Словно по кладбищам проезжали мы. О том, что здесь недавно были села и деревни, можно было догадаться только по колодцам и торчавшим из-под снега печным трубам. Отступая, враг уничтожал все, что мог.
Отход вражеских частей превратился в бегство. Попадая на наши мины, немцы несли большие потери. Перед завалом у Мотовилово мы увидели десятки исковерканных автомашин, орудий и танков. Вокруг валялось множество вражеских трупов.
— Не пропала наша работка! — воскликнул Дешин.
Бойцы принялись огораживать минное поле. Времени на разминирование не хватало.
А вечером к нам в Мотовилово заявился пьяный немецкий унтер. Он выбрался откуда-то из леса, без оружия, видно, продрог до костей и лязгал зубами. Вошел в медпункт, уставился на нас мутными глазами. Мы молча наблюдали за ним. А он, отогревшись, неожиданно гаркнул:
— Рус капут! Москау капут!
— Сведите его в штаб, — приказал я Морозову.
— Видать, ошалелый, — заметил шофер. Потом кивнул унтеру на дверь: — Пошли, господин!
Выходя, унтер обернулся, оскалил желтые зубы:
— Москау капут!
Морозов сердито сплюнул.
Позже мы узнали, что накануне наступления наших войск Гитлер объявил всему миру о взятии Москвы. Должно быть, и этот унтер был уверен в успехе фашистских войск. Но спьяну попал не туда, куда ему хотелось.
Преследуя противника, наши войска захватывали богатые трофеи. Доставались они и нам. Эдуард и Хосе Гросс приезжали каждый раз на новых мотоциклах и весело объясняли:
— Трофейный!
Виктор Кувшинников и Валерий Москаленко, вспоминая, как они выходили из окружения, подтрунивали над Лапинским: [106]
— Вася! А ну погляди: может, на этом мотоцикле ехал немец, которого ты принял за Эдика?
Василий незлобиво огрызался:
— Надо было самим в разведку сходить, а то небось меня послали!
Впрочем, у мотоциклистов работы поубавилось. Дело в том, что наш юный радист научился наконец работать. И приказ о переходе батальона в Вельмогово комбат получил не через связного, а по радио.
Миновала всего неделя с тех пор, как через проходы в минных полях, проделанные нашими бойцами, прошли первые штурмовые отряды, а за ними части и соединения. Но мы уже отстали от них на многие километры. Советские войска наступали стремительно. В первый день части 30-й армии продвинулись на двадцать километров. А восьмого декабря они освободили Рогачев и, обойдя Клин, перерезали своим правым крылом шоссе, ведущее к Ленинграду. Приблизившись к Московскому морю, эти части заняли Решетниково и Вельмогово — то самое село, где нас впервые атаковали немецкие танки. Быстрыми темпами наступала и 1-я ударная армия, обошедшая Клин с юга. На западе 16-я и 20-я армии вышли к Истре...
Прудников то и дело отмечал на карте освобожденные населенные пункты.
Полковник Орлов получил от начальника инженерных войск Западного фронта генерала М. П. Воробьева приказ обеспечить продвижение наступающих войск на Волоколамск и в направлении Теряевой Слободы. Таким образом, нам предстояло вновь побывать в тех местах, где мы были в октябре — ноябре, закрывая дороги в Москву.
Село Вельмогово, против ожиданий, пострадало меньше других. Оставляя его, противник бросил почти всю свою технику. В лесу и на дорогах стояло много исправных танков, орудий и автомашин. Особенно много оружия и военного имущества осталось около железнодорожной ветки. Богатые трофеи!
Немало вражеских танков и самоходных орудий подорвалось у завала близ Вельмогово. Пытаясь выбраться из западни, вражеские части ринулись прямо на установленное нашими бойцами минное поле.
— Ну вот, а мы тогда печалились, думали, впустую [107] пошла наша работа, — сказал Шестаков, когда подошли к кладбищу вражеской техники. — Но вообще в тот раз кто-то здорово поднапутал с прикрытием.
Об этом же, видимо, шел разговор и среди бойцов. Жозеф Гречаник показывал, где располагались отрезанные от батальона отделения. Указал дом, с крыши которого немцы стреляли в них из пулемета.
Много домов мы уже успели повидать, но этот я узнал сразу. До нашего отхода в нем располагался медпункт. Во дворе кудахтали куры. На полках от канонады вздрагивали иконы. Вспомнилось ворчание хозяйки: «Замок на двери своротили!» Девочка-подросток смущенно звала ее в избу...
Наш БМП в этот раз располагался ближе к минному полю. А на нем насколько хватает глаз виднелись исковерканные немецкие тягачи, орудия, автомашины и танки. В ту памятную ночь наши бойцы поработали не за страх, а за совесть. Теперь они торопились обезопасить продвижение наших войск. Времени было в обрез, и бойцы лишь эскарпировали и обозначали минированные участки.
Здесь и отыскал меня старшина Соколов. Он был сильно взволнован:
— Товарищ военврач! В нашей избе есть девочка... Девушка... Посмотрите ее!
Вместе с доктором Шалитом мы последовали за старшиной. Он привел нас к избе, в которой когда-то размещался БМП. С печи свисали взъерошенные ребячьи головы. На детских лицах застыл испуг. Бросились в глаза простреленные иконы. Женщина, закутанная в рваный платок, упала на колени, причитая:
— Родные! Спасите дочку!
Старшина приподнял ее и заботливо, словно нянька, усадил на скамью. Потом указал на пеструю занавеску, за которой лежала больная.
Девушка с трудом приоткрыла набрякшие синие веки, сухим языком лизнула запекшиеся губы, но ничего не сказала.
Сквозь обгорелое платье проступало воспаленное тело. Клочки одежды прилипли к кровавым струпьям. Мне показалось, что старый доктор Шалит беззвучно плачет.
Скинув шинели, мы сделали больной укол пантопона и молча начали обработку ожога. На помощь подоспели Мария Петрушина и Шура Павлюченкова. Они где-то [108] раздобыли чистую простыню. Сделали второй укол камфоры и кофеина. Девушка не стонала. Она нисколько не походила на ту, которую мы видели, покидая Вельмогово. Мать перестала плакать. Пока я укладывал в сумку инструменты и шприц, она пытливо заглядывала в мои глаза. Наконец спросила:
— Выживет?
— Ожог тяжелый, — уклончиво ответил я. — Если задержимся здесь, еще придем. Лучше бы ее в больницу... Может, нам удастся отвезти.
Пообещал неуверенно. В Клину мы видели сожженную немцами школу — бывший госпиталь и сгоревшую больницу. Видели дома, заполненные ранеными бойцами: наступление продолжалось. Да мы, пожалуй, и не довезли бы больную до госпиталя. Уж очень она была плоха. Но мои слова обнадежили мать. Она вышла нас проводить, несвязно бормоча слова благодарности.
В сенях я на миг задержался, посмотрел во двор. Там было пусто. А для больной хорошо было бы приготовить куриный бульон. Хозяйка, наверное, вспомнила, при каких обстоятельствах встретила меня первый раз, заплакала:
— Доктор! Прости меня, глупую! Замок я в тот раз пожалела... Они же, ироды, дочку мою сгубили! Прости меня, бога ради!
Я успокоил ее. Сказал, что старшина принесет продукты.
— Конечно, выделю! — обрадованно подхватил Соколов. — Ребятишек покормите...
Он увел плачущую женщину в избу.
— Не умрет она? — спросила Петрушина.
Я не ответил. Шалит тоже промолчал.
Нас нагнал старшина. Спросил:
— Выживет?
— Отчего такой сильный ожог?