семьи, внешнее давление на партнеров чрезвычайно велико. И в этой ситуации на следующей ступени отношений переход от первоначальной интенсивности половой жизни к сексу ради эксперимента оказывается идеальным решением проблемы, и, несмотря на непрекращающиеся запреты, мы продолжаем экспериментировать неустанно.
Есть только один недостаток. Удовольствие от экспериментов с новыми способами сексуальной стимуляции, практикующимися у супругов, помогает создавать благоприятную обстановку в семье, но здесь кроется и подвох. Потребность в новизне может привести не только к желанию попробовать новые формы со старым партнером, но и к стремлению попробовать старые формы с новым партнером, и даже более того – новые формы с новым партнером!
Таким образом, секс ради эксперимента похож на обоюдоострый клинок. Поскольку люди суперплеменного строя акцентируют все большее внимание на том, что касается исследовательской стороны своего поведения, а система образования, всеобщее обучение, искусство, наука и технологии полностью зависят от этого, то соответственно усиливаются и исследовательские порывы во всех других аспектах поведения.
В области секса это приводит к некоторым трудностям. Мысль о том, что супруга где-то на стороне оттачивает технику полового акта, или о том, что муж перед совокуплением с женой предварительно разминается с кем-то еще, представляется глубоко оскорбительной для каждого из супругов, поскольку вступает в противоречие с понятием об исключительности моногамных взаимоотношений партнеров, поэтому сексуальные эксперименты вне семьи вынуждены храниться в тайне и угроза измены партнера становится важным фактором. Семейная ячейка – древнейшее и основное социальное ядро общества – в результате подвергается разрушительному воздействию, но все же ей удается каким-то образом выживать.
Такого рода проблем не возникало бы, если бы мы были животными другого вида: откладывали бы яйца в песок, как черепахи, и оставляли их, – но для нас, с нашими непреодолимыми родительскими чувствами, сексуальные эксперименты на стороне являются вдвойне опасными. Они не только дают повод для безудержной ревности, но и повышают вероятность случайного возникновения новых моногамных отношений между представителями разных семей, что оказывает долговременное негативное воздействие на психику детей из этих семей.
Различные сексуальные извращения и секты могут иногда принести пользу в данной ситуации, но ошеломительный успех такого рода предприятий, как правило, бывает временным и оказывается уделом неординарных и одаренных личностей. Только самый строгий надзор со стороны обоих партнеров способен держать такие сексуальные эксперименты под контролем. Даже гаремы, распространенные в некоторых странах, на фоне успешного развития суперплеменного строя не очень-то процветают, и некоторые ученые именно их считают главной причиной социального застоя в этих странах.
Наряду с остальными девятью разновидностями сексуального поведения человека секс ради эксперимента относится к одной из основных функциональных категорий и наблюдается и у других представителей животного мира. Так как для него требуется высокая изобретательность, неудивительно, что он присущ в основном высшим приматам. В частности, большие человекообразные обезьяны, помещенные в условия неволи, демонстрируют довольно внушительное разнообразие сексуальных новшеств, в том числе множество позиций для совокупления, не распространенных среди их диких собратьев.
6. Секс ради удовольствия
Перечислить все функции сексуального поведения человека невозможно без рассмотрения категории, в основе которой лежит такое понятие, как секс ради секса, поскольку сексуальная активность сама по себе уже приносит удовлетворение, независимо от всего остального. Данная функциональная категория имеет много общего с предыдущей, но все же они разные.
Взаимосвязь между сексом ради эксперимента и сексом ради удовольствия примерно такая же, как между исследовательской деятельностью и развлечениями или между спонтанной игровой активностью ребенка и специально организованной детской игрой. Когда ребенок с головой погружается в атмосферу новой игры, поначалу он, как правило, следует постоянно меняющимся порывам, основанным на стремлении поскорее изучить новый для него вид деятельности.
По прошествии некоторого времени такое почти непредсказуемое поведение плавно перетекает в размеренное следование правилам игры: вырисовывается структура игры и ее суть. В зависимости от ситуации это может быть игра, в которой нужно куда-то карабкаться, где-то прятаться или на кого-то охотиться, и ребенок будет с энтузиазмом играть в нее снова и снова, не пытаясь внести ненужные (с его точки зрения) изменения в правила. Пока игра приносит удовольствие, она будет повторяться бесконечно, даже если она уже давно устарела. Первоначальная спонтанная активность вызывала восторг, потому что это был новый игровой эксперимент; дальнейшее неоднократное повторение привычных действий нравится просто потому, что доставляет удовольствие.
Сходство между сексом ради эксперимента и сексом ради удовольствия достаточно очевидно. Сколько раз каждая супружеская пара испытывала незабываемое удовольствие от полового акта – не для воспроизведения потомства, когда цель создания и сохранения пары уже давно достигнута и когда нет никакой необходимости в проведении новых сексуальных экспериментов. Это и есть секс ради удовольствия, или, если угодно, чистая эротика.
Для участника полового акта он все равно что кулинарное искусство для гурмана или эстетическое начало для художника. Глупо было бы петь дифирамбы незабываемым вкусовым или эстетическим ощущениям, осуждая при этом красоту эротики, и все же такое происходит довольно часто. Действительно все чрезмерное приводит к возникновению проблем, но это относится и к гастрономическим, и к эстетическим излишествам.
Неуемная сексуальная активность часто влечет за собой истощение, когда не остается сил на все остальное и нарушается гармония жизни, точно так же, как отсутствие меры в еде часто приводит к ожирению и наносит вред здоровью, а чрезмерное акцентирование внимания на проблемах эстетики часто пагубно отражается на восприятии других сторон общественной жизни. В каждом случае все происходит по одному и тому же сценарию.
Осуществление какого-либо действия только ради самого процесса подразумевает высвобождение некоторого количества свободного времени и невостребованной энергии, которые, естественно, тратятся на основные жизненные нужды. Так происходит в урбанизированном человеческом обществе, так происходит и в обществе зверей, заключенных в клетки зоопарка, где питание гарантированно, а враги находятся далеко, в других клетках, и неудивительно, что именно здесь можно найти примеры гиперсексуальности животных.
7. Секс как способ времяпровождения
Данная категория сексуальной активности представляет собой разновидность трудотерапии, или, если угодно, лекарство от скуки. Она имеет много общего с предыдущей категорией, но опять же отличия между ними отчетливо видны. Разница примерно такая же, как между состоянием просто свободного времени и состоянием скуки. Секс ради удовольствия – это один из многих приятных способов утилизации появившегося свободного времени, который исключает даже малейшие намеки на синдром скуки. Его функция, несомненно, погоня за чувственным наслаждением. Занятие сексом, чтобы убить время, наоборот, действует как терапевтическое средство против скучного проживания в стерильной и однообразной среде. Легкая скука порождает безделье и отсутствие цели и мотивации. Невыносимая скука в условиях серости и пустоты бытия производит обратный эффект: она порождает обеспокоенность и возбуждение, раздражительность и даже злость.
Поразительные результаты дали эксперименты, проведенные в группе студентов, на каждого из которых надели светонепроницаемые очки и грубые перчатки, ограничивающие даже малейшие движения рук, и поместили их поодиночке в пустую комнату. Чем дольше они находились взаперти, тем труднее им было расслабиться. Изо всех сил они старались придумать хоть какое-то занятие, которое подходило бы для таких ограниченных условий. Они начинали свистеть, разговаривать сами с собой, пританцовывать, стараться делать хоть что-нибудь, каким бы абсурдным это ни было, только бы нарушить монотонность существования. Через несколько дней у них стали наблюдаться признаки сильнейшего стресса, и дальнейшее нахождение в подобных условиях не представлялось возможным.
Невыносимая скука, стало быть, не является результатом длительного безделья, а как раз наоборот. Достигнуть состояния крайней скуки возможно, выполняя любую работу в течение длительного времени. Данная ситуация слишком опасна, чтобы просто получать чувственное наслаждение, характерное для секса ради удовольствия; она скорее определяется необходимостью избежать проблем, связанных с длительным бездельем. Отсутствие активности губительно для нервной системы, и мозг старается делать все возможное, чтобы этого избежать.
В условиях, благоприятных для возникновения синдрома скуки (имеется в виду однообразие окружающего мира, правда не искусственно созданное, как в вышеупомянутом эксперименте, а естественное), объектом, который быстрее всего поможет выйти из состояния монотонного существования, оказывается само человеческое тело, и если других объектов не находится, то в качестве такового всегда выступает собственное тело. Можно кусать ногти, ковырять в носу, можно расчесывать волосы, всегда можно довести тело до состояния сексуального возбуждения. Так как целью является максимальное возбуждение, то в данной ситуации действия часто отличаются жестокостью и болевыми ощущениями, а иногда сопровождаются серьезными увечьями или травмированием гениталий. Боль, сопутствующая этому, является в какой-то мере частью такой странной терапии в отличие от побочных эффектов.
Жестокость и длительная мастурбация типичны для данного явления, и здесь не редкость даже разрыв мягких тканей или втыкание острых предметов в зону гениталий.
Экстремальные формы секса как способа времяпровождения характерны для заключенных – людей, принудительным образом изолированных от нормальной (с точки зрения половой стимуляции) среды обитания. Секс среди заключенных вовсе не относится к чисто физиологическому – ведь для простого удовлетворения физиологической потребности требуется гораздо меньше усилий.
Признаки данного феномена можно обнаружить и при наблюдении за жизнью людей интровертов с некоторой патологией в психическом развитии, причем проявляются они даже в среде, с виду благоприятной для нормальной половой жизни. Однако более тщательные исследования показывают, что эти люди, хотя и не обделены достаточным количеством внешних сексуальных стимуляторов, оказываются не подвластными им в силу своей ненормальной психики. Их физиологические потребности находятся на голодном пайке среди изобилия. Если по какой-либо причине причислить их к категории антисоциальных элементов и изолировать от общества ментально, то есть лишить всяких контактов с окружающим нормальным миром, они способны прибегнуть к экстремальной стимуляции с той же интенсивностью, с какой пользуются ею заключенные, изолированные от общества в физическом смысле, то есть находящиеся в камерах. Ведь в изоляции (как физической, так и ментальной) сексуальные извращения как способ времяпровождения теряют свою негативную сущность и становятся скорее средством спасения от бездействия.
Животные в клетках чувствуют примерно то же самое. Изолированные от собратьев, они могут заниматься физиологическим сексом. Лишенные необходимости поиска пищи и защищенные от врагов, а также имея много свободного времени, они не прочь заняться сексом ради удовольствия, но, почувствовав невыносимую скуку, они способны прибегнуть к самым экстремальным формам секса как способа времяпровождения. Некоторые самцы обезьян становятся одержимы мастурбацией. Самцы копытных животных, содержащиеся в одной клетке с самками, но изнывающие от безделья, могут в буквальном смысле загнать своих сокамерниц до смерти, бегая за ними по всей клетке и приставая без устали.
Такое же поведение замечено и у человекообразных обезьян. Один орангутан жил в пустой клетке, и, когда к нему подселили самку, он во время спаривания так обнял ее, что у бедняги отнялись передние лапы и ее пришлось срочно отселить. Вообще, обезьяны (маленькие и большие), выросшие в изоляции от своих сородичей, после помещения их в общество себе подобных какое-то время не могут приспособиться к новым условиям. Подобно людям с недостатками в физическом развитии, жившим долгое время «в своем мире», они забиваются в угол и продолжают свои занятия сексом ради времяпровождения на глазах у изумленных новых товарищей.
Это довольно распространенное явление у шимпанзе, которых часто заводят в качестве домашних животных, а потом выбрасывают в зрелом возрасте, после чего они попадают в зоопарки. Одну такую пару шимпанзе, выросших в подобных условиях, для создания «семьи» поместили вместе в отдельную клетку. Сексом они занимались регулярно и интенсивно, но только не друг с другом. Они, хотя и делили одну клетку на двоих, оставались ментально изолированными. Сидя вдали друг от друга, они мастурбировали самыми различными способами: на глазах у самца, занимающегося пенисом в другом углу клетки, самка для стимуляции своих половых органов использовала веточки или деревянные щепки, которые отрывала зубами от стены.
8. Успокаивающий секс
Нервная система не терпит как длительного бездействия, так и чрезмерной активности. Успокаивающий секс является противоположностью сексу как способу времяпровождения.
Последний является средством от скуки, в то время как успокаивающий секс – это средство против суматохи и стрессов. Окруженный и подавленный странными, противоречивыми, незнакомыми или пугающими событиями, человек ищет спасения в старых добрых вещах, которые способны успокоить его расшатавшиеся нервы. Когда напряженность жизни становится невыносимой, человек пытается расслабиться с помощью действий, которые принесут удовлетворение от сознания завершенности дела: ведь полная стрессов, сверхэнергичная деятельность редко позволяет довести начатое до конца. Он тянет лямку и никак не может решить свои проблемы, потому что его постоянно дергают и мешают осуществить задуманное. Его неудовлетворенность растет, пока не свершится какое-нибудь незамысловатое знакомое событие (не важно, насколько соответствующее ситуации) и не предоставит ему возможность выплеснуть свою энергию и расслабиться (если, конечно, все сложится удачно).
Банальные действия (например, курение, жевание жвачки или выпивка) помогают ослабить напряжение. Успокаивающий секс выполняет ту же роль. Солдаты на войне, ожидающие начала битвы, или директор фирмы во время финансового кризиса могут найти временное успокоение в объятиях чувственной женщины. Эмоциональное возбуждение может быть минимальным, а сам процесс – традиционным. В какой-то степени чем более автоматическими будут действия, тем лучше, потому что мозг и так загружен эмоциями бытия, ему требуется разрядка.
Похожими выглядят и действия зверей, именуемые сублимирующими. Когда два соперничающих представителя животного мира встречаются лицом к лицу, каждый готов атаковать противника, но оба боятся этого. Они сталкиваются с проблемой, и в таких противоречивых и не удовлетворяющих обоих условиях могут делать что-нибудь простое и не стандартное для данной ситуации (например, чистить шерсть или ковырять землю в поисках пищи или материала для гнезда). Такие сублимирующие действия, конечно, не решают проблему, но дают возможность на время отвлечься от стрессового состояния. Если самка имела несчастье оказаться поблизости, она рискует незамедлительно стать объектом сексуального домогательства, которое (как и в случае с солдатами или директором) носит стереотипный и незамысловатый характер.
9. Коммерческий секс
Проституцию мы уже упоминали, но только с точки зрения клиента. Для самой проститутки секс выполняет совершенно иную функцию. Побочные факторы могут быть какими угодно, но основная и превалирующая его функция – коммерческая. Коммерческий секс может играть важную роль и во взаимоотношениях многих супружеских пар, когда существует односторонняя моногамная связь: один супруг предоставляет сексуальные услуги другому в обмен на деньги или, скажем, на квартиру. Тот, кто имеет эти деньги или квартиру, действительно нуждается в моногамных отношениях, но в результате получает фальшивку. Женщин (или мужчин), которые вступают в брак ради денег, конечно же, можно считать проститутками. Единственная разница в том, что она (или он) получают плату за свои услуги косвенным образом, а обыкновенная проститутка работает по принципу «хочешь секса – плати», но, независимо от длительности подобных отношений, функция, которую выполняет сексуальная активность такой пары, в основном остается неизменной.
В какой-то степени сексуальные услуги в обмен на материальную выгоду предоставляют стриптизерши и стриптизеры, платные партнерши и партнеры в танцах, манекенщицы и манекенщики, танцовщицы и танцоры, участницы и участники конкурсов красоты, а также многие актрисы и актеры. За определенную плату они участвуют в представлении, стимулирующем начальную стадию полового возбуждения, но (по всем правилам) не рассчитанном на дальнейший переход к непосредственному половому акту.
Компенсацией (за отсутствие логического продолжения) часто служит слишком откровенный и шокирующий характер действий участников: сексуальные позы и движения, имидж и анатомические данные – все это своей недвусмысленностью призвано затмить ограниченность предоставляемых услуг.
Коммерческий секс – явление редкое в животном мире, даже в зверинцах, но определенные проявления «проституции» были замечены в поведении некоторых приматов. Самки обезьян предлагали себя самцам, сидящим с ними в одной клетке, чтобы заполучить кусочки пищи, разбросанные по полу, так как секс отвлекал самцов от необходимости следить за неприкосновенностью своих запасов.
10. Секс ради статуса
Эта последняя функциональная категория сексуального поведения открывает перед нами странный мир, полный неожиданных откровений и богатый своим разнообразием. Секс ради статуса проникает в нашу жизнь множеством скрытых и непознанных способов. Из-за сложности этого явления я не стал рассматривать его в предыдущей главе, с тем чтобы посвятить ему больше внимания здесь. Будет разумнее, если мы начнем с изучения форм этого секса, наблюдаемых у других представителей животного мира, прежде чем приступим к рассмотрению этого сексуального поведения у человека.
Секс ради статуса имеет в своей основе стремление к власти, а не воспроизведение потомства, и, чтобы осознать, как происходит это преобразование, нам придется понять, как меняются сексуальные роли самца и самки. Хотя для полноценного сексуального акта необходимо равноценное участие обоих полов, все же приходится признать, что самка млекопитающего играет, как правило, роль поддающегося, а самец – роль агрессора. (Это не тот случай, когда самец, говоря официальным языком, сексуально домогается самки, не желающей вступать в половой контакт, и его действия характеризуются как «развратные».) Здесь не играет особой роли тот факт, что самка физически намного слабее самца: данные отношения являются неотъемлемой частью нормального полового акта. Так уж повелось, что самец млекопитающего должен покорить самку: именно он должен завоевать право «вторжения в тело» своей партнерши. Чрезмерно покорная самка или слишком агрессивный самец считаются плохими актерами, склонными переигрывать, но покорный самец или агрессивная самка – это полное несоответствие своему амплуа.
Сексуальная функция самки обезьяны заключается в «подаче» себя самцу путем демонстрации своего зада, покачивания им в знак приглашения и предоставления половых органов в распоряжение самца. Сексуальная активность последнего включает в себя принятие приглашения самки, введение пениса и осуществление тазовых движений. Такая субординация в сексуальных взаимоотношениях, когда самка предоставляет себя самцу, а самец навязывает себя самке, была «заимствована» у действий, изначально не имеющих отношения к сексу, требующих более явной демонстрации покорности или агрессии. Если сексуальная «подача» самки означает покорность, то такие же действия могут быть использованы в других случаях, когда проявляется открытая враждебность. В ситуации, не имеющей сексуальной подоплеки, самка демонстрирует самцу свои половые органы в знак того, что она настроена неагрессивно. Это служит успокаивающим жестом и обозначает статус подчиненного. В ответ самец может овладеть ею и сделать несколько незначительных тазовых движений, дабы подтвердить свой доминирующий статус.
Секс ради статуса в данной форме является важным атрибутом социальной жизни обезьян, в том числе и человекообразных. Благодаря ритуальным действиям лидеров и подчиненных удается избежать кровопролития. Самец проявляет агрессию по отношению к самке, предотвращая тем самым ненужную схватку. Вместо того чтобы кричать и пытаться убежать, что только подольет масла в огонь, самка устраивает собственное сексуальное представление, самец производит ответные действия, и они совокупляются, подтверждая тем самым существующую субординацию.
Но это только начало. Секс ради статуса настолько важен, что решает практически все проблемы, связанные с враждебными проявлениями внутри группы. Если слабый самец чувствует угрозу со стороны сильного, он может защитить себя, избрав манеру поведения самки. Он демонстрирует роль подчиненного, принимая женские сексуальные позы и привлекая доминирующего самца своим задом. Последний подтверждает свой статус, обращаясь с этим самцом как с подчиненной самкой.
Точно такое же поведение можно наблюдать и между двумя самками. Подчиненная обезьяна «подставляется» доминирующей и позволяет ей взгромоздиться на себя. Молодые особи тоже совершают подобный ритуал, даже если они еще не достигли полового созревания. Это лишний раз доказывает, что секс ради статуса уже далеко отошел от своей изначальной сексуальной функции. Действия все еще подразумевают половое сношение, но уже не имеют под собой сексуальной мотивации; главное в них теперь – подтверждение субординации по статусу.
Тот факт, что данная сексуальная активность проявляется регулярно и с завидной частотой, объясняется принадлежностью обезьян к миру дикой природы. У посетителей зоопарков часто складывается впечатление, что приматы относятся к классу ненасытных сексуальных маньяков, готовых, завидев зад сородича, совокупляться с кем угодно, будь то самка или самец, взрослый или детеныш. С одной стороны, так оно и есть; то, что видят посетители, точно отражает существующее положение вещей, вот только причины такого поведения остаются за пределами понимания. Естественность данного явления можно понять, лишь осознав, что мотивация секса ради статуса далека от сексуальной.
Возможно, разобраться в этом поможет более показательный пример. Каждому знакомо дружеское, смиренное приветствие домашней кошки, трущейся боком о ногу хозяина, вытянув вверх хвост и приподняв зад. И кошки, и коты поступают одинаково, и, если погладить своего питомца, можно почувствовать, как животное выгибается навстречу руке.
Большинство людей воспринимают это движение как кошачье приветствие и не задумываются о причинах и важности этих действий. На самом деле это очередной пример секса ради статуса. Подобным образом кошки обычно устраивают сексуальную «подачу» для котов, а выгибание демонстрирует самцу наружные половые органы. Но, как и в случае с обезьянами, эти движения утратили свою сексуальную роль, и теперь представители обоих полов прибегают к таким действиям каждый раз, когда необходимо продемонстрировать покорность. Поскольку владельцы кошек и котов намного больше и сильнее своих питомцев, они с точки зрения этих животных являются непререкаемыми авторитетами на все времена. Если контакт между ними происходит после того, как хозяин отсутствовал какое-то время, кошка считает, что необходимо подтвердить свою подчиненную роль, так что церемония приветствия неизменно включает в себя элементы секса ради статуса.
Действия представителей семейства кошачьих довольно просты, но перед рассмотрением подобных действий в мире людей следует (принимая во внимание и поведение обезьян) отметить некоторые поразительные анатомические особенности животных, созданные природой для секса ради статуса.
Многие самки обезьян имеют ярко-красную окраску кожи на не покрытой шерстью задней части туловища, недвусмысленно демонстрируемой самцу во время сексуальной «подачи». Она, естественно, является главным объектом, с помощью которого самка показывает самцу статус подчиненного во время секса.
Как уже упоминалось, самцы некоторых животных используют красный цвет собственных ягодиц для доказательства своей покорности перед более сильными особями, и если у самок яркий цвет задней части играет двойную роль, то у самцов функция такой раскраски связана исключительно с сексом ради статуса.
Рассматривая секс ради статуса с точки зрения не подчиненного, а доминирующего индивида, можно обнаружить такие же результаты. Реакция лидера подразумевает эрекцию полового члена, который от природы имеет цвет, идеально соответствующий назначению.
У многих животных пенис имеет ярко-красную окраску и часто обрамлен нежно-синей кожей мошонки. Это делает гениталии самца настолько откровенными, насколько это возможно, и часто самцы садятся, раздвинув задние лапы, чтобы их половые органы были видны всем. Таким образом они демонстрируют окружающим свой высший статус, даже не прибегая к величественным движениям. У некоторых обезьян самцы садятся таким образом где-нибудь с краю от стаи, и, когда приближается чужая стая, пенис самца напрягается и ритмично поднимается, похлопывая по животу.
В Древнем Египте бабуины считались священными животными и являлись олицетворением мужской сексуальности. Египтяне не изображали их на картинах и росписях с напряженным половым членом, но бальзамировали и хоронили их в таком виде, причем бальзамирование продолжалось в течение семидесяти дней, а церемония похорон длилась двое суток.
Очевидно, что демонстрация особенностей секса ради статуса происходила открыто и недвусмысленно, и не только между бабуинами, но и среди древних египтян, и это вовсе не уникальный случай, в чем мы сейчас и убедимся.
Подобно тому как самцы некоторых животных, показывая свою покорность, имитируют действия самок (например, демонстрируя свои красные ягодицы), самки иногда также могут подражать движениям доминирующих самцов. Женские особи некоторых североамериканских обезьян демонстрируют свой удлиненный клитор, который может играть роль псевдопениса.
Встречаются особи, у которых он настолько похож на мужской половой орган, что иногда даже трудно провести различие между полами. Такой феномен стал причиной появления многочисленных легенд, придуманных коренным населением тех мест, где встречаются такие животные. Поскольку такие самки выглядят как самцы, местные жители считают их животными с гомосексуальными наклонностями. (Это довольно странно: ведь самка гиены тоже обладает клитором, похожим на пенис, но в Африке гиен считают не гомосексуалами, а гермафродитами – особями, совмещающими в себе и мужские, и женские качества.)
Есть такие виды обезьян, самки которых обладают и псевдопенисом, и псевдомошонкой, хотя ученым мало известно о том, как эта имитация мужских гениталий используется в мире дикой природы.
Мы знаем только, что эрекция пениса применяется для устрашения подчиненных. Пример маленькой обезьянки саймири свидетельствует, насколько это важный признак превосходства над своими собратьями. Здесь недостаточно просто сидеть, раздвинув задние лапы; когда самцу-лидеру необходимо кого-нибудь поставить на место, он приближается к подчиненному и бесцеремонно демонстрирует свой напряженный пенис прямо перед его мордой. Самка, однако, не имеет возможности вызвать эрекцию псевдопениса, но вполне возможно, что для утверждения своего превосходства ей достаточно показать гениталии такими, какие они есть.
Таковы особенности секса ради статуса у наших ближайших собратьев – обезьян. Я остановился на этом так подробно потому, что это поможет нам лучше проследить эволюцию развития такого вида секса у людей. Это также поможет более отчетливо увидеть, как далеко зашли люди в этой сфере своей жизни. Читая об особенностях поведения обезьян, вы наверняка, как и древние египтяне, заметили некоторое сходство обезьяньего мира с миром людей. У людей, как и у обезьян, сексуальное поведение подчиненной самки и доминирующего самца демонстрирует покорность или превосходство, но не имеет под собой собственно сексуальной основы.
Древний способ демонстрации ягодиц самцу до сих пор используется самками для подтверждения своего подчиненного положения. Детей в качестве наказания нередко грозятся «отшлепать», да и вообще ягодицы всегда считались самой «позорной» частью человеческого тела, над которой всегда подшучивали и издевались. Беспомощные жертвы, фигурирующие в садомазохистских порнографических произведениях искусства (не говоря уж о популярных комедиях и комиксах), часто представлены с обнаженными ягодицами.
Однако все это буйство человеческой фантазии имеет под собой одну основу. Искусство и литература с древних времен воспевали фаллический символ, изображая его в самых разнообразных видах. До сих пор у некоторых примитивных народов наблюдается самое непосредственное поклонение фаллосу. Например, у папуасов Новой Гвинеи мужчины-воины прикрепляют к своим половым членам трубки длиной более 30 сантиметров, которые специальными приспособлениями закрепляются почти в вертикальном положении. У некоторых народов принято разукрашивать пенисы и искусственно увеличивать их различными способами.
Раз эрекция пениса используется самцами-лидерами в качестве устрашающего средства, то совершенно очевидно, что чем сильнее эрекция, тем более серьезную угрозу она означает. Визуальные сигналы, свидетельствующие о степени угрозы, включают в себя четыре показателя: когда пенис напрягается, он меняет угол наклона, из мягкого превращается в твердый, увеличивается в толщину и в длину. Если все четыре показателя искусственно довести до нужной кондиции, то эффект от такого зрелища будет достигнут максимальный.
Существует предел тому, что можно сделать с человеческим телом (что более-менее удалось папуасам Новой Гвинеи), но нет предела человеческой фантазии в искусстве. Мужское тело, изображенное на картине, гравюре или в скульптуре, можно снабдить фаллосом каких угодно размеров. Средняя длина пениса в состоянии эрекции примерно 15,5 сантиметра, что составляет менее одной десятой от роста взрослого мужчины; фаллические же скульптуры нередко снабжены пенисом, длина которого превышает высоту самой фигуры.
Поклонение фаллосу заходило и еще дальше: от изображения тела вообще отказывались, и, например, скульптуры представляли собой один огромный, вертикально расположенный пенис. Такие скульптуры древних мастеров были найдены в различных частях света. Гигантские фаллические статуи нередко превосходили реальные размеры органа человеческого тела почти в 700 раз, при этом некоторые из них были покрыты золотом.
Изучая очевидные случаи поклонения мужскому половому члену, не надо забывать и о символах фаллоса; таким, например, является любой длинный, негнущийся, упругий предмет.
Психоаналитики, исследующие сны своих пациентов, знают, какими разнообразными могут быть эти символы, но только снами дело не ограничивается. Эти символические предметы намеренно используются рекламными агентствами, артистами и писателями. Они появляются в фильмах, спектаклях и служат неизменным атрибутом почти всех форм развлечений. Даже если они и не воспринимаются буквально, на подсознательном уровне они все равно оказывают воздействие, поскольку в своей основе имеют хорошо понятные образы.
Все эти свечи, бананы, мужские галстуки, ручки от швабры, шланги, посохи, змеи, морковки, стрелы, рыбы-угри, фейерверки, а также обелиски, деревья, фонтаны, фонарные столбы, небоскребы, флагштоки, пушечные стволы, заводские трубы, космические ракеты, маяки и башни несут в себе некую символическую ценность, поскольку в целом обладают определенной формой, а в некоторых случаях даже определенными специфическими атрибутами.
Рыба становится фаллическим символом как из-за своего внешнего вида, так и из-за формы, а еще и потому, что она как бы протискивается сквозь воду; слон – из-за своего хобота; носорог – из-за рога; птицы – потому что поднимаются в небо вопреки земному притяжению; волшебная палочка – потому что дает особую силу волшебнику; меч, копье и пика – оттого что проникают в человеческое тело; бутылка шампанского извергает фонтан, когда ее открывают; ключ входит в замочную скважину, а сигара представляет собой набухшую сигарету. Этот список практически бесконечен: ведь воображение способно придумать символические параллели с каким угодно предметом.
Все эти образы очень часто использовались в качестве символов мужественности. Сильный, находящийся у власти мужчина (или мужчина, делающий вид, что он силен и облечен властью), который тычет своей сигарой в лицо компаньону, по сути, демонстрирует те же признаки секса ради статуса, что и самец маленькой обезьянки саймири, расставляющий лапы и трясущий своим напряженным пенисом перед мордой подчиненного. Общественная мораль заставила нас искать эвфемистические замены нашим агрессивным способам демонстрации превосходства с помощью сексуальных атрибутов, но представление о мужском начале, какое оно есть на самом деле, никуда не исчезло, а только видоизменилось и модернизировалось. Как я уже говорил в главе, посвященной статусу и суперстатусу, у нас в условиях суперплемени есть веские причины манипулировать способами демонстрации нашего превосходства, а это на самом деле и есть секс ради статуса, чем все мы и занимаемся.
Можно найти множество примеров различных усовершенствований фаллического символа, происходящих на наших глазах. Один из них – дизайн спортивных автомобилей. Излучая дерзкую, агрессивную мужественность, они укрепляют ее своими фаллическими атрибутами. Словно пенис бабуина, они устремлены вперед; длинные, гладкие и сияющие, они наполнены энергией движения и очень часто окрашены в ярко-красный цвет.
Мужчина, сидящий в спортивном кабриолете, похож на чрезмерно стилизованную фаллическую статую: его тело недоступно взгляду, а все, что мы видим, это крошечная голова и руки, венчающие огромный блестящий пенис. (Можно привести контраргументы, предположив, что форма спортивных автомобилей определяется техническими требованиями аэродинамики, но переполненные улицы современных городов и жесткие ограничения скорости делают эти доводы бессмысленными.) Даже обычные машины обладают фаллическими атрибутами, и это в какой-то степени объясняет, почему водители-мужчины становятся такими агрессивными и стремящимися обогнать друг друга, несмотря на серьезный риск и на то, что возле следующего светофора они все равно окажутся на одной линии, в лучшем же случае сэкономят всего несколько секунд.
Другой пример можно найти в мире популярной музыки, где гитары уже превратились из предмета женского рода в олицетворение мужского начала. Старинные гитары с пышной фигурой и тонкой талией определенно были символом женственности: их держали у груди, нежно перебирая струны. Но времена изменились, и от их женственности не осталось и следа.
С тех пор как группы, состоящие из секс-символов мужского пола, начали играть на электрогитарах, дизайнеры этих инструментов работают не покладая рук, чтобы придать им очертания фаллоса – олицетворения мужественности. Корпус гитары (теперь он символизирует яички) стал меньше; он более округлый и ярко раскрашенный, что дает возможность грифу (который нынче олицетворяет пенис) казаться длиннее. Гитаристы тоже сыграли свою роль, опуская гитару все ниже и ниже до тех пор, пока она не оказалась на уровне гениталий. Изменился также угол наклона гитары во время игры, и теперь ее держат так, что гриф торчит подобно пенису в состоянии эрекции. Теперь, после всех этих модификаций, современные поп-группы стоят на сцене и манипулируют своими электрическими фаллосами, имитируя мастурбацию и демонстрируя власть над своими «рабами», находящимися в зрительном зале. (А вокалисту остается ласкать фаллический микрофон.)
На фоне таких «нововведений» в фаллическом символизме выделяются случаи, когда символы мужского начала незаслуженно забываются или игнорируются. По мере того как древние цивилизации (представители которых, как я уже говорил, были намного раскованней при использовании образов мужских половых органов) сменялись современными, их недвусмысленные символы искажались и скрывались.
Возможно, самым ошеломляющим примером этого может послужить христианский крест. Когда-то, давным-давно, он был совершенно откровенным фаллическим символом с вертикальной стойкой, олицетворяющей половой член, и перекладиной, обозначающей яички. Иногда его изображали в более явной форме, с головой мужчины на вершине, венчающей тело, представляющее собой одни большие, стилизованные под крест мужские гениталии, но это было еще в дохристианские времена. Один писатель заметил, что, возможно, принятию христианами этого символа в новом обличье способствовало то, что ранее он представлял огромную важность как символ «жизненной силы».
Другой пример: знаменитый мальтийский крест тоже имел долгую историю, прежде чем потерял свое оригинальное значение. При раскопках древних развалин на острове Мальта было найдено немало фаллических скульптур, которые потом пропали, были украдены или разрушены. Среди них был и крест, состоявший из четырех огромных каменных фаллосов, которые, как пишет один автор, «впоследствии превратились в оружие благородных рыцарей».
Ужесточение требований морали по отношению к фаллическим символам можно проследить и на примере пасхальных праздников. В древности на Пасху часто пекли пироги в форме как мужских, так и женских половых органов, но сегодня они видоизменились и в некоторых странах имеют форму рыбы (мужской пирог) или куклы (женский). Фаллическая символика лежала и в основе так называемых «рыбных дней» по пятницам, но сексуальная подоплека этого ритуала давным-давно забыта.
