На следующее утро не было еще и половины седьмого, и Чанг как раз добрался до озера, когда ее каноэ выскочило из-за поворота. Он стоял в нескольких ярдах от кромки воды, наблюдая за ее грациозными маневрами. Она управляла этим каноэ так же идеально, как если бы оно было частью ее собственного тела. Он был слишком большим художником, чтобы сохранять суровое выражение лица перед лицом столь очаровательного зрелища. Кроме того, в ее чертах—желтых волосах, постоянно меняющихся серых глазах, подвижных и розовых губах, нежной коже – было слишком много мягкой и ослепительной прелести утра. Если бы человек хотел, чтобы его околдовали, – думал он, – то она была бы идеальная чародейка. Она была одной из немногих женщин, которых он знал, которые хорошо одевались – пожалуй, единственной. Когда он впервые познакомился с ней, он не думал, что она особенно привлекательна, если не считать свежести, которая является почти всеобщим неотъемлемым правом молодости. Но по мере того, как он изучал ее, наблюдал и чувствовал ее переменчивое настроение, ее очарование росло. Даже вещи в ней, сами по себе непривлекательные, были завораживающими в сиянии и пульсации ее естественно яркой личности—не интеллектуальной личности, вовсе нет, но благоухающей свежим ароматом первобытного, естественного естества. Идеальная чародейка, – пробормотал он, и участок, который он строго обозначил для себя, казался голым и одиноким, как монашеская келья рядом с великолепием пейзажа за узким окном.
– Как ты можешь быть не в духе в такое утро? – Воскликнула она, когда нос ее каноэ мягко выскользнул из воды, и она поднялась на ноги.
– Напротив, я в прекрасном настроении. – И его взгляд и голос выдавали его. – Разве я не говорил тебе, что сегодня еду в город? Я просто прогулялся здесь.
Она рассмеялась. – Я тоже тебя не ожидала. Я просто отправилась сюда на прогулку.
И когда он покраснел от смущения и досады, она засмеялась еще веселее.
– Ты такой забавный, – нежно сказала она.
– Признаюсь, – сказал он, – я думал, что у тебя есть шанс приплыть. И я подумал, что если ты это сделаешь, то это будет лучшая возможность откровенно поговорить с тобой.
Она уселась или, вернее, балансировала на переднем изгибе своего каноэ. Он занимал большой пенек рядом с кленом, под которым всегда рисовал.
– Я вижу, – заметила она, – что ты готовишься сказать много того, чего не имеешь в виду. Ты когда-нибудь поблагодаришь меня за то, что я был терпелив с тобой!
Он отвел глаза, пробормотал что-то бессвязное, смущенно поискал сигареты. – – Ты всегда держишь футляр в левом нижнем кармане жилета, – сказала она. И, конечно же, так оно и было, к его еще большему замешательству. Но когда их взгляды встретились, блеск в ее серых глазах – веселый, как солнечные лучи, которые меняли желтизну ее волос на красновато—желтый цвет тончайшего золота – оказался неотразимым.
– С тобой просто невозможно быть серьезным, – воскликнул он, как ему хотелось бы думать, раздраженным тоном.
– А с чего бы это? – Спросила девушка. – Ты предупреждал меня, что я отношусь ко всему, включая себя, слишком серьезно. Теперь у тебя вошло в привычку относиться к себе, о, так серьезно! Что гораздо хуже, чем серьезно. Ты больше похож на мрачного проповедника, человека с миссией, чем на художника, в сердце которого живет радость жизни. Прошлым вечером ты все сделал великолепно.
Он, застигнутый врасплох, выглядел довольным, как мальчик, которому только что подарили пистолет. – Рад, что не опозорил тебя. Ты помнишь, как нервничала из-за этого.
– Твой разговор об этой рубашке был немного тревожным. Все вышло хорошо. По крайней мере, я так думаю. Люди не замечают твоей одежды.
– Ну, как же я скажу то, что должен сказать, если ты будешь продолжать в том же духе? – Спросил он. – О, но ты хитра!
– Я не хочу, чтобы мне читали лекции, Чанг.
Он устроился с видом непреклонной решимости. – Я не собираюсь читать лекции, – сказал он. – Я собираюсь сказать несколько слов здравого смысла, а затем попрощаться.
