В десять часов утра после тщательной разведки с воздуха подразделение карателей, насчитывающее около пятисот солдат и офицеров, скрытно обошло партизанские заставы и внезапно атаковало Козелкин Хутор. В этой деревне, отстоявшей от нас всего в трех километрах, находилась лишь санитарная часть отряда «За Родину» да небольшая группа наших разведчиков, отдыхавших после задания. Они и прикрыли обоз с ранеными, которых доктор Павел Гриненко уже под огнем перетаскивал на повозки...
С осени 1941 года, когда здесь проходила линия фронта, вокруг деревни, разделенной большим оврагом, сохранились поросшие травой окопы и траншеи, несколько блиндажей и дзотов, участки, огражденные колючей проволокой, и минное поле, являвшееся своеобразным арсеналом отрядных подрывников. Этими укреплениями и воспользовался противник, выбив из Козелкина Хутора наших разведчиков.
Получив от них донесение, майор Шестаков подал команду «В ружье!». Спустя четверть часа «Славный» был уже возле хутора, заняв позицию на лесной опушке. В поселке Новая Эстония остался только обоз, к которому я направил и моего коллегу из отряда «За Родину» со всей его санитарной частью.
Обстановка, в которой завязался бой, оказалась во всех отношениях невыгодной для нас. Противник имел большое численное превосходство и опирался на удобные оборонительные рубежи. Майор Шестаков несколько раз поднимал людей, но атаки не давали желаемого результата. Засевшие в домах и траншеях каратели открывали яростный огонь, и наши бойцы вынуждены были откатываться назад. После четырехчасового упорного боя наступило затишье. С обеих сторон вели огонь только снайперы и время от времени постреливали минометы. Шестаков поглядывал на часы, ожидая, когда из Упрусс подойдет [192] отряд «За Родину», в который он отправил связного. Наконец к шестнадцати часам сосед подоспел, да еще с орудием. Оно открыло огонь прямой наводкой, бой снова ожесточился.
К этому времени были уточнены данные о противнике и его намерениях. Понасенкову сведения из Клетни доставили разведчицы Лида Львова и Фрося Давыдова, а нашему Рыкину из Песочной и Красной — Михаил Ерофеев и Николай Садовников. В этих населенных пунктах сосредоточилось несколько маршевых батальонов противника. Немецко-фашистское командование поставило перед ними задачу — «прочесать» населенные пункты, прилегающие к шоссейной дороге, а затем ударить по нашим отрядам, расположенным в Новой Эстонии и Упруссах. Батальон гитлеровцев, прибывший из Клетни, должен был перекрыть дороги, ведущие в глубину клетнянского леса.
Разведданные, полученные В. В. Рыкиным, совпадали со сведениями, переданными из Клетни верным помощником партизан Степаном Чесалиным, который «служил» командиром... полицейского взвода. К сожалению, это было последнее донесение патриота-разведчика. Вскоре немцы узнали, чье задание он выполняет, и повесили его. Тогда же предупреждение Чесалина, хотя оно было получено с некоторым опозданием, принесло нашим отрядам большую пользу.
Обсудив с начальником разведки обстановку, майор Шестаков пришел к выводу, что не имеет смысла тратить силы и расходовать боеприпасы на противника, засевшего в укреплениях Козелкина Хутора: затяжка боя была выгодна только гитлеровцам, ожидающим начала наступления своей основной группировки. Это создавало угрозу и поселку Новая Эстония, где сосредоточились тылы наших отрядов.
Оставив небольшие группы для прикрытия и инсценировок наступления, оба отряда ночью бесшумно снялись с занимаемых позиций и, забрав в поселке обозы и раненых, направились в глубь клетнянского леса...