Можно привести множество подобных примеров. Костер, например, сохранив свою почти магическую языческую силу, тем не менее полностью лишился своей сексуальной основы. Когда-то огонь добывали путем трения палочки-«папы», вставленной в дощечку-«маму», осуществляя тем самым символический половой акт до тех пор, пока не возникала искра и костер не вспыхивал языками сексуального пламени.
Раньше на стенах многих домов изображался фаллос, призванный защищать жителей от сглаза и других воображаемых несчастий. Эти агрессивные надменные атрибуты секса предназначались для демонстрации превосходства живущих в этих зданиях над представителями потустороннего мира. В некоторых странах Средиземноморья до сих пор можно найти символы с той же функциональной идеей, но они уже лишены прежнего откровенно сексуального смысла. Теперь изображают бычьи рога и прикрепляют их где-нибудь наверху, под самой крышей. Но несмотря на все старания морали и цензуры, превратившие древо познания плотских истин в обыкновенное дерево знаний и заменившие недвусмысленные гульфики на менее недвусмысленные галстуки, в некоторых сферах жизни агрессивные фаллические символы сохраняются в прежнем обличье, например ругательства, где все выражается предельно откровенно.
Вербальные ругательства или оскорбления часто имеют фаллическую подоплеку. Почти все по-настоящему грубые выражения, которые мы используем с целью оскорбления, имеют в своей основе сексуальные термины. Их буквальный смысл связан с половым актом или с различными частями гениталий, но используются они преимущественно в моменты сильного раздражения и агрессии, а это – типичные атрибуты секса, наглядно демонстрирующие тот факт, что секс часто используется для утверждения превосходства.
Визуальные оскорбления имеют в своей основе все тот же фаллос, а для выражения враждебности по отношению к собеседнику используется целый набор атрибутов данной тематики. Высунутый язык есть не что иное, как символ пениса в напряженном состоянии. Различные варианты оскорбительных жестов, демонстрируемых рукой, известны уже как минимум две тысячи лет. Один из самых древних жестов – оттопыренный и полностью выпрямленный средний палец, направленный в сторону человека, которого необходимо оскорбить (остальные пальцы согнуты). Таким образом, средний палец олицетворяет пенис, согнутые большой и указательный – яичко, а безымянный и мизинец – другое яичко.
Этот жест был популярен во времена римлян, и средний палец назывался digitus impudicus – палец бесстыдный, или digitus infamis – палец позорный. Жест видоизменялся с течением столетий, но до сих пор встречается во многих частях света. Иногда вместо среднего используется указательный палец, возможно, потому, что так проще этот жест сформировать и удержать. Иногда указательный и средний пальцы объединяются, выражая размеры символического пениса.
Сегодня часто можно наблюдать покачивание комбинацией пальцев вверх-вниз в отношении враждебного субъекта, символизирующее движение во время полового акта. Если отгибаются два пальца, то они могут быть как прижатыми друг к другу, так и разведенными в стороны в форме латинской буквы V.
Интересно, что искаженное восприятие этой последней формы представляло собой символ победы, и это является не просто копированием заглавной буквы слова victory: фаллическая символика и здесь сыграла свою роль. Этот жест отличается от оскорбительного отгибания пальцев в форме буквы V: в стремлении оскорбить руку держат ладонью к себе, в то время как для обозначения победы ладонь направляется в сторону восторженной публики.
Это означает, что победитель, показывающий два разведенных пальца, на самом деле демонстрирует оскорбительный жест, но только от их имени, а не по отношению к ним. Глядя на своего победителя, публика видит тот же самый жест, который каждый из них увидел бы, если бы он показывал оскорбительную комбинацию пальцев своему врагу. Простым разворотом руки фаллическое оскорбление становится фаллической защитой.
Как мы уже говорили, угроза и защита являются основными аспектами утверждения превосходства. Если лидер демонстрирует угрозу по отношению к одному из членов своей группы, это является оскорблением для последнего, но когда он направляет ту же угрозу от группы в сторону врага (или воображаемого врага), тут его подчиненные начинают восхищаться им, потому что он защищает их. Не стоит, конечно, думать, что лидер может полностью сменить имидж простым поворотом кисти на сто восемьдесят градусов, но таковыми являются современные способы демонстрации секса ради статуса.
Другая древняя форма комбинации пальцев, насчитывающая как минимум две тысячи лет, – это так называемая фига, или кукиш. Кулак сжат, но большой палец просунут между основаниями согнутых указательного и среднего пальцев и направлен в сторону объекта оскорбления. Кончик большого пальца торчит лишь слегка, напоминая головку пениса, направленную на подчиненного или врага. Этот жест распространен на большей части земного шара, и почти везде его демонстрация называется «показать фигу». В английском языке выражение I don’t give a fig for him, которое переводится примерно как «Я ему даже фигу не покажу», означает, что тот, к кому оно относится, не заслуживает даже оскорбления.
Много примеров этих фаллических жестов было найдено на древних амулетах и украшениях. Их носили в качестве защиты от сглаза. Некоторые наши современники видят в этих жестах оскорбление или грубость, но раньше они играли совершенно другую роль.
Эти символы использовали – и абсолютно легально – в качестве защитных атрибутов секса ради статуса. В определенных условиях им поклонялись, и они служили волшебными амулетами, призванными уничтожить – нет, не членов группы – любую угрозу для группы, приближающуюся извне.
Во время римского праздника «либералия» огромный фаллос, водруженный на великолепную колесницу, торжественно вывозили на центральную площадь города, где все женщины, включая самых респектабельных дам, украшали его гирляндами, «чтобы отогнать злых духов».
В период Средневековья на стенах многих церквей были изображения фаллосов – считалось, что это защищает от сил сатаны; правда, в большинстве случаев эти атрибуты впоследствии уничтожили как «олицетворение разврата».
В качестве фаллической символики использовались даже растения. Мандрагора (растение с корнями, похожими на фаллосы) была широко распространена в качестве защитного амулета. К ней прикрепляли в соответствующих местах зерна проса или ячменя, закапывали на двадцать дней в землю, чтобы зерна проросли, а затем откапывали и подстригали выросшие корни, придавая им конфигурацию лобковых волос, в результате чего символическая роль усиливалась. В такой форме этот амулет хранили, и его влияние считалось очень сильным, а люди верили, что состояние его владельца за год увеличивается вдвое.
Подобные примеры можно приводить до бесконечности, но я думаю, что перечисленного вполне достаточно для доказательства распространенности и разнообразия данного феномена. Мы начали обсуждение этой темы, заострив внимание всего на одном элементе проявления агрессивности секса ради статуса со стороны самца, а именно – на эрекции пениса. Существуют, конечно, и другие проявления, которые не стоит сбрасывать со счетов. Собственно, непосредственный акт копуляции для самца, как я уже отмечал, является основополагающим агрессивным способом самоутверждения и демонстрации превосходства. Таким образом, в определенных условиях он становится элементом секса ради статуса. Самец может совокупляться с самкой не для того, чтобы достичь цели одного из остальных девяти типов секса, перечисленных в этой главе, а просто чтобы доказать превосходство собственного мужского «я». В таких случаях он может говорить о «победе», как будто участвовал в битве, а не занимался любовью, и когда я употребляю глагол «говорить», то имею в виду его буквальное значение, поскольку мужчина обязательно будет хвастаться своими достижениями перед другими мужчинами, так как без этого его победа не имеет смысла. Если бы он молчал по этому поводу, его эго было бы, конечно, удовлетворено, но, рассказав своим друзьям, он таким образом еще больше повышает свой статус. Любая партнерша, знающая о его победах, должна быть уверена, что участвует в исключительном половом акте. По сравнению с этим подробности секса для создания пары носят гораздо более интимный характер.
Мужчина, использующий женщину для секса ради статуса, на самом деле озабочен собственной состоятельностью в этом больше, чем всем остальным. По большому счету его может удовлетворить любой способ демонстрации зависимости женщин от него, даже не связанный с непосредственным половым актом. Ему не нужно будет утруждать себя сексом, если его превосходство над женщинами будет и так понятно всем вокруг.
Большие гаремы, распространенные у правителей некоторых стран, в основном играют роль инструмента демонстрации секса ради статуса; они вовсе не призваны отражать стремление к многочисленным моногамным связям. Часто среди представительниц гарема назначается «любимая жена», отношения с которой принимают некоторое подобие семейных уз, но в любом случае законы секса ради статуса доминируют во всей этой схеме, а схема проста: чем больше женщин в гареме, тем больше власть. Иногда жен становится так много, что муж не имеет ни времени, ни сил заниматься сексом с каждой из них, но, чтобы выглядеть воплощением мужественности, он старается произвести как можно большее количество отпрысков. Современные «повелители гаремов» обычно вынуждены справляться с женами по очереди, вместо того чтобы собирать их вокруг себя всех сразу. Они надеются на повышение репутации устным способом, не прибегая к грандиозной демонстрации своей силы.
Здесь уместно упомянуть об особом отношении гетеросексуальных приверженцев секса ради статуса к гомосексуальным особям мужского пола. Это отношение выражается в повышенной враждебности и презрении, вызванных подсознательным раздражением от того, что «эти гомосексуалы не участвуют в игре, и никто их за это не наказывает».
Другими словами, отсутствие интереса сексуального меньшинства к женщинам дает им несправедливые преимущества в битве за статус, так как вне зависимости от того, сколько женщин завоюет гетеросексуальный индивид, поразить этим гомосексуала ему все равно не удастся, – следовательно, возникает необходимость победить его путем унижения.
В гомосексуальном мире имеет место, конечно же, не меньшая борьба за статус, чем у гетеросексуалов, но это никак не влияет на взаимоотношения представителей двух групп, поскольку объекты завоеваний у них совершенно разные.
Если современному участнику секса ради статуса не удается достичь грандиозных успехов на этом поприще, у него все равно остается достаточно вариантов для удовлетворения своих амбиций. Неуверенный в себе мужчина может самовыражаться, отпуская пошлые шуточки. Подразумевается, что это символ его агрессивной сексуальности, но навязчивое стремление постоянно острить порождает сомнения у его коллег, и они начинают понимать вынужденный характер его словотворчества.
Мужчины, страдающие сильным комплексом неполноценности, часто играют роль проститутки. Я уже упоминал некоторые побочные функции такого рода деятельности, но стремление повысить свой статус, возможно, является самым значимым из них. Необходимым атрибутом этой формы секса ради статуса становится деградация женщины. Мужчина, обладающий некоторой суммой денег, может требовать от женщины сексуального повиновения. Он знает, что женщина не в восторге от его способностей, но все же подчиняется ему, и этот факт помогает ему почувствовать свою власть над ней. Альтернативой этого является стриптиз: женщина (опять же за некоторое вознаграждение в виде наличных) вынуждена раздеваться, унижая себя и тем самым повышая статус наблюдающего за ней мужчины.
Есть жестокая карикатура на стриптиз под названием «Трайпстиз»[5]. На ней изображена обнаженная девушка, которая уже сняла всю одежду, но, подгоняемая восторженными призывами к продолжению спектакля, вынуждена распороть себе живот и с обольстительной улыбкой вынимать внутренности в такт музыке. Это нелицеприятное произведение искусства демонстрирует, что пристрастие к стриптизу приближает нас к торжеству экстремальных форм секса ради статуса – к торжеству садизма.
Неприятно, но факт – чем сильнее стремление мужчины к самоутверждению, тем более неприемлемыми становятся средства его достижения; и чем более порочные и насильственные способы используются на пути к успеху, тем больших вершин хочется ему достичь. У подавляющего большинства мужчин не возникает необходимости в таких экстремальных мерах: степень уверенности в себе, которую они приобрели в обычных условиях повседневной жизни, вполне их удовлетворяет. Но под давлением собственного статуса в условиях суперплеменного существования (где может быть только небольшое число доминирующих особей, рядом с которыми должно присутствовать огромное количество подчиненных) садистские мысли все же возникают. Для большинства мужчин они остаются не более чем мыслями, и их садистские фантазии никогда не воплотятся в реальность. Некоторые индивидуумы заходят немного дальше и жадно поглощают информацию о насилии, побоях и издевательствах из книг, журналов и фильмов; другие пробуют некоторые из псевдосадистских приемов, но только отдельные личности становятся настоящими садистами. Не спорю, многие мужчины проявляют некоторую жестокость во время любовных игр; есть и такие, кто следует садистско-издевательским ритуалам по отношению к своим партнершам, но кровавый садизм все-таки присущ лишь очень редко встречающимся извращенцам.
Наиболее частой формой садизма является изнасилование. Возможно, по причине того, что изнасилование считается прерогативой мужчин, оно является символом мужской сексуальной агрессивности в большей степени, чем другие виды садизма. (Мужчины могут издеваться над женщинами, но и женщины могут издеваться над мужчинами. Мужчина может изнасиловать женщину, а вот женщина мужчину – нет.)
Кроме чувства превосходства над женщиной и унижения ее, одними из странных составляющих удовольствия, получаемого садистом от изнасилования, являются телодвижения и выражение лица насилуемой женщины, очень похожие на телодвижения и выражение лица женщины, испытывающей интенсивный оргазм. Более того, если насильник убивает свою жертву, ее внезапный переход в вялое и пассивное состояние напоминает ему женщину в состоянии расслабления и полного изнеможения после сильного оргазма.
Для более слабых мужчин альтернативой служит так называемое «визуальное изнасилование». Это явление часто именуют эксгибиционизмом, и заключается оно в демонстрации гениталий какой-либо женщине (или женщинам). Никаких попыток физического контакта не предпринимается; цель данных действий проста: прибегнув к основной форме секса ради статуса – к демонстрации угрозы, вызвать чувство стыда и смущения у женщин, вынужденных смотреть на эксгибициониста. Здесь стоит опять вспомнить о том, как маленькая обезьянка саймири тычет пенисом в морду своего собрата.
Самой отвратительной формой садизма, пожалуй, являются издевательства, изнасилования и убийства, совершаемые взрослыми мужчинами по отношению к детям. Садисты этого типа страдают наиболее ярко выраженной разновидностью комплекса неполноценности.
Чтобы удовлетворить собственное эго, они вынуждены использовать самых слабых и беззащитных представителей общества и навязывать им наиболее насильственные формы демонстрации своего превосходства.
К счастью, такие экстремальные проявления садизма довольно редки. Они кажутся более распространенными, чем на самом деле, из-за огромного внимания, которое к себе привлекают, но в действительности эти случаи лишь песчинки в массе преступлений, связанных с насилием (хотя, как бы то ни было, любое суперплемя, в котором есть индивиды, пытающиеся утвердить свое превосходство таким способом, обречено на существование под гнетом бесконечных проблем статуса).
И последнее по поводу секса ради статуса: примечательно, что некоторые индивиды, всеми силами демонстрирующие гипертрофированное стремление к власти, имеют различные физические недостатки.
После смерти Гитлера, например, оказалось, что у него было всего одно яичко, а вскрытие трупа Наполеона показало атрофию гениталий. Сексуальная жизнь обоих была более чем ненормальной, и остается только догадываться, как сложилась бы история Европы, если бы они были сексуально полноценными личностями.
Страдая от сексуальных комплексов, они, возможно, были вынуждены прибегнуть к более непосредственным формам выражения своей агрессии, но, независимо от того, насколько экстремальным стало в итоге их могущество и влияние, их стремление к достижению суперстатуса никогда не находило удовлетворения, поскольку, каких бы вершин они ни достигли, ничто не смогло вернуть им нормальных половых органов обычного мужчины.
Замкнутый круг секса ради статуса: сперва сексуальные возможности мужчины как доминирующего пола становятся механизмом демонстрации его агрессии, а затем они становятся настолько важным параметром, что, если в этом механизме что-либо разлаживается, возникает острая необходимость компенсировать его поломку откровенно агрессивными методами.
Возможно, о сексе ради статуса (о его наименее выраженных формах) есть что сказать даже после всего вышеупомянутого.
В своем ритуальном и символическом разнообразии он обеспечивает как минимум сравнительно безвредный выход агрессивной энергии, которая в противном случае могла бы быть довольно разрушительной. Когда доминирующий самец обезьяны совокупляется с подчиненной особью, это позволяет ему утвердить свое превосходство без необходимости впиваться клыками в тело слабого сородича; пошлые шуточки за стойкой бара приносят меньше вреда, чем драки и потасовки; оскорбительный жест в сторону соперника лучше, чем синяк у него под глазом.
Секс ради статуса фактически служит безвредной заменой кровавого насилия прямой агрессии для навязывания своего превосходства. Ведь в наших суперплеменах-переростках, где лестница статуса исчезает где-то в облаках и борьба за сохранение или улучшение своего положения в общественной иерархии стала предельно напряженной, секс ради статуса вышел из-под контроля и оказался таким же олицетворением насилия, как и сама агрессия. Это стало еще одной составляющей той цены, которую житель суперплемени должен заплатить за великие достижения своей суперплеменной цивилизации и за удовольствие быть ее членом.
Рассмотрев десять основных функциональных категорий сексуального поведения человека, мы ясно увидели причины того, почему для современного обитателя людского зверинца секс превратился в суперсекс. В жизни других животных эти десять категорий тоже играют свою роль, но человек поднял их на такой уровень, который представителям дикой природы и не снился. Даже в самых пуританских странах секс всегда имел первостепенное значение как раз потому, что в сознании людей постоянно вдалбливалась необходимость его ограничения. Наверняка я не ошибусь, если скажу, что нет на свете более одержимого сексом человека, чем фанатичный пуританин.
Причины превращения секса в суперсекс переплетаются между собой. Основным фактором стала эволюция человеческого мозга. С одной стороны, это привело к увеличению продолжительности детства, что, в свою очередь, подразумевало более долгие семейные отношения. Моногамные связи необходимо было устанавливать и поддерживать. В добавление к сексу для воспроизведения потомства сформировались секс для создания пары и секс для сохранения пары.
Если активного выхода сексуальной энергии добиться не удавалось, изобретательность недюжинного человеческого ума подсказывала пути снятия накопившегося физиологического сексуального напряжения.
Растущее стремление людей к новизне, их неуемное любопытство и любознательность стали причиной широкого распространения секса ради эксперимента. Производительность гигантского мозга позволила так организовать жизнь человека, что у него стало появляться все больше и больше свободного времени и увеличилось желание его потратить.
Налицо расцвет секса ради удовольствия, секса ради секса. Если этого времени оказывалось слишком много, в ход шел секс как способ времяпровождения. Если, наоборот, повышенная напряженность жизни в условиях суперплемени и стрессы становились невыносимыми, можно было расслабиться с помощью успокаивающего секса. Дополнительные сложности суперплеменного существования породили разнообразие трудовой и торговой деятельности, да и сексуальную активность в форме коммерческого секса это тоже не обошло стороной.
И наконец, гиперпроблемы, переполнившие современный мегаполис в условиях погони за превосходством и статусом, привели к тому, что секс стал все чаще использоваться в несексуальном контексте, в качестве всепроникающего секса ради статуса.
В связи с этим величайшей сложностью, возникшей в отношениях между различными категориями секса, стали противоречия между изначально репродуктивными формами (секс для воспроизведения потомства, секс для создания пары и секс для сохранения пары), с одной стороны, и нерепродуктивными разновидностями – с другой. Во времена, когда не было противозачаточных таблеток и средства контрацепции были запрещены, недостаточно распространены или не отличались эффективностью, секс для воспроизведения потомства представлял основную опасность для секса ради эксперимента, секса ради удовольствия и всех остальных категорий секса. Даже когда воцарились времена так называемого таблеточного рая, которые многие называют началом эпохи дикого, беспорядочного секса, решить проблему было невозможно, поскольку фундаментальные моногамные инстинкты сексуальных партнеров все еще процветали. Повсеместная беззаботная неразборчивость в связях есть не что иное, как миф, и она всегда будет оставаться мифом.
Этот миф рожден благодаря существованию секса ради статуса и стремлению принять желаемое за действительное, но этому желаемому никогда не суждено стать действительностью. Сильный моногамный инстинкт человека, уходящий корнями (говоря языком эволюции) в богатейшие родительские чувства, в любом случае выживет, даже если со временем достижения науки помогут создать совершенные контрацептивы. Это вовсе не означает, что технический прогресс не оказывает влияния на нашу сексуальную активность, наоборот – он коренным образом меняет наше сексуальное поведение.
Давление трех составляющих: совершенствование противозачаточных средств, снижение уровня венерических заболеваний и увеличение численности населения, – вне всяких сомнений, ведет к катастрофическому росту нерепродуктивных форм секса. Также не вызывает сомнения и тот факт, что это усиливает противоречия между этими категориями сексуальной активности и необходимостью создания и поддержания моногамных связей. К несчастью, в результате от сексуального беспорядка родителей страдают в первую очередь дети.
Было бы намного проще, если бы мы, подобно нашим предкам-обезьянам, были менее озабочены воспитанием потомства и больше внимания уделяли биологическим сексуальным позывам. Тогда бы мы усилили и обогатили нашу сексуальную активность так же, как мы это сделали со стремлением к чистоте тела. Подобно тому как мы без особого вреда часами торчим в ванной, неустанно посещаем массажистов, косметические кабинеты, парикмахеров, турецкие бани, бассейны, сауны и различные салоны, мы могли бы позволять себе нескончаемые эротические безумства с кем попало, в любую свободную минуту и без боязни за последствия. А раз так, создается впечатление, что наши основные животные инстинкты постоянно находятся на пути к такому развитию событий или как минимум сдерживают это развитие, пока не наступят времена, когда человек начнет претерпевать радикальные генетические изменения.
Остается только надеяться, что по мере усиления непримиримых противоречий между разновидностями суперсекса мы научимся более искусно играть свою роль. В конце концов, ведь вполне возможно не ограничивать себя в еде и в то же время не страдать от избыточного веса или болезней. В сексе это сделать гораздо труднее, из-за чего общество и переполнено горячими ревнивцами, брошенными любовниками, несчастными разбитыми семьями и беспризорными детьми.
Неудивительно, что в основе этой проблемы в жизни современной городской человекообразной обезьяны лежит суперсекс; неудивительно, что в сфере секса так много отклонений от нормы. Секс предоставляет человеку возможность получить более сильное физическое или эмоциональное удовлетворение, но, если возникают проблемы, он также способен сделать человека еще более несчастным.
Совершенствуя, модернизируя и расширяя возможности секса, человек манипулирует им и использует его потенциал и как вознаграждение, и как наказание – и, как ни печально, в этом нет ничего необычного. Во многих сферах человеческого поведения мы наблюдаем такую же картину. Даже медицина, со всеми ее положительными сторонами, имеет негативное воздействие: она легко может способствовать перенаселенности, что, в свою очередь, приводит к увеличению заболеваний на почве стрессов, а это также может привести к развитию болевой сверхчувствительности.
Аборигены Новой Гвинеи способны вынимать копье из собственного бедра с большим достоинством, чем городской абориген вынимает занозу из пальца, но причин для поворота событий вспять искать не стоит. Если наша повышенная чувствительность может играть двойную роль, мы должны быть уверены, что ее роль – правильная. Все дело в том, что ситуация находится в наших руках, а точнее – контролируется нашим сознанием. Туго натянутый канат, на котором приходится балансировать нашему брату, чтобы выжить, поднимается все выше и выше. Становится все опаснее, но и возбуждение растет. Единственная загвоздка в том, что, когда племена превратились в суперплемена, кто-то убрал из-под каната страховочную сетку. Теперь только от нас зависит, разобьемся мы насмерть или нет. Мы сами выбрали такой эволюционный путь, и нам некого винить, кроме самих себя.
Наши животные инстинкты все еще кипят внутри нас, но там же прячутся и наши животные слабости. Чем лучше мы будем контролировать их и понимать, какие огромные опасности ожидают нас в неестественном мире нашего зверинца, тем больше у нас шансов на благополучный исход.
Вопрос: в чем разница между чернокожими, разрезающими на куски белого миссионера, и толпой белых, учиняющих расправу над беззащитным негром? Ответ: почти ни в чем, а для жертв вообще нет никакой разницы. Независимо от причин, поводов и мотивов поведенческий механизм в основе один и тот же: в обоих случаях члены своей (внутренней) группы нападают на членов группы чужой (внешней).
Поднимая этот вопрос, мы попадаем в сферу, где нам трудно сохранять объективность. Причина этого вполне очевидна: все мы, каждый из нас, являемся членами той или иной внутренней группы, и нам крайне сложно рассматривать проблемы межгруппового конфликта без того, чтобы (пусть и бессознательно) не встать на чью-либо сторону.
И все же, прежде чем я закончу писать (а вы читать) эту главу, нам каким-то образом придется выйти за пределы наших групп и взглянуть на поле битвы беспристрастным взглядом марсианина. Это будет довольно непросто, и я должен с самого начала подчеркнуть: ничто из сказанного мною не следует истолковывать так, как будто бы я тайно отдаю предпочтение одной группе в ущерб другой или же полагаю, что одна группа неизбежно превосходит другую.
Принимая во внимание неопровержимый факт существования процесса эволюции, можно предположить, что если сталкиваются две группы людей и одна уничтожает другую, то победитель биологически более удачлив, чем побежденный, но если мы рассматриваем вид в целом, этот довод уже не работает, так как имеет ограничения.
В широком же смысле, если эти соперничающие группы смогли бы мирно уживаться рядом друг с другом, весь вид в целом можно было бы считать более чем удачливым.
Именно с этой точки зрения нам и следует рассуждать. Если она кажется очевидной, нам придется давать довольно сложные объяснения. Мы не размножаемся в таких количествах, как некоторые виды рыб, мечущие тысячи икринок зараз, большинству из которых суждено погибнуть. Мы – не количественные производители, а качественные, производящие на свет немногочисленное потомство, отдающие ему больше внимания и заботящиеся о нем гораздо дольше, чем любое другое животное.
Посвятив своим детям практически двадцать лет жизни и затратив на это, помимо всего прочего, массу энергии, крайне неразумно выгонять их на улицу, чтобы потомки других людей ударили их ножом, застрелили, подожгли или взорвали.
Однако чуть более чем за один век (с 1820 по 1945 г.) в разного рода межгрупповых столкновениях были убиты не менее 59 миллионов человек. Нам трудно объяснить это, если учесть тот факт, что человеческому разуму столь очевидны преимущества мирного сосуществования.
Говоря о таких убийствах, мы считаем, что человек ведет себя «подобно животному», но если бы нам удалось найти дикое животное, действующее таким образом, правильнее было бы сказать, что его поведение напоминает поведение человека. Проблема же заключается в том, что мы не можем найти такое животное, а значит, имеем дело с еще одним загадочным качеством, которое делает современного человека уникальным видом.
С точки зрения биологии человек обладает врожденной потребностью защищать три вещи: себя самого, свою семью и свое племя. Как примат, живущий в паре на своей территории и в своей группе, он стремится к этому, причем стремится изо всех сил. Если он, его семья или его племя сталкиваются с угрозой насилия, для него будет более чем естественно ответить встречным насилием. Пока есть шанс отразить атаку, его биологическим долгом будет сделать это любыми доступными средствами.
Со многими другими животными происходит то же самое, но в естественных условиях реальная угроза физического насилия возникает гораздо реже – как правило, все заканчивается лишь обменом взаимными угрозами. Как показывает история, поистине воинственные виды в какой-то момент уничтожили друг друга и вымерли – урок, которым нам не следует пренебрегать.
Все это выглядит достаточно очевидным, но несколько последних тысячелетий человеческой истории чересчур отяготили наше эволюционное наследие. Человек по-прежнему остался человеком, семья по-прежнему осталась семьей, но племя уже больше не является племенем, оно превратилось в суперплемя.
Если мы хотим понять невероятную жестокость наших национальных, идеологических и расовых конфликтов, нам следует еще раз изучить природу этих суперплеменных условий. Мы уже рассмотрели некоторые напряженные моменты, существующие внутри суперплемени, – моменты, связанные с агрессией в борьбе за статус. Теперь нам следует рассмотреть, каким образом суперплемя создает и усиливает напряженные отношения с различными группами, существующими вне его.
Это история о сгущении красок. Первый важный шаг был сделан, когда мы обосновались в постоянных жилищах. У нас появилось нечто совершенно определенное, что можно было защищать. Наши ближайшие родственники (обезьяны) обычно собираются в стаи и ведут кочевой образ жизни. Каждая стая держится в пределах своих мест обитания, но постоянно передвигается с одного участка на другой. Если две группы встречаются, они начинают угрожать друг другу, но дальше этого дело не идет: они просто расходятся и продолжают заниматься своим делом.
Как только привязанность первобытного человека к определенной территории стала сильнее, пришлось укреплять систему защиты, но тогда было так много земли и так мало людей, что всем с лихвой хватало места. Даже когда племена стали больше, оружие все еще было грубым и примитивным.
Сами лидеры гораздо чаще принимали личное участие в конфликтах. (Если бы только современные лидеры были вынуждены находиться на передовой, насколько более осмотрительными и «человечными» были бы они при принятии решений! Возможно, не будет циничным предположить, что именно поэтому они готовы к ведению «мелких» войн, но боятся вступать в широкомасштабную ядерную войну: в результате применения ядерного оружия они оказались бы на линии фронта. Возможно, вместо того чтобы бороться за ядерное разоружение, нам следует требовать разрушения глубоких железобетонных бункеров, построенных ими для собственной защиты.)
Как только фермер превратился в горожанина, был сделан еще один важный шаг в сторону более ожесточенного конфликта. Образовавшееся разделение на рабочих и специалистов означало, что можно выделить одну категорию населения, которая бы все свое время посвятила убийству, – были сформированы вооруженные силы. По мере роста городских суперплемен все стало развиваться гораздо стремительнее.
Социальный рост стал настолько быстрым, что его развитие в одной области мешало его прогрессу в другой. На смену более стабильному племенному балансу пришла серьезная нестабильность суперплеменных несоответствий. По мере того как цивилизации расцветали и развивались, они часто обнаруживали, что сталкиваются не с равными соперниками, которые могли бы заставить их глубоко задуматься, прежде чем вступить в сделку или начать торговлю, а с более слабыми, менее развитыми группами, которые можно было завоевать без особого труда.
Листая страницы истории, можно увидеть печальные события: изобилие и нищета, развитие и последующий упадок, за которым следует еще большее развитие и больший упадок. Безусловно, были и другие моменты, так как столкновения цивилизаций иногда приводили к обмену знаниями и распространению новых идей. Лемех плуга мог бы превратиться в меч, но стимул к поиску более совершенного оружия в конце концов привел к созданию еще лучших орудий труда; правда, за это пришлось дорого заплатить.
По мере увеличения суперплемен становилось все труднее управлять населением, росло напряжение, связанное с перенаселением, и все сильнее становились разочарования от погони за суперстатусом. Все большее количество сдерживаемой агрессии искало выхода, а межгрупповой конфликт предоставлял для этого массу возможностей.
Из вышесказанного следует, что вступление в войну дает современному лидеру массу преимуществ, о которых лидер каменного века даже не догадывался. Прежде всего сам он не рискует быть раненным и истечь кровью. К тому же те, кого он посылает на смерть, ему совершенно чужие люди: они профессионалы, а все остальное общество может продолжать жить обычной жизнью. Смутьяны, страждущие битвы из-за оказываемого на них суперплеменного давления, могут получить возможность участвовать в ней, при этом не направляя свою агрессию на само суперплемя. Кроме того, наличие внешнего врага, этакого злодея, может сделать лидера героем, объединить людей и заставить их забыть мелкие ссоры, которые доставляли ему столько неприятностей.
Было бы наивно полагать, что лидеры настолько суперчеловечны, что эти факторы на них никак не влияют. Тем не менее основным фактором остается желание добиться межплеменного статуса лидера или улучшить его.
Упомянутый мною ранее незапланированный прогресс других суперплемен, безусловно, является самой большой проблемой. Если благодаря своим природным ресурсам или изобретательности одно суперплемя оказывается впереди другого, обязательно возникнет проблема. Более развитая группа тем или иным способом будет стараться повлиять на менее развитую, а менее развитая, в свою очередь, попытается тем или иным способом противостоять этому.
Более развитая группа по своей природе стремится к дальнейшему продвижению, и поэтому она просто не в состоянии оставить все как есть и заниматься своим делом. Она пытается оказывать влияние на другие группы, устанавливая над ними господство или оказывая им «помощь». Пока она добьется того, чтобы в результате ее господства соперники утратили свою индивидуальность и полностью растворились в суперплемени (что зачастую является невозможным с географической точки зрения), ситуация будет нестабильной. Если более развитое суперплемя помогает другим группам и делает их сильнее, но формирует их по своему образу и подобию, придет день, когда они станут достаточно сильны для того, чтобы восстать и оказать сопротивление суперплемени с помощью его же собственного оружия и его же методами.
Пока все это происходит, лидеры других могущественных и развитых суперплемен будут с тревогой следить за тем, чтобы экспансия не была слишком успешной. Если же это все-таки произойдет, они рискуют лишиться своего межгруппового статуса.
Все это делается под удивительно прозрачным, но все же очень прочным идеологическим покровом. При чтении официальных документов никому даже в голову не придет, что на кон были поставлены самолюбие и статус лидеров. Всегда кажется, что это вопрос идеологии, моральных принципов, социальной философии или религиозных верований, но для солдата, в оцепенении уставившегося на свои оторванные ноги или держащего в руках собственные кишки, это означает лишь одно – потерянную жизнь.
Почему было так легко поставить его в такое положение? Причина в том, что он не только потенциально агрессивное животное, но еще и чрезвычайно коллективное. Все разговоры о защите принципов суперплемени трогают его лишь потому, что это вопрос оказания помощи его друзьям. Под влиянием ужасов войны, а также прямой и реальной угрозы, исходящей извне, его связь с соратниками стала еще сильнее. Он убивал, скорее чтобы не подвести их, чем по какой-либо другой причине. Древние племенные устои преданности были настолько сильны, что, когда настал решающий момент, у него не было другого выбора.
Учитывая давление суперплемени, глобальную перенаселенность и разницу в развитии различных суперплемен, практически не остается надежды на то, что наши дети, когда вырастут, забудут, что такое война.
Человек давно превзошел примата, но его биологические качества недостаточны для того, чтобы совладать с небиологической средой, созданной им же самим.
Теперь ситуацию можно спасти, только ограничив научно-технический прогресс. Признаки этого видны повсюду, но они исчезают в одном месте так же быстро, как появляются в другом. Кроме того, наш вид настолько неунывающий, мы, кажется, обладаем такой противоударной силой и так способны компенсировать потери, что даже не пытаемся извлечь пользу из жестоких уроков. Крупнейшие и наиболее кровопролитные войны из тех, что когда-либо происходили, в долгосрочной перспективе оказались лишь небольшими изгибами на кривой роста населения, стремящейся вверх. Вернее, на кривой уровня рождаемости всегда появляется «послевоенный горб», человечество возрождается, подобно изуродованному червяку, и быстро «ползет» дальше.