Она смотрела в землю, и выражение ее лица разрывало его нежное сердце. Напрасно он твердил себе, что он эгоистичный дурак, что девушка, вероятно, наполовину притворяется, чтобы воздействовать на него, что другая половина чувства в ее выражении была самым слабым юношеским увлечением, которое наверняка исчезнет через несколько дней, самое большее через несколько недель. Там, перед ним, было выражение страдания. И когда она на мгновение подняла глаза, они сказали более трогательно, чем мог бы сказать ее голос: “Почему бы тебе не ударить и не покончить со мной? Я беспомощна”.
Он встал, бросил сигарету далеко в озеро.
– Это слишком мерзко! – Воскликнул он. – Как, черт возьми, я вообще попал в такую переделку?
Она ждала, кроткая, молчаливая, жалкая.
– Я почти решил уехать, вернуться в Париж, – сказал он.
– Может быть, мы сможем переправиться вместе, – сказала она. – Мы с мамой скоро уезжаем. Она хочет, чтобы я немедленно уехала туда или куда угодно, куда я захочу.
Он снова упал на пенек. Чувство беспомощности ослабило его позвоночник и колени. Что толку уезжать? Эта девушка была свободна – у нее были средства путешествовать, куда бы она ни захотела, оставаться столько, сколько ей захочется. В своем возбуждении он видел, как его преследуют по всей земле, пока у него не кончатся деньги, и он, не в силах убегать дальше, был настигнут и схвачен. Он начал смеяться – смеяться, пока слезы не покатились по его щекам.
– В чем дело? – Спросила она. – Расскажи мне. Мне хочется смеяться.
– Ты делаешь из меня слабоумного, – ответил он. – Я смеялся над собой. Я рад, что у меня был такой смех. Думаю, теперь я могу говорить разумно, не выставляя себя на посмешище.
Он снова напустил на себя в высшей степени впечатляющий, в высшей степени зловещий вид трезвой решимости. Он начал:
– Не так давно ты оказала мне честь, сказав, что влюблена в меня.
– Ты … ты плохо думаешь обо мне за то, что я была откровенна? – И серые глаза смотрели с невинной тревогой.
– Нет, не знаю, – признался он. – В общем, я думаю, что должен был подумать, ну, странно, о девушке, которая вышла с таким потрясением без особой причины. Но в этом случае эффект поразительно отличается. Наверное, потому, что я ни в малейшей степени не могу тебе поверить.
– О, нет, причина не в этом, – воскликнула она. – Было правильно, что я заговорила первой. Видишь ли, когда девушка бедна и женитьба на ней потребует от мужчины больших расходов, было бы … было бы … совершенно дерзко с ее стороны говорить такие вещи. Это было бы так, как если бы она попросила его поддерживать ее всю жизнь.
– Может, и так, – сказал он. – Денежная сторона этого вопроса не приходила мне в голову. Естественно, вы, у кого много денег, будете думать об этом больше, чем я, у кого их мало.
– А ты бы побоялся … жениться … на женщине, у которой гораздо больше денег, чем у тебя?
– Ни в малейшей степени, – заявил он. – Какая нелепость!
Холодок подозрения пробежал по ее лицу.
– Я не хочу жениться и не женюсь, – продолжал он. – Но если бы я действительно хотел жениться и хотел эту женщину, мне было бы все равно, кто она, или что она, или что у нее есть, или чего у нее нет-пока она была бы тем, что я хотел. И я не думаю, что даже вы, как бы вы ни были помешаны на деньгах, могли бы заподозрить меня в такой же мании.
Его тон и манеры убедили бы любого. Они убедили ее. Она с облегчением вздохнула.
– Я рада, что ты сказал это именно так, – сказала она.
– Я уверен, что не вижу никакой разницы, – ответил он. – Уж не хочешь ли ты сказать, что подозревала меня в том, что мне нужны твои деньги?
Она глупо опустила голову.
– У меня ужасный ум, – призналась она. – Мне пришло в голову, что, возможно, ты держишься из-за страха, что отец откажется от меня.
– У тебя хватило наглости! – Воскликнул он. – Я никогда не слышал о подобном! Никогда!