С детства любил я забайкальскую тайгу с высокими лиственницами и кедрами, с густыми зарослями морошки, голубицы и багульника, с неожиданными нагромождениями бурелома. Я не забыл вас, мое Забайкалье, моя тайга! [193]
Но вот я узнал другой лес — клетнянский. Он огромен и прекрасен, как тайга, а воздух здесь пропитан ароматом хвои и пряным запахом разнотравья. Он и сейчас стоит перед моими глазами, изрезанный просеками, украшенный солнечными цветистыми полянами. Этот лес казался тогда необъятным, раскинувшимся от Козельска и Сухиничей, где мы встали на лыжи и направились к линии фронта, до самых западных границ Родины — до Налибокской пущи. Но, вспоминая эти леса, я на переднем плане вижу людей. Их было бесчисленное множество. И вовсе не для покоя поселялись они в лесных чащах. Люди были с оружием. Твердыми, мужественными голосами привносили слова партизанской клятвы. Кострами отогрев замерзшую землю, хоронили боевых друзей и снова клялись, но теперь уже им: отомстить за них ненавистному врагу...
Партизанское движение приобретало поистине всенародный размах. И в гуще клетнянских лесов, как и в других местах, бойцы «Славного» не были одинокими.
Одной из первых боевых операций в новом районе был разгром вражеских гарнизонов в Вельжичах и Вьюкове.
Наш «главный чекист» подполковник Рыкин, обобщив данные, полученные от разведчиков, уже знал, что недавно закончившиеся бои, развязанные фашистами, были лишь началом тщательно подготовленной карательной операции. Она носила кодовое название «Клета». Сначала мы полагали, что это слово — измененное наименование поселка Клетня. Потом разобрались и узнали, что на языке врагов оно означало «репейник». Как удалось установить В. В. Рыкину, операция имела целью вытащить уцепившихся подобно репейнику партизан из леса на открытое место и уничтожить. Но и тогда, еще не зная об этом, майор Шестаков сумел разгадать замысел врага и увел отряд от разгрома. Его совету последовал и Понасенков.
Злобу за провал намеченных планов каратели выместили на мирном населении. Они дотла сожгли Козелкин Хутор и поселок Новая Эстония — место нашей стоянки. Особенно тяжело пришлось жителям Упрусс. Специальные части СД сгоняли в подвалы и сараи стариков, женщин и детей и забрасывали их гранатами.
Закончив кровавую расправу, гитлеровцы вклинились в южную часть клетнянского леса, а гарнизоны Клетни, [194] Акуличей и Мужиново, а также некоторые другие усилили. Повсеместно они объявили о полной ликвидации отрядов «Славный» и «За Родину». Поэтому удар по гарнизонам врага, который, очевидно, всерьез предполагал, что с нами покончено, был необходим. Разъясняя бойцам задачу, комиссар Василий Сергеевич Пегов сказал:
— Наши активные боевые действия поднимут моральный дух населения. Люди должны знать, что мы существуем и продолжаем борьбу.
26 июля отряд «За Родину» вышел в направлении Вьюково, наш — на Вельжичи.
Около сотни гитлеровцев размещались в школе, расположенной возле большого сада. Они превратили ее в казарму. Наиболее трудная задача выпала на небольшую группу бойцов, которую возглавил командир взвода старшина Николай Элердов. Когда мы уходили из Москвы, он был назначен старшиной отряда. Но, желая драться с врагом только с оружием в руках, не давал Шестакову покоя и в конце концов добился своего: его назначили командиром взвода. И майор не ошибся, приняв такое решение. Инициативный и смекалистый старшина Элердов не раз выполнял со своим взводом самые сложные боевые задачи. Теперь он, выдвинувшись вперед с небольшой группой, должен был бесшумно снять часовых и обеспечить скрытный подход отряда к казарме.
Более часа мы, затаив дыхание, лежали распластавшись в саду, куда проникли после того, как Николай снял двух часовых у южных ворот. Теперь нам отчетливо стали слышны переговоры вражеских солдат, охраняющих вход в казарму. Долетали до нас голоса и из открытых окон школы. Значит, многие гитлеровцы, несмотря на позднее время, еще бодрствовали. Была очень светлая лунная ночь. Мне не верилось, что мы находимся так близко от противника, а его охрана до сих пор не обнаружила целый отряд. Но вот почти совсем рядом послышался негромкий шум, после чего шаги и голоса часовых затихли. Только в казарме все еще продолжал кто-то переговариваться.