Что делает индивида одним из «них»; кого следует уничтожать как паразита, а не одного из «нас»; кого следует защищать как нежно любимого брата? Что делает «его» членом группы чужой, а нас держит в группе своей? Как мы узнаем «их»?
Безусловно, все упрощается, если «они» принадлежат к абсолютно обособленному суперплемени со странными обычаями, внешностью и языком. Все, связанное с «ними», так сильно отличается от всего «нашего», что можно, до крайности все упростив, считать всех их злодеями, несущими угрозу. Связующие силы, помогающие группе держаться вместе, подобно организованному сообществу, одновременно способствуют тому, что они отдаляются от нас и, в силу своей необычности, воспринимаются как нечто несущее угрозу.
На такие группы в основном и нацелена наша враждебность. Предположим, что мы атаковали и разбили их, – и что тогда? А если мы вообще не осмелимся напасть на них? Предположим, что в данный момент мы поддерживаем мирные отношения с другими суперплеменами. Что же произойдет теперь с нашей внутригрупповой агрессией? Если нам повезет, мы сможем сохранить мир и продолжить эффективную и созидательную деятельность внутри своей группы. Внутренние связующие силы, даже при отсутствии угрозы извне, могут быть достаточно сильны для того, чтобы держать нас вместе, но стрессы суперплемени никуда не денутся, и если внутренняя борьба за превосходство ведется слишком беспощадно, а ближайшие подчиненные страдают от чрезмерного давления и нищеты, то очень скоро все затрещит по швам. Если подгруппы, неизбежно образующиеся внутри суперплемени, перестают ощущать свое равноправие, их обычно здоровое соперничество перерастет в насилие. Сдерживаемая агрессия подгрупп, если не сможет объединиться для нападения на общего внешнего врага, найдет выход в форме бунтов, экстремизма и восстаний.
В истории существует масса подобных примеров. Когда Римская империя подчинила себе весь мир, спокойствие внутри ее было нарушено серией гражданских войн и кровопролитий. Когда Испания перестала быть державой-завоевательницей, организовывавшей экспедиции для создания своих колоний, произошло то же самое. К сожалению, между внешними войнами и внутренней борьбой существует обратная зависимость. Смысл этого достаточно ясен: в обоих случаях сдерживаемая агрессия пытается найти выход. Только благодаря тщательно разработанной суперплеменной структуре можно избежать и того и другого одновременно.
Было очень просто узнать «их», когда они принадлежали к абсолютно другой культуре, но как же это сделать, когда «они» принадлежат к нашей собственной? Язык, обычаи и внешний облик своих «их» не выглядят странными, а как раз наоборот – очень знакомы, так что грубое навешивание ярлыков всем подряд становится уже проблематичным, но все же это можно сделать. Одна подгруппа вовсе не обязательно должна казаться другой подгруппе странной, но она выглядит по-другому, и зачастую этого бывает достаточно.
Представители различных классов, различных сфер деятельности или различных возрастных групп – все они предполагают наличие собственных характерных особенностей в речи, одежде и поведении. Каждая подгруппа вырабатывает свой акцент или сленг. Манера одеваться также сильно отличается, и когда между подгруппами появляется (или вот-вот появится) некоторая враждебность, контраст в одежде становится еще разительнее, она начинает походить на униформу. Разумеется, в случае полномасштабной гражданской войны одежда действительно превращается в униформу, но даже в более мелких конфликтах появление псевдовоенных элементов (например, нарукавные повязки, значки и даже кресты и эмблемы) становится вполне типичным, а в агрессивно настроенных тайных сообществах они и без того широко распространены.
Эти и другие похожие элементы служат для усиления уникальности подгрупп, но в то же время они позволяют другим группам, входящим в суперплемя, с легкостью распознавать таких индивидов и причислять их всех без разбору к «ним». Но все эти элементы носят лишь временный характер: значки можно снять после того, как беда миновала, а те, кто их носил, могут быстро смешаться с основной массой населения. Даже самая жестокая вражда может угаснуть и забыться, но если подгруппа чем-то отличается физически, все может сложиться совсем иначе. Если, скажем, у ее членов темная или желтоватая кожа, курчавые волосы или раскосые глаза, то это те знаки, которые невозможно снять, как бы миролюбиво ни были настроены их обладатели. Если они в меньшинстве, к ним автоматически будут относиться как к подгруппе, активно ведущей себя как «они». Впрочем, никакой разницы не будет, даже если они будут вести себя крайне пассивно. Бесчисленные сеансы выпрямления волос и пластические операции по изменению формы глаз и цвета кожи не приводят ни к каким результатам и вовсе не воспринимаются как послание: «Мы ненамеренно выделяем себя и не несем никакой угрозы». Слишком уж много подозрений вызывают оставшиеся отличительные физические особенности.
Безусловно, другая часть суперплемени прекрасно понимает, что эти физические «знаки» сами по себе не таят никакого злого умысла, но в реакции на них трудно разглядеть хоть каплю этого понимания. Это глубоко укоренившаяся внутригрупповая реакция, и когда сдерживаемая агрессия ищет цель, ей сразу же подворачиваются носители физических «знаков», будто специально созданные для того, чтобы быть «козлами отпущения».
Порочный круг продолжает замыкаться. Если к носителям физических отличительных признаков, несмотря на их абсолютную невиновность, относиться как к враждебной группе, они очень скоро именно так и начнут себя вести. Социологи называют подобное явление «самоисполняющимся пророчеством». Позвольте, воспользовавшись выдуманным примером, проиллюстрировать это. Вот этапы происходящего:
1. Посмотрите на этого человека с зелеными волосами, бьющего ребенка.
2. Этот человек с зелеными волосами – злой.
3. Все люди с зелеными волосами – злые.
4. Человек с зелеными волосами может напасть на кого угодно.
5. Вот другой человек с зелеными волосами – ударь его, прежде чем он ударит тебя.
(Человек с зелеными волосами, не сделавший ничего, что могло бы вызвать агрессию, наносит ответный удар в целях самообороны.)
6. И вот уже вы готовы подтвердить: все люди с зелеными волосами – злые.
7. Бейте всех людей с зелеными волосами!
Подобный пример насилия кажется отвратительным, когда выражен в столь примитивной форме. Разумеется, он отвратителен, но все же демонстрирует вполне реальный образ мыслей. Даже идиот может понять абсурдность перечисленных мною семи этапов формирования групповой предубежденности, но это вовсе не мешает их существованию.
После того как людей с зелеными волосами довольно долго избивают без всяких причин, не стоит удивляться тому, что они становятся злыми, – это вполне естественно. Изначально ложное пророчество сбылось, став реальностью.
Это лишь простой рассказ о том, как чужая группа становится объектом ненависти. У этой истории две морали: не красьте волосы в зеленый цвет, а если вы все же это делаете, убедитесь в том, что вы близко знакомы с теми, у кого не зеленые волосы, для того чтобы они поняли, что на самом деле в вас нет никакой злобы. Дело в том, что, если бы у обычного человека, избивающего ребенка, не было никаких особых отличительных черт, к нему относились бы просто как к индивиду и это не дало бы повода для обобщений, наносящих вред. Тем не менее, как только акт насилия совершен, надежду на предотвращение дальнейшего распространения внутригрупповой враждебности следует искать в личном взаимодействии и в отношении к другим индивидам с зелеными волосами как к обычным индивидам. Если этого не произойдет, внутригрупповая враждебность станет еще сильнее и индивиды с зелеными волосами (даже те из них, кто вообще не склонен к насилию) почувствуют необходимость держаться вместе (даже жить вместе), чтобы защищать друг друга. Как только это произойдет, можно считать, что настоящее насилие уже стоит на пороге. Члены этих двух групп будут все меньше и меньше общаться между собой и очень скоро станут вести себя так, как будто принадлежат к двум различным племенам. Люди с зелеными волосами вскоре начнут заявлять о том, что гордятся своими зелеными волосами, в то время как на самом деле это никогда не имело для них ни малейшего значения, пока не стало восприниматься как некий особый сигнал.
Этот сигнал был столь сильным потому, что слишком бросался в глаза. Он не имел ничего общего с истинными личностными качествами, он был лишь случайным признаком. Ни одна внешняя группа никогда не состояла из людей, у которых, например, первая группа крови, несмотря на то что, подобно цвету кожи или типу волос, это является отличительным и генетически контролируемым фактором. Причина этого довольно проста: просто посмотрев на человека, невозможно определить, какая у него группа крови. Таким образом, если известно, что у человека, избивающего ребенка, первая группа крови, довольно трудно враждебно относиться ко всем, у кого она такая же.
Это кажется вполне очевидным, и все же существует целый ряд не поддающихся никакой логике причин внутренней/внешней групповой ненависти, которые мы обычно называем расовой нетерпимостью.
Многим очень сложно понять, что в реальности этот феномен не имеет ничего общего с существенными расовыми различиями в характере, интеллекте или эмоциональной сфере (наличие которых так до сих пор и не доказано), а связан лишь с небольшими (и в настоящее время ровно ничего не значащими) различиями во внешних расовых «знаках». Ребенок с белой или желтоватой кожей, воспитанный в чернокожем суперплемени и обладающий равными возможностями с чернокожими детьми, вне всяких сомнений, вел бы себя так же, как и все остальные дети суперплемени, – но может быть и по-другому. Если все оказывается иначе, то только в результате того, что детям, вероятно, не были предоставлены равные возможности. Для того чтобы понять это, нам следует вкратце коснуться того, как различные расы появились на свет.
Прежде всего стоит заметить, что уже само слово «раса» не совсем удачно, им слишком злоупотребляют. Мы говорим о «человеческой расе», «белой расе» и «британской расе», подразумевая соответственно людей как вид, белых людей как подвид и британцев как суперплемя.
В зоологии вид – это популяция животных, которые свободно размножаются в результате контакта между собой, но не могут размножаться, контактируя с другими популяциями, или просто не контактируют с ними. По мере распространения вида на все более обширной территории он, как правило, начинает делиться на несколько подвидов. Если эти подвиды намеренно заставить жить вместе, они по-прежнему будут свободно размножаться в результате контакта друг с другом и могут снова стать одним большим видом, но, как правило, этого не происходит.
Климатические и другие различия регионов обитания различных подвидов влияют на их окрас, форму и размер. Например, группа, обитающая в регионе с холодными климатическими условиями, может стать более тяжеловесной и низкорослой; другая, живущая в лесных областях, может приобрести пятнистый окрас, позволяющий сливаться с окружающей средой. Физические различия делают подвиды настолько гармонирующими со средой обитания, что каждый из них лучше всего чувствует себя именно в своем регионе. На границе этих регионов подвиды не сильно отличаются друг от друга, их различия постепенно стираются. Если с течением времени различия между ними все более усиливаются, они могут прекратить контакты с особями другого вида и тогда быстро перестают походить друг на друга. Если впоследствии они все же встретятся, то уже не пойдут на контакт, – к тому моменту они станут двумя отдельными видами.
По мере распространения человека как вида по всему земному шару у него, как и у любого другого животного, стали формироваться подвиды, обладающие некоторыми отличительными особенностями.
Особенно преуспели в этом три подвида: европеоидная (белая) группа, негроидная (черная) группа и монголоидная (желтая) группа. Двум же другим повезло гораздо меньше, и в настоящий момент они существуют в очень малом количестве, словно тени былого величия. К таким группам относятся австралоиды – аборигены Австралии и их сородичи, а также капоиды – южноафриканские бушмены.
Эти два подвида, некогда населявшие гораздо более обширные территории (было время, когда бушменам принадлежала бо́льшая часть Африки), были истреблены практически повсеместно. Недавнее исследование численности этих пяти подвидов показало следующее:
Европеоидная группа – 1 757 миллионов
Монголоидная группа – 1 171 миллион
Негроидная группа – 216 миллионов
Австралоиды – 13 миллионов
Капоиды – 126 тысяч
Если население всего земного шара насчитывает 3 миллиарда человек, то белый подвид стоит в нем на первом месте и составляет 55 %, желтый подвид наступает ему на пятки – 37 %, а негроидный подвид крепко удерживает свои 7 %. Две же вымирающие группы (вместе взятые) составляют менее 0,5 % от общего населения.
Очевидно, что это лишь примерные цифры, но они позволяют представить общую картину. Они не могут быть точными, так как (я говорил об этом ранее) одной из характерных черт подвида является его способность к смешению со своими соседями на границе мест обитания. В случае с людьми дополнительная трудность возникла в результате того, что они получили возможность более свободного передвижения. Отдельные подвиды так усиленно мигрировали и перемещались, что во многих регионах начало происходить дальнейшее смешение. И несмотря на внутреннюю/внешнюю групповую вражду и массовые убийства, это происходит, так как различные подвиды, вне всяких сомнений, еще не утратили способность к совместному размножению.
Если бы различные подвиды людей существовали в отдельных географических зонах долгое время, вполне вероятно, что они стали бы совершенно разными видами, каждый из которых физически приспособился бы к определенным климатическим условиям и условиям окружающей среды. Так на самом деле и было, но крайне эффективный технический контроль человека над физическими компонентами природы, а также его особая мобильность превратили этот процесс эволюции в полный абсурд. С холодным климатом борются всеми доступными средствами, начиная от одежды и костров и заканчивая центральным отоплением; с жаркой средой удается справляться при помощи холодильников и кондиционеров. К примеру, тот факт, что у негра больше охлаждающих потовых желез, чем у европейца, уже практически никак не связывают с необходимостью адаптации.
Когда-нибудь различия между подвидами («отличительные расовые черты») неизбежно перемешаются и сотрутся. Наши потомки будут в растерянности рассматривать старые фотографии своих необычных предков. К сожалению, из-за неразумного отношения к таким особенностям как к неким признакам враждебности для этого должно пройти очень много времени. Этот важный и, безусловно, неизбежный процесс смешения можно было бы ускорить, добившись всеобщего соблюдения некоего нового закона, запрещающего иметь потомство от члена своего подвида, но так как это всего лишь воображаемая ситуация, решение следует искать в более рациональном подходе к тому, что до сих пор причислялось лишь к разряду эмоций. Неверное отношение к эмоциям можно легко опровергнуть, обратившись к невероятно иррациональным поступкам, которые совершались так часто. Достаточно привести лишь один пример: влияние на Америку торговли рабами-неграми.
С XVI по XIX век бо́льшая часть из 15 миллионов негров была захвачена в Африке и переправлена на Американский континент в качестве рабов. В самом рабстве не было ничего нового, но его масштабы и тот факт, что труд рабов использовался суперплеменами, исповедующими христианство, придавал ему некий необычный оттенок. Такое положение дел требовало особого образа мышления, который мог являться лишь результатом реакции на физические различия между подвидами. Это становилось возможным только потому, что к африканским неграм, в сущности, относились как к новой разновидности домашних животных.
Сначала все было по-другому. Первые путешественники, попавшие в Африку, были поражены богатством и устройством негритянской империи. Там были большие города, системы образования и администрирования, а богатство так и бросалось в глаза. Сегодня в это почти невозможно поверить. К тому же в прессе постоянно появляются пропагандистские фотографии голых дикарей – жестоких и хладнокровных убийц. О великолепных бронзовых изделиях из Бенина, как правило, забывают, как и вообще о многих достижениях негритянской цивилизации.
Давайте посмотрим на один из древних городов в Западной Африке глазами голландского путешественника, побывавшего там более трех с половиной веков назад. Он писал: «Город кажется огромным; войдя в него, вы попадаете на длинную широкую улицу… в семь или восемь раз шире главной улицы Амстердама. От нее в разные стороны отходит множество других улиц… Дома в городе стоят строго друг за другом, как дома в Голландии… Королевский двор очень велик, его строгая планировка охватывает множество строений…»
Вряд ли это похоже на деревню с глиняными хижинами. Да и обитатели этих древних западноафриканских городов мало похожи на кровожадных, размахивающих копьями дикарей. В середине XIV века один искушенный путешественник отметил здешнюю свободу передвижения, а также постоянное наличие пищи и хорошего места для ночлега. Вот что он сообщает: «В их стране чувствуешь себя в абсолютной безопасности. Путешественник ты или местный житель – тебе не надо бояться грабителей или убийц».
Когда прошли времена первых путешествий в Африку, последующие контакты быстро переросли в коммерческую эксплуатацию. Как только на «дикарей» стали нападать, грабить их, захватывать и вывозить в другие страны, их цивилизации пришел конец. Остатки их разрушенного мира все больше стали походить на нечто варварское, неорганизованное, и никто уже не сомневался в отсталой природе негроидной культуры. Тот факт, что эта культурная отсталость была изначально вызвана жестокостью и жадностью белых, удобно замалчивался. Вместо этого христианское сознание с легкостью признало, что черная кожа и другие физические различия являются внешними признаками умственной отсталости. После этого было проще говорить о том, что эта культура отсталая лишь потому, что негры являются умственно отсталой расой. Если бы это действительно было так, эксплуатация никоим образом не ассоциировалась бы с деградацией, так как эта «порода» уже изначально находилась в состоянии упадка. Как только нашлось «доказательство» того, что негры почти ничем не лучше животных, христианское сознание смогло расслабиться.
Теории эволюции Дарвина еще не существовало. Были две группы христиан, придерживавшихся противоположных взглядов на негроидную расу: моногенисты и полигенисты. Моногенисты считали, что все люди произошли от одного предка, но негры давным-давно пережили серьезный упадок (в физическом и моральном смысле), а значит, предназначены для рабства. В середине XIX века один американский священник достаточно ясно выразил подобную точку зрения: «Негр является особым и в настоящий момент плотно закрепившимся подвидом, таким же, как многочисленные разновидности домашних животных. Негр навсегда останется тем, кто он есть, если только его внешний вид не изменится в результате смешения, сама мысль о чем уже отвратительна; его умственные способности ниже, чем у европейцев, и, следовательно, все, что мы о нем знаем, свидетельствует о том, что он не может жить самостоятельно. Он был помещен под нашу защиту. Обоснование рабства приводится в Священном Писании… Оно определяет обязанности хозяев и рабов… Мы можем уверенно защищать устройство нашего общества, опираясь на слово Божие».
Это утверждение, высказанное через несколько веков после начала эксплуатации, позволяет понять, насколько тщательно замалчивался первоначальный опыт знакомства с древней цивилизацией африканских негров. Если бы его не замалчивали, стала бы очевидна ложность утверждения, что негр не способен жить самостоятельно, и тогда все эти аргументы, все доказательства не стоили бы ровным счетом ничего.
Противоположных взглядов придерживались полигенисты. Они считали, что каждая раса была создана отдельно и наделена различными качествами, что каждая из них имеет свои сильные и слабые стороны. Некоторые полигенисты придерживались мнения, что в мире существует 15 различных видов людей. Они высказывались в защиту негров: «В теории полигенистов менее развитым расам человечества отводится более почетное место, чем в противоположной теории. Обладание меньшим интеллектом, силой или красотой, чем у другого человека, вовсе не является чем-то унизительным. Напротив, человек может испытывать чувство стыда за то, что подвергся физической или моральной деградации, опустился на самый низ шкалы живых существ и утратил свое место в мироздании».
Оба эти высказывания относятся к середине XIX века. Несмотря на различие взглядов, подход полигенистов все равно автоматически придерживается идеи расового неравенства, так что негры в любом случае были обречены.
Даже после того как рабы в Америке официально получили свободу, отношение к ним во многом осталось прежним, и это так или иначе проявлялось. Если бы негры не были обременены физическими внешнегрупповыми «знаками», они бы очень быстро стали частью нового суперплемени, но их внешность отделила их, и старые предубеждения продолжали существовать. Изначальная ложь, что их культура всегда была отсталой и что, следовательно, они были отсталыми, по-прежнему таилась в сознании белых людей. Она оказывала влияние на их поведение и способствовала ухудшению взаимоотношений. Она повлияла даже на наиболее разумных, а значит, и лишенных предрассудков людей. Она продолжала способствовать все нарастающему возмущению, которое теперь было подкреплено еще и официальной социальной свободой. Последствия были неизбежны. Поскольку отсталость американского нефа была всего лишь мифом, искажением истории, то, как только цепи были сняты, негр перестал притворяться отсталым и стал вести себя совершенно естественно: он взбунтовался, он потребовал равноправия не только официального, но и реального.
Его усилия вызвали ужасно неразумную и жестокую реакцию: настоящие цепи были заменены на невидимые, на него обрушились сегрегация, дискриминация и социальная деградация. Первые реформаторы предвидели это и в какой-то момент в XIX веке настойчиво предлагали «щедро вознаградить» все негритянское население Америки за причиненные неприятности и отправить обратно в родную Африку. Но репатриация вряд ли вернула бы неграм их некогда цивилизованное общество с развитыми условиями жизни – все было уничтожено давным-давно. Пути назад не было. Негры остались и попытались получить то, что должны были получить, но после многочисленных тщетных попыток они начали терять терпение, и в течение последних 50 лет их бунты не только продолжались, но и усиливались. Численность негров увеличилась до 20 миллионов. Они стали силой, с которой необходимо считаться, и сейчас негритянские экстремисты борются уже не просто за равноправие, а за превосходство черной расы. Вторая гражданская война в Америке кажется неизбежной…
Мыслящие белые американцы отчаянно борются со своими предрассудками, но то, что вбито в голову в детстве, забыть трудно. Постепенно стал появляться новый коварный вид предубеждений о необходимости компенсации.
Чувство вины способствует возникновению чрезмерного дружелюбия и готовности помочь, что создает не менее лживое отношение, чем то, которое было до этого. Оно по-прежнему не позволяет относиться к негру как к личности, на него по-прежнему смотрят как на члена чужой группы. Эта ошибка была точно подмечена одним темнокожим американским артистом эстрады, который, после того как белая аудитория слишком рьяно ему аплодировала, сказал, что сидящие в зале люди чувствовали бы себя довольно глупо, если бы оказалось, что он – загримированный белый.
До тех пор пока одни подвиды людей не перестанут считать, что физические различия свидетельствуют о некоторых умственных различиях, до тех пор пока они не перестанут считать, что цвет кожи указывает на принадлежность к враждебно настроенной группе, бессмысленным и никому не нужным кровопролитиям не будет конца. Я не говорю о создании всемирного братства людей – это наивная и утопическая мечта. Человек живет племенем, и крупнейшие суперплемена всегда будут конкурировать друг с другом. В хорошо организованных обществах эта борьба примет форму здорового стимулирующего соревнования, активной торговли и спортивных состязаний, способствующих развитию общества. Природная агрессивность людей не станет чрезмерной, она будет проявляться в отстаивании своих прав, и только тогда, когда давление станет слишком сильным, она перерастет в насилие.
Какой бы ни была агрессия – позитивной или негативной, – обычные (нерасовые) внутренние и внешние группы так или иначе столкнутся друг с другом, и произойдет это не по чистой случайности. Но для индивида, который вдруг обнаруживает, что из-за своего цвета кожи он навсегда причислен к какой-то определенной группе, эта ситуация будет совсем другой. Он не может самостоятельно решать, к какому подвиду ему относиться. С ним обращаются так, как будто он стал членом некоего клуба или попал в армию. Как я уже сказал, ему остается надеяться только на то, что благодаря усиливающемуся всемирному смешению подвидов, некогда географически отделенных друг от друга, их отличительные черты начнут стираться и в конце концов исчезнут вообще. Но пока этого не произойдет, бесконечная потребность во внешних группах, на которые можно обратить внутригрупповую агрессию, будет существовать и способствовать вражде различных подвидов. Наши эмоции не позволяют избавиться от разграничений, помочь нам могут только логика и разум.
В качестве примера я выбрал проблему американских негров. К сожалению, в ней нет ничего необычного. С тех пор как человек стал чрезвычайно мобилен, подобное происходит во всем мире.
Множество абсурдных вещей случается даже там, где не существует явных отличий, способных разжечь огонь вражды. Постоянно присутствует ошибочное мнение, что член другой группы должен обладать определенными унаследованными особенностями, типичными для его группы. Если он носит другую форму, говорит на другом языке или принадлежит к другой вере, подразумевается, что и его личностные качества биологически отличаются.
Считается, что немцы крайне методичны, итальянцы слишком эмоциональны, американцы экспансивны и лишены духовных интересов, англичане чопорны и склонны к уединению, китайцы загадочны и непонятны, испанцы горды и заносчивы, шведы вежливы и спокойны, французы раздражительны и любят поспорить и т. д.
Даже в качестве поверхностной оценки приобретенных национальных особенностей эти обобщения слишком упрощены, но в реальности многие считают их врожденными качествами чужих групп. Люди верят в то, что в определенном смысле «племена» приобрели свои отличительные признаки в результате генетических изменений, но все свидетельствует лишь о внутригрупповой тенденции принятия желаемого за действительное. Более двух тысяч лет назад Конфуций очень верно подметил: «Природа нас друг с другом сближает, привычка же отделяет». Но привычки, являясь всего лишь культурными традициями, могут меняться, а значит, внутри группы всегда существует желание найти нечто более постоянное, более основательное, что позволит отделить «их» от «нас». Наш вид достаточно изобретателен, и, если мы не можем найти таких различий, мы быстро их придумываем. С поразительным апломбом мы беспечно не обращаем внимания на то, что практически все нации, упомянутые мною выше, являются результатом неоднократного скрещивания целого ряда ранее существовавших подгрупп, но логике здесь не место.
Весь человеческий род имеет множество общих моделей поведения, у каждого человека есть много сходства с любым другим. Как ни парадоксально, но схожей является и тенденция к формированию отдельных внутренних групп, и желание отличаться от членов других групп. Это чувство чрезвычайно сильное, но все же биологические признаки превосходят все остальное, и чем скорее их право на существование будет признано, тем больше шансов у нас стать терпимее к внутригрупповым отношениям.
Еще одной нашей биологической характеристикой, как я уже говорил ранее, является изобретательность. Мы постоянно испытываем необходимость в поиске новых способов самовыражения, и эти способы в различные эпохи у различных групп отличаются. Но все это лишь внешние качества, которые так же легко приобрести, как и потерять. Они могут появиться и исчезнуть еще до того, как одно поколение сменится другим, в то время как процесс эволюции и формирования основных биологических черт нового вида, подобного нашему, занимает сотни тысяч лет. Всей цивилизации всего лишь десять тысяч лет – по большому счету мы немногим отличаемся от наших охотящихся предков. Мы все происходим от одного прародителя – каждый из нас, независимо от национальности; у всех нас одна и та же генетическая основа. Несмотря на разнообразие наших костюмов, мы все лишь человекообразные обезьяны и нам следовало бы помнить об этом и тогда, когда мы начинаем играть в наши внутригрупповые игры, и тогда, когда под сильнейшим давлением суперплеменного образа жизни эти игры выходят из-под контроля и мы уже готовы проливать кровь людей, которые, несмотря на внешность, точно такие же, как мы.
Должен признаться, меня не покидает ощущение некоторой неловкости. Причина этого очень проста: с одной стороны, я отметил, что стремление к формированию внутренних групп лишено всякой логики и иррационально; с другой стороны, я подчеркнул, что все настолько готово к внутригрупповой вражде, что нам остается надеяться только на рациональный и умелый контроль. Мое стремление к рациональному контролю над тем, что не поддается никакой логике, может показаться чрезмерно оптимистичным. Возможно, не так уж и нелепо надеяться на то, что некое рациональное зерно как-то поможет в решении этой проблемы, но в настоящий момент возлагать все надежды только на него действительно бессмысленно. Чтобы понять, что разумная сдержанность в подобных делах практически недостижима, стоит лишь взглянуть на то, как самые умные из протестующих избивают полицейских под плакатами, гласящими «Остановите насилие», или послушать, как самые блестящие политики поддерживают войну «в целях обеспечения мира». Необходимо что-то еще, в определенном смысле мы должны под корень обрубить все условия, которые способствуют развитию внутригруппового насилия.
Я уже достаточно подробно рассказал об этих условиях, но будет нелишним еще раз кратко перечислить их:
1. Расширение сферы человеческого обитания.
2. Превращение племен в огромные суперплемена.
3. Изобретение оружия, способного убивать на расстоянии.
4. Отсутствие лидеров на передовой.
5. Создание специализированного класса профессиональных убийц.
6. Различный технологический уровень в группах.
7. Возросшая невыраженная агрессия ради статуса внутри групп.
8. Внутригрупповое соперничество лидеров.
9. Потеря социальной самобытности внутри суперплемени.
10. Распространение всеобщего стремления атаковать, чтобы помочь другу.
Единственное условие, которое я намеренно не включил в этот список, – это развитие отличающихся идеологий. Мне, зоологу, рассматривающему человека как животное, трудно в данном контексте со всей серьезностью говорить о подобных различиях. Если при оценке внутригрупповой ситуации исходить из критериев реального поведения, а не многословного теоретизирования, различия в идеологии кажутся не столь значительными по сравнению с основополагающими условиями. Они служат всего лишь старательно подобранным поводом для того, чтобы привести достаточное количество высокопарных причин в оправдание уничтожения тысяч человеческих жизней.
Изучая приведенный выше список, трудно решить, с чего начать поиск средств для улучшения существующей ситуации. Кажется, что все вместе они не оставляют никаких сомнений в том, что человек будет вечно воевать с человеком.
Принимая во внимание то, что я сравнил существующее положение вещей в человеческом обществе со зверинцем, возможно, мы сможем почерпнуть нечто полезное, если заглянем в клетки зоопарка. Я уже подчеркивал, что дикие животные в естественной среде, как правило, не убивают своих сородичей. Но как же обстоят дела с видами, находящимися в неволе? Случаются ли избиения в обезьяннике, линчевания в клетках львов или ожесточенные бои в птичьих вольерах? Ответ, разумеется с некоторыми оговорками, будет положительным. Борьба за статус между живущими в тесноте животными ведется довольно жестоко, но каждый знает, что ситуация становится еще хуже, когда в эти группы приходят новые члены. Возникает опасность, что на вновь прибывших ополчится вся группа и на них будут совершаться безжалостные нападки. Их будут воспринимать как внезапно вторгшихся членов враждебной внешней группы, и они практически не смогут дать отпор. Если они будут скромно сидеть кучкой в уголке, вместо того чтобы нарочито выставлять себя напоказ посреди клетки, их все равно будут преследовать и подвергать насилию.
Подобное происходит не всегда; это наиболее распространено среди животных, страдающих от слишком неестественного ограничения пространства. Если животным, уже находящимся в клетке, хватает места, они, скорее всего, будут нападать на вновь прибывших только в самом начале и прогонять их со своих излюбленных мест, но не будут продолжать свои неуместные преследования. Незнакомцам в конце концов разрешат занять какую-то территорию. Если же пространство слишком ограничено, ситуация может никогда не стабилизироваться, что неизбежно приведет к кровопролитию.
Это можно продемонстрировать на примере. Колюшки – это маленькие рыбки, охраняющие свою территорию в период размножения. Самец строит гнездо в водорослях и защищает пространство вокруг него от других самцов того же вида. Находящийся в данный момент в одиночестве самец является представителем «своей группы», а любой соперник, покушающийся на его территорию, – представитель «чужой группы». В естественных условиях (в реке или ручье) каждому самцу достаточно места, так что враждебные стычки с соперниками в основном ограничиваются взаимными угрозами и практически никогда дело не доходит до драки. Если два самца хотят построить гнезда (каждый в своем конце большого аквариума, напоминающего естественную среду), они встречаются посередине и начинают запугивать друг друга. Никакого более явного проявления насилия в этом случае не происходит. С другой стороны, если водоросли, в которых они строят гнезда, в качестве эксперимента посадить в маленькие горшки, исследователь может придвинуть эти горшки друг к другу и тем самым ограничить пространство. По мере того как горшки постепенно сдвигаются все ближе и ближе, угрозы обоих самцов усиливаются и в конце концов перерастают в сильнейшее столкновение. Самцы кусаются и отрывают друг другу плавники, забыв о своих обязанностях по постройке гнезд, и их мир в одночасье превращается в мир насилия и жестокости. Но как только горшки с водорослями отодвигаются друг от друга, вновь воцаряется спокойствие и поле битвы сразу же превращается в арену безобидных угроз.
Вывод из этого вполне очевиден: тот факт, что небольшие племена первобытных людей разрослись до размеров суперплемен, свидетельствует о том, что, в сущности, мы ставили эксперимент с колюшками на самих себе и это привело практически к тем же результатам. Если людскому зверинцу и следует что-то позаимствовать у зоопарка, то этот пример – один из тех, на которые нам следует обратить особое внимание.
С точки зрения специалиста в области экологии животного мира, насильственное поведение видов, живущих в тесноте, можно рассматривать как действие защитного механизма. Жестокое отношение к индивиду можно оправдать благими намерениями по отношению ко всему виду в целом. Для каждого вида животных существует свой потолок численности. Если количество особей превышает этот уровень, наступает время для действий по уничтожению лишней популяции, после чего все опять приходит в норму. Нелишне будет взглянуть на насилие в мире людей и с этой точки зрения.
Возможно, это звучит чересчур хладнокровно, но, с тех пор как наш вид стал слишком многочисленным, все говорит о том, что мы изо всех сил пытаемся отыскать средства для исправления этой ситуации и сократить наше число до соответствующего биологического уровня. И эти средства не ограничиваются лишь массовыми убийствами в форме войн, восстаний, бунтов и мятежей – наша изобретательность не знает границ.
В прошлом мы придумали целый ряд самоограничивающих факторов: примитивные сообщества, впервые ощутившие свою перенаселенность, прибегали к детоубийству, жертвоприношениям, расчленению, снятию скальпов, каннибализму и ко всем разновидностям сексуальных табу. Разумеется, это не было специально разработанной системой контроля над численностью населения, и все же эти меры помогли, хотя и не сумели полностью остановить постоянный рост населения.
По мере развития технологий жизнь человека стала более защищенной, и эти способы сокращения численности населения постепенно прекратили свое существование, но на смену им пришли болезни, засуха и голод.
Как только численность населения начинала увеличиваться, сразу же возникали новые средства самоограничения. Когда исчезли старые сексуальные запреты, появилась новая сексуальная философия, благодаря которой сократилась рождаемость; неврозы и психозы стали более частыми и мешали успешному размножению; увеличилось число случаев использования противозачаточных средств, мастурбации, орального и анального секса, гомосексуализма, фетишизма и зоофилии, гарантировавших сексуальную консумацию без оплодотворения. Рабство, тюремное заключение, кастрация и добровольное воздержание также сыграли свою роль. В придачу мы ограничиваем численность населения абортами, убийствами, казнями преступников, самоубийствами, дуэлями и опасными, потенциально смертельными играми и видами спорта.