– Теперь я тебе противна, – Воскликнула она. – Я знаю, что не должна была тебе говорить. Но я не могу не рассказать тебе все. Нечестно, Чанг, думать, что я хуже большинства девушек только потому, что позволила тебе заглянуть в меня. Ты же знаешь, что это несправедливо.
– Ты права, Рикс, – сказал он импульсивно, и чувство, что он обидел ее, подтолкнуло его сказать, – я так восхищаюсь твоей откровенностью и твоим мужеством. Я бы хотел, чтобы ты не была привлекательной. Тогда мне было бы легче сделать то, что я должен сделать.
Ее лицо засияло.
– Значит, я тебе небезразлична?
– Ну, конечно, нет, – сказал он сердечно, но тоном, совершенно неудовлетворительным для ушей, ожидающих, чтобы впиться в то, чего жаждали ее уши. – Неужели ты думаешь, что я смогу выносить так долго тех, кто мне не нравится?
– Ты не откровенен со мной! – Сказала она немного угрюмо.
– А почему бы и нет?
– У тебя есть какая-то причина, по которой ты не позволяешь себе сказать, что любишь меня. И ты не скажешь мне, что это такое.
– Сколько раз я должен повторять тебе, – горячо воскликнул он, – что я не забочусь о тебе в этом смысле, не больше, чем ты заботишься обо мне?
Она была сама мягкость и свобода от коварства.
– Но каждый раз, когда ты это говоришь, ты говоришь это сердито, и тогда я знаю, что ты не это имеешь в виду.
Ее лицо выглядело упрямо неубедительным.
– Говорю тебе, я серьезно! – Повторил он с гневной энергией.
– Ты злишься на себя за то, что я тебе так нравлюсь.
Он сделал жест отчаяния.
– Что ж, пусть будет по-твоему, если тебе так больше нравится. – Он поднялся и встал перед ней, глубоко засунув руки во внешние карманы своего свободного мешковатого пальто. – Что бы я о тебе ни думал, я ни на ком не женюсь. Я ясно выражаюсь?
– Но ведь все женятся, – невинно сказала она. – О, Чанг, почему ты хочешь быть эксцентричным? – И в его глаза смотрели детские глаза. – Ты сам говорил мне, что эксцентричность – это глупая карикатура на оригинальность.
– Эксцентричный … эксцентричный, – пробормотал он, не зная, что еще сказать. С таким невозможным существом нельзя говорить серьезно! Она всегда улетала по касательной. Сдерживая раздражение, он сказал низким, напряженным голосом, – эксцентричный или нет, я не собираюсь жениться. Ты понимаешь? Я не собираюсь жениться.
– Почему ты злишься? – Сладко взмолилась она. – Это неразумно. Я не могу заставить тебя жениться на мне, не так ли? Я не хочу выходить за тебя замуж, если ты не хочешь жениться на мне, не так ли?
Он зашагал прочь, снова туда, где она грациозно и непринужденно сидела на конце своего каноэ.
– Я не так уж в этом уверен! – Воскликнул он. – Ей-богу, ты иногда заставляешь меня чувствовать себя так, словно у меня на шее недоуздок. Откуда у тебя эта адская настойчивость?
– От моего отца, – сказала она тихо и спокойно. – Я ничего не могу с собой поделать. Когда мое сердце настроено на что-то, я держусь за это, как за мрачную смерть.
Он огляделся, как во сне.
– Я не сплю? Я действительно проснулся? – Спросил он у озера и деревьев и камней. Затем он обратился к ней:
– Что ты задумала? Я знаю, что ты меня не любишь. Я знаю, что ты не хочешь выходить за меня замуж. Тогда зачем ты это делаешь?
– Не знаю, – ответила она. – Я просто ничего не могу с собой поделать. Иногда, когда я остаюсь одна и думаю о том, что сказала тебе, я не могу поверить, что это действительно была я, или что такие слова действительно были произнесены.... Этому может быть только одно объяснение.
– И что же это такое?
– Что я без тени сомнения знаю, что ты любишь меня.
– В самом деле! – Воскликнул он с фантастической попыткой презрительной иронии и зашагал прочь, чтобы остановиться на своем прежнем месте, большом пне под деревом. – Правда? – Повторил он.