Я не сразу заметил, когда и откуда появился старшина Элердов. Увидел лишь, как он подал командиру выразительный знак: часовые сняты, путь к казарме свободен. Майор встал во весь рост, посмотрел на казарму и поднял руку. Бойцы штурмовой группы, находившиеся рядом с ним, перескочили через плетень и, пригибаясь, побежали [195] к школе. В раскрытые окна полетели гранаты. Спустя мгновение заговорили автоматы и пулеметы. Потом я увидел, как наши ребята отбежали к торцам и стали стрелять по ошалевшим гитлеровцам, выскакивавшим из окон в одном белье. Затем выстрелы стали звучать реже и, главным образом, внутри помещения. Наконец и они прекратились.
Через некоторое время к Шестакову подбежал старший лейтенант Медведченко и возбужденно доложил, что враг (за исключением немногих спасшихся бегством солдат) полностью уничтожен. Возле казармы и внутри нее насчитали сорок трупов, в каптерке обнаружено много нового обмундирования и патронов. Командир приказал начальнику штаба собрать людей и вести их из села, обеспечив надежную охрану. Затем он достал свою постоянную спутницу — трубку и с наслаждением закурил. Мы перелезли с ним через плетень и пошли вдоль улицы, залитой лунным светом, к церкви — месту сбора подразделений отряда.
Где-то в стороне затрещала пулеметная очередь. Мимо нас пронеслась цепочка трассирующих пуль.
— Проснулся, холера! — выругался Шестаков.
Подбежал фельдшер Романов, попросил у меня бинт. На мой вопрос, кто ранен, уже на бегу прокричал:
— Старшина Элердов... Там, у плетня...
Я побежал следом. Откуда-то опять протрещала пулеметная очередь, и рядом снова пронеслись синие огоньки. Фельдшер упал...
...Я шел возле повозки, на которой лежали старшина Николай Элердов и военфельдшер Женя Романов. Их гибель омрачила радость победы, одержанной над сильным вражеским гарнизоном. И я все более убеждался, как люди заблуждаются, полагая, что врачи привыкают к смертям. К гибели боевых товарищей я никогда не мог привыкнуть! С военфельдшером Евгением Романовым мы встретились в первые дни войны, под Москвой. Потом я встретил его уже в тылу врага. Он, как и другие бойцы чупевского отряда, был болен и обморожен, нуждался в хирургической операции. Но Евгений стойко держался на ногах, подбадривал бойцов, даже пытался помочь мне оперировать их. Самого фельдшера я тогда прооперировал в последнюю очередь. Об этом меня он попросил сам. [196]
На опушке клетнянского леса появились два небольших холмика — первые потери «Славного» в этом районе.
Клетнянский лес надолго стал нашим домом. Здесь копились силы партизан и росла ненависть к захватчикам.
Стояло бабье лето. В воздухе плыла паутина. На какое-то время и в новом районе «Славного» наступило затишье. Гитлеровские карательные части передвинулись к Рославлю. Оккупанты метались. Пока они очищали от партизан южную окраину клетнянского леса, на севере его активизировались отряды Данченкова и Силыча, смоленский партизанский полк имени Сергея Лазо и другие отряды. В то же время, с уходом «Славного» и отряда «За Родину» из Жирятинского района, там снова началось интенсивное движение противника по шоссе. Оттуда Михаил Ерофеев доставил командиру важное разведдонесение: только за три дня в сторону Брянска проследовал 1741 автофургон с живой силой, около 500 автофургонов с грузами, 92 противотанковых орудия, 837 легковых автомобилей и 928 мотоциклов. Вместе с этой сводкой разведчик принес и своеобразный «прейскурант», который оккупанты начали распространять среди полицейских. Он выглядел так:
— За доставленного германским властям живого партизана — 40 аров земельных угодий, за доставленного убитого партизана — 25, за указание места, где расположены партизаны, — 15.
Составители этого «прейскуранта» не забыли и командиров. За убийство партизанского командира было обещано вознаграждение в 17 тысяч марок, а за доставку его живым кроме этих денег — имение и «Железный крест». Персонально за А. П. Шестакова оккупанты обещали 40 тысяч марок, «не считая земли и лесных угодий...»
Василь Василич Рыкин пошутил:
— Не пойму