Все эти меры служат для уничтожения огромного количества людей и уменьшения численности наших перенаселенных сообществ. Собранные вместе, они образуют жуткий список, и все же последние исследования показали, что даже в комбинации с войнами и восстаниями они абсолютно неэффективны: человеческий род прошел через это и стал размножаться еще быстрее.
В течение многих лет люди упорно не хотели признать тот факт, что подобные тенденции свидетельствуют о некоем биологическом недостатке, связанном с уровнем населения. Мы все время отказывались считать их сигналами опасности, предупреждающими нас о грядущей эволюционной катастрофе. Все возможное было сделано для запрещения всего этого и для защиты права на жизнь и размножение всех людей, а когда человеческие группы достигли неимоверных размеров, мы проявили изобретательность и усовершенствовали технологии, позволяющие как-то переносить эти неестественные социальные условия.
С каждым днем (добавляющим еще 150 000 человек к населению земного шара) бороться становится все труднее. Если все останется так, как есть, эта борьба вскоре станет невозможной. Несмотря на наши старания, в конце концов появится нечто, что так или иначе сократит численность населения. Возможно, это будет усилившаяся психическая нестабильность, ведущая к необдуманному использованию оружия с неконтролируемой мощностью, а может быть, возросшее химическое загрязнение или же страшнейшее (подобное чуме) заболевание. У нас есть выбор: мы можем положиться на волю случая, а можем попытаться повлиять на ситуацию. Если мы выберем первое, нам грозит реальная опасность того, что основной фактор контроля над уровнем населения сломает все преграды, выстроенные на его пути, и начнет действовать подобно прорыву плотины и в результате сотрет с лица земли всю нашу цивилизацию. Если же мы все-таки изберем второе, у нас есть шанс предотвратить катастрофу – но как же в этом случае выбрать правильный способ контроля?
Идея применения какого-либо конкретного средства, запрещающего рождение потомства или лишающего жизни, абсолютно неприемлема, ибо противоречит принципам сотрудничества и поддержки. Единственной альтернативой может служить побуждение к осуществлению добровольного контроля. Безусловно, мы можем рекламировать и приукрашивать крайне опасные виды спорта и игры, мы можем популяризировать самоубийство («Зачем ждать болезней? Умрите сейчас, не ощутив боли!») или же придумать новый, усовершенствованный культ воздержания («Непорочность – это кайф!»), можно привлечь рекламные агентства всего мира для убедительной пропаганды и воспевания преимуществ внезапной смерти.
Но даже если мы предпримем подобные экстраординарные (и невыгодные с биологической точки зрения) шаги, нет никакой уверенности в том, что они позволят существенно контролировать население. Сегодня наибольшее предпочтение отдается противозачаточным средствам и легализованным абортам (в случае нежелательной беременности). Противозачаточные средства предпочитают главным образом потому, что лучше вообще не давать жизнь, чем потом о ней заботиться. Если кому-то суждено умереть, будет лучше, если этим окажутся яйцеклетки и сперматозоиды, а не мыслящее и чувствующее существо, любящее и любимое, уже ставшее неотъемлемой и полноправной частью общества. Сама природа крайне расточительна по отношению к яйцеклеткам и сперматозоидам, так как женщина за всю свою жизнь в состоянии породить около 400 яйцеклеток, а взрослый мужчина – миллионы сперматозоидов ежедневно.
Но у этого способа есть и отрицательные стороны. При занятии опасными видами спорта погибают самые отважные члены общества, а в результате самоубийств – самые взвинченные и впечатлительные; противозачаточные же средства могут погубить наиболее разумных. Для эффективного применения противозачаточных средств (на данной стадии их развития) требуются определенные умственные способности: осмысленность и самоконтроль. Женщина, не обладающая такими качествами, скорее всего, забеременеет. Если низкие умственные способности зависят от генетических факторов, эти факторы передадутся потомству, и медленно, но верно эти генетические качества распространятся на все население в целом.
Следовательно, для эффективного действия современных противозачаточных средств требуется их скорейшее усовершенствование с точки зрения поиска менее замысловатых способов их применения, практически не требующих щепетильности и особого внимания.
Наряду с этим следует активно пропагандировать противозачаточные средства и бороться с предвзятостью общественного мнения. Только тогда, когда число ежедневных зачатий уменьшится на 150 000 по сравнению с сегодняшним днем, мы сможем добиться некоторой стабильности в численности населения.
Несмотря на то что достижение только одного этого и так крайне проблематично, мы должны быть уверены еще и в том, что контроль усилится по всему миру, а не только в некоторых отдельно взятых регионах. Если усовершенствованные противозачаточные средства появятся не во всех регионах, они неизбежно приведут к дестабилизации и без того напряженных межрегиональных отношений.
При обсуждении этих проблем трудно сохранять оптимизм, но представим на секунду, что их чудом удалось решить и численность населения Земли стабилизировалась, сохраняя сегодняшний уровень – примерно 3 миллиарда человек. Это значит, что если мы возьмем всю поверхность земного шара и представим, что она заселена равномерно, то уровень плотности населения будет в 500 раз превышать тот же уровень у первобытных людей. Если нам удастся остановить этот рост и разместить людей по земному шару с меньшей плотностью, нам не следует обманывать себя, думая, что мы таким образом достигнем ситуации, отдаленно напоминающей ту, в которой развивались наши первобытные предки.
Нам потребуются неимоверные усилия и самодисциплина, если мы хотим предотвратить жестокие социальные бунты и конфликты, но, по крайней мере, мы можем попробовать это сделать. С другой стороны, если мы пустим все на самотек и позволим численности населения увеличиваться, то вскоре лишимся и этого шанса.
Перед нами вырисовывается далеко не радужная перспектива, и опасность полного уничтожения цивилизации, как мы теперь видим, с каждым днем становится все более реальной.
Попробуем себе представить, что может случиться, если мы не решим эту проблему. Мы делаем такие огромные шаги в развитии химических и биологических военных технологий, что ядерное оружие может очень скоро превратиться в старомодную вещицу. Как только это произойдет, ядерные устройства будут приравнены к обычным видам оружия и станут необдуманно применяться суперплеменами. (По мере увеличения числа ядерных держав «горячие точки», без сомнения, объединятся в безнадежно запутанную «горячую сеть».) К тому моменту радиоактивное облако, образовавшееся вокруг Земли, будет нести смерть всем формам жизни в тех областях, где выпадет снег или пойдет дождь. Выжить смогут только африканские бушмены и некоторые другие удаленные группы, живущие в центре наиболее засушливых и пустынных регионов. Ирония заключается в том, что бушмены до настоящего времени являются самой неразвитой из всех человеческих групп и все еще ведут охотничий образ жизни, типичный для первобытных людей. Это напоминает возврат к истокам, и как тут не вспомнить приведенный кем-то замечательный пример с божьими коровками, заселившими всю планету.
Жизнь в людском зверинце предоставляет нам широкие возможности для обучения и закрепления пройденного материала, и какими бы впечатляющими ни были достижения человека в области биологии, его мозг остается непревзойденным по части накопления опыта. Эти 14 миллиардов плотно сбитых клеток способны усваивать и хранить огромный объем информации.
Изо дня в день этот механизм работает исправно, но, когда во внешнем мире происходит что-нибудь экстраординарное, включается аварийная система защиты. Если она не срабатывает, в нашем суперплемени все переворачивается с ног на голову. Происходит это по двум причинам: во-первых, людской зверинец, в котором мы живем, пытается оградить нас от некоторых вещей. Обычно мы не убиваем дичь, а покупаем мясо; мы не смотрим на трупы, а предпочитаем накрывать их простынями или помещать в гробы. Это означает, что если насилие все-таки прорывается через такие защитные барьеры и мы сталкиваемся с ним лицом к лицу, то воздействие на наш мозг становится сильнее обычного. Во-вторых, те виды насилия, которые прорываются через защиту, настолько неестественны для нас и так болезненно отражаются на нашем восприятии действительности, что мозг просто не в состоянии справиться со столь сильными эмоциями. Этот тип «экстремального опыта» заслуживает более детального рассмотрения.
Любой, кто когда-либо попадал в серьезную автомобильную катастрофу, меня поймет. Каждая крошечная, но неприятная подробность этой трагедии надолго врезается в память и тревожит сознание на протяжении всей жизни. Подобные потрясения случались у каждого из нас. Например, когда мне было семь лет, я чуть было не утонул, и по сей день я помню тот случай так же отчетливо, как если бы он произошел вчера. Последствиями печального детского опыта стало то, что я вот уже на протяжении тридцати лет пытаюсь преодолеть в себе необъяснимый страх глубины. Как и все, я пережил еще немало неприятных потрясений в детстве, но подавляющее большинство из них не оставило в моей памяти такого отпечатка, как тот день.
Полистав книгу своего жизненного опыта, мы найдем в ней события двух различных типов: одни из них – всего лишь краткий миг, но оставивший неизгладимое впечатление; другие – обычные, легко исчезающие из памяти. Если довольно приближенно дать определения этим двум типам, то первый можно назвать травмирующим опытом, а второй – обычным опытом. Эффект от полученного травмирующего опыта не идет ни в какое сравнение с событиями, в результате которых он был приобретен. Обычный опыт должен повториться много раз, чтобы его влияние стало ощутимым. Отсутствие возобновления обычного опыта приводит к угасанию впечатлений от него, в случае травмирующего опыта такого не происходит.
Попытки каким-либо образом изменить впечатления, полученные в результате травмирующего опыта, обязательно встретят серьезные трудности и легко могут привести к еще худшим последствиям; обычный опыт более податлив. Мой случай (когда я тонул) является хорошим примером. Чем сильнее меня пытались убедить в том, что от плавания можно получать удовольствие, тем сильнее я его ненавидел. Если бы детский опыт не оказал такого травмирующего эффекта, я бы более позитивно реагировал на подобные убеждения и не пытался им сопротивляться.
Травмы не являются основной темой этой главы, но в качестве предисловия поговорить о них, может быть, полезно. Травмирующий эффект отчетливо демонстрирует, что человек, будучи животным, способен к особому типу обучения (невероятно быстрому, трудному для дальнейших усовершенствований), результаты которого надолго остаются в памяти, не требуя повторных уроков для поддержания уровня знаний. Хотелось бы, конечно, чтобы мы могли, лишь пролистав какую-нибудь книгу, усвоить все, что в ней написано, и помнить это долгие годы, однако если бы наша способность к обучению была настолько грандиозной, она потеряла бы всякий смысл. Все вокруг приобрело бы одинаковую значимость, и нам просто не из чего было бы выбирать. Способность быстро усваивать материал и помнить о нем продолжительное время дана нам природой только в отношении наиболее впечатляющих моментов нашей жизни. Опыт, оставивший травмы у нас в душе, – это только одна сторона медали. Я намерен перевернуть эту медаль и изучить другую сторону, которую я называю «импринтинг» (запечатление, впечатывание в память).
Если травмы всегда ассоциируются с болью и оставляют негативный отпечаток в душе, то импринтинг – это явление положительное. Когда животное действует согласно импринтингу, у него вырабатывается позитивная привязанность к определенной реальности. Как и травмирующий опыт, процесс запечатления краткосрочен, практически никогда не повторяется и не требует подкрепления дальнейшими действиями. У человека это видно на примере отношений между матерью и ребенком. Подобное может повториться, когда ребенок вырастет и полюбит другого человека. Привязанность к своей матери, ребенку или партнеру представляет собой одну из трех разновидностей жизненно важного опыта, который мы приобретаем на протяжении своей жизни и который представляет собой основу для такого явления, как импринтинг. Слово «любовь» фактически служит общепринятым описанием эмоционального наполнения того, что мы называем импринтингом, но, прежде чем мы заглянем глубже в мир людей, не помешает бросить беглый взгляд на то, как это происходит у других видов животных.
Птенцам многих птиц после вылупления из яиц необходимо немедленно установить контакт с матерью и научиться узнавать ее. Они вынуждены следовать за ней неотступно и в целях безопасности все время находиться рядом. Если только что вылупившиеся цыплята или утята не будут этого делать, они скоро потеряются или погибнут. Они настолько активны и подвижны, что матери никогда не удалось бы удержать их вблизи себя, если бы не сила импринтинга. Запечатление является делом всего нескольких минут. Первый же большой движущийся объект, попадающий в поле зрения цыпленка или утенка, автоматически становится «матерью».
В нормальных условиях, естественно, этим объектом оказывается настоящая мама птенцов, но в экспериментальной ситуации им может стать все что угодно. Если первым большим движущимся объектом, который видят инкубаторские цыплята, оказывается оранжевый воздушный шар, они будут толпиться вокруг него: шар сразу же принимает статус «матери».
Влияние запечатления настолько велико, что если через несколько дней цыплятам предоставить возможность выбора между шаром и настоящей матерью (которую раньше от них скрывали), они предпочтут шар. Более убедительного доказательства существования привычек и запечатлений, чем группа инкубаторских цыплят, стремящихся укрыться «под крылом» оранжевого шара и совершенно игнорирующих при этом родную мать, нельзя и представить.
Даже не прибегая к экспериментам такого рода, можно смело утверждать, что птенцам необходимо быть привязанными к родной матери по той причине, что, находясь рядом с ней, они получают определенные преимущества: мама обеспечивает их пищей, питьем, теплом и так далее; оранжевый шар не дает таких преимуществ, хотя и он способен легко стать довольно убедительным заменителем матери. Таким образом, импринтинг не определяется стремлением к получению преимуществ, как это происходит в обычном процессе приобретения опыта, – он определяется окружением. Можно назвать этот процесс «наглядным обучением».
В отличие от большинства типов обычного обучения процесс запечатления имеет критический период. Цыплята и утята способны формировать свои привычки только в течение нескольких дней после вылупления из яиц. Со временем они начинают бояться больших движущихся объектов, и если импринтинг еще не закреплен, сформировать его будет очень трудно.
Взрослея, птенцы становятся все более независимыми, и потребность в следовании за матерью исчезает, но влияние импринтинга, заложенного в раннем детстве, продолжает ощущаться. Они не только помнят, кто их мать, но и прекрасно осознают, к какому племени принадлежат. Став взрослыми, благодаря инстинктам они выбирают сексуального партнера среди своих сородичей, а не пытаются искать его среди представителей другого вида.
И снова простой эксперимент поможет нам развеять все сомнения, существующие на этот счет. Если в детстве животное росло под присмотром приемных родителей, представляющих другой вид, то, став взрослым, оно может пытаться завязать сексуальные отношения с представителями вида своих приемных родителей, вместо того чтобы искать пару среди своих собратьев. Так происходит не всегда, но есть много примеров такого поведения. (И мы до сих пор не знаем, почему в одних случаях это происходит, а в других – нет.)
В условиях неволи такое стремление к спариванию с животными другого вида может привести к забавным ситуациям. Если дикий голубь вырос в голубятне, среди городских голубей, то, достигнув половой зрелости, он будет игнорировать других диких голубей и предпочтет в качестве партнера одного из своих городских сородичей. Выросший среди диких голубей городской голубь будет спариваться с дикими собратьями. И даже павлин, проведший детство в зоопарке с черепахами, настойчиво предлагает себя изумленным рептилиям, отказываясь иметь что-либо общее с помещенными в его клетку самками своего вида.
Я назвал это явление лжеимпринтингом. Оно встречается повсеместно как в мире животных, так и в жизни человека. У некоторых животных, с детства изолированных от своего племени и выросших среди людей, может выработаться соответствующая реакция на человека. Нет, они не станут кусать руку кормящего – они будут пытаться совокупляться с ней. Такое поведение довольно распространено у голубей, и это вовсе не открытие. Такие случаи известны еще с древних времен, когда римские женщины специально держали маленьких птиц, чтобы те доставляли им удовольствие. (Больше всех в этом деле преуспела Леда.) Домашние животные иногда хватают человека за ногу и пытаются спариваться с ней (это хорошо знакомо владельцам собак). Служители зоопарков тоже должны держать ухо востро, когда у их питомцев наступает брачный период. Им приходится быть готовыми к посягательствам любых животных – от любвеобильного эму до возбужденного оленя, если эти звери с детства жили в клетке и были вскормлены человеком. Я лично, к своему изумлению, однажды стал объектом сексуального домогательства самки гигантской панды. Это случилось в Москве, куда я был приглашен, чтобы организовать ее спаривание с единственным самцом гигантской панды за пределами Китая. Она совершенно игнорировала его настойчивые ухаживания, но, когда я просунул руку сквозь решетку, чтобы погладить ее, она подняла хвост и приняла позицию готовой к совокуплению самки, в то время как самец был всего в нескольких шагах от нее. Различие между этими двумя пандами состояло в том, что самка была помещена в клетку в гораздо более раннем возрасте, чем самец. Его импринтинг был сформирован в обществе таких же панд, в то время как ее привычки определялись человеческим окружением.
В некоторых случаях может показаться, что «очеловеченное» животное, пытающееся удовлетворить свои сексуальные инстинкты, способно отличить мужчин от женщин, но это только видимость. Например, один индюк, ведомый лжеимпринтингом, пытался приставать к мужчинам и, наоборот, атаковал женщин. Причина этого оказалась довольно забавной: женщины были в юбках и держали в руках сумочки. Индюк же в брачный период демонстрирует свое намерение овладеть самкой, опуская крылья до земли и выставляя напоказ бородку. В глазах выросшего в клетке индюка юбка становится опущенными крыльями, а сумочка – бородкой. Таким образом, он видел в женщинах конкурентов и пытался их атаковать, предпочитая направлять сексуальную энергию на мужчин.
Зоопарки переполнены животными, которые, благодаря человеческой доброте, сослужившей дурную службу, были заботливо выращены и воспитаны среди людей, а затем возвращены в общество себе подобных. Но для узников зоопарков представители их вида теперь чужаки, члены какого-то другого, враждебного племени. В одном зоопарке я видел самца шимпанзе, который сидел в вольере вместе с самкой на протяжении десяти лет. Медицинские тесты показали, что в сексуальном плане самец был абсолютно здоров, но самка, до того как попала в одну клетку с ним, росла отдельно. Так как самец был ручным животным, детство которого прошло среди людей, он совершенно не обращал внимания на самку. Он никогда не садился рядом с ней, не ухаживал и не пытался заниматься сексом. С его точки зрения, она была представителем другого вида, и годы жизни рядом с ней нисколько его не изменили.
Подобные животные могут быть чрезвычайно агрессивными по отношению к своим собратьям, но не потому, что воспринимают их как конкурентов, а потому, что видят в них внешнего врага. В клетку к самке мангусты, прирученной и привыкшей к людям, запустили самца, пойманного в естественных условиях, в надежде, что они займутся воспроизведением потомства, но самка набросилась на него, как только он вошел. Это привело к тому, что они в конце концов разошлись по разным углам клетки, так и не достигнув взаимопонимания, но для самца такая ситуация, видимо, оказалась причиной сильнейшего стресса, так как вскоре у него обнаружилась язва и он умер, а самка снова обрела единственного закадычного друга в виде себя самой.
Одну тигрицу, выращенную человеком, первый раз в жизни впустили в клетку к дикому тигру. Раньше она видела его в соседнем вольере, ощущала его запах, но близко встречаться им не приходилось. На этот раз ничего как будто не изменилось, но она оказалась настолько «очеловеченным» животным, что, как только обнаружила присутствие самца, забилась в дальний угол клетки и перестала двигаться. Такое поведение является нетипичным для тигрицы, но вполне нормальным для представителей племени, к которому она привыкла (племени людей) и в окружении которого находилась с рождения.
В нашем случае все оказалось даже намного серьезнее: тигрица перестала есть и отказывалась принимать пищу в течение нескольких дней, пока самца не поместили в другую клетку. После этого потребовалось несколько недель, чтобы она вернулась в обычное состояние и вновь стала дружелюбным, жизнерадостным животным, трущимся о прутья решетки в надежде заслужить похвалу человека.
Иногда условия, в которых растет животное, способствуют развитию у него двойственных сексуальных запечатлений. Если зверь вырос под присмотром людей, но в присутствии других представителей своего вида, он пытается завязать сексуальные отношения как с человеком, так и со своими собратьями.
Лжеимпринтинг определяет только часть его привычек, он следует и нормальному импринтингу. Подобное явление – редкость для некоторых видов животных, у которых запечатление происходит быстро (например, для утят или цыплят), но млекопитающие, как правило, развиваются намного медленнее. В их жизни есть время для зарождения двойных запечатлений. Тщательные исследования поведения собак, проведенные американскими учеными, продемонстрировали это довольно наглядно. Адаптация щенков домашних собак к окружению происходит в возрасте от 20 до 60 дней. Если в течение этого периода их полностью изолировать от контакта с человеком (даже кормить удаленным способом), они вырастут практически дикими животными, однако если за щенками будут ухаживать люди (в присутствии других собак), они будут добродушно относиться и к тем, и к другим.
Обезьяны, вскормленные в полной изоляции как от других обезьян, так и от любых живых существ (включая человека), впоследствии оказываются практически не способными привыкнуть к окружающему обществу. Помещенные в компанию к сексуально активным представителям их племени, они не знают, как себя вести. Большую часть времени они проводят, сидя в углу клетки и трясясь от страха перед своими сородичами. У них настолько неразвитые запечатления, что они становятся абсолютно оторванными от общества, несмотря на то что их вид считается одним из самых коммуникабельных в животном мире. Если бы они выросли среди себе подобных обезьяньих детенышей (пусть и без матери), они бы не испытывали таких неудобств и впитали бы в себя с детства как инстинкт стаи, так и родительский инстинкт. Оба этих инстинкта играют огромную роль в отождествлении особи со своим племенем.
Общество зверей, воспитанных на лжеимпринтинге, представляет собой странный и шокирующий мир. Лжеимпринтинг формирует физиологический гибрид, поведение которого характерно для его вида, но ориентировано на восприятие представителями вида, к которому принадлежат те, с кем он вырос.
Адаптация этого гибрида к новым для него условиям стоит огромного труда. Для некоторых животных сексуальные сигналы своих сородичей оказываются достаточно сильными, а реакция на них – достаточно самопроизвольной, и они могут пойти наперекор своему ненормальному воспитанию, но для многих сила запечатления оказывается непреодолимой.
Любителям животных необходимо помнить об этом, когда они посвящают себя «приручению» детенышей диких зверей. Сотрудников зоопарков издавна ставили в тупик непреодолимые трудности, с которыми они сталкивались при общении со многими из таких животных. Иногда причиной этого были несоответствующие условия жизни и питания узников, но чаще всего это происходило из-за лжеимпринтинга, который был сформирован у животных до прибытия в зоопарк.
В жизни человека значимость запечатлений также достаточно очевидна. В первые месяцы своей жизни ребенок проходит через важный период привыкания к своему племени, и на этом этапе он проникается чувством глубокой и продолжительной привязанности к своим собратьям, а особенно к матери. Как и у зверей, его привязанность не всегда основана на физических преимуществах, предоставляемых матерью, таких как питание и уход.
Наглядное обучение, типичное для процесса запечатления, здесь также играет свою роль. Ребенок не имеет возможности следовать повсюду за своей мамой, подобно утенку, но он может добиться похожего результата, призвав на помощь улыбку. Улыбка ребенка привлекает маму и побуждает ее находиться рядом, играть с ним.
Такие игры и улыбки помогают укрепить связь между ребенком и его матерью. У каждого из них вырабатывается запечатленная зависимость друг от друга, а взаимная привязанность усиливается и превращается в глубокие чувства, которые будут играть чрезвычайно важное значение на протяжении всей дальнейшей жизни ребенка. У детей, которых хорошо кормят и за которыми соответствующим образом ухаживают, но которые лишены материнской любви в возрасте запечатлений, может развиться ощущение обеспокоенности и неудовлетворенности, которое останется у них на всю жизнь.
Осиротевшие дети и те, кто вынужден жить в интернатах, где персональная забота и родительские чувства неизбежно ограничены, часто вырастают именно с этим ощущением в душе. Сильная привязанность к родителям, развившаяся в первый год жизни, позволяет человеку во взрослом возрасте проявить родительские чувства по отношению к собственным детям.
Правильные запечатления, заложенные в раннем возрасте, открывают внушительный эмоциональный банковский счет ребенка: если последующие расходы окажутся значительными, у него будет откуда брать средства. Если с родительской заботой в детстве оказалось не все в порядке (родители расстались, развелись или умерли), способность ребенка противостоять ударам судьбы будет зависеть от степени привязанности к ним в первый год жизни. Последующие жизненные неприятности, конечно же, не пройдут бесследно, но их влияние будет несравнимо с тем, что ребенок усвоит в первые месяцы своей жизни.
Пятилетний мальчик, которого разлучили с родителями при эвакуации из Лондона во время войны, на вопрос: «Кто ты?» – ответил: «Я ничейный никто». Шок оказался для него непереносимым, но запомнятся ли его последствия на долгие годы, во многом зависит от того, подтверждает ли он результаты прошлого опыта или противоречит им. Противоречия породят в душе мальчика недоумение, которое пройдет со временем, но подтверждение еще более усугубит полученные ранее травмы.
Переходя к рассмотрению следующей фазы развития чувства привязанности, мы сталкиваемся с феноменом сексуальной моногамной связи. Любовь с первого взгляда, может быть, и не посетит каждого из нас, но это вовсе не говорит о том, что ее не существует. Процесс зарождения чувства любви обладает теми же свойствами, что и процесс импринтинга. В нем есть чувственный период (юношество), когда человек влюбляется чаще всего. Он относительно короткий, но его последствия ощущаются долгое время по сравнению со временем самого процесса, а процесс этот способен протекать даже при отсутствии видимых результатов.
Для большинства людей ранние моногамные связи, как правило, скоротечны и нестабильны. Но не следует забывать, что в период полового созревания для формирования способности завязывать серьезные моногамные отношения требуется некоторое время.
Такое замедленное достижение зрелости дает нам возможность преодолеть переходный период, в течение которого мы, если можно так выразиться, «пробуем воду, прежде чем в нее войти». Если бы ситуация была иной, мы бы все оказались жертвами первой любви. В современном обществе продолжительность естественного переходного периода искусственным образом увеличивается благодаря чрезмерной родительской заботе. Родители цепляются за своих отпрысков до последнего момента, когда, с биологической точки зрения уже давно следует позволить им жить самостоятельно. Причина этого лежит на поверхности: сложные условия жизни в людском зверинце делают невозможным выживание четырнадцати– или пятнадцатилетних индивидуумов без своих родителей.
Такая несамостоятельность превращает подростков в беспомощных детей, что побуждает отцов и матерей навязывать им родительскую любовь, хотя их отпрыски являются уже сексуально созревшими личностями. Это, в свою очередь, еще больше усугубляет инфантильность подрастающего поколения, так что процесс становления наших детей еще более затягивается. В результате мы сталкиваемся с серьезными проблемами и конфликтами между родителями и детьми при стремлении молодых людей к формированию новых моногамных отношений.
Родители не виноваты, что их дети оказываются неспособными позаботиться о себе, попадая в мир современного суперплемени; не виноваты и дети в том, что не могут не сигнализировать родителям о своем инфантилизме. Виновата во всем неестественная городская среда, которая требует более длительной подготовки молодых членов общества, чем это необходимо в соответствии с биологическими законами.
Несмотря на конфронтацию с процессом развития новых моногамных отношений, сексуальные запечатления быстро находят путь на поверхность. Юношеская привязанность обычно мимолетна, но она может быть и очень сильной – настолько сильной, что образ «детской любви» может определять выбор партнера в течение долгих последующих лет, независимо от целесообразности отношений с социально-экономической точки зрения. Даже если под влиянием обстоятельств эти первые отношения будут разрушены, они оставят свой след. Часто случается, что поиски сексуального партнера взрослым, полностью независимым человеком основываются на подсознательном стремлении воссоздать некоторые из ключевых особенностей первого сексуального опыта. Неудачный результат таких поисков может оказаться скрытым фактором, способствующим разрушению удачного на первый взгляд брака.
Феномен неверного выбора пары не определяется только особенностями «детской любви». Такое может произойти в любое время, и в большей мере это опасно для повторного брака, когда нередко происходит молчаливое (а иногда и не такое уж молчаливое!) сравнение супруга с предыдущими партнерами. Это явление также играет важную (и подчас трагическую) роль в случае, когда родительские/сыновние чувства вступают в конфликт с сексуальными отношениями. Чтобы это понять, вспомним еще раз, что значат для ребенка родительские/сыновние чувства. Они воспитывают у ребенка уверенность в трех истинах: 1) у него есть свои, родные родители; 2) он принадлежит к определенному виду; 3) он должен искать себе сексуального партнера именно среди представителей этого вида.
Первые два пункта вполне очевидны, проблемы могут возникнуть с интерпретацией третьего. Если ранние отношения с родителем противоположного пола были достаточно крепкими, некоторые из его/ее личных качеств также могут отложиться в подсознании ребенка и повлиять на его последующий выбор сексуального партнера. Вместо того чтобы жить с уверенностью, что «он должен искать себе сексуального партнера среди представителей этого вида», он интерпретирует эту истину как «я должен искать себе сексуального партнера среди представителей такого типа людей».
Подобное влияние может создать серьезные проблемы. Стремление к формированию моногамной пары, основанное на устоявшемся образе отца или матери, определяет особый способ выбора партнера, который в любом случае является неверным.
С другой стороны, если человек найдет партнера, руководствуясь полностью противоположными суждениями, такие отношения не смогут стать полноценными, поскольку его избранник (или избранница) не будет обладать теми тривиальными, но ключевыми чертами характера, которыми обладает его родитель, являющийся прообразом («Мой отец никогда бы так не поступил!» – «Но я ведь не твой отец!»).
Причина этого феномена неверного выбора пары, приносящего немало неприятностей, скорее всего, кроется в неестественно изолированных условиях жизни семейной ячейки, которые так часто встречаются в переполненном людском зверинце. Явление «чужой среди своих» отравляет атмосферу братства и социального равенства, присущую маленьким сообществам. Стремясь защитить себя, семьи стараются оградиться друг от друга, запершись каждая в своей клетке среди ровных рядов кирпичных или блочных вольеров. К несчастью, признаков изменения ситуации не наблюдается.
Закончив с вопросом о неверном выборе пары, мы перейдем сейчас к рассмотрению другого, не менее странного отклонения в инстинктах людей – человеческого лжеимпринтинга. Здесь мы попадаем в необычный мир того, что получило название «сексуальный фетишизм».
Есть небольшая по численности категория людей, для которых первый сексуальный опыт может обернуться психической травмой. Вместо того чтобы отложить в памяти определенный образ партнера, такие индивидуумы могут начать отождествлять сексуальные отношения с каким-нибудь неодушевленным предметом, увиденным в тот момент. До сих пор неизвестно, каким образом многим из нас удается забыть подобные навязчивые образы, совершенно ненормальные с точки зрения репродуктивной функции. Возможно, это зависит от глубины впечатлений, полученных при первом сексуальном опыте. Как бы то ни было, это явление порождает довольно противоречивые суждения.
Судя по доступным историям болезни, привязанность к сексуальному фетишу чаще всего развивается тогда, когда первый сексуальный опыт имел спонтанный характер или же когда индивид не имел партнера. Во многих случаях она может зародиться после первой эякуляции юноши, что часто случается без участия девушки и без предварительных сексуальных ласк. Некий типичный объект, который может находиться поблизости в этот момент, мгновенно приобретает огромную сексуальную значимость, не ослабевающую долгие годы. Получается, что вся сила инстинкта спаривания вдруг оказывается направленной на неодушевленный предмет, который в мгновение ока начинает играть основную роль в сексуальных отношениях индивидуума.
Эта странная форма лжеимпринтинга вовсе не такая уж редкость, как кажется. Большинство из нас привыкло заниматься сексом с представителями противоположного пола, не думая при этом о меховых перчатках или кожаных ботинках, и мы счастливы, что не скрываем нашу сексуальную ориентацию, будучи уверенными, что все вокруг разделяют и понимают наши чувства. Но фетишист, не способный сопротивляться собственным запечатлениям, заставляющим его быть привязанным к необычным сексуальным объектам, предпочитает помалкивать о своей странной привязанности. Неодушевленный предмет, который так важен для него, может ничего не значить для остальных, и поэтому (из боязни или от смущения) он скрывает свои чувства. Этот предмет не только ничего не значит для большинства людей, далеких от фетишизма, – он также не представляет никакой ценности для других фетишистов, каждый из которых имеет свой собственный фетиш. Меховые перчатки не возбуждают никаких чувств как у фетишиста, поклоняющегося кожаным туфлям, так и у нефетишиста. Таким образом, фетишист остается наедине с собой и своим специализированным типом лжеимпринтинга.
Можно, однако, возразить, что есть такие фетиши, которые все-таки совпадают у разных фетишистов, и происходит это довольно часто. (Особенно распространены, например, резиновые изделия.) Значение этого станет более понятным, если мы рассмотрим несколько специфических случаев фетишизма.
У одного двенадцатилетнего мальчика произошла первая эякуляция, когда он примерял шубу из лисьего меха. Став взрослым, он мог испытывать сексуальное удовлетворение, только когда видел какой-нибудь мех, и не мог заниматься сексом с женщиной в обычных условиях. А одна девочка испытала первый оргазм, когда мастурбировала, сжимая в руке лоскут черного бархата; во взрослой жизни бархат стал неотъемлемой частью ее сексуальной жизни. Ее дом весь был отделан этим материалом, и она выходила замуж только для того, чтобы получить еще больше денег и купить еще больше бархата. Мальчик четырнадцати лет первый раз имел сексуальный опыт с девочкой, которая носила шелковое платье. Позже он не мог заниматься сексом с девушкой, если она была обнаженной: он возбуждался, только если она надевала шелковое платье. Еще один мальчик испытал первое семяизвержение, высунувшись из открытого окна, при этом он увидел идущего по дороге человека на костылях. После женитьбы он мог заниматься любовью с женой, только если она брала в постель костыли. Один девятилетний мальчик надевал на свой пенис перчатку, и у него произошла первая эякуляция. Когда он вырос, то стал фетишистом, в коллекции которого было несколько сотен перчаток: от них зависела вся его сексуальная активность.
Примеров такого рода очень много, и во всех прослеживается связь между первым сексуальным опытом и привязанностью к фетишу во взрослой жизни.
Фетишами становились различные предметы: туфли, сапоги для верховой езды, накрахмаленные воротнички, корсеты, чулки, нижнее белье, кожа, резина, передники, носовые платки, спецодежда (например, халат медсестры), а также волосы, ступни. Иногда они становятся необходимыми элементами, гарантирующими успешный (т. е. нормальный) половой акт, иногда полностью заменяют сексуального партнера.