– Ты должен сам это понять, – настаивала она серьезно. – Честное слово, Чанг, могла бы девушка говорить с тобой так, как я, такая гордая и скромная, как я, и не имеющая никакого опыта, могла бы она это сделать, если бы не была абсолютно уверена, что разговаривает с мужчиной, который ее любит?
В его глазах было что-то похожее на ужас человека, который чувствует, что тонет в океане или зыбучих песках, и тщетно ищет помощи. Он сел и уставился на блестящее, сверкающее озеро.
– Ты знаешь, что я права, – сказала она со спокойной убежденностью.
Он снова встрепенулся от волнения. -Должно быть, я становлюсь слабоумным! – Воскликнул он. – Или ты меня гипнотизируешь?
– Если кто-то и занимался гипнозом, то, наверное, это ты меня загипнотизировал.
– Может быть, и так, – сказал он, смущенно махнув рукой. – Может, и так. Бог его знает. Я не….
– А теперь, – продолжала она, – мы решили, что любим друг друга.
– Что? – Воскликнул он с прежней энергией. Но все стихло под ее спокойным, удивленным взглядом. Он тупо уставился на ее ноги, вытянутые и скрещенные. – Все решено? – Пробормотал он. – Так ли это?
А затем он выпрямился. Своего рода жест вставшего на дыбы мятежника, жест последнего яростного сопротивления в последней канаве.
– Да, Чанг, все решено, – успокаивающе сказала она. – Ты такой большой и глупый, дорогой! Но … как я собиралась сказать … – Она запнулась.
– Продолжай, – настаивал он, делая широкий иронический жест, соответствующий неистовой иронии его тона. – Говори все, что хочешь. Только не держи меня в напряжении.
– Ты уже позавтракал? – Заботливо спросила она.
– Я пью только кофе.
– Но этого недостаточно для такого долгого утра, как у тебя, – запротестовала она.
– Разве нет? Все в порядке. Я буду есть все, что ты скажешь. Есть, пока ты не прикажешь мне остановиться.
– Этого действительно недостаточно, – сказала она, отказываясь ослаблять серьезность. – Но теперь, когда мы решили, что любим друг друга, вопрос в том, что нам с этим делать?
– Да, – сказал он, насмешливо кивая головой. – Вот именно. Что с этим делать?
– Какой у тебя странный голос, Чанг, – заметила она с выражением нежной, невинной тревоги. – В чем дело?
– Я пил только кофе, – сказал он.
– Ты не должен делать этого снова.... У тебя есть какие-нибудь предложения?
– Ни одного. А у тебя?
– Чанг! – Укоризненно сказала она. – У тебя есть предложение.
– Неужели? Что это?
– Единственное возможное предложение. Ты прекрасно знаешь, что единственный разумный поступок – это жениться.
– Я сплю, – усмехнулся он. – Да, я сплю.
– Ты смеешься надо мной, Чанг!
– Действительно?
– О, мне все равно. Я так счастлива! Единственное, что стоит на пути, – это отец.
– О, отец! Да, есть отец! – И он иронически кивнул, повторяя, – отец, есть отец.
– Но я скоро приведу его в чувство, – воскликнула она. – Его воля очень сильна, но моя гораздо сильнее.
– Я верю в это! – энергично сказал он. – У тебя самая сильная воля, которая у нас была с тех пор, как Джошуа приказал солнцу стоять на месте, и солнце сделало это.
– Ты снова смеешься надо мной! – Упрекнула она с оскорбленным видом.
– Нет, нет! Как я мог? – Запротестовал он. – Но предположим, отец откажет в согласии. Что тогда?
– Но он этого не сделает, – сказала она, выразительно кивнув.
– Но он может. Он не знает меня так хорошо и не любит так сильно, как его дочь.
– Чанг, у меня такое чувство, будто ты смеешься надо мной!
– Как ты можешь! – Сказал он. – Но давай вернемся к отцу и будем держаться его. Предположим, он откажет, абсолютно откажет! Что тогда?
– Я не подумала. Это так маловероятно.
– Ну, подумай сейчас. Ты бы отказалась от своей романтической мечты, не так ли?
Она сияла, счастливая, уверенная в себе.
– О, этого не случится. Он наверняка согласится.
– Он наверняка не согласится, – сказал Роджер, отбросив иронию. – Что тогда?