У большинства фетишей определяющей деталью является какая-нибудь ткань, часто потому, что ощущения при контакте с ней очень важны, поскольку являются причиной первого в жизни индивидуума сексуального возбуждения. Если при этом была задействована некая субстанция с характерной текстурой, то у нее есть большие шансы стать сексуальным фетишем, ну а чаще всего среди таких субстанций встречаются резина, кожа и шелк.
Фетиши в виде туфель и ботинок не менее распространены, и в этом случае привязанность к ним также может быть вызвана контактом этих предметов с телом. Есть один классический пример: четырнадцатилетний мальчик играл с двенадцатилетней подружкой, которая носила туфли на каблуке. Он лежал на земле, а она в шутку наступила на него и прошлась по телу. Как только ее нога коснулась пениса, у него произошла первая эякуляция. Когда мальчик повзрослел, такие игры стали для него единственной формой сексуальной активности. За свою жизнь он заставил более сотни женщин надевать туфли на каблуке и ходить по его телу. В идеале женщина должна была быть определенного веса, а туфли – определенного цвета, и, чтобы реакция была как можно сильнее, детские ощущения должны были воспроизводиться с максимальной точностью.
Этот случай наглядно демонстрирует, как развивается мазохизм. Еще один мальчик, например, испытал первые сексуальные ощущения непроизвольно, когда в шутку боролся с девочкой старше его. Во взрослой жизни его привлекали большие агрессивные женщины, которые были готовы причинить ему боль во время сексуальных игр. Нетрудно догадаться, как подобным образом развиваются определенные формы садизма.
Формирование привязанности к сексуальным фетишам во многом отличается от процесса нормального развития. Как и процесс запечатления (или травмирующий опыт, о котором я говорил в начале главы), оно протекает очень быстро, но его последствия ощущаются очень долго и практически необратимы. Оно также происходит в период повышенной чувствительности человека.
Как и процесс зарождения лжеимпринтинга, это формирование свидетельствует о ненормальной склонности индивидуума к неодушевленным предметам, об отклонении сексуального поведения от биологической нормы, то есть от контакта с представителями противоположного пола. И дело не столько в приобретении неким предметом (скажем, резиновыми перчатками) сексуальной значимости, причиняющей определенный вред; дело в том, что полное исключение всех остальных сексуальных объектов создает серьезную проблему.
В случаях, которые я упомянул, лжеимпринтинг настолько силен, что вытесняет все доступные сексуальные стимулы.
Как подопытный утенок, который бежит только за оранжевым шаром и абсолютно не обращает внимания на родную мать, фетишист, привязанный к перчатке, видит в этом предмете свою пару и совершенно игнорирует потенциальных партнеров. Когда механизм дает сбои, именно исключительность процесса формирования импринтинга является причиной возникновения трудностей. Для каждого из нас различные способы контакта являются стимулирующими при близких сексуальных отношениях.
Нет ничего странного в возбуждении при прикосновении мягкого шелка или бархата, но если реагировать исключительно на определенную ткань, можно до такой степени довести свое стремление к созданию моногамной пары (как фетишист, который, находясь наедине с туфлями девушки, возбуждался так, как если бы на их месте была сама девушка), что с механизмом запечатления начнут происходить странные вещи.
Почему небольшое, но все же значительное число человеческих существ должно страдать от подобного рода лжеимпринтинга? Ведь другие животные, находящиеся в условиях дикой природы, не испытывают подобных переживаний. Это случается с ними, только когда они попадают в неволю и выращиваются человеком в искусственной среде, а также когда их помещают в клетки с животными другого вида или проводят специальные эксперименты. Возможно, в этом и заключается ответ на наш вопрос. Как я уже отмечал, в людском зверинце социальные условия слишком неестественны для нашего простого племенного вида. Во многих суперплеменах на сексуальное поведение в критический период полового созревания оказывается огромное давление, но даже при всех ограничениях и попытках подавить его с помощью всевозможных искусственных запретов ничто не может полностью сдержать зов природы – взрыв неизбежен. Если в этот момент в поле зрения окажутся какие-нибудь характерные объекты, они могут оставить неизгладимые впечатления. Если бы развивающийся подросток постепенно, с малых лет накапливал свой сексуальный опыт и если бы его первые сексуальные познания оказались богаче и менее ограничены искусственными условиями суперплемени, формирования лжеимпринтинга в дальнейшем удалось бы избежать. Было бы интересно проследить, сколько неисправимых фетишистов в детстве были одинокими, не имели братьев и сестер, или, будучи подростками, были робкими и застенчивыми в общении с людьми, или воспитывались в строгости. Неплохо бы провести такие исследования, но подозреваю, что процент соответствия будет довольно высоким.
Одной важной формой лжеимпринтинга, которую я еще не затронул, является гомосексуализм. Я отложил его рассмотрение до настоящего момента, поскольку феномен этот довольно сложный и лжеимпринтинг – это только часть проблемы. Гомосексуализм может развиться одним из четырех способов. Во-первых, он может иметь под собой причины, во многом схожие с теми, которые способствуют развитию фетишизма. Если ранний сексуальный опыт оказал на индивидуума сильное впечатление и был связан с интимным контактом с представителем того же пола, он может привести к развитию соответствующей привязанности. Если два мальчика борются или играют в какую-нибудь сексуальную игру, в результате чего происходит эякуляция, это может привести к запечатлению. Странно то, что мальчики часто вместе переживают ранние сексуальные ощущения того или иного рода, но все же большинству удается остаться при этом гетеросексуалами. Нам необходимо побольше узнать о том, что меняет сексуальную ориентацию меньшинства, а не большинства. Как и в случае с фетишизмом, дело может быть в полноценности или неполноценности детского жизненного опыта. Чем больше ребенка ограничивают, чем менее общительным он становится, тем беднее оказывается его жизненная палитра. Сексуальный опыт многих мальчиков представляет собой черную классную доску с набросками рисунка, которые постоянно стираются и переделываются, а у замкнутого в себе мальчика эта доска и вовсе девственно чистая. Когда на ней будет что-нибудь нарисовано, последствия этого могут оказаться гораздо ощутимее, и не исключено, что они запомнятся на всю жизнь. Расформировавшийся подросток-экстраверт может почувствовать в себе гомосексуальные наклонности, но они могут только проявиться, не получив дальнейшего развития, и стать всего лишь частью опыта на пути социальных исследований индивидуума.
Здесь я подхожу к другой причине устойчивого гомосексуального поведения. Я говорю «устойчивого», поскольку быстрая и мимолетная гомосексуальная активность (как часть общего сексуального познания) на определенных этапах жизни присуща подавляющему большинству представителей обоих полов. Для многих людей (например, для того подростка-экстраверта) это незначительный опыт, обычные детские исследования, но некоторые становятся приверженцами гомосексуализма на всю жизнь, часто при полном (или практически полном) пренебрежении гетеросексуальностью.
Лжеимпринтинг, о котором я говорил выше, не является причиной всех подобных случаев. Вторая причина заключается в том, что поведение противоположного пола некоторым индивидам кажется чрезвычайно неприятным. Мальчик, над которым издевались девочки, может впоследствии увидеть в других мужчинах более привлекательных сексуальных партнеров, несмотря на то что по физиологическим законам они друг другу совершенно не подходят.
Поведение девочки, терпевшей издевательства мальчиков, может развиваться в том же направлении, и она может начать искать пару среди представительниц женского пола. Издевательства, конечно, не единственная возможная причина. Измена и другие формы социального или физического наказания со стороны противоположного пола также могут оказаться в этом смысле довольно эффективными. (Даже если противоположный пол не проявляет открытой враждебности, давление общества и строгие ограничения по отношению к гетеросексуальной активности могут привести к тем же результатам.)
Третьей серьезной причиной, оказывающей влияние на формирование устойчивых гомосексуальных наклонностей, является детская оценка роли каждого из родителей. Если отец ребенка имеет слишком мягкий характер и доминирующая роль в семье принадлежит матери, существует большая вероятность того, что представления о мужественности и женственности у ребенка окажутся перепутанными и извращенными. Это может привести к неправильному выбору пары в будущем.
Четвертая причина более очевидна. Если в ближайшем окружении долгое время отсутствуют представители противоположного пола, особи одного пола становятся единственными объектами для сексуальных отношений.
Мужчины, изолированные от женщин, или женщины, изолированные от мужчин, могут проявлять устойчивые гомосексуальные наклонности при отсутствии влияния всех перечисленных ранее факторов. Например, заключенный мужской тюрьмы может пройти правильный этап формирования нормальных инстинктов в детстве, может быть без ума от представительниц слабого пола, а его отец может быть настоящим мужчиной – главой семьи, но, попав в общество, состоящее из одних мужчин, где ближайшим подобием женского тела является тело другого заключенного, он может стать на долгое время гомосексуалистом. Если в тюрьме, школе-интернате, на корабле или в армейской казарме условия, исключающие наличие представителей обоих полов, существуют продолжительное время, индивид, умеющий приспосабливаться, способен извлечь выгоду из сложившихся обстоятельств и выбрать для себя гомосексуальный способ существования, которому он может следовать, даже вернувшись в гетеросексуальную среду.
Среди этих четырех причин формирования устойчивых гомосексуальных привычек только первая имеет отношение к теме этой главы, но для нас важно рассмотреть их все, чтобы выяснить степень влияния лжеимпринтинга на такое специфическое сексуальное явление, как гомосексуализм.
Гомосексуальное поведение среди других животных проявляется обычно по отношению к ближайшей особи и исчезает в присутствии сексуально активного представителя противоположного пола. Однако зафиксировано несколько случаев устойчивой гомосексуальной ориентации у животных в особых, экспериментальных условиях. Когда, например, десяток диких утят-самцов на первые 75 дней жизни поместили в клетку и не позволяли им в течение этого периода встретиться с самками, они выросли с устойчивыми гомосексуальными наклонностями. Когда их выпустили в пруд, где были и самцы и самки, они полностью игнорировали представительниц противоположного пола и пытались создать гомосексуальные пары друг с другом. Это продолжалось долго, почти в течение всей их жизни, и ни одной самке не удалось изменить ситуацию. Голуби, разбитые на пары одного пола и помещенные в клетки, также пытались совокупляться друг с другом и создавать моногамные отношения. Два самца, которым пробовали привить сексуальные инстинкты подобным образом, прошли вместе весь цикл воспроизведения потомства – вместе строили гнездо, высиживали яйца и растили птенцов. Яйца, конечно, были подложные, взятые из гнезда нормальной пары, но они были приняты сразу, поскольку каждый из самцов-гомосексуалов считал, что их снес его партнер. Если бы любого из этих голубей поместили в естественные условия, где в его поле зрения попала бы самка, нет сомнений, что он не обратил бы на нее никакого внимания. К этому моменту гомосексуальная ориентация уже стала устойчивой и сохранялась как минимум на протяжении полного цикла воспроизведения потомства.
Лжеимпринтинг человека влияет не только на его сексуальное поведение, он определяет также и отношения между родителями и детьми. Насколько ребенок может привыкнуть к родителям другого вида, еще не известно. Знаменитая история про Маугли (брошенного или потерянного ребенка, выращенного и воспитанного волчицей) полностью так и не воплотилась в реальной жизни, а осталась только в литературе, но если бы это все же произошло, нет никаких сомнений, что ребенок, выращенный в стае волков, полностью усвоил бы привычки своих приемных родителей.
Обратная же ситуация встречается практически повсеместно. Если детеныш какого-нибудь животного выращивается человеком, то лжеимпринтинг формируется не только в сознании питомца. Человек также активно воспитывает в себе новые привычки и относится к животному как к своему ребенку: он дарит своему чаду тот же объем эмоций и любви и так же страдает, если возникают какие-нибудь проблемы.
Подобно тому как псевдородитель (например, оранжевый шар для утенка) обладает определенными ключевыми характеристиками (большой движущийся объект), формирующими лжеимпринтинг, псевдоребенок тоже будет лучше способствовать его формированию, если будет иметь определенные качества, типичные для человеческого отпрыска. Маленькие дети беспомощные, мягкие, теплые, пухленькие, с большими глазами, а еще они плачут. Чем бо́льшим количеством этих признаков обладает домашний питомец, тем больше у него шансов наладить со своим хозяином родительско-сыновние отношения, основанные на лжеимпринтинге.
Многие детеныши млекопитающих имеют практически все эти качества, поэтому человеку ничего не стоит в считаные минуты почувствовать сформировавшийся лжеимпринтинг любви к ним. Мягкий, теплый котенок, ищущий мать, или беспомощный пушистый щенок представляют собой прекрасный образ ребенка, устоять перед которым могут немногие.
Если некоторые из детских качеств, присущих этим животным, выражены более отчетливо, чем у настоящего ребенка, преувеличенные стимулы, исходящие от питомца, могут оказывать даже более сильное влияние, чем естественные стимулы, и лжеимпринтинг начнет работать еще более интенсивно.
Животное, играющее роль псевдоребенка, имеет один большой недостаток: оно слишком быстро вырастает. Даже очень медленно развивающийся детеныш достигает возраста активного взрослого животного в несколько раз быстрее, чем это требуется ребенку. Как только подобное происходит, он зачастую становится неуправляемым и теряет свою привлекательность, но человек славится своей изобретательностью и предпринимает различные шаги для того, чтобы справиться с этим недостатком. Путем многовековой селекции ему удалось создать более инфантильные виды домашних животных, так что, например, нынешние собаки и кошки представляют собой версии диких собратьев, больше похожие на младенцев. Они остаются более игривыми, менее независимыми и в течение долгого времени служат в качестве заменителей детей.
В отношении некоторых пород собак (карманных, «игрушечных») этот процесс доведен до гротеска. Они не только ведут себя еще более по-детски, они и выглядят как дети, и звуки издают соответствующие. Их анатомические параметры изменены, чтобы максимально напоминать очертания тела ребенка, даже когда они вырастают.
В таком обличье они могут успешно играть роль псевдоребенка не только в течение нескольких месяцев взросления, но и на протяжении десятка лет, а то и дольше, то есть на протяжении времени, необходимого для взросления обычного ребенка. Более того, они обладают качеством, которого нет даже у настоящих человеческих отпрысков: они все время остаются похожими на детей.
Хороший пример – пекинес. Дикий предок пекинеса, как и всех домашних пород собак, волк; это животное весит до 150 фунтов[6] или даже больше. Вес среднестатистического взрослого европейца примерно такой же – около 155 фунтов.
Вес новорожденного младенца колеблется между 5 и 10 фунтами, в среднем чуть больше 7 фунтов. Словом, если соотнести волка и нормального псевдомладенца, то первого пришлось бы уменьшить так, чтобы его вес составлял примерно 1/15 от первоначального, естественного веса. Пекинес со своей массой от 7 до 12 фунтов (в среднем около 10 фунтов) олицетворяет триумф такого превращения. Пока вроде бы все хорошо: собачка соответствует ребенку по весу и, даже повзрослев, имеет первое из неотъемлемых качеств младенца – небольшие размеры. Но необходимы еще некоторые модификации: лапы типичной собаки слишком длинны по сравнению с ее телом, пропорции напоминают больше взрослого человека, чем ребенка с короткими конечностями. Долой лапы!
С помощью тщательной селекции можно выводить особи со все более и более короткими лапами, пока собака не будет способна лишь переваливаться с ноги на ногу. Это не только скорректирует пропорции, но и сделает животное еще более неуклюжим и беспомощным. Опять же – ценные качества ребенка, но чего-то все-таки не хватает. Собака достаточно теплая на ощупь, но недостаточно мягкая; ее естественная шерсть дикого зверя слишком короткая, жесткая и грубая. Что ж, возьмемся за шкуру! Опять на помощь приходят чудеса селекции, позволяющие вырастить длинную, мягкую, гладкую, шелковистую шерсть, создающую необходимое ощущение детской супермягкости.
Дальнейшие усовершенствования не обойдут и естественные отличительные черты тела дикого животного. Ему придется приобрести округлые формы, глаза станут больше, а хвост короче. Стоит только взглянуть на пекинеса, чтобы понять, что и это было проделано с успехом. Уши торчали вверх и были слишком оттопыренными. Сделав их больше и мягче, покрыв длинной ниспадающей шерстью, мы получили возможность превратить их в подобие формирующейся детской прически. Голос у волка слишком низкий, но уменьшение размеров тела повлияло и на него, придав ему более высокую тональность.
Ну и наконец лицо. У волка слишком удлиненная морда, поэтому здесь тоже требуется вмешательство генетической пластической хирургии. Не важно, что операция деформирует челюсти и сделает процесс питания затрудненным – она просто необходима! Таким образом, морда пекинеса становится сплющенной и больше похожей на лицо младенца. Кроме того, мы опять выиграли – собака стала совершенно беспомощной и зависимой от своих псевдородителей, которым приходится специально для своего любимца готовить еду и выполнять другие родительские обязанности. И вот перед нами сидит наш пекинес – псевдоребенок, мягкий, пухленький, беспомощный, с плоской мордой и большими глазами, готовый стать воплощением лжеимпринтинга любого впечатлительного взрослого, оказавшегося поблизости. И это работает, причем работает так хорошо, что люди не только заботятся о таких животных, но и живут с ними, таскают их с собой повсюду, нанимают им врачей и даже хоронят их, как людей, а в наследство оставляют большие суммы, словно своим детям.
Я всего лишь констатирую факты, а не критикую сложившуюся ситуацию. Трудно понять, почему столько людей негативно относятся к подобным действиям: ведь человек всего лишь следует одному из своих базовых инстинктов, удовлетворить потребности которого естественным путем ему зачастую не удается.
Еще труднее понять, почему некоторые люди, не имея ничего против именно этого инстинкта, осуждают все остальные. Многие испытывают отвращение, например, к сексуальному лжеимпринтингу и отрицают саму возможность поклонения фетишам или совокупления между двумя мужчинами, но в то же время приветствуют родительские чувства по отношению к карманным собачкам и одобряют кормление домашних обезьянок из детских бутылочек. Почему же они разграничивают эти действия? С биологической точки зрения между ними практически нет никакой разницы: оба явления основаны на лжеимпринтинге, и оба представляют собой отклонения от нормального человеческого поведения. Но, хотя они оба должны быть классифицированы как биологические аномалии, ни одно из этих явлений не наносит вреда окружающим, то есть индивидам, не имеющим к ним отношения. Мы можем придерживаться мнения, что для фетишистов или бездетных любителей животных было бы лучше наслаждаться преимуществами полноценной семейной жизни, но это их проблемы, и у нас нет никаких причин испытывать враждебные чувства по отношению к ним.
Приходится признать тот факт, что проживание в людском зверинце неизбежно сопровождается неудобствами, связанными с различными аномалиями поведения. Мы обречены реагировать необычным образом на необычные стимулы.
Наша нервная система не приспособлена к ним, и поведенческий механизм иногда дает сбои. Как подопытные животные или узники зоопарков, мы можем вдруг почувствовать странную, а порой и опасную привязанность, а то и пострадать от неправильного выбора пары. Это может случиться с каждым из нас в любое время, и это всего лишь одна из многочисленных опасностей существования в людском зверинце. Мы все являемся потенциальными жертвами, и самое лучшее, что мы можем сделать, когда подобные неприятности случаются с кем-нибудь другим, – это проявить сочувствие, а не бездушную нетерпимость.
Приближаясь к пенсионному возрасту, человек частенько мечтает о том, как будет спокойно сидеть, нежась на солнышке. Ему кажется, что если он «расслабится» и будет с легкостью относиться ко всему, то сможет продлить столь прекрасную старость. Если ему и удастся осуществить свою мечту, то одно можно сказать с полной уверенностью: он не продлит свою жизнь, а сократит ее. Причина этого очень проста – он прекратит борьбу за стимул, борьбу, в которую все мы, обитатели людского зверинца, вовлечены на протяжении большей части нашей жизни и в случае прекращения или ленивого продолжения которой мы можем столкнуться с серьезными проблемами.
Смысл этой борьбы – получить от окружающей среды оптимальное количество стимулов, но это вовсе не означает, что их количество должно быть максимальным.
Стимулов может быть как чересчур много, так и слишком мало. Оптимальное же их количество – золотая середина – находится где-то между этими двумя крайностями.
Это похоже на регулировку звука радиоприемника: слишком тихо – никакого эффекта, слишком громко – вызывает боль. Где-то между этими двумя точками находится идеальный уровень, а достижение именно такого уровня (по отношению ко всему нашему существованию) и является целью борьбы за стимул.
Для члена суперплемени это не очень просто, поскольку он чувствует себя так, как если бы был окружен сотнями поведенческих «радиоприемников», одни из которых тихо шепчут, в то время как другие истошно вопят. Если же (в крайних случаях) все они начнут шептать или же непрерывно издавать одни и те же монотонные звуки, его одолеет смертельная скука. Если они все одновременно заорут, ему придется пережить сильный стресс.
Для нашего древнего племенного предка это не было серьезной проблемой – он был занят борьбой за выживание. Все его время и энергия уходили на то, чтобы остаться в живых, добыть пищу и воду, защитить свою территорию, избежать нападения врагов, прокормить и воспитать детей, а также соорудить жилище. Даже в самые тяжелые времена все его проблемы были относительно просты. Он не был подвержен запутанным и сложным разочарованиям и противоречивым чувствам, ставшим столь типичными в эпоху суперплеменного существования. Он также не слишком страдал от скуки, связанной с явным недостатком стимулов. Следовательно, развитые формы борьбы за стимул являются прерогативой городского обитателя.
Мы не найдем их ни у диких животных, ни у первобытных людей, живущих в естественной среде, но с легкостью обнаружим их как у городского жителя, так и у особого вида городских животных – обитателей зоопарков.
Зоопарки гарантируют своим обитателям регулярную еду и питье, защиту от стихии и хищников. Здесь следят за гигиеной и здоровьем животных, но в определенных случаях обитатели зоопарков все же могут оказаться в довольно непростой ситуации. В этих чересчур искусственных условиях они прекращают бороться за выживание и бросают все свои силы на борьбу за стимул. Если окружающий мир не дает достаточного количества стимулов, им приходится изобретать различные пути для увеличения их числа. Иногда, когда стимулов становится более чем достаточно (как у только что пойманного животного, находящегося в панике), они вынуждены приложить максимум усилий для их уменьшения.
Перед одними видами эта проблема стоит более серьезно, перед другими – менее. С этой точки зрения животных можно разделить на два основных вида: специалисты и оппортунисты. К специалистам относятся те, у кого есть один основной способ выживания, который является главенствующим в течение всего времени их существования и от которого они зависят всю жизнь. К таким животным относятся муравьеды, коалы, панды, змеи и орлы. Пока у муравьедов есть муравьи, у коал – листья эвкалипта, у панд – бамбуковые ростки, а у змей и орлов – их жертвы, им не из-за чего напрягаться. Они до такой степени усовершенствовали свой рацион, что при выполнении этих конкретных требований могут вести ленивый и не имеющий иных стимулов образ жизни. Орлы, например, более 40 лет могут прекрасно существовать в маленькой пустой клетке, занимаясь лишь чисткой своих когтей (разумеется, при условии, что у них будет возможность ежедневно запускать их в только что убитого кролика).
Оппортунистам повезло гораздо меньше. К ним относятся собаки, волки, еноты, а также обезьяны, то есть виды, у которых нет одного универсального способа выживания. Они мастера на все руки, вечно находящиеся в поисках маленьких преимуществ, предоставляемых окружающей средой. В естественной среде они никогда не перестают выведывать и вынюхивать, обследуют всё, вплоть до каждой мелочи. Они не могут позволить себе продолжительный отдых, и процесс эволюции, в свою очередь, не перестает следить за тем, чтобы так и было. Не выносящая бездействия нервная система заставляет их постоянно находиться в движении. Главным же оппортунистом из всех видов является не кто иной, как сам человек. Он так же сильно занят исследованиями, как и другие виды. У него так же, как у них, есть биологически встроенная потребность в получении сильных стимулов от окружающей среды.
Совершенно очевидно, что от искусственности ситуации в зоопарках или в городах больше всего будут страдать именно так называемые оппортунисты. Даже при обеспечении прекрасным сбалансированным рационом, идеальным жильем и защитой им станет беспредельно скучно, они начнут с апатией относиться ко всему и в конце концов превратятся в неврастеников. Чем больше мы понимаем естественное поведение таких животных, тем очевиднее для нас становится, например, что обезьяны в зоопарке являются лишь карикатурами на своих двойников, обитающих на воле.
Но животные-оппортунисты легко не сдаются, их реакция на неприятные ситуации поражает своей изобретательностью. То же самое можно сказать и об обитателях людского зверинца. Если сравнить реакции животных в зоопарке с реакциями, наблюдаемыми нами в людском зверинце, то мы увидим, что между этими двумя в высшей степени искусственными средами существует поразительное сходство.
Борьба за стимул основывается на шести основных принципах, и, на мой взгляд, будет целесообразным рассмотреть их по порядку, сначала применительно к животным в зоопарке, а затем – к людям в условиях мегаполиса. Вот эти принципы.
1. Если стимулы слишком слабы, вы можете усилить свои поведенческие реакции, создавая лишние проблемы, решением которых сможете потом заняться.
Все слышали о способах экономии труда, но этот принцип касается способов увеличения затрат труда. Борец за стимул намеренно придумывает себе работу, усложняя то, что можно сделать гораздо проще или же не делать вообще.
Наблюдая за диким котом в клетке, можно увидеть, как он подбрасывает в воздух мертвую птицу или крысу, а затем бросается за ней и хватает когтями. Подбрасывая жертву, кот заставляет ее двигаться, а значит, «возвращает ей жизнь», тем самым давая себе возможность еще раз «убить» ее. Подобным образом мангуста, сидящая в клетке, пытается «умертвить» обычный кусок мяса.
Наблюдая за поведением домашних животных, можно заметить то же самое. Избалованная собака, которую хорошо кормят, приносит мяч или палку к ногам хозяина и терпеливо ждет, пока тот не бросит этот предмет. И как только палка взлетает в воздух и падает на землю, она становится «жертвой», которую можно преследовать, ловить, «убивать» и приносить обратно для повторения представления. Домашняя собака может не нуждаться в пище, но она нуждается в стимулах.
По-своему не менее изобретателен и енот, посаженный в клетку. Когда в ближайшей реке нет пищи, животное начнет искать ее повсюду, но, если реки нет и в помине, енот приносит пищу в свою заводь, бросает ее туда, теряет и затем ищет опять. Когда же он ее находит, то, прежде чем съесть, барахтается вместе с ней под водой. Иногда этим он даже уничтожает ее, превращая, например, кусок хлеба в месиво, но, независимо от пережитого разочарования, желание поиска пищи было удовлетворено. Эта особенность поведения животных, кстати, и послужила причиной создания мифа о том, что еноты моют свою пищу.
Есть в природе грызун, носящий название «агути». Внешне он очень напоминает морскую свинку на длинных и тонких ногах. В естественной среде он очищает некоторые овощи от кожуры, прежде чем съесть. Он держит овощи передними лапами и зубами снимает с них кожуру, подобно тому, как мы иногда чистим апельсин. Он приступит к принятию пищи только тогда, когда будет снята вся кожура. Этот инстинкт сохраняется и в неволе: если агути дать полностью очищенное яблоко или картофелину, животное все равно будет дотошно их чистить, а после того как съест, с жадностью приступит к поглощению «корки». Агути пытается «очистить» даже кусок хлеба.
Эта картина поразительно напоминает ситуацию, наблюдаемую в людском зверинце. Рождаясь в условиях современного суперплемени, мы попадаем в мир, где человеческая гениальность уже решила большинство основных проблем, связанных с выживанием. Подобно животным в зоопарке, мы обнаруживаем, что окружающая нас среда так и светится безопасностью. Большинству из нас, конечно же, приходится выполнять какую-то работу, но благодаря техническому прогрессу у нас все же остается достаточно времени для участия в борьбе за стимул. У нас больше нет необходимости тратить все свое время на поиск пищи или крова, на воспитание потомства, охрану территорий или защиту от врагов. Если же вашим аргументом против этого будет то, что вы никогда не прекращаете работать, тогда задайте себе один-единственный вопрос: «Можете ли вы работать меньше и все же выживать?» В большинстве случаев, пожалуй, придется ответить «да». Работа является для современного суперплеменного человека эквивалентом охоты с целью добывания пищи, и, подобно обитателям зоопарка, он зачастую уделяет ей гораздо больше времени и подходит к ней с большей тщательностью, чем это необходимо на самом деле. Он сам создает себе проблемы!
Лишь для того, чтобы выжить, работают только те слои суперплемени, которые подвергаются лишениям, но если им удастся найти свободную минутку, они сразу же примут участие в борьбе за стимул по одной особой причине: примитивный племенной охотник, может быть, и «работал» для того, чтобы выжить, но его задачи были различны и увлекательны. Несчастному члену суперплемени, вынужденному работать только для того, чтобы выжить, повезло гораздо меньше. Благодаря разделению труда и индустриализации он вынужден выполнять невыносимо скучную и однообразную работу – одно и то же изо дня в день, из года в год – как бы в насмешку над гигантским мозгом, помещенным внутри его черепной коробки. Если же ему все-таки удается посвятить себе несколько минут, он чувствует такую же необходимость вступить в борьбу за стимул, как и все остальные в нашем современном мире, так как проблема стимуляции требует как разнообразия, так и смысла, как качества, так и количества.
У всех остальных, как я уже говорил, большую часть времени занимает работа ради самой работы, и, если она достаточно захватывающая, борец за стимул (бизнесмен, например) может счесть, что он заработал в течение рабочего дня так много очков, что в свободное время вполне может позволить себе расслабиться и посвятить себя более спокойному занятию. Он может дремать у камина с бокалом легкого успокаивающего напитка или ужинать в каком-нибудь тихом ресторанчике. Если он танцует во время ужина, на это стоит посмотреть.
Дело в том, что тот, кто работает, чтобы выжить, тоже может пойти вечером потанцевать. На первый взгляд кажется, что в этом есть некое противоречие, но при более детальном рассмотрении оказывается, что между этими двумя танцами существует масса различий.
Крупные бизнесмены не принимают участия в конкурсах энергичных бальных танцев или в неистовых и безудержных народных плясках. Их неповоротливое шарканье по полу ночного клуба (небольшое пространство которого оформлено строго в соответствии с требованиями их низкого стимула) не имеет ничего общего с соревновательным духом или неудержимостью. Неквалифицированный рабочий, скорее всего, сможет стать хорошим танцором; опытный бизнесмен наверняка окажется танцором никудышным. В обоих случаях каждый из них достигает баланса, что, разумеется, и является целью борьбы за стимул.
Так как я чересчур упростил данную ситуацию, разница между этими двумя типами выглядит очень похожей на отличительный классовый признак, что на самом деле вовсе не так. Есть масса скучающих бизнесменов, страдающих от однообразных офисных заданий, почти таких же монотонных, как упаковка коробок в фабричном цеху. Им также придется искать более стимулирующие формы отдыха в свободное время. Вместе с тем существует множество простых, но интересных и разнообразных работ. Чем больше повезло с этим рабочему, тем больше он похож вечером на преуспевающего бизнесмена, отдыхающего с легким успокаивающим напитком за приятной беседой.
Еще одним интересным феноменом является страдающая от нехватки стимулов домохозяйка. Окруженная современными средствами экономии труда, она, для того чтобы занять свое время, вынуждена изобретать средства повышения трудовых затрат, и это не так бесполезно, как кажется. По крайней мере, она может выбирать, что ей делать, – в этом-то и заключается огромное преимущество суперплеменного образа жизни. Примитивная племенная жизнь не предоставляла возможности выбора, все было направлено только на то, чтобы выжить: тебе нужно делать это, это и это, иначе ты умрешь. Теперь ты можешь делать одно, другое или третье – все, что хочешь, – до тех пор, пока не осознаешь, что тебе нужно что-то делать либо нарушить золотые правила борьбы за стимул. Вот так и домохозяйке приходится чем-то себя занимать, пока ее белье крутится в стиральной машине. Возможностей для этого более чем достаточно, такая игра может быть привлекательнее всего, но в то же время она может пойти в неверном направлении. Игроку с недостатком стимулов слишком часто кажется, что компенсирующая деятельность, которой он беспрестанно занимается, в действительности довольно бессмысленна. В чем смысл перестановки мебели, коллекционирования почтовых марок или выступления с собакой на очередной выставке? Что это доказывает? Что дает? Вот одна из опасностей борьбы за стимул. Замена настоящей деятельности, направленной на выживание, остается заменой независимо от того, как вы к ней относитесь. Разочарование может наступить слишком быстро, и тогда с этим придется что-то делать.
Есть несколько решений этой проблемы; одно из них, пожалуй, чересчур радикальное. Эта разновидность борьбы за стимул определяется следующим образом: «Выживать, поддавшись искушению». Разочарованный подросток, вместо того чтобы гонять мяч на поле, может запустить им в оконное стекло. Разочарованная домохозяйка, вместо того чтобы наказать собаку, может ударить молочника. Разочарованный бизнесмен, вместо того чтобы выругать двигатель собственного автомобиля, может отчитать секретаршу. Последствия такого маневра поразительны: индивид незамедлительно оказывается вовлеченным в настоящую борьбу за выживание и борется за свою социальную жизнь. В такие моменты наблюдается характерная потеря интереса к передвижению мебели и коллекционированию почтовых марок. После того как все становится на свои места, старая и давно забытая деятельность, служившая в качестве замены чего бы там ни было, вновь становится довольно привлекательной.
Менее радикальным вариантом можно считать такой способ: «Поддаться искушению выжить за счет другого». Одна из существующих здесь форм заключается во вмешательстве в эмоциональную жизнь других людей и создании в ней некоего хаоса, через который (в противном случае) вам пришлось бы пройти самому.
Это принцип злых сплетен; он крайне популярен, так как гораздо более безопасен, чем прямое действие. В худшем случае вы потеряете некоторых друзей. Если же сделать все достаточно умело, может произойти совсем обратное: они станут еще более дружелюбными. Если вам удалось сломать им жизнь своими махинациями, они, возможно, будут нуждаться в вашей дружбе сильнее, чем когда-либо раньше. Итак, при условии, что вас не уличили в содеянном, эта разновидность может принести двойную пользу: сильное волнение при виде той драмы, которую они переживают, и как следствие – усиление их дружеских чувств.
Другая форма выживания за счет другого, пожалуй, более безвредна. Она заключается в отождествлении себя с драмой, переживаемой выдуманными героями книг, фильмов, пьес и телевизионных программ. Это пользуется еще большей популярностью, и, чтобы удовлетворить непомерные требования, гигантская индустрия растет не по дням, а по часам. Такой способ не только безопасен и не наносит вреда, но еще и обходится заметно дешевле. Непосредственная игра в «выживать, поддавшись искушению» может дорого вам стоить, но этот вариант (всего лишь за несколько шиллингов) позволит борцу за стимул почувствовать себя обольстителем, насильником, поддаться искушению прелюбодеяния, пережить страшнейший голод, совершить убийство или грабеж – и все это он сможет сделать, даже не вставая с мягкого и удобного кресла.
2. Если стимулы слишком слабы, вы можете усилить свои поведенческие реакции чересчур активным реагированием на нормальный стимул.
Этот принцип борьбы за стимул связан с чрезмерным потворством своим желаниям. Вместо того чтобы придумать проблему, которой затем придется найти решение, как в предыдущем случае, вы просто-напросто снова и снова реагируете на стимул, который и так уже есть, несмотря на то что он уже давно не оказывает на вас никакого воздействия и становится лишь средством для занятия себя чем-либо.
В зоопарках, где публике разрешено кормить зверей, некоторые заскучавшие от безделья животные будут продолжать есть до тех пор, пока их вес не превысит все допустимые нормы. Они уже съели все, что полагалось им по рациону, и больше не испытывают чувства голода, но лучше лениво жевать, чем вообще ничего не делать. Они становятся все толще и толще или заболевают, а иногда и то и другое. Козлы съедают горы бумаги и стаканчиков из-под мороженого, они едят практически все, что им предлагают. Страусы поглощают даже острые металлические предметы. Классическим случаем может служить история с одной слонихой. За ней внимательно наблюдали в течение одного дня, и за этот период (помимо своего нормального, достаточно питательного рациона) она проглотила следующие предложенные ей публикой предметы: 1706 земляных орехов, 1330 конфет, 1089 кусков хлеба, 811 пирожных, 198 апельсиновых долек, 17 яблок, 16 клочков бумаги, 7 порций мороженого, 1 гамбургер, 1 шнурок от ботинка и 1 белую женскую кожаную перчатку. В зоопарках зафиксированы случаи, когда медведи умирали от переедания, – таковы жертвы, принесенные борьбе за стимул!
Одним из наиболее странных примеров этого феномена можно считать огромного самца гориллы, который обычно ел, затем вызывал рвоту и поглощал все заново, таким образом разыгрывая собственную версию римского застолья. Еще дальше зашел медведь-губач, который извергал пищу обратно более сотни раз, снова и снова поглощая ее с булькающими и всасывающими звуками, характерными для своего вида.
Если же возможности излишнего потакания в еде ограниченны, а занять себя больше нечем, животное может всегда уделить чрезмерное внимание чистоте, продолжая мыть и чистить себя еще довольно долго даже после того, как перья или мех уже давно вычищены и блестят. Это также может привести к неприятностям. Мне вспоминается какаду, у которого осталось всего лишь одно перо – желтый хохолок, а остальное тело стало голым, как у цыпленка табака. Это, конечно же, крайний случай, но все же не единичный. Млекопитающие могут царапать и лизать голые места на своем теле до тех пор, пока не появятся болячки, тем самым обрекая себя на раздражение и все новое раздирание этих болячек.
Для человека, борющегося за стимул, все неприятные формы проявления этого принципа слишком хорошо известны. В младенчестве это продолжительное сосание пальца, появляющееся в результате слишком ограниченного контакта с матерью.
По мере взросления мы можем потакать своим слабостям чрезмерным потреблением пищи, вяло откусывая кусочки шоколада или печенья лишь для того, чтобы скоротать время, в результате чего становимся все толще и толще, подобно медведям в зверинце. Или же мы можем переусердствовать в уходе за собой, подобно какаду: в этом случае мы, скорее всего, будем грызть ногти или сдирать болячки. Поглощение напитков только для того, чтобы чем-то себя занять, при условии, что напитки сладкие, также может привести к ожирению; если же напитки алкогольные, они могут вызвать зависимость и болезни печени. Курение может быть еще одним средством убить время, и в нем также скрыта возможность неприятных последствий.
Совершенно очевидно, что борьба за стимул, если она ведется неверно, таит в себе множество ловушек. Особенность всех этих средств, служащих для того, чтобы убить время, заключается в том, что из-за своей примитивности они не могут быть усовершенствованы. Все, что можно делать, чтобы хоть как-то продлить их действие, – это повторять их снова и снова. Для наибольшей эффективности к ним следует прибегать довольно продолжительное время, а это чревато неприятностями. Обычно довольно безвредные и используемые для того, чтобы ненадолго убить время, эти средства несут в себе опасность, если становятся чрезмерными.
3. Если стимулы слишком слабы, вы можете усилить свои поведенческие реакции, изобретая новые занятия.
Это – творческий принцип. Если все уже известное слишком скучно, сообразительное животное должно придумать что-то новое. Например, находящиеся в неволе шимпанзе ухитряются внести новизну в свою жизнь, исследуя новые формы передвижения. Они перекатываются с боку на бок, лениво передвигают ноги и демонстрируют различные гимнастические упражнения. Если им удастся отыскать небольшой кусок веревки, они зацепят ее за крышу клетки, повиснут на ней, держась за оба конца зубами или руками, и будут раскачиваться в воздухе, подобно воздушным гимнастам в цирке.
Многие животные, чтобы избавиться от скуки, используют посетителей. Если они не будут обращать внимания на людей, прогуливающихся мимо их клеток, они, в свою очередь, рискуют также остаться без внимания, но если они возбудят их любопытство, посетители уж как-нибудь да развлекут их. То, чего может добиться находчивое животное, поистине потрясает. Если шимпанзе или орангутан плюет в сторону посетителей, они с визгом отскакивают от клетки – это помогает скоротать денек. Слон может облить водой из хобота, морж – обрызгать плавником. Сорока или попугай могут привлечь посетителей, распушив перышки, а когда они начнут их приглаживать – клюнут в палец.
Один лев научился манипулировать аудиторией совершенно замечательным способом. Обычно он мочился (как и коты), направляя струю горизонтально на вертикальную поверхность, тем самым помечая ее своим запахом. Как-то он направил струю на один из вертикальных прутьев клетки и обнаружил, что брызги долетели до посетителей и вызвали интересную реакцию: они с криками отскочили назад. Со временем лев не только научился лучше попадать в цель, но и придумал новый трюк. После первой струи, когда отступал первый ряд зрителей, его место сразу же занимали те, кто стоял сзади и хотел получше разглядеть животное. Вместо того чтобы выпустить все за один раз, лев приберегал некоторое количество мочи на второй раз, и таким образом ему удавалось «порадовать» вновь пришедших.
Можно также клянчить еду (а не отбирать ее), что является, конечно, не столь сильнодействующим средством, но все же позволяющим достичь тех же результатов, и используется это многими животными. Необходимо лишь придумать какой-нибудь особый жест или позу, при виде которых прохожие не могут не поверить в то, что вы голодны. Обезьяны считают, что надо просто вытянуть руку ладошкой вверх, но медведям этого показалось недостаточно, и они проявили больше изобретательности. У каждого из них есть особая манера: один встает на задние лапы и машет передней; другой садится, изогнувшись и обхватив задние лапы передними; третий засовывает переднюю лапу в пасть; четвертый будет кивать или делать подзывающие движения головой. Если медведь сообразительный, ему легко удастся выдрессировать посетителей, приучив их реагировать на эти знаки. Проблема заключается в том, что для того, чтобы поддерживать интерес посетителей, придется время от времени вознаграждать их – есть то, что они бросают.
Если не пойти на уступки, зрители уйдут, и тогда все, изобретенное медведем для осуществления социального взаимодействия, окажется напрасным. Последствия этого мы уже обсуждали: придется прибегнуть к менее удовлетворяющему принципу чрезмерного потворства своим желаниям, что приведет к лишнему весу и болезням.
Подобных гимнастических упражнений и попрошайничества невозможно увидеть в естественной среде. Все это изобретения, позволяющие приспособиться к особым условиям неволи.
В условиях людского зверинца этот творческий принцип доходит до потрясающих крайностей.
Я уже отмечал ранее, что разочарование может наступить тогда, когда искусственно выдуманная борьба за стимул, из-за того что возможности ее довольно ограничены, часто начинает казаться бессмысленной.
Пытаясь избегать этой ограниченности, человек ищет все более сложные формы выражения, которые становятся настолько всепоглощающими и поднимают индивидуума на такие высоты познания, что наградам уже нет числа. Здесь мы уходим из сферы пустяков, существующих для того, чтобы чем-то себя занять, и вступаем в чарующие миры изящных искусств, философии и науки. Все это имеет огромное значение, так как не только позволяет эффективно бороться с недостатком стимулов, но еще и делает возможным максимальное использование самой потрясающей физической собственности человека – гигантского мозга.
Из-за огромной важности, которую приобрели эти сферы для нашей цивилизации, мы склонны забывать о том, что в определенном смысле они являются не чем иным, как средствами борьбы за стимул. Подобно пряткам или шахматам, они помогают скоротать время между колыбелью и могилой тем, кто достаточно удачлив и может позволить себе вести борьбу не только за элементарное выживание. Я говорю «удачлив» потому, что, как я уже упоминал ранее, огромное преимущество суперплеменных условий заключается в том, что мы относительно свободны в выборе форм нашей деятельности и, когда человеческий мозг может изобрести такие прекрасные занятия, как эти, мы должны считать, что нам повезло оказаться в числе борцов за стимул, а не борцов за выживание. Именно человек-изобретатель является тем, кто ведет игру изо всех сил. Когда мы штудируем научные труды, слушаем симфонии, читаем поэзию, смотрим балеты или рассматриваем картины, нам остается только восхищаться бесконечностью человеческой борьбы за стимул и той невероятной изобретательностью, с которой он ее ведет.
4. Если стимулы слишком слабы, вы можете усилить свои поведенческие реакции нормальным реагированием на субнормальные стимулы.
Это принцип переполнения. Если внутреннее побуждение к совершению какой-либо деятельности становится слишком велико, за неимением обычно побуждающих к ней внешних стимулов оно может перелиться через край.
Тому, что в природе никогда не вызовет никакой реакции, в унылых условиях зоопарка уделяется слишком много внимания. У обезьян это может принимать форму копрофагии: если им будет нечего жевать, в дело пойдут экскременты; если не будет возможности обходить свою территорию, сойдут и мелкие перебежки по клетке. Животное ходит из стороны в сторону до тех пор, пока, благодаря своим монотонным и бесполезным движениям, не протрет дорожку на полу клетки, и все-таки это лучше чем ничего.
За неимением подходящего партнера животное может спариться практически с любым доступным предметом. К примеру, одинокая гиена ухитрилась спариться со своей круглой миской, опрокинув ее набок и катая туда-сюда под своим телом так, чтобы та ритмично прижималась к половому члену.
Живущий в одиночестве енот использовал в качестве партнерши свое лежбище: он собирал солому в тугой пучок, крепко прижимал его к себе и делал характерные движения тазом. Иногда, когда вместе содержатся животные разных видов, заменой партнера может служить и чужеродный сосед. Кистехвостый дикобраз, живущий вместе с древесным дикобразом, постоянно пытался на него взобраться.
У этих двух видов мало общего, и их иглы так заметно отличаются, что связь привела не только к огромному разочарованию самца, но и оказалась для него крайне болезненной. В другой клетке вместе с похожим на кенгуру грызуном, называемым африканским долгоногом, жила маленькая обезьяна – беличий саймири, – которая была в десять раз меньше его.
Бесстрашная крошечная обезьянка прыгала на спину спящего грызуна и пыталась совокупляться. В результате об этих тщетных попытках написали в местной газете; правда, истолкованы они были совершенно неверно. Там говорилось, что обезьянка очаровательно забавлялась, «катаясь верхом на спине большого животного, подобно маленькому пушистому жокею».
Хотя эти сексуальные примеры и напоминают фетишизм, их не следует путать с этим явлением. Несмотря на случаи «чрезмерной активности», животное возвращается к нормальному поведению, как только в окружающей среде появляется естественный стимул.
В упомянутых мной случаях самцы, стоит только появиться самке одного с ними вида, переключают внимание на нее: они не «влюбились» в то, что заменяло им самок, подобно истинным фетишистам, о которых я говорил в предыдущей главе.
Необычные совместные проявления «чрезмерной активности» были замечены у содержащихся вместе самки ленивца и маленькой обыкновенной ночной обезьяны. В природных условиях эта обезьянка устраивает уютную норку в дупле дерева и спит там в течение всего дня. Самка ленивца, если бы родила в естественной среде, носила бы потомство на себе еще довольно долго. В зоопарке обезьянке не хватало мягкой теплой постели, а ленивцу – потомства. Проблема же была решена искусно и довольно просто: во время сна обезьянка плотно прижималась к телу ленивца.
Этот четвертый принцип борьбы за стимул работает не столько потому, что кто-то поставлен в чрезвычайные условия, а скорее наоборот – потому что все слишком спокойно, и, несмотря на множество дующих в людском зверинце ветров, человек довольно часто оказывается в подобных ситуациях. То одно, то другое постоянно препятствует выходу эмоций представителя суперплемени. Несмотря на полный материальный достаток, среда часто наносит ущерб массе поведенческих реакций, и в этом случае человек, подобно обитателям зоопарка, вынужден реагировать на субнормальные стимулы независимо от того, насколько они второстепенны.
В сексуальной сфере человек имеет гораздо больше возможностей, чем остальные виды животных, решая проблему отсутствия партнера путем мастурбации, и это – наиболее распространенное решение, принимаемое человеком. И все же время от времени наблюдаются случаи зоофилии, то есть акта совокупления человека с животным.
Такие случаи редки, но не настолько, насколько это кажется большинству людей. Результаты недавнего исследования, проведенного в Америке, показали, что в этой стране около 17 % мальчиков, выросших на ферме, по крайней мере раз в жизни испытали оргазм в результате контакта с животными. На самом же деле случаи удовлетворения за счет более легких форм сексуального взаимодействия с животными встречаются гораздо чаще, и в некоторых районах число таких мальчиков достигало 65 %. Обычно предпочтение отдается телятам, ослам и овцам, а иногда и некоторым крупным птицам, таким как гуси, утки и куры.
У женщин случаи зоофилии встречаются гораздо реже: из 6 тысяч американок только 25 испытали оргазм в результате возбуждения животными, обычно собаками.
Для большинства людей все это кажется противоестественным и отвратительным. Но факт, что такие случаи вообще существуют, говорит о том, что борцы за стимул готовы пойти на все что угодно, лишь бы избежать бездеятельности.
Под эту категорию подпадают и другие формы сексуального поведения, например такие, как случаи гомосексуализма, основанные на принципе «лучше что-то, чем ничего». В отсутствие нормального стимула становится достаточным и субнормальный объект. Умирающий от голода человек будет жевать древесину и другие вещества, не содержащие никаких питательных элементов, лишь для того, чтобы хоть что-то жевать. Агрессивно настроенные индивиды за неимением врага, на которого можно напасть, будут остервенело крушить неодушевленные предметы или калечить собственные тела.
5. Если стимулы слишком слабы, вы можете усилить свои поведенческие реакции, искусственно усиливая выбранные стимулы.
Этот принцип касается создания «супернормальных стимулов». В основе его работы лежит простая предпосылка, заключающаяся в том, что если естественные, нормальные стимулы вызывают нормальные реакции, то супернормальные стимулы должны вызывать супернормальные реакции. Эта идея широко используется в людском зверинце, но в обычном, среди животных, встречается довольно редко. Студенты, изучающие поведение животных, разработали несколько супернормальных стимулов для подопытных животных, но наличие данного феномена ограничивается лишь несколькими примерами, один из которых я и собираюсь описать подробно.
Это результат моего собственного исследования. Некоторое время в большом птичнике на крыше здания кафедры я держал несколько птиц различных видов. В какой-то момент их покой был нарушен ночными визитами хищной совы, пытающейся нападать через прутья птичника. Для того чтобы разобраться в этой проблеме, мне пришлось провести несколько ночных дежурств. Пока я был там, сова так и не появилась, и, по правде сказать, о ней больше никто не слышал, но, несмотря на неудачу, я все же заметил нечто странное – мне бросилось в глаза очень необычное поведение самих обитателей птичника.
Среди живущих там птиц были голуби и что-то вроде маленьких ткачиков, так называемые серые рисовки. Эти ткачики, как правило, сидят на жердочке вместе, плотно прижавшись друг к другу. К своему удивлению, я заметил, что ткачики в птичнике игнорировали друг друга, отдавая предпочтение голубям в качестве соседей по жердочке. Рядом с каждым голубем, плотно прижавшись к его толстому телу, сидел крошечный ткачик. Довольные маленькие птички уютно устроились на ночлег, а голуби, хотя поначалу и удивленные появлением столь странных соседей, были слишком сонными для того, чтобы предпринимать что-то по этому поводу, и в конце концов так и заснули, устроившись поудобнее.
Я был в полном замешательстве и не знал, как объяснить такую странную манеру поведения. Эти два вида не росли вместе, а значит, не могло быть и речи о лжеимпринтинге, да и ткачики не были выведены в неволе. По всем правилам они должны были устроиться рядом со своими сородичами. Но была и другая проблема: почему из всех видов птиц в качестве партнеров по сну они выбрали именно голубей?
В последующие ночи своего дежурства у птичника мне удалось понаблюдать за еще более странным поведением. Прежде чем заснуть, крошечные ткачики часто чистили клювом перья голубей – опять же действие, которое при нормальных обстоятельствах они бы совершали только с особями своего вида. Еще более странным оказалось то, что они начали играть в чехарду, перепрыгивая через спины своих огромных соседей. Ткачик запрыгивал на спину голубя, затем спрыгивал с нее на другую сторону, опять запрыгивая обратно, и так далее. Но больше всего я был удивлен, когда увидел, как одна из маленьких птичек забралась под голубя и пролезла между его лап. Сонный голубь приподнялся и уставился на что-то, копошащееся под его круглой грудью. Как только, удобно устроившись, ткачик успокоился, голубь опустился на него. Так они и сидели, голубь и ткачик с розовым клювом, торчащим из-под груди голубя.
Мне было необходимо объяснить такие необычные взаимоотношения. В поведении голубей ничего странного не было (может быть, за исключением того, что они проявляли необычайную терпимость), а вот поведение ткачиков требовало более тщательного изучения. Я обнаружил, что у них был особый сигнал, сообщающий другим членам вида о том, что они готовы ко сну. Во время бодрствования они держались друг от друга на расстоянии, но, когда приходило время собираться вместе на ночлег, один ткачик (по-видимому, тот, которому больше всего хотелось спать) взъерошивал перья и как бы приседал, прижимался к жердочке. Это было сигналом для других сородичей, означающим, что они могут присоединиться к нему и не получат никакого отпора. Второй ткачик подлетал и, взъерошив перья, садился на жердочку возле первого, а за ним третий, четвертый и так далее до тех пор, пока все птицы не оказывались рядом друг с другом на одной жердочке. Те, кто прилетал позже, обычно прыгали на одной лапке позади этого ряда и протискивались в середину, занимая более теплое и удобное местечко. Такое поведение птиц дало мне возможность разрешить мои недоумения.
Взъерошив перья и прижавшись к жердочке, ткачики казались больше и круглее, чем когда летали взад-вперед. Это и было основным сигналом, означающим: «Присоединяйтесь ко мне на ночлег». Сидящий на жердочке голубь был еще больше и круглее, а значит, так или иначе воспринимался как подающий все тот же сигнал, только в гораздо большей степени. Кроме того, в отличие от других видов птиц в птичнике у голубей был такой же серый окрас, как у маленьких ткачиков, а благодаря тому, что они были большими, круглыми и серыми, они подавали ткачикам некий супернормальный сигнал, против которого маленькие птички просто не могли устоять. Будучи изначально запрограммированными на такую комбинацию размера, формы и цвета, ткачики автоматически реагировали на голубей как на супернормальный стимул для устройства на ночлег, предпочитая их сородичам. Загвоздка была лишь в том, что голуби не усаживаются в ряд. Ткачик, прижавшись к голубю и обнаружив, что находится как бы в конце ряда, прыгает на спину голубя и, не обнаружив середины «ряда», спрыгивает с другой стороны. Голубь настолько большой, что должен был казаться целым рядом ткачиков, поэтому маленькая птичка и продолжает запрыгивать на него, впрочем абсолютно безуспешно. С огромным упорством ткачик пытается как-то устроиться и наконец, протиснувшись под голубя, находит себе уютное местечко «в середине ряда», между лап большей по размеру птицы.
Как я уже говорил ранее, это один из немногих известных примеров супернормальных стимулов, который к тому же был выявлен без проведения специального эксперимента. Другие же, более известные, примеры всегда предполагают создание некой искусственной ситуации. Птицы кулики-сороки, к примеру, относятся к виду, строящему гнезда на земле. Если одно из яиц выкатывается из гнезда, его втаскивают обратно характерным движением клюва. Если рядом с гнездом положить другие яйца, птицы затащат туда и их. Если подложенные яйца будут разного размера, птицы отдадут предпочтение наиболее крупным из них. Они попытаются втащить в гнездо яйца, которые по размеру намного больше их собственных, и опять это говорит о том, что они не могут устоять и реагируют на супернормальный стимул.
Птенцы серебристой чайки, выпрашивая у родителей пищу, бьют клювами в ярко-красное пятно, расположенное у кончика клюва взрослых птиц. Родители отвечают на это срыгиванием рыбы для своих питомцев. Красное пятно является жизненно важным сигналом: было обнаружено, что птенцы бьют клювом даже в картонные макеты голов родителей. Различные тесты показали, что другие детали головы взрослой птицы им абсолютно не важны: птенцы бьют клювом даже в отдельно взятое красное пятно. Более того, если им дать палку с тремя красными пятнами, они будут клевать ее гораздо сильнее, чем реалистично выполненный макет головы родителя, и опять палка с тремя красными пятнами является не чем иным, как супернормальным стимулом.
Есть и другие примеры такого поведения, но этого, пожалуй, вполне достаточно. Понятно, что существует возможность сделать природу более совершенной – и это вызывает у некоторых полное отвращение, но причина проста: каждое животное есть не что иное, как сложная система компромиссов. Противоречивые требования выживания тянут его в разные стороны. Если, к примеру, животное имеет чересчур яркий окрас, его без труда обнаружат хищники; если же окрас не бросается в глаза, ему не удастся привлечь партнера, и так далее. Эта система компромиссов будет находиться в «расслабленном» состоянии только тогда, когда требования к выживанию будут уменьшены искусственным путем.
Домашние животные, например, находятся под защитой человека, и у них нет необходимости бояться своих врагов. Ничем не рискуя, они могут сменить свой неприметный окрас на ослепительно-белый, пестрый или на любой яркий цвет, но если их вернуть в естественные условия обитания, они будут настолько бросаться в глаза, что вскоре станут жертвами своих естественных врагов.
Подобно домашним животным, суперплеменной человек также может позволить себе игнорировать ограничения природных стимулов, служащие для выживания. Он может изобретать стимулы, преувеличивать и искажать их в зависимости от своих потребностей. Искусственно увеличивая их силу – создавая супернормальные стимулы, – он может усилить свои реакции до невероятной степени. В своем суперплеменном мире он подобен кулику-сороке, окруженному гигантскими яйцами.
Куда бы вы ни взглянули, везде найдете признаки супернормальных стимулов. Нам нравятся цветы, поэтому мы разводим самые крупные и наиболее яркие из них. Нам нравятся ритмичные движения человека, поэтому мы изобрели гимнастические упражнения. Нам нравится вкус еды, поэтому мы делаем ее еще более разнообразной и вкусной. Нам нравятся определенные запахи, поэтому мы производим духи с сильными ароматами. Нам нравится спать на удобной поверхности, поэтому мы изобрели супернормальные кровати с пружинами и матрасами.
Можно начать с изучения нашего внешнего вида – одежды и косметических средств. Во многие мужские костюмы вставляют искусственные плечики. В период половой зрелости наблюдается заметная разница в росте плеч у разных полов: у мальчиков они становятся шире, чем у девочек. Это естественный биологический сигнал мужественности, признак взрослого мужчины.
Подкладывание плечиков добавляет этой мужественности супернормальный признак, и вовсе не удивительно, что наибольшая тенденция к такого рода преувеличениям существует в самой что ни на есть мужской сфере – среди военных, где для большего усиления эффекта добавляются жесткие эполеты. Увеличение роста также является одним из признаков взросления, особенно у мужчин, поэтому неотъемлемой частью многих мужских костюмов является какой-либо высокий головной убор, создающий впечатление супернормального роста. Мы, вне всяких сомнений, ходили бы на ходулях, если бы это не создавало столько неудобств.
Если мужчины хотят казаться намного моложе, они носят накладки, скрывающие лысины, вставные зубы, заполняющие стареющие рты, и пояса, удерживающие отвисшие животы. Известно, что молодые руководители, желающие казаться намного взрослее, нередко прибегают к искусственной седине.
У молодой девушки увеличивается грудь и становятся шире бедра, что говорит о ее половом развитии. Излишне подчеркнув эти особенности, она может усилить сигналы своего пола. Она может поднять, обозначить или увеличить грудь множеством различных способов. Затянув талию, она может подчеркнуть ширину бедер. Она может также увеличить размер ягодиц и бедер – тенденция, получившая наибольшее распространение во времена турнюров и кринолинов.
Другая возрастная перемена, сопровождающая взросление женщины, – это увеличение длины ног по сравнению с остальным телом. Длинные ноги, таким образом, могут означать определенную сексуальность, а особенно длинные ноги делают сексуальную привлекательность еще больше. Безусловно, сами по себе ноги не могут стать супернормальным стимулом, так как являются чем-то естественным (хотя небольшую услугу могут оказать и высокие каблуки), но искусственное увеличение длины ног часто появляется в эротических изображениях женщин. В результате исследования изображений красоток оказалось, что ноги девушек обычно рисуют неестественно длинными, иногда почти в полтора раза длиннее, чем у моделей, позирующих для этих изображений. Очень короткие юбки считаются сексуально привлекательными не только благодаря демонстрации обнаженной плоти, но и благодаря иллюзии более длинных ног, возникающей по контрасту с длинными юбками.
Огромное множество супернормальных стимулов можно наблюдать в мире женской косметики. Чистая гладкая кожа всегда сексуально привлекательна. Ее гладкость можно увеличить, прибегнув к помощи пудры и кремов. Во времена, когда было важно подчеркнуть, что женщине не приходится трудиться на солнцепеке, косметика оказывала ей огромную услугу, придавая коже абсолютную белизну. Когда условия изменились и для женщины стало важным подчеркнуть, что она может позволить себе удовольствие погреться на солнышке, загорелая кожа приобрела огромную значимость. И опять под рукой оказались косметические средства, придающие коже оттенок загара. Когда-то в прошлом для женщины было важно продемонстрировать свое здоровье, и тогда в ход шло неимоверное количество румян. Еще одной отличительной чертой кожи женщины является то, что ее волосяной покров гораздо беднее, чем у мужчин. И вновь супернормального эффекта здесь можно добиться, прибегая к различным формам депиляции, удаляя с помощью бритвы или воска крошечные волоски на ногах или же болезненно выщипывая растительность на лице. Брови у мужчин обычно намного гуще, чем у женщин, поэтому и здесь супернормальной женственности можно достичь при помощи выщипывания. Добавьте ко всему этому супернормальную косметику для глаз, губ и ногтей, духи, а иногда и румяна для сосков, и станет совершенно очевидно, насколько старательно мы используем супернормальный принцип борьбы за стимул.
В предыдущей главе мы уже говорили о том, до каких размеров можно увеличить мужской половой член, сделав его супернормальным фаллическим символом. В обычной одежде ему до сих пор не очень-то удавалось показать себя, за исключением, впрочем, краткого момента славы в эпоху гульфиков. Сегодня нам приходится довольствоваться лишь супернормальными кисточками на меховой сумке шотландского горца, висящей в области лобка.
Странный мир афродизиаков полностью ориентирован на супернормальные сексуальные стимулы. В течение многих веков и во многих культурах стареющие мужчины прибегали к различным искусственным средствам, пытаясь увеличить свою потенцию. Перечень афродизиаков насчитывает более 900 различных наименований, включая такие, как горб верблюда, экскременты крокодила, сперма оленя, гусиный язык, суп из зайчатины, львиный жир и гениталии лебедя. Несомненно, многие из этих вспомогательных средств сослужили свою службу, но не из-за химических свойств, а из-за того, что за них пришлось заплатить непомерно высокую цену. На Востоке размолотый в порошок рог носорога настолько высоко ценился в качестве средства, оказывающего супернормальное сексуальное воздействие, что некоторым видам носорогов грозило вымирание. Не все афродизиаки, впрочем, следовало употреблять внутрь: одни нужно было втирать в кожу, другие курить, нюхать или носить на теле. Кажется, что всё, начиная от ароматизированных ванн и заканчивая нюхательными порошками, было направлено на то, чтобы сделать стимулы более сильными.
Современная фармакология в меньшей степени ориентирована на удовлетворение сексуальных потребностей, но, несмотря на это, она все-таки переполнена супернормальными стимулами различного рода. Здесь есть и снотворные таблетки для супернормального сна, и различные стимуляторы нервной системы для супернормальной активности, и слабительное для супернормального испражнения, и туалетные принадлежности для супернормальной чистоты тела, и, наконец, зубная паста для супернормальной улыбки. Благодаря человеческой изобретательности вряд ли найдется какая-либо естественная деятельность, для которой не было бы придумано хоть какого-то искусственного стимулятора.
Мир коммерческой рекламы есть не что иное, как кипящая масса супернормальных стимулов, каждый из которых пытается превзойти все остальные. С появлением конкурирующих фирм, продающих практически одинаковые товары, супернормальная борьба за стимул приобрела огромное значение. Каждый товар должен быть представлен в более стимулирующем виде, чем конкурирующий с ним товар другого производителя, а это требует предельной концентрации внимания покупателей на особенностях его формы и цвета.
Важной чертой супернормального стимула является то, что он не подразумевает преувеличения всех составляющих того нормального стимула, на котором основан. Кулик-сорока реагировал на подложенное ему супернормальное яйцо только с точки зрения его размера; по форме, цвету и фактуре оно ничем не отличалось от нормального яйца.
Эксперимент же с птенцами чаек продвинулся еще на шаг вперед. В нем жизненно важные красные пятна были преувеличены, а другие (менее значимые) отличительные особенности родителей отсутствовали. Таким образом, налицо был двойственный процесс: усиление важных стимулов и в то же время исключение менее важных. В процессе проведения эксперимента это было сделано лишь с целью демонстрации того, что для появления необходимой реакции вполне достаточно красных пятен. С другой стороны, такой шаг, при помощи которого отсекалось все ненужное, должен был также способствовать большей концентрации внимания на красных пятнах.
Во многих супернормальных стимулах человека этот двойственный процесс применяется необычайно эффективно. Его можно выделить в качестве дополнительного, второстепенного принципа борьбы за стимул. Суть его заключается в том, что при искусственном усилении выбранных стимулов для возведения их в ранг супернормальных можно достичь еще большего эффекта, исключая остальные, несущественные стимулы. При одновременном создании субнормальных стимулов супернормальные стимулы кажутся намного сильнее. Это принцип экстремизма стимулов.
Если мы хотим развлечь себя книгами, пьесами, фильмами или песнями, мы автоматически посвящаем себя этому. Самую суть этого процесса мы называем инсценировкой. Повседневные действия, произведенные так, как если бы они происходили в реальной жизни, были бы недостаточно увлекательными, – их необходимо преувеличить. Работа принципа экстремизма стимулов подтверждает, что незначительные детали убираются, а значительные раздуваются до неимоверных размеров. Даже в наиболее реалистичных школах актерского мастерства или (если уж на то пошло) в документальных фильмах и книгах все еще действует негативный процесс: все, что не важно, сокращается, а значит, идет в ход непрямая форма преувеличения.
В более стилизованных представлениях, например в опере, прямые формы преувеличения имеют большее значение, и поэтому очень интересно наблюдать, насколько далеки от реальности могут быть голоса, костюмы, жесты, действия и сюжеты и, несмотря на это, все же оказывать сильнейшее воздействие на человеческий мозг. Если это кажется странным, стоит вспомнить эксперимент с чайками: птенцы были готовы реагировать на макеты родителей, состоящие из чего-то, слишком отдаленно напоминающего взрослую чайку, – из палки с тремя красными пятнами. Наша реакция на в высшей степени стилизованные обряды оперы, пожалуй, не менее странна.
Яркой иллюстрацией этого же принципа служат детские игрушки и куклы. Например, в лице тряпичной куклы некоторые черты преувеличены, а другие вообще отсутствуют. Глаза становятся огромными черными пятнами, в то время как брови просто исчезают. Рот растянут в широченной ухмылке, в то время как нос уменьшен до двух маленьких точек. Входя в магазин игрушек, вы попадаете в мир контраста супернормальных и субнормальных стимулов. Более реалистично выглядят лишь игрушки для детей старшего возраста – в них нет столь разительных контрастов.
То же самое можно сказать и о рисунках самих детей. В изображениях человеческого тела черты, которые они считают наиболее существенными, всегда увеличены; те же, которые для них не важны, обычно уменьшены или вообще отсутствуют. Как правило, наиболее непропорционально увеличенными бывают голова, глаза и рот. Это как раз те части тела, которые имеют самое большое значение для маленького ребенка, так как служат для визуального восприятия и общения. Уши же не обладают никакой особой выразительностью, поэтому они сравнительно не важны, а следовательно, зачастую просто упускаются.
Зрительный экстремизм такого рода очень распространен и в искусстве первобытных людей. Размеры голов, глаз и ртов обычно супернормальны по сравнению с размерами тела, а другие черты, как и в детских рисунках, уменьшены. Тем не менее в разных случаях для преувеличения выбираются различные стимулы. Если изображается бегущий человек, необычно длинными становятся его ноги. Если человек просто стоит и ничего не делает ни ногами, ни руками, они могут быть изображены в виде неких обрубков или же вообще отсутствовать. Если статуэтка доисторического периода должна была демонстрировать плодовитость, ее черты, говорящие о воспроизведении потомства, становились супернормальными, а всему остальному не уделялось ни малейшего внимания. У такой фигурки огромных размеров живот, неимоверно выступающие ягодицы, широкие бедра и большая грудь, но в то же время могут отсутствовать ноги, руки, шея или голова.
Графические манипуляции такого рода часто воспринимаются как некое уродство – как будто красоте человеческого тела нанесен ущерб и она искажена со злым умыслом. Ирония же заключается в том, что, если бы критики обратили внимание на собственное тело, они обнаружили бы, что оно не совсем «совершенно». Вне всяких сомнений, они не меньше обременены «деформирующими» супернормальными и субнормальными принципами, чем дети или первобытные художники.
Притягательность экстремизма стимулов в искусстве определяется тем, как эти преувеличения варьируются в зависимости от случая и места, а также тем, как при помощи модификаций образуются новые формы гармонии и равновесия. В современном мире такого рода зрительные преувеличения наиболее часто встречаются в рисованных мультипликационных фильмах, а некую особую их форму следует искать в карикатурных изображениях.