Она молчала. Ее лицо медленно побледнело. Вокруг ее глаз и рта появилось напряженное выражение. Он рассмеялся саркастическим смехом, искренним звуком, который указал ее острым ушам на конец иронии, о которой она притворялась, что не подозревает. Она быстро подняла глаза. Ее взгляд упал на него.
– Вот видишь, – сказал он с легким презрением в шутливой насмешке, – я показал тебе твое истинное "я". А теперь будь благоразумна. Возвращайся в свой мир и оставь бедного художника в покое.
Он встал, подошел к ней, протянул руку.
– До свидания, Рикс. Я должен успеть на поезд.
Она не взяла его за руку.
– Конечно, мы пожмем друг другу руки, – сказал он мягко, дружелюбно. – Я понимаю. Ты мне нравишься такой, какая ты есть, а не такой, какой должна быть. Ну же, дай мне руку, друг мой.
Она вздохнула и посмотрела на него. – Предположим, я скажу, что все отдам ради тебя. Что тогда? – Спросила она.
– Ну, ты бы сказала неправду.
– Чанг, – серьезно сказала она, – я думаю, что отдала бы все ради тебя. Но поскольку это ты спрашиваешь меня, ты, кому я чувствую, что должна сказать чистую правду. Я должна быть честной. И, честно говоря, я не знаю. И любая девушка в тех же обстоятельствах сказала бы точно то же самое, если бы она не лгала или просто влюбилась.
– Ты козырь, Рикс! – Воскликнул он. В его глазах было выражение, которое взволновало бы ее, если бы она его увидела. Но прежде чем она снова обратила на него свой взгляд, он сдержал свое импульсивное самораскрытие. В своей обычной манере он продолжал:
– Я горжусь твоей дружбой. Всегда приятно, когда тебе напоминают, что на земле есть люди правильного сорта. Но теперь ты сама видишь, что я был прав с самого начала. Мы не принадлежим к одному классу. Мы не можем с комфортом путешествовать по одной и той же дороге. Мы…
– Ты женишься на мне, если я откажусь от всего ради тебя? – Перебила она.
– Нет, – последовал быстрый ответ. – Любой мужчина, который поступил бы так с девушкой твоего типа, был бы дураком и даже хуже. Но не забывай еще об одном факте, моя дорогая. Я не женюсь на тебе ни при каких обстоятельствах. Я не собираюсь жениться. Я уже женат, как и говорил тебе раньше. Я не верю ни в какой другой брак для мужчин моего типа. Я люблю свою свободу. И я сохраню ее.
Не было никакой ошибки в звучании этих решающих слов. Девушка слегка съежилась. Она начала сдавленным, неуверенным голосом:
– Но ты сказал…
– Рикс, мой дорогой друг, я не сказал ничего, что противоречило бы тому, что я всегда говорил тебе. Во что я верю, так это в свою работу. Ты прекрасно знала, что несколько минут назад я просто иронизировал. Я не хотел расставаться с тобой, когда ты воображала, что у тебя разбито сердце. Вот почему я позволил зайти тебе так далеко, пока не появилась эта ужасная преграда. О, какая преграда для романтической Рикс!
Она рассмеялась с частичным возвращением прежней веселости.
– Я действительно чувствую себя дешевкой, – сказала она,—грязной дешевкой.
– Ты просто человек. Но … В самом деле, мне пора, – быстро сказал он.
– Когда я увижу тебя снова? – И она старалась говорить спокойно, с улыбающимися глазами.
– Дай мне посмотреть. Я вернусь через два – три дня. Через неделю или десять дней я закончу эту картину. Я полагаю, ты хотела бы ее увидеть. Я пошлю твоей матери записку с просьбой привезти тебя. Ну, до свидания, Рикс.
Он взял ее за руку и отпустил. Она стояла, побледнев, покраснев и дрожа.
– И это все? – Пробормотала она. – Разве ты не … – Голос подвел ее.
Он наклонился и поцеловал ее волосы у виска. Внезапно она обняла его за шею, страстно поцеловала, крепко обняла, и по его щеке пролился дождь слез. С истерическим криком, больше похожим на радость, чем на горе, но не похожим ни на то, ни на другое, она высвободилась, прыгнула в каноэ и оттолкнулась. И она пошла своей дорогой, а он своей, ни разу не оглянувшись.