Профессиональный карикатурист берет естественно преувеличенные черты лица своей жертвы и делает эти (и без того существующие) преувеличения еще большими, при этом уменьшая то, что не привлекает внимания.
К примеру, большой нос можно увеличить до такой степени, что в конце концов его размер окажется вдвое или даже втрое больше настоящего, причем, несмотря на это, лицо станет еще более узнаваемым. Дело в том, что мы опознаем отдельно взятые лица, сопоставляя их в сознании с неким идеализированным «типичным» человеческим лицом. Если у какого-то конкретного лица есть некие определенные атрибуты, которые сильнее или слабее, больше или меньше, длиннее или короче, темнее или светлее, чем у того лица, которое мы считаем «типичным», они оказываются тем, что мы запоминаем лучше всего. Чтобы нарисовать хорошую карикатуру, художник должен интуитивно чувствовать, какие именно черты являются для нас отличительными, а затем супернормализовать наиболее сильные из них и субнормализовать слабые.
В основном это практически тот же принцип, который применяется в рисунках детей и первобытных людей, за тем лишь исключением, что внимание карикатуриста прежде всего концентрируется на индивидуальных особенностях.
Для всех видов творчества, связанных со зрительным восприятием, на протяжении практически всей их истории был характерен экстремизм стимулов. Супернормальные и субнормальные модификации в изобилии присутствуют почти во всех формах раннего искусства, но с течением времени в европейском искусстве стал все более доминировать реализм. На художников и скульпторов легла нелегкая задача – изображать внешний мир настолько точно, насколько это возможно, и только когда в XIX веке науке удалось взять на себя эту нелегкую ношу (благодаря изобретению фотографии), художники наконец смогли вернуться к более свободной манипуляции темами. Сначала их реакция была очень медленной, и, хотя цепи были разорваны еще в XIX веке, лишь в XX столетии от них удалось избавиться окончательно. По мере того как экстремизм стимулов стал заявлять о себе все громче и громче, одна за другой прокатились волны протеста, и вновь воцарилось правило: «Усиливай нужное и отсекай лишнее».
Когда современные художники стали использовать подобного рода манипуляции в изображении человеческого лица, это вызвало бурю недовольства. Такие картины отказывались признавать, считая их упадническим безумием, как будто они являлись отображением некой новой болезни XX века, а не возвратом к одному из основных принципов искусства – желанию вести борьбу за стимул. Мелодраматические преувеличения человеческого поведения в театральных постановках, балетах и операх, а также усиленные до крайности человеческие эмоции, выраженные в песнях и стихах, были с радостью приняты, но для принятия такого же экстремизма стимулов в видах творчества, связанных лишь со зрительным восприятием, потребовалось некоторое время. Когда стали появляться абстрактные картины, люди, готовые целиком наслаждаться полной абстракцией любого музыкального действа, отзывались о них как об абсолютно бессмысленных, а музыку ведь никто и никогда не запихивал в эстетическую смирительную рубашку и не заставлял отображать лишь естественные звуки!
Я определил супернормальный стимул как искусственное преувеличение естественного стимула, но это может быть применимо и к изобретенному стимулу. Позвольте в качестве примера привести два показательных случая. Вне всяких сомнений, розовые губки красивой девушки есть не что иное, как абсолютно естественный биологический стимул. Если она специально выделяет их, крася более яркой губной помадой, она, несомненно, преобразует их в супернормальный стимул. Здесь все просто, и это как раз один из тех примеров, на которых до сих пор было сконцентрировано наше внимание. А как насчет нового блестящего мотоцикла? Он может быть не менее стимулирующим фактором, хотя сам по себе является не чем иным, как искусственно изобретенным стимулом. Не существует такой естественной биологической модели, с которой его можно было бы сравнить, чтобы понять, был ли он супернормализован или нет. И все же, если мы посмотрим на различные мотоциклы, мы с легкостью выделим те, которые, на наш взгляд, обладают некоторыми супернормальными качествами: они больше по размеру и впечатляют гораздо сильнее, чем все остальные. На самом деле производители мотоциклов не менее ориентированы на создание супернормальных стимулов, чем производители губной помады. Ситуация же с мотоциклами более подвержена изменениям, так как здесь нет никакой естественной биологической основы, которую следует учитывать, но по существу процесс ничем не отличается. Как только изобретается новый стимул, он сам вырабатывает свою основу. На любой момент мотоциклетной истории можно сделать эскиз того мотоцикла, который был типичен, наиболее распространен, а следовательно, и «нормален» для того или иного периода. Вместе с тем можно сделать эскиз необычайно роскошного и дорогого мотоцикла, который в то или иное время был супернормальным транспортным средством. Единственное отличие между этим примером и примером с губной помадой заключается в том, что «нормальная основа», от которой зависит существование мотоцикла, изменяется с развитием технического прогресса, в то время как естественно розовые губы остаются все теми же естественно розовыми губами.
Итак, мы видим, что супернормальный принцип не только широко применим, но и затрагивает практически все наши стремления. Освобожденные от проблем, связанных с выживанием, мы выжимаем последнюю каплю стимулов из всего, что только попадается под руку. В результате мы иногда оказываемся неспособными переварить созданные нами же стимулы.
Загвоздка при наделении стимулов большей мощью заключается в том, что мы, будучи вынужденными реагировать на них еще сильнее, рискуем полностью израсходовать свои силы. Мы измучены и начинаем соглашаться со словами Шекспира:
Но в то же время мы вынуждены признать и правоту Оскара Уайльда, сказавшего, что «только крайность ведет к успеху». Итак, что же мы делаем? Все очень просто – мы пускаем в ход еще один принцип борьбы за стимул. Его суть заключается в следующем: так как супернормальные стимулы настолько сильны, что, пытаясь реагировать на них, мы можем израсходовать все силы, нам следует время от времени менять элементы, выбираемые для усиления. Другими словами, мы меняем характер перемен. Обычно переключения такого рода крайне драматичны, так как происходит глобальное изменение всего ранее намеченного курса, и все же это не означает, что следование конкретному курсу в борьбе за стимул прекращается. Вовсе нет, изменяется лишь расстановка супернормальных акцентов, и, пожалуй, самый яркий пример работы этого принципа – мир модной одежды и аксессуаров.
В женской одежде, где сексуальность стоит на первом месте, этот принцип положил начало тому, что профессионалы в области моды называют «законом смены эрогенных зон». Сама по себе эрогенная зона – это область тела, наделенная нервными окончаниями, реагирующими на прикосновение сексуальным возбуждением. Основными считаются область половых органов, грудь, рот, мочки ушей, ягодицы и бедра; иногда к этому списку добавляются шея, подмышки и пупок. Женская мода направлена, разумеется, не на осязание, а на демонстрацию (или сокрытие) этих чувствительных областей. В крайних случаях все эти области могут быть либо открыты, либо, наоборот, сокрыты, как у арабских женщин в национальных одеждах. Тем не менее в большинстве суперплеменных сообществ, как правило, демонстрируются одни области, в то время как другие остаются скрытыми. В качестве альтернативы можно, будучи одетой, подчеркнуть одни зоны, оставив другие без внимания.
Закон смены эрогенных зон заключается в том, что, по мере того как проходит время и меняется мода, концентрация внимания на одной области сменяется концентрацией внимания на другой. Если современная женщина подчеркивает одну зону слишком долго, ее привлекательность теряется, а значит, для того чтобы вновь вызвать к ней интерес, необходим новый супернормальный шок.
В последнее время две основные зоны – грудь и ягодицы, – в большинстве случаев оставаясь сокрытыми, все же подчеркивались множеством различных способов. Например, для увеличения этих форм подкладывают что-либо в нужных местах; чтобы подчеркнуть формы, носят облегающую одежду. Иногда же, оставляя эти области под покровом тени, стараются обнажить другие участки плоти настолько, насколько это возможно. Когда дело касается демонстрации груди, вырезы могут начинаться от пупка, но длина платьев при этом значительно увеличивается. Когда зона интереса меняется и юбки становятся короче, поднимается линия шеи. Во времена популярности голых талий и пупков другие зоны, как правило, тщательно прикрывают, вплоть до того, что начинают носить очень длинные брюки.
Для дизайнеров модной одежды огромная проблема заключается в том, что их супернормальные стимулы связаны с основными биологическими особенностями.
Тот факт, что существует лишь несколько наиболее важных зон, создает строгие ограничения и вынуждает дизайнеров прибегать к опасно повторяющимся циклам, и только благодаря своей выдающейся изобретательности им удается справиться с этой трудной задачей.
Впрочем, всегда можно манипулировать зонами головы: мочки ушей можно подчеркнуть сережками, шею – шейным платком, лицо – косметикой. Закон смены эрогенных зон действует и здесь, так как, когда в моду входит особенно яркий макияж глаз, губы становятся бледнее и менее четко очерченными.
Циклы мужской моды следуют практически противоположным курсом. Мужчина в последнее время ориентирован скорее на демонстрацию своего положения, чем на подчеркивание сексуальности. Высокое положение означает возможность иметь досуг, а наиболее характерным костюмом для досуга является спортивная одежда. Специалисты, изучающие историю моды, обнаружили, что практически всю одежду современного мужчины можно классифицировать как «в прошлом спортивную одежду». Такое происхождение можно проследить даже у наиболее официальных костюмов.
Вот как работает эта система. В любой конкретный момент истории существовал некий многофункциональный костюм, подходящий для элитного вида спорта, считающегося популярным на тот момент.
Ношение такого костюма означало, что у вас достаточно времени и средств для занятий этим видом спорта. Такую демонстрацию статуса можно супернормализовать, если использовать этот костюм в качестве повседневной одежды, даже не имея никакого отношения к данному конкретному виду спорта.
Сигналы, испускаемые спортивной одеждой, говорят: «У меня достаточно свободного времени»; почти то же самое они могут означать и тогда, когда человек не имеет никакого отношения к спорту, так как не может позволить себе им заниматься. Через некоторое время, когда такая одежда становится общепринятым повседневным костюмом, она теряет свое воздействие. Тогда на смену этому виду спорта должен прийти новый, с его не менее необычным костюмом.
В XIX веке средством для демонстрации высокого положения английских джентльменов была охота. Специально для таких случаев была разработана практичная одежда: пальто обрезалось спереди, и таким образом сзади получалось некое подобие фрака. Джентльмены отказались от больших мягких шляп и начали носить жесткие цилиндры (послужившие прототипом защитных касок). Этот костюм получил широкое распространение, как только приобрел статус принадлежности к элитному виду досуга. Сначала в качестве повседневной одежды этот несколько модифицированный охотничий костюм стали использовать молодые люди знатного происхождения (молодые жизнелюбы того времени). Это воспринималось как верх дерзости. Мало-помалу эта тенденция получила широкое распространение (молодые жизнелюбы повзрослели), и к середине XIX века фрак и цилиндр стали обычной повседневной одеждой.
Члены общества, желающие продемонстрировать сигналы, свидетельствующие об их способности позволить себе супернормальный отдых, почувствовали необходимость заменить цилиндр и фрак, ставшие общепринятыми и традиционными, на что-то новое. Элитными видами спорта оказались стрельба, рыбная ловля и гольф. Элита стала носить котелки и пиджачные костюмы в клетку, мягкие спортивные шапочки переросли в фетровые шляпы. С наступлением XX века пиджачный костюм приобрел статус деловой одежды и стал более темных расцветок. «Привычный костюм», состоящий из цилиндра и фрака, стали использовать только для особых случаев, например для свадебных торжеств. Он мог служить и в качестве вечернего наряда, но здесь его практически уже догнал пиджачный костюм, отобрав длинные фалды для создания смокинга.
Как только пиджачный костюм утратил свою дерзость, его тоже постарались заменить чем-то, имеющим большее отношение к спорту. Охота для этого уже не годилась, а вот верховая езда все еще была в почете – и вот мы опять «на коне». Вскоре короткая куртка наездника стала известна как «спортивная куртка». Забавно, что, как только ее стали так называть, она сразу же утратила свою истинно спортивную функцию. Она превратилась в новую повседневную одежду, каковой остается и по сей день, хотя постепенно начала проникать и в мир деловых людей. В кругах наиболее дерзких модников (под видом особого рода смокинга) она проникла даже в святая святых – на официальные вечерние приемы.
Вместе со спортивной курткой в повседневную жизнь постепенно входил и трикотажный джемпер с воротом поло. Поло было еще одним элитным видом спорта, и ношение джемпера с высоким воротником, считающегося принадлежностью этой игры, мгновенно придавало его счастливому обладателю определенный статус. Но и эта столь характерная деталь одежды уже потеряла свою дерзкую привлекательность: ее шелковый двойник был недавно впервые надет со смокингом. Магазинам тотчас же пришлось пережить нашествие молодых людей, требующих этот самый последний удар по формальности. Возможно, такой джемпер и утратил свое воздействие в качестве повседневной одежды, но как вечерняя одежда он все еще был способен шокировать, а значит, расширялась и сфера его распространения.
В течение последних пятидесяти лет встречались и другие аналогичные случаи. Блейзеры яхтсменов с латунными пуговицами носили те, кто никогда не ступал на борт яхты; лыжные костюмы носили люди, никогда не видевшие покрытой снегом горы. До тех пор пока какой-нибудь вид спорта будет престижным и дорогостоящим, его будут грабить, лишая костюмных сигналов.
В течение XX столетия престижные виды спорта до определенной степени заменила традиция ездить в более теплые климатические условия. Это началось со всеобщего увлечения Французской Ривьерой. Приезжающие туда туристы начинали носить свитера и рубашки, подобные тем, что носили местные рыбаки. Вернувшись домой, они надевали модифицированные модели этих же свитеров и рубашек, тем самым демонстрируя возможность позволить себе такой дорогостоящий отдых. На рынке сразу же появилась новая линия повседневной одежды.
В Америке у состоятельных мужчин, занимающих высокое положение, стало модным иметь ранчо, где они одевались в модифицированную ковбойскую одежду. Тотчас же многие молодые городские жители, не имевшие ранчо, появились на улицах в ковбойских костюмах (еще более модифицированных). Можно, конечно, полагать, что на них оказали влияние вестерны, но в это не очень-то верится, так как в этом случае такой костюм по-прежнему оставался бы маскарадным, а вот если современные настоящие мужчины, занимающие высокое положение, носят его во время отдыха, тогда всё в порядке и вскоре он получит широкое распространение.
Вам может показаться, что ни один из этих примеров не объясняет эксцентричности в одежде юноши-подростка, который не считается с условностями и носит галстуки, длинные волосы, шейные платки, разноцветные шарфы, браслеты, ботинки с пряжками, брюки клеш и рубашки с кружевными манжетами.
Из какого вида спорта он все это взял? Если говорить о девочке-подростке с ее коротенькой юбкой, то здесь все понятно: помимо того что она переместила свою эрогенную зону на бедра, она лишь «вырвала лист эмансипации» из мужской книги моды и украла спортивный костюм, чтобы носить его каждый день. Теннисная юбка 30-х годов и юбка для катания на коньках 40-х годов XX века были уже практически готовыми мини-юбками; для превращения в повседневную одежду дерзкому дизайнеру оставалось лишь слегка их модифицировать. Ну а разодетый молодой человек? Что же он-то такое делает? Принимая во внимание недавно заявившую о себе молодежную субкультуру, ответ, кажется, заключается в том, что появилась необходимость создания нового, гармонирующего с ней костюма, который имел бы как можно меньше общего со столь ненавистной субкультурой взрослых.
Статус в молодежной субкультуре практически не связан с деньгами, но зато имеет много общего с сексуальной привлекательностью и половой зрелостью. Это вовсе не означает, что в одежде молодых людей появилось много деталей женской одежды потому, что они стали женоподобными (расхожее мнение старших); скорее это говорит о том, что они более ориентированы на демонстрацию своей сексуальной привлекательности.
В недавнем прошлом внимание этому уделяли в основном женщины, но сейчас это касается обоих полов. На самом деле это можно считать возвратом к мужской манере одеваться, существовавшей еще до XVIII века. Мы можем стать свидетелями возвращения и усовершенствованной косметики для мужчин.
Трудно сказать, как долго продлится этот этап, потому что все это постепенно начнут перенимать и взрослые мужчины, которых и так уже раздражают молодые люди, выставляющие напоказ свою сексуальность. Возвратом к демонстрации качеств самца молодые люди, принадлежащие к молодежной субкультуре, нанесли удар по самому больному месту: ведь сексуальная потенция у мужчин сильнее всего в 16–17 лет. Отказавшись от одежды, говорящей об элитном отдыхе, и заменив ее одеждой, говорящей о сексе, они выбрали идеальное оружие, и все же – молодежь взрослеет. Было бы интересно посмотреть, что будет лет через двадцать, когда появится новая молодежная субкультура.
Значит, практически все, что мы носим сегодня, есть не что иное, как результат принципа борьбы за стимул, заключающегося в характере перемен, направленных на то, чтобы вызвать шок от внезапной новизны. То, что дерзко сегодня, становится обычным завтра и приевшимся послезавтра, и мы быстро забываем, откуда это взялось. Кто из мужчин, облачаясь во фраки и цилиндры, осознает, что надевает костюм сквайра конца XVIII века, отправлявшегося на охоту? Сколько бизнесменов, одетых в темные пиджачные пары, осознают, что подражают одежде некоего спортсмена начала XIX века?
А сколько молодых людей, одетых в спортивные куртки, считают себя наездниками? Сколько юношей, одетых в рубашки с открытым воротом и широкие вязаные свитера, считают себя средиземноморскими рыбаками? И сколько девушек в мини-юбках считают себя теннисистками или фигуристками?
Шок проходит, новый стиль быстро усваивается, и тогда на место одного стимула должен прийти другой. Но мы можем быть полностью уверены: каким бы дерзким ни было сегодняшнее нововведение в мире моды, завтра оно станет респектабельным, а затем выйдет из моды, превратившись в напыщенную формальность, так как на его место придет нечто новое и мятежное. Только постоянно сменяясь, крайности в мире моды, эти супернормальные стимулы дизайна, могут добиться влияния на массы. Возможно, необходимость есть не что иное, как мать изобретения, но, если говорить о супернормальных стимулах, затрагивающих мир моды, будет верным и то, что новизна есть не что иное, как мать необходимости.
Итак, мы рассмотрели пять принципов борьбы за стимул, которые связаны с усилением поведенческих реакций индивида. Иногда же появляется необходимость в совершенно противоположной тенденции. Когда это происходит, тогда вступает в силу шестой, и последний, принцип.
6. Если стимулы слишком сильны, вы можете ослабить свои поведенческие реакции, снижая способность реагировать на эмоции, поступающие извне.
Этот принцип связан с «отсечением лишнего». Для некоторых животных в зоопарке заключение оказывается пугающим и приводит к стрессам, особенно когда они только что прибыли, переехали в новую клетку или же оказываются в одной клетке вместе с враждебно настроенными или неподходящими соседями. Находясь в возбужденном состоянии, животные могут страдать от переизбытка стимулов. Когда это происходит и они не в состоянии ни сбежать, ни спрятаться, им необходимо выключить стимулы, поступающие извне. Они могут сделать это, просто забравшись в угол и закрыв глаза. Это, по крайней мере, дает возможность избавиться от визуальных стимулов. Чрезмерный, слишком продолжительный сон (средство, используемое как животными, так и людьми) также годится как некая особая форма отсечения, но животные не имеют возможности вечно сидеть в углу или спать.
Бодрствуя, они некоторым образом могут снять напряжение, прибегнув к «стереотипам» – к маленьким уловкам (повторяющимся подергиваниям, раскачиваниям, прыжкам, поворотам), которые благодаря постоянным повторам стали еще и неким успокоительным средством. Дело в том, что для животного, страдающего от переизбытка стимулов, окружающая среда кажется настолько странной и пугающей, что любое, даже самое бессмысленное действие (если только оно давно знакомо) будет действовать успокаивающе – как будто в толпе встретился старый друг. Такие стереотипы можно наблюдать в любом вольере: огромные слоны ритмично покачиваются взад-вперед; молодой шимпанзе раскачивается из стороны в сторону; белка бегает по кругу, подобно гонщику по вертикали; тигр трется носом о решетку до тех пор, пока не обдирает его до крови.
Если некоторые модели поведения, связанные с переизбытком стимулов, время от времени наблюдаются у животных, страдающих от скуки, в этом нет ничего удивительного, так как стресс, вызванный крайней нехваткой стимулов, в известном смысле ничем не отличается от стресса, вызванного их переизбытком. Обе эти крайности неприятны, и связанный с ними дискомфорт вызывает стереотипную реакцию, так как животное отчаянно пытается избавиться от них и вернуться к умеренным стимулам – золотой середине, которая и есть цель борьбы за стимул.
Если обитатель людского зверинца начинает испытывать переизбыток стимулов, он также прибегает к принципу «отсечения лишнего». Когда различные принципы громогласно заявляют о себе и начинают конфликтовать друг с другом, ситуация становится невыносимой. Если мы в состоянии убежать и спрятаться, тогда всё в порядке, но наши обязательства по отношению к жизни в суперплемени обычно не позволяют этого сделать. Мы можем закрыть глаза и заткнуть уши, но здесь нужно нечто большее, чем беруши и повязка на глаза.
В крайнем случае мы прибегаем к искусственным средствам: принимаем успокоительные таблетки, снотворное (иногда так много, что уходим от проблем навсегда), чрезмерное количество алкоголя и различные наркотические вещества. Этот вид борьбы за стимул можно назвать «химическим сном». Для того чтобы ответить на вопрос: «Почему именно так?», стоит подробнее коснуться естественного сна.
Огромная ценность нормального ночного сна заключается в том, что он дает нам возможность разобраться в хаосе прошедшего дня и разложить всё по полочкам. Представьте офис, куда за день приходят горы документов, бумаг и писем. Столы доверху завалены ими, и работники не могут справиться с потоком материалов и информации. В течение дня им не хватает времени, чтобы все это разобрать; они отправляются домой, оставив в офисе полный беспорядок. На следующее утро поток документов возобновится с новой силой, и ситуация мгновенно выйдет из-под контроля.
Если в течение дня мы страдаем от переизбытка стимулов в результате того, что наш мозг получает слишком много новой информации (большей частью противоречивой и трудно поддающейся классификации), мы ложимся спать в состоянии, похожем на то, в каком был оставлен в конце рабочего дня только что упомянутый офис. Но нам повезло больше, чем перегруженным работой сотрудникам: ночью кто-то приходит в офис, находящийся в нашей черепной коробке, всё разбирает и аккуратно раскладывает по полочкам, готовя его к натиску следующего дня. Этот процесс, происходящий в мозгу человека, мы и называем сном. Во время сна мы можем отдохнуть физически; практически так же мы можем отдохнуть, если просто пролежим всю ночь. Но, бодрствуя, мы не будем видеть сны, следовательно, основной функцией сна является сновидение, а не отдых наших уставших членов. Мы спим для того, чтобы видеть сны, и видим сны большую часть ночи. Новая информация укладывается в нашей голове, и мы просыпаемся с отдохнувшим мозгом, готовые начать еще один трудный день.
Если дневная жизнь становится слишком напряженной и мы испытываем слишком сильный переизбыток стимулов, обычный механизм сновидений подвергается серьезным испытаниям. Это приводит к пристрастию к наркотикам, а также грозит опасностями, связанными с «химическим сном». Мы тщетно надеемся, что наркотики или лекарства создадут некое подобие сновидений. Но они, хотя и могут эффективно способствовать отключению от информации, хаотично поступающей извне, как правило, не имеют ничего общего с позитивной функцией сновидения – с сортировкой и размещением информации. Когда их действие проходит, временное обманчивое облегчение исчезает, а проблема остается. Таким образом, это средство обречено разочаровывать, а в придачу ко всему еще и вызывать зависимость.
Возможен еще один вариант – это стремление к так называемому сну-медитации, где похожее на сон состояние достигается благодаря специальным занятиям, таким как йога и другие. Все состояния, похожие на транс или ступор, которые достигаются благодаря йоге, гипнозу и некоторым магическим и религиозным ритуалам, имеют общие свойства. Ритмичные повторения слов или движений приводят к состоянию отстраненности от нормальных внешних стимулов, что может уменьшить тот огромный и зачастую противоречивый поток информации, от которого страдает чрезмерно стимулированный индивид. Следовательно, такие состояния похожи на различные формы «химического сна», но пока практически ничего не известно о том, какую пользу они могут приносить.
Если человеку не удается избежать продолжительного переизбытка стимулов, он рискует заболеть умственно или физически. Вызванные стрессом заболевания или нервные расстройства, если повезет, могут сами по себе служить лекарством. Из-за своей беспомощности больной вынужден отключиться от всего, поступающего к нему извне, и его постель становится его убежищем.
Тот, кто знает свою подверженность переизбытку стимулов, часто вырабатывает предупреждающий сигнал: могут разболеться старые травмы, распухнуть миндалины, может заныть больной зуб, появиться сыпь или возобновиться головная боль, могут появиться легкие судороги.
У многих людей есть такие слабые места, которые скорее старые друзья, чем враги, так как они предупреждают о перенапряжении и сигнализируют, что пора остановиться во избежание чего-то худшего. Если, как часто бывает, людей убеждают в необходимости излечиться от этих незначительных недомоганий, им не следует бояться того, что они лишатся заблаговременного предупреждения, – можно гарантировать, что вскоре место излеченного старого займет какой-нибудь новый подобный симптом. В медицине такое явление носит название «меняющийся синдром».
Причину страданий членов суперплемени от такого перегруженного состояния понять довольно просто. Как вид мы изначально были крайне активны и пытались узнать как можно больше из-за своих особых потребностей к выживанию – нашим охотящимся предкам досталась непростая роль. Сейчас же, несмотря на то что окружающая среда практически находится под контролем, мы все еще обременены нашей древней системой, заставляющей нас быть крайне деятельными и не менее любопытными. И хотя мы уже достигли той стадии, когда, казалось бы, можно позволять себе почаще прилечь и подольше отдыхать, так нет же – мы не можем, вместо этого мы вынуждены вести борьбу за стимул! Поскольку эта борьба для нас дело новое, мы ведем ее еще не очень-то умело: то заходим слишком далеко, то делаем недостаточно, а это значит, что как только мы чувствуем переизбыток стимулов и активности или их недостаток, то сразу же пытаемся избавиться от любой из этих крайностей и заняться чем-то, что должно опять привести нас к золотой середине оптимальных стимулов и оптимальной активности. Наиболее удачливые оказываются в состоянии сохранять равновесие; остальных же заносит то в одну, то в другую сторону.
В определенной степени нас выручает то, что мы медленно приспосабливаемся. Мирно и спокойно живущий сельский житель привыкает к такому образу жизни. Если бы занятой горожанин внезапно попал в этот мир тишины и спокойствия, ему вскоре стало бы невыносимо скучно. Если бы сельский житель оказался в центре суматошной и хаотичной городской жизни, очень скоро она показалась бы ему полной стрессов. Если вы житель города, то вам хорошо бы провести выходные на природе (это действует как дестимулятор), а если вы живете в сельской местности, то для стимуляции совсем неплохо побыть денек в городе – это удовлетворяет принципу равновесия в борьбе за стимул. Но стоит задержаться в непривычной среде подольше – и баланс будет потерян.
Интересно то, что мы испытываем гораздо меньше сочувствия к человеку, которому не удалось приспособиться к низкой ступени деятельности, чем к тому, кто не смог привыкнуть к высокой. Скучающий и бездеятельный человек раздражает нас больше, чем беспокойный и обремененный заботами. Оба не смогли разумно повести борьбу за стимул, оба, скорее всего, станут раздражительными и озлобятся, но мы больше склонны простить того, кто перенапрягся. Причина заключается в том, что именно повышение уровня на, казалось бы, недосягаемую высоту способствует, среди прочего, нашему культурному прогрессу. Именно те, кто вновь и вновь пытается познать то, что нас окружает, станут величайшими новаторами и изменят мир, в котором мы живем. Тем, кто в борьбе за стимул лучше сохраняет равновесие и добивается большего успеха, безусловно, тоже удастся что-то открыть, но, скорее всего, это будут новые вариации на старые темы, а не кардинально новые принципы. Впрочем, эти индивиды будут более счастливы и лучше приспособлены к жизни.
Может быть, вы помните, что в самом начале я упомянул, что ставки в игре необычайно высоки: мы ставим на кон свое счастье, а иногда и рассудок. Из этого следует, что чересчур любознательные новаторы должны быть относительно несчастны и даже иметь склонность к психическим заболеваниям. Принимая во внимание цель борьбы за стимул, мы можем предсказать, что, несмотря на их величайшие достижения, жизнь таких мужчин и женщин зачастую очень непроста и неспокойна. В подтверждение этого у истории есть масса примеров. Упрямство и беспокойное поведение таких людей требует от нас особого терпения. Мы интуитивно чувствуем, что это неизбежные последствия той неуравновешенности, с которой они ведут борьбу за стимул, но в следующей главе мы увидим, что далеко не всегда оказываемся столь понимающими.
Детские игры во многом похожи на борьбу взрослых за стимул. Родители ребенка берут на себя заботу о его выживании, и поэтому у него остается масса неизрасходованной энергии, сжиганию которой и способствуют игры. Но есть здесь и некоторые различия. Как мы уже знаем, у взрослых существуют различные способы ведения борьбы за стимул, один из которых заключается в изобретении новых моделей поведения. В игре этот элемент гораздо сильнее; для растущего ребенка практически любое производимое им действие есть не что иное, как новое изобретение. Наивность ребенка, недостаточное знание окружающей среды заставляют его включиться в бесконечный новаторский процесс. Для ребенка все новое, каждый этап игры несет какие-нибудь открытия: познание самого себя, своих способностей и возможностей, а также обретение новых сведений об окружающем мире. Вовсе не обязательно, что целью игры станет развитие изобретательности, но все же это одна из основных ее черт и наиболее ценная награда за победу.
Исследования и изобретения детства обычно незначительны и мимолетны. Сами по себе они мало что значат, но если с течением времени удается сохранить способность удивляться, любознательность, желание искать, находить и познавать, с тем чтобы вести более зрелую борьбу за стимул, оставляющую в тени менее стоящие альтернативы, тогда можно считать, что выиграна одна из важнейших битв – битва за творчество.
Многие ломают голову над секретом творчества, я же придерживаюсь той точки зрения, что в своей основе это не что иное, как распространение важных качеств ребенка на взрослую жизнь. Ребенок задает новые вопросы, взрослый отвечает на старые, взрослый ребенок находит ответы на новые вопросы. Ребенок изобретателен, взрослый продуктивен, взрослый ребенок продуктивен в своей изобретательности. Ребенок открывает для себя окружающий мир, взрослый его формирует; взрослый ребенок формирует свои открытия, упорядочивает и подкрепляет их доказательствами – он творит.
Этот феномен стоит изучить более подробно. Если молодого шимпанзе или ребенка поместить в комнату, где есть одна-единственная знакомая ему игрушка, он, поиграв какое-то время, потеряет к ней всякий интерес. Если ему дать, скажем, пять знакомых игрушек, он будет играть то здесь, то там, перемещаясь от одной игрушки к другой. К тому моменту, когда он вернется к первой, она опять покажется ему новой и на какое-то время достойной внимания. Если же ему предложить незнакомую, абсолютно новую игрушку, она сразу же поглотит все его внимание и вызовет сильное эмоциональное возбуждение.
Реакция на новую игрушку и есть первый основной элемент творчества, но это лишь одна стадия процесса. Сильное желание человека как представителя вида делать открытия заставляет нас исследовать новую игрушку и подвергать ее всем испытаниям, какие только приходят в голову. Как только мы заканчиваем наши исследования, незнакомая игрушка становится знакомой, и тут вступает в силу наша изобретательность, которая и помогает использовать эту игрушку (или то, что мы узнали благодаря ей) для постановки и решения новых проблем. Если путем сопоставления опыта, полученного от различных игрушек, мы смогли увидеть нечто большее, чем то, с чего начали, наш подход можно назвать творческим.
Если молодого шимпанзе поместить в комнату, где есть, ну, скажем, обычный стул, он прежде всего начнет исследовать этот предмет: дотрагиваться до него, бить по нему, кусать, обнюхивать и залезать на него. Через некоторое время все эти беспорядочные действия станут более структурированными. К примеру, он может начать прыгать через стул, используя его в качестве гимнастического снаряда: он «изобрел» гимнастического коня и «придумал» новое гимнастическое упражнение. Он и раньше умел перепрыгивать через различные предметы, но делал это несколько иначе. Сопоставив уже имеющийся опыт с тем, что он получил в результате исследования новой игрушки, шимпанзе придумывает новые, ритмичные прыжки. Если впоследствии ему дать нечто более сложное, он воспользуется ранее приобретенным опытом, привнеся в него некий новый элемент.
На первый взгляд процесс развития кажется очень простым, но он не всегда позволяет добиться того, чего от него ожидалось изначально. В детстве все мы проходим через эти стадии исследования, изобретения и созидания, но, став взрослым, каждый из нас достигает различного творческого уровня. В худшем случае, если требования окружающей среды слишком жестокие, мы ограничиваем круг своей деятельности лишь тем, что нам хорошо известно. Мы не рискуем проводить новые эксперименты, у нас просто нет на это ни сил, ни времени. Если окружающая среда кажется нам таящей чересчур много опасностей, мы предпочитаем уверенность разочарованиям: мы возвращаемся к тем безопасным, проверенным и знакомым занятиям, которым доверяем. Ситуация вокруг нас должна так или иначе измениться, прежде чем мы рискнем делать новые открытия. Исследование включает в себя элемент неопределенности, а неопределенность пугает. Только две вещи могут помочь нам преодолеть эти страхи – две противоположности: одна – катастрофа, а другая – повышенное чувство защищенности. К примеру, самка крысы с огромным потомством, которое ей необходимо вырастить, находится в крайне сложной ситуации. Для того чтобы прокормить, умыть и защитить своих детей, ей приходится не переставая работать, у нее практически не остается времени на исследования. Если произойдет катастрофа (кто-нибудь разрушит нору, или случится наводнение), она будет вынуждена панически искать что-то новое. Если же, наоборот, ее дети благополучно растут и ей удалось запасти много еды, давление ослабевает и, чувствуя себя более защищенной, она может посвятить познанию окружающей среды больше времени и сил.
Из всего этого следует, что существуют два вида познания: паническое и защищенное. То же относится и к человеку: во время хаоса и потрясений войны человеческое общество для преодоления последствий катастрофы, скорее всего, будет вынуждено прибегнуть к изобретательности, и, наоборот, благополучное и процветающее общество может быть в высшей степени склонно к открытиям благодаря сильному и всевозрастающему чувству защищенности. Минимальную же потребность в открытиях будет испытывать только то общество, которому едва удается сводить концы с концами, а может быть, оно и вовсе не будет ощущать такой потребности.
Вернувшись к истории нашего вида, несложно заметить, как эти два типа открытий способствовали прогрессу человечества. Когда наши древние предки оставили удобства, связанные со сбором фруктов и жизнью в лесу, и переселились на открытую местность, они столкнулись с серьезными трудностями. Сложные требования новой окружающей среды поставили их перед выбором – исследовать или умереть. Это давление слегка уменьшилось только тогда, когда они превратились в опытных сплоченных охотников, и опять они оказались на той стадии, когда еле-еле сводили концы с концами. В результате они находились в таком состоянии довольно долго – тысячи и тысячи лет; техническое развитие шло крайне медленно (например, на элементарное усовершенствование таких вещей, как домашняя утварь и оружие, потребовались сотни лет).
Ситуация улучшилась тогда, когда постепенно появилось примитивное сельское хозяйство, а окружающая среда стала более контролируемой. Там, где в этом удалось добиться большего успеха, строились города, и общество шагнуло в сферу новой, возросшей социальной защищенности. Вместе с этим пришло и стремление к другому виду познания – защищенному, а это, в свою очередь, привело к еще более поразительным результатам, большей защищенности и большему числу открытий.
К сожалению, дело на этом не кончилось. История восхождения человека к цивилизации могла бы быть более радужной, но, к несчастью, события слишком стремительно сменяли друг друга, маятник успехов и катастроф стал раскачиваться с безумной скоростью. Так как наши начинания абсолютно не соответствовали нашим возможностям, мы злоупотребляли великолепными социальными улучшениями и сложными разработками, как только появлялась возможность их использования. Неспособность разумно обращаться с суперстатусом и супервластью, навязанными нашим суперплеменным устройством общества, привела к новым, более неожиданным и более сложным катастрофам, чем когда-либо. Как только суперплемя подошло к фазе всеобщего процветания, когда защищенное познание стало работать в полную силу и развились прекрасные новые формы творчества, сразу что-то пошло не так. Завоеватели, тираны и агрессоры разрушили тонкие механизмы новых сложных социальных структур, и необходимость в паническом познании вновь вернулась. Для каждого конструктивного изобретения появлялся его деструктивный двойник, и этот маятник колебался то в одну, то в другую сторону на протяжении тысяч лет. Впрочем, это продолжается и по сей день: именно ужасы атомного оружия привели нас к победе над атомной энергией, и именно победа в биологических исследованиях может привести нас к ужасам войны с применением биологического оружия.
Между этими двумя крайностями все еще находятся миллионы людей, живущих неприхотливой жизнью, занимающихся сельским хозяйством и, подобно нашим древним предкам, возделывающих землю. Кое-где еще есть и «первобытные» охотники: остановившись на стадии «сведения концов с концами», они, как правило, не отличаются особой тягой к открытиям. Подобно сохранившимся большим обезьянам – шимпанзе, гориллам и орангутанам, – они имеют потенциал для изобретений и исследований, но у них нет в этом никакой ощутимой потребности. В результате экспериментов с шимпанзе, находящимися в неволе, оказалось, что при определенных обстоятельствах они способны очень быстро развивать свой исследовательский потенциал: они могут управлять различными механизмами, рисовать картины и решать всевозможные экспериментальные задачи; но, находясь в естественной среде, они не строят даже простейших укрытий от дождя. Для них, а также для сообществ людей, живущих более примитивной жизнью, существование лишь для «сведения концов с концами» – не слишком сложное и не слишком простое – притупляет желание делать открытия. Для остальных же из нас одна крайность перетекает в другую, и мы, ведомые то переизбытком паники, то переизбытком защищенности, не прекращаем своих исследований.
Время от времени среди нас находятся те, кто, с завистью посмотрев в прошлое, на «простую жизнь» первобытных сообществ, жалеет о том, что мы когда-то покинули наш доисторический лес. Иногда даже предпринимаются серьезные попытки для воплощения таких мыслей в действие. Симпатизируя этим проектам, мы должны понимать, что они сопряжены с массой трудностей. Прежде всего псевдопримитивные сообщества, которые в последнее время стали появляться в Северной Америке и в других странах, изначально слабы, так как образованы искусственным путем. Они состоят из индивидов, испробовавших как прелести, так и ужасы существования в суперплемени. В течение всей жизни они находились в условиях высокого уровня умственной деятельности и в определенном смысле потеряли свою социальную невинность (а потеря невинности, как известно, процесс необратимый).
На первый взгляд может показаться, что у неопримитивного человека все идет хорошо, но это обманчиво. На самом же деле уже изначально возврат к простому образу жизни бросает вызов бывшему обитателю людского зверинца. В теории его новая роль может быть очень проста, на практике же оказывается, что она сопряжена с множеством новых проблем. Создание псевдопримитивного сообщества группой бывших жителей города на самом деле есть не что иное, как серьезный исследовательский поступок. Именно это, а не формальный возврат к простоте делает подобный проект столь привлекательным. Но что же происходит, когда первоначальный вызов принят и трудности преодолены? Будь то сельская община, живущая в отдаленных районах, или группа, обитающая в пещерах, или же самоизолировавшаяся псевдопримитивная группа, находящаяся где-то в черте города, – ответ один и тот же: наступает разочарование, так как монотонность проникает в мозг, который уже привык к более высокому суперплеменному уровню, и, следовательно, группа либо распадается, либо начинает действовать. Если новая деятельность позволяет добиться успеха, сообщество вскоре обнаружит, что оно становится организованным, число его членов увеличивается, и в мгновение ока оно снова вернется к суперплеменной мышиной возне.
В конце XX века довольно трудно оставаться естественным примитивным сообществом, подобным эскимосам. Псевдопримитивные сообщества мы в расчет не берем; даже стойкие европейские цыгане постепенно становятся жертвами беспрестанно разрастающегося людского зверинца.
Трагедия тех, кто хочет решить свои проблемы возвратом к простой жизни (даже если им как-то удастся «разгрузить» свой в высшей степени возбужденный мозг), заключается в том, что в своих маленьких мятежных сообществах такие индивиды по-прежнему останутся крайне уязвимыми: людской зверинец вряд ли оставит их в покое. Их либо будут использовать в качестве местной достопримечательности и показывать туристам, как поступают сегодня с настоящими примитивными сообществами, либо (если они станут раздражающим фактором) на них будут давить и добьются распада. От суперплеменного чудовища не спастись, и поэтому нам стоит попробовать извлечь из этого максимальную выгоду.
Если уж мы приговорены к сложному существованию в социуме (а это, кажется, так и есть), тогда вся хитрость состоит в том, чтобы мы могли использовать его и не позволять ему использовать нас. Если мы знаем, что вынуждены вести борьбу за стимул, очень важно выбрать наиболее эффективный подход, который принесет нам большую выгоду. Как я уже говорил ранее, лучше всего сделать это, отдав приоритет принципу изобретений и исследований, но не случайно (как это делают те, кто пытается убежать от социума и очень скоро оказывается в тупике), а намеренно, направляя свою изобретательность на самую суть нашего суперплеменного существования.
Учитывая, что каждый член суперплемени волен сам выбирать, как вести борьбу за стимул, остается спросить, почему бы ему почаще не выбирать какое-нибудь изобретательное решение? Имея огромный неиспользованный исследовательский потенциал мозга и опыт изобретательности, полученный еще в детстве, теоретически он должен отдать предпочтение именно этому решению. В любом процветающем суперплеменном городе все жители должны быть потенциальными «изобретателями». Почему же тогда лишь очень немногие из них активно занимаются творчеством, в то время как остальные удовлетворяются тем, что наслаждаются заимствованными изобретениями, смотря их по телевизору, или же довольствуются тем, что играют в простые игры и занимаются теми видами спорта, где возможность проявить свою изобретательность сильно ограничена? Оказывается, у них есть все необходимое для того, чтобы стать взрослыми детьми. Суперплемя, подобно гигантскому родителю, защищает их и заботится о них, так почему же не все они проявляют большее и по-детски искреннее любопытство?
Отчасти ответ заключается в том, что дети зависят от взрослых. Животные-вожаки неизбежно пытаются контролировать поведение подчиненных, и как бы сильно взрослые ни любили своих детей, они все равно видят в них растущую угрозу своему превосходству. Они знают, что с наступлением старости придется уступить им дорогу, и делают все что могут, только бы оттянуть это. Таким образом, существует сильная тенденция к подавлению изобретательности у молодых членов общества. Признание ценности их «свежего взгляда» работает против них, да и сама борьба за это признание требует серьезных усилий. Когда новое поколение достигает момента, позволяющего ему в полной мере проявить свою изобретательность и способность быть «взрослыми детьми», оно уже обременено тяжким ощущением подчинения. Сопротивляясь этому изо всех сил, оно в свою очередь оказывается перед угрозой, которую представляет собой следующее молодое поколение, и тогда процесс подавления повторяется вновь. Только немногие индивиды, чье детство было совершенно необычным с этой точки зрения, смогут, будучи взрослыми, достичь высокого творческого уровня. Сколь же необычным должно быть такое детство? Оно либо должно проходить под таким сильным давлением, что взрослеющий ребенок восстает против традиций старших (многие из наших величайших творческих дарований были так называемыми трудными подростками), либо он не должен чувствовать на себе никакого давления, а испытывать лишь ощущение того, что тяжелая подчиняющая рука слегка касается его плеча. Если ребенка серьезно наказывать за изобретательность (которая в принципе мятежна уже по своей природе), он может провести всю оставшуюся жизнь, пытаясь наверстать потерянное время. Если же ребенка за изобретательность поощрять, он может никогда ее не потерять, независимо от давления, которое будут оказывать на него в последующие годы. Каждый из таких индивидов может внести большой вклад в развитие общества, но творчество второго, скорее всего, будет меньше страдать от навязчивых ограничений.
Разумеется, наказание и поощрение большинства детей за их изобретательность будет относительно пропорционально, и, войдя во взрослую жизнь, эти дети будут обладать как умеренными творческими способностями, так и умеренной способностью подчиняться: они станут «взрослыми взрослыми». Они будут скорее склонны читать газеты, чем попадать на их страницы. Их отношение к «взрослым детям» будет двойственным: с одной стороны, они будут аплодировать им за то, что те дают столь необходимые им новшества, но, с другой стороны, они будут им завидовать. Творческий человек, таким образом, окажется не только в замешательстве (так как общество будет то восхвалять, то проклинать его), но и будет испытывать постоянные сомнения по поводу своего признания обществом.
Современная система образования сделала значительные шаги в сторону поощрения изобретательности, но ей придется пройти еще очень долгий путь, прежде чем она сможет полностью избавиться от желания подавить творческий дух. Академики старшего возраста неизбежно будут видеть в молодых способных студентах некую угрозу, и, для того чтобы преодолеть это, учителям потребуется огромное самообладание. Система разработана с тем, чтобы упростить эту задачу, но природа лидера всё усложняет. Принимая во внимание обстоятельства, можно только поражаться тому, что учителям вообще удается себя контролировать. Впрочем, между тем, что происходит в школах, и тем, что происходит в университетах, есть некоторая разница. В большинстве школ учителя неприкрыто демонстрируют свое превосходство над учениками, как социальное, так и интеллектуальное. Учитель использует свой более обширный опыт для подавления более развитой изобретательности учеников. Возможно, его мозг стал более закостенелым, чем их, но он скрывает этот недостаток, оперируя огромным количеством «неопровержимых» фактов. Дискуссии здесь недопустимы, остаются только указания. (Эта ситуация улучшается, и, безусловно, есть свои исключения, но в общем и целом такая тенденция все еще существует.)
В университете все меняется: здесь имеется гораздо больше фактов, которые следует донести до слушателей, но они уже не столь «неопровержимы». Теперь ожидается, что студент поставит их под сомнение, попытается в них разобраться и в конце концов у него появятся собственные новые идеи. Но на обеих стадиях (будь то школа или университет) есть еще что-то, не лежащее на поверхности, практически не имеющее ничего общего с поощрением интеллектуального развития, но зато очень сильно связанное с обучением суперплеменной идентичности. Чтобы лучше в этом разобраться, следует взглянуть на то, что происходит в более простых племенных сообществах.
Во многих культурах дети, достигшие половой зрелости, должны пройти через впечатляющие обряды инициации. Их забирают у родителей и собирают в группы. Затем они должны пройти суровые испытания, зачастую состоящие из истязаний и нанесения увечий. Это могут быть операции на половых органах или же нанесение ран, ожогов, ударов хлыстом, муравьиные укусы, но в то же время их посвящают в тайны племени. Когда ритуалы завершаются, они становятся взрослыми членами общества.
Прежде чем мы остановимся на связи этих ритуалов с ритуалами современного образования, важно понять смысл этих двух видов деятельности, одинаково наносящих ущерб. Во-первых, они изолируют взрослеющего ребенка от его родителей. Раньше, когда с ним что-то случалось, он всегда мог прибежать к ним и найти поддержку. Теперь впервые ребенок должен терпеть боль и страх в ситуации, когда он не может позвать на помощь родителей. (Обряды инициации обычно совершаются старейшинами в строгой секретности, остальные члены племени к ним не допускаются.) Это способствует подавлению у ребенка ощущения зависимости от родителей и переключает его преданность домашнему очагу на преданность всему племенному сообществу в целом. Усиливает этот процесс и тот факт, что одновременно ему раскрывают секреты племени, создавая тем самым основу новой личности, принадлежащей племени. Во-вторых, сила эмоциональных переживаний, сопровождающая посвящение, способствует тому, что учение племени навсегда врезается ребенку в память. Подобно тому как мы не можем забыть детали какого-нибудь травматического случая (например, падения с мотоцикла), так и посвященный в тайну новичок запомнит на всю жизнь секреты, которые открылись ему в тот страшный момент. Инициация в определенном смысле и положила начало обучению с нанесением увечий. В-третьих, молодому взрослому становится совершенно ясно, что, несмотря на его вступление в ряды старших, он все же исполняет роль подчиненного, а ощущение власти старейшин, которую он почувствовал на себе во время посвящения, надолго врежется в его память.
Современные школы и университеты, может, и не мучают своих студентов муравьиными укусами, но нынешняя система образования имеет поразительное сходство с древними племенными обрядами инициации. Для начала детей забирают у родителей и передают в руки «суперплеменных старейшин», которые посвящают их в «тайны» суперплемени. Во многих странах молодых людей заставляют носить униформу, для того чтобы обособить их от остальных и усилить преданность. Их также могут поощрять на участие в некоторых ритуалах, таких, например, как пение школьных или университетских гимнов. Суровые испытания племенного обряда инициации больше не оставляют шрамов на теле (шрамы немецких дуэлянтов так и не вошли в моду), но физические испытания, наносящие менее серьезные увечья, до недавнего времени сохранялись практически повсеместно (по крайней мере, в школах) в виде вдалбливания знаний ремнем. Подобно ритуальным увечьям, наносимым половым органам, эта форма наказания всегда имела некий сексуальный оттенок и не может быть отделена от феномена секса ради статуса.
Если жестокие испытания не исходят от учителя, ученики старших классов зачастую берут на себя роль «старейшин племени» и подвергают новичков различным истязаниям собственного изобретения. В одной из школ, например, новички проходят «травяное посвящение»: им под одежду запихивают охапки травы. В другой школе они проходят «каменное посвящение»: их кладут на огромный камень и как следует отшлепывают. Еще в одной из школ новичков заставляют бежать по длинному коридору, по обеим сторонам которого стоят старшие ученики и толкают их, а в другой они проходят «земное посвящение»: их держат за руки и за ноги и бьют о землю столько раз, сколько им лет. В качестве альтернативы в тот день, когда новый ученик впервые надевает школьную форму, каждый ученик старших классов может ущипнуть его столько раз, сколько на нем новых предметов одежды. В редких случаях эти испытания разрабатываются гораздо тщательнее и могут в полной мере походить на племенной обряд инициации. И даже сегодня такие действия иногда приводят к смертельному исходу.
В отличие от примитивного племени здесь ничто не может помешать мальчику, подвергающемуся истязаниям, пожаловаться родителям, но этого практически никогда не происходит, так как тем самым мальчик может себя опозорить. Многие родители даже не знают о том, что их дети проходят через тяжкие испытания: практика древних по отчуждению ребенка от домашнего очага творит свои непостижимые чудеса.
Несмотря на то что эти неофициальные обряды инициации продолжают кое-где существовать, официальное наказание розгами, применяемое учителями, благодаря давлению общественного мнения и изменившейся позиции некоторых учителей недавно было отменено. Но если официальное испытание в виде физического насилия постепенно исчезает, то всегда остается альтернатива – моральное испытание. В настоящее время практически повсюду в современной системе образования существует одна могущественная и впечатляющая форма суперплеменной церемонии посвящения, известная как экзамены. Они проводятся в строгой и серьезной ритуальной атмосфере, когда ученики отрезаны от любой помощи извне. Никто не может помочь им, как в ритуалах племени; они должны самостоятельно перенести все страдания. Они могут пользоваться справочниками или же обсуждать сложную проблему в любой момент, но только не во время закрытых ритуалов ужасных экзаменов.
Условия испытания ожесточаются еще и ограничением во времени и тем, что экзамены по различным предметам проводятся практически одновременно и в очень сжатые сроки – от нескольких дней до нескольких недель. Глобальной целью этих мер является создание немалых моральных мучений, что снова возвращает нас к атмосфере примитивных племенных обрядов инициации.
Когда университетские выпускные экзамены позади, к студентам, успешно прошедшим испытания, начинают относиться как к особым членам взрослой группы суперплемени. Они надевают мантии, специально разработанные для таких случаев, и принимают участие в следующем ритуале, носящем название «церемония присвоения ученой степени», которая проходит в присутствии старейшин-академиков, одетых в еще более впечатляющие мантии.
Университетская фаза студента обычно длится не один год, что можно считать довольно долгим сроком для обряда инициации. Для некоторых этот срок становится непереносимо долгим. Изоляция от родительской поддержки и успокаивающей домашней обстановки, а также пугающие требования экзаменационных испытаний зачастую оказываются для молодого человека серьезным стрессовым фактором. В британских университетах почти двадцать процентов учащихся в какой-то момент своего образования прибегают к помощи психоаналитика. Для некоторых ситуация становится невыносимой, и тогда совершаются самоубийства, уровень которых в университетах необычайно высок – в три, а иногда и в шесть раз выше среднего у этой же возрастной группы. В университетах Оксфорда и Кембриджа уровень самоубийств выше в семь-десять раз.
Совершенно очевидно, что все испытания, упомянутые мною выше, не имеют ничего общего с поощрением и увеличением детской игривости, изобретательности и творчества. Подобно обрядам инициации примитивных племен, они направлены скорее на воспитание суперплеменной личности и в таком случае играют важную связующую роль, но в то же время их нельзя соотнести с творческим развитием этой самой личности.
Одним из оправданий ритуальных испытаний в системе современного образования может служить то, что они гарантируют усвоение студентами огромного количества фактов. Действительно взрослому человеку (для проявления своей изобретательности) сегодня необходимо владеть детальными знаниями и обладать навыками специалиста, а экзаменационные церемонии исключают мошенничество. Кроме того, можно утверждать, что студентов следует намеренно ставить в стрессовые ситуации для проверки выносливости. Проблемы взрослой жизни связаны со стрессом, и если студент ломается под натиском испытаний в системе образования, можно предположить, что он не вынесет и трудностей, с которыми столкнется после окончания университета. Эти доказательства кажутся достаточно убедительными, но от ощущения разрушения творческого потенциала под тяжелой пятой ритуалов системы образования все же никуда не деться.
Нельзя отрицать, что современная система образования значительно продвинулась вперед, также верно и то, что те, кто пережил ее тяготы, получил огромную пищу для дальнейших исследований. В настоящее время в суперплеменах гораздо больше «взрослых детей», чем когда-либо, и все же во многих сферах еще сохраняется тяжелая атмосфера эмоционального сопротивления радикально новым, творческим идеям. Господствующие личности поощряют незначительную изобретательность, проявляющуюся в форме новых вариаций на старые темы, но оказывают сопротивление той изобретательности, благодаря которой могут быть раскрыты абсолютно новые темы.
В качестве примера: просто поразительно, как мы снова и снова пытаемся усовершенствовать что-то примитивное, например двигатель современных автомобилей. Вероятно, к началу следующего века его будут считать таким же устаревшим, как лошадь или телегу. Мнение о том, что это всего лишь вероятность, а не абсолют, обязано своим существованием тому, что в настоящий момент все лучшие умы в этой области, вместо того чтобы искать нечто абсолютно новое, полностью поглощены проблемой менее значительных изобретений: как добиться хотя бы малейших улучшений в работе уже существующих механизмов?
Тенденция к недальновидности, наблюдающаяся в поведении взрослого исследователя, свидетельствует о незащищенности мирно живущего общества. Возможно, по мере нашего продвижения по атомному веку мы достигнем таких вершин суперплеменной защищенности или же коснемся таких глубин суперплеменной паники, что у нас появится большая тяга к исследованиям, дух творчества проснется в нас с новой силой и мы станем более изобретательны.
Эта борьба, впрочем, будет нелегкой, и недавние события в университетах всего мира лишь подтверждают это. Усовершенствованные системы образования уже показали свою эффективность настолько, что многие студенты, прежде чем согласиться, ставят под сомнение все, что говорят им взрослые. Общество оказалось не готово к такому повороту событий, было застигнуто врасплох. В результате оно приходит в ярость, когда группы студентов начинают выражать бурный протест. Занимающиеся образованием органы власти охватывает ужас: какая неблагодарность, что же не так?
Если быть до конца честным, ответ на этот вопрос найти не так уж сложно: он заключен в официальных доктринах этих же самых органов власти. Как только они встают перед угрозой переворота, им следует задуматься о том, что они сами и были его причиной, они буквально требовали его. «Думайте самостоятельно, – говорили они, – будьте находчивы, будьте активны и изобретательны, – и тут же противоречили самим себе, добавляя: – Но делайте все это, соблюдая наши условия, так, как мы говорим вам, и помимо всего прочего следуйте нашим традициям».
Даже для дряхлеющей власти должно быть очевидно, что чем больше будут следовать первому, тем больше будут игнорировать второе. К сожалению, человек обладает удивительной способностью не замечать очевидных вещей, если они не являются хоть сколько-нибудь привлекательными, а именно эта способность и является причиной многих трудностей, имеющихся в настоящий момент.
Требуя повышенной находчивости и изобретательности, власти не учли силу реакции, и она быстро вышла из-под контроля. Кажется, они не понимали, что поощряют то, что и так имеет сильную биологическую поддержку. Они ошибочно считали находчивость и чувство творческой ответственности качествами, чуждыми мозгу молодого человека, тогда как на самом деле они были в нем скрыты все время и только ждали момента, когда смогут проявить себя в полной мере.
Как я уже отмечал, старые системы образования сделали все возможное, чтобы подавить эти качества, требуя жесткого повиновения правилам, установленным взрослыми. Они стремились к тому, чтобы ученики, подобно попугаям, повторяли вдалбливаемые им догмы. Изобретательности приходилось постоянно вести борьбу за выживание, и поэтому проявлялась она только у некоторых (исключительных) индивидов. Когда ей все-таки удалось вырваться на поверхность, ее ценность для общества была неоспоримой и это в конце концов привело к тому, что сейчас она активно поощряется современной образовательной системой. Подойдя к этому вопросу рационально, власти поняли, что изобретательность и творчество приносят огромную пользу социальному прогрессу. В то же время глубоко укоренившееся желание этих суперплеменных органов удерживать социальный порядок в тисках своей власти все еще существовало, заставляя сопротивляться той тенденции, в поддержку которой они сами же и выступали. Они еще более рьяно отстаивали свои взгляды, придавая обществу форму, гарантирующую сопротивление тем новым волнам изобретательности, которым сами же и дали волю, – конфликт был неизбежен.
Первоначально власти относились к возрастающему экспериментированию терпимо, как к некой забаве. Они сохраняли дистанцию, внимательно следя за все более смелыми нападками молодого поколения на общепринятые традиции в искусстве, литературе, музыке, развлечениях, а также на социальные устои, но, когда эта тенденция стала распространяться на более опасные сферы (такие как политика и международные отношения), их терпению пришел конец.
Как только отдельные эксцентричные головы превратились в огромную недовольную толпу, власти поспешно прибегли к своему наиболее примитивному способу реагирования – атаке. Вместо привычного терпеливого поглаживания по голове молодой интеллектуал ощутил удар полицейской дубинки. Живые умы, которые общество так заботливо воспитывало, вскоре начали страдать, но не от переутомления, а от силового воздействия.
Мораль для властей очевидна: не давай свободы творчеству, если не ожидаешь, что люди ею воспользуются. Молодой человек – не глупое, ленивое создание, которое нужно подталкивать к творчеству; по сути своей это творческая личность, которая в прошлом лишь казалась ленивой из-за оказываемого на нее давления сверху. В ответ власти говорят, что инакомыслящие студенты склонны не к позитивным новшествам, а к негативным разрушениям. Однако здесь стоит заметить, что эти два процесса имеют много общего и что одно перерастает в другое только тогда, когда все остальные пути закрыты.
Секрет заключается в создании такой социальной среды, которая прежде всего была бы способна впитать всю поощряемую изобретательность и новизну. Так как суперплемена постоянно увеличиваются в размерах, а в людском зверинце становится все меньше места и все больше обитателей, требуется тщательное планирование и богатое воображение, и помимо всего прочего со стороны политиков, руководителей и градостроителей требуется более глобальное понимание сути биологических потребностей людей, чем то, которое было в недавнем прошлом.
Чем пристальнее мы смотрим на сложившуюся ситуацию, тем лучше понимаем, насколько она тревожна. Исполненные благих намерений реформаторы и организаторы не покладая рук работают над тем, что, на их взгляд, является улучшенными жилищными условиями, и при этом ни на секунду не сомневаются в правильности своих действий. Кто станет отрицать необходимость постройки большего числа домов, квартир, больниц, школ или обеспечения большим количеством пищи? А с тем, что все эти новые удобства в той или иной степени похожи друг на друга, ничего не поделаешь: человеческое население растет очень быстро, и, чтобы эти удобства улучшить, просто не хватает ни времени, ни места. Загвоздка в том, что, пока новые школы переполняются учениками, полными решимости проявить свою изобретательность и все изменить, наступает необходимость в других новых усовершенствованиях. При этом что-то абсолютно новое становится практически невозможным. Из-за всевозрастающей и однообразной монотонности эти усовершенствования неизбежно приводят к всеобщему стремлению прибегнуть к более тривиальным способам борьбы за стимул. Если мы не будем достаточно осторожны, людской зверинец вскоре станет напоминать зверинец Викторианской эпохи, с крошечными клетками, переполненными мечущимися по ним пленниками.
Некоторые фантасты придерживаются в этом отношении довольно пессимистических взглядов. Описывая будущее, они изображают жизнь, где люди становятся все более и более единообразными, где все усовершенствования практически остановились на мертвой точке. Все носят одинаковую серую одежду, повсюду царит автоматизация. Если новые изобретения все же появляются, они служат лишь для того, чтобы еще сильнее зажать тиски вокруг человеческого мозга.
Можно возразить, что такая картина говорит лишь о недостатке воображения писателей, но на самом деле это не совсем так. До определенной степени они просто преувеличивают тенденцию, которая наблюдается в современных условиях. Это реакция писателей на непрекращающийся рост того, что называется «тюрьмой проектировщика». Проблема такова, что, по мере того как новые разработки в медицине, гигиене, жилищном строительстве и производстве пищевых продуктов дают возможность эффективно впихнуть все больше и больше людей в заданное пространство, творческие элементы в обществе все больше и больше отклоняются от своей цели: от решения проблемы качества – к проблеме количества. Пальма первенства отдается тем изобретениям, которые допускают дальнейший рост повторяющейся посредственности; стимулирующей гетерогенности предпочитают рациональную гомогенность.
Как сказал один из мятежных проектировщиков, прямая дорожка между двумя зданиями может быть наиболее эффективным (и самым дешевым) решением, но это вовсе не означает, что это – самая лучшая дорожка с точки зрения удовлетворения потребностей человека. Человеку необходима некая область пространства для жизни, которая обладает уникальными чертами, неожиданностями, причудливыми вещами, достопримечательностями и отличительными особенностями в архитектуре. Без всего этого пространство не имеет никакого значения. Абсолютно симметричные, правильной формы модели хороши для сооружения крыш или для блоков массового производства, предназначенных для постройки домов, но использование подобных моделей в ландшафте полностью противоречит человеческой природе. Почему так приятно бродить по извилистой загородной дорожке? Почему дети предпочитают играть на мусорных свалках или в заброшенных зданиях, а не на безукоризненно чистых, с выдержанными геометрическими пропорциями детских площадках?
Существующая в настоящее время тенденция к простоте дизайна может легко выйти из-под контроля и использоваться как оправдание недостатка воображения. Постройки, представляющие минимальную эстетическую ценность, вызывают положительные эмоции только в контрасте с другими, более сложными строениями. Когда же они начинают доминировать, результат может быть крайне опасным. Современная архитектура, создаваемая проектировщиками людского зверинца, уже в течение некоторого времени придерживается именно этого курса. Реакцией на жилищные потребности быстро растущего суперплеменного населения стало появление во многих городах огромных высотных домов, состоящих из одинаковых, унифицированных блочных квартир. Оправданием этому может служить снос старых трущоб, но в результате получается, что, как правило, на их месте воздвигается то, что в ближайшем будущем превратится в супертрущобы. В определенном смысле это даже хуже, чем ничего, так как, создавая обманчивое впечатление прогресса, эти строения дают некое чувство удовлетворения и тем самым не оставляют ни малейшего шанса на реальное улучшение.
Наиболее прогрессивные зоопарки избавляются от старых клеток для обезьян: директора, увидев происходящее с их обитателями, поняли, что отделка стен плиткой и улучшение дренажной системы не спасут ситуацию. Власти людских зверинцев, вставшие перед проблемой растущего как грибы населения, не были столь дальновидны. Последствия их экспериментов со сверхплотной унификацией теперь разбираются в судах по делам несовершеннолетних и в кабинетах психиатров. В некоторых жилых массивах будущим жителям верхних этажей перед заселением настоятельно рекомендуют пройти осмотр у психиатра, чтобы тот сделал заключение об их способности выдержать напряжение, связанное с новым образом жизни.
Этот факт уже сам по себе должен быть достаточным предупреждением для архитекторов, открывая перед ними всю чудовищность их недальновидности, но пока они, по всей вероятности, не придают этим предупреждающим сигналам ни малейшего значения. Сталкиваясь с недостатками своих деяний, они говорят, что у них не было выбора: людей становится все больше и больше, и всех необходимо обеспечить жильем. Но какую-то альтернативу все же нужно найти, вся природа городских комплексов требует пересмотра. Изнуренным жителям людского зверинца следует вернуть чувство социальной индивидуальности деревенского сообщества. Факт, которым, кажется, умышленно пренебрегают проектировщики, заключается в том, что настоящая деревня при взгляде сверху выглядит органично, а не как некая геометрическая фигура, созданная при помощи точных расчетов. Им не удалось учесть основополагающие потребности территориального поведения человека: дома и улицы существуют не для того, чтобы на них смотреть как на что-то детально спроектированное, а для того, чтобы по ним передвигаться. Архитектурная среда ежесекундно, ежеминутно должна оказывать свое влияние, по мере того как мы движемся своими территориальными путями, а модель – плавно изменяться с каждым новым углом зрения. Когда мы поворачиваем за угол или открываем дверь, последнее, чего хочет наше навигационное чувство, – это столкнуться с конфигурацией пространства, которая лишь дублирует только что покинутую нами обстановку. А зачастую именно так и происходит, потому что вместо того, чтобы попытаться представить себя в виде маленького движущегося объекта, путешествующего внутри, архитектор-проектировщик лишь сверху взглянул на свою чертежную доску, подобно пилоту бомбардировщика, бросившему беглый взгляд на цель.
Эти проблемы монотонности и унификации, безусловно, затрагивают практически все аспекты современной жизни. По мере того как среда людского зверинца становится все более сложной, ежедневно растут и опасности, связанные с большим социальным единообразием. Пока организаторы борются за то, чтобы заключить человеческое поведение во все более и более жесткие рамки, некоторые другие тенденции развиваются в обратном направлении.
Как мы уже видели, постоянно улучшающаяся система образования молодых людей и растущий достаток старшего поколения приводят к потребности во все большем и большем количестве стимулов, приключений, волнений и экспериментов. Если современному миру не удастся дать свободу этим тенденциям, завтрашние члены суперплемени будут изо всех сил стараться изменить мир.
У них будет и навык, и время, и энергия для того, чтобы это сделать, и так или иначе им это удастся. Если они почувствуют себя заключенными в тюрьму архитектора, они поднимут бунт. Если среда будет препятствовать творческим новациям, они разрушат ее для того, чтобы построить заново. Это одна из наиболее серьезных дилемм, с которыми сталкивается наше общество, и в будущем эту труднейшую задачу нам предстоит решать.
К сожалению, мы склонны забывать, что, несмотря ни на что, все же являемся животными, обладающими и слабыми и сильными качествами. Мы думаем о себе как о чистом листе, на котором можно написать все что угодно, но это не так. Мы приходим в этот мир с набором основных инструкций, но на свой страх и риск игнорируем их или просто не соблюдаем.
Политики, руководители и другие лидеры суперплемени могут быть гениями социальных наук, но этого недостаточно.
В мире, который в будущем, вероятнее всего, будет еще перенаселеннее, они должны стать еще и хорошими биологами, так как среди всех этих контролируемых ими проводов, кабелей, пластика, бетона, кирпича, металла и стекла есть животное – человек, примитивный племенной охотник, притворяющийся цивилизованным, суперплеменной житель, который отчаянно пытается сопоставить свои врожденные качества с необычной и новой ситуацией.
Если ему дать шанс, он, вероятно, сможет превратить людской зверинец в великолепный парк для человеческих игр. Если этого шанса не дать, людской зверинец может превратиться в гигантский сумасшедший дом.
Нам, сегодняшним членам суперплемени, было бы интересно посмотреть, что же произойдет, а вот у наших детей это вряд ли будет вызывать столь сильный интерес. К тому моменту, когда им придется нести ответственность за сложившуюся ситуацию, перед человеческим родом, вне всяких сомнений, будут стоять такие сложные проблемы, что решение их, скорее всего, будет уже вопросом жизни и смерти.
Впервые книга была опубликована в 1969 г., второе издание увидело свет в 1996 г. – Ред.
Tripes – внутренности (англ.).
1 фунт = 453,56 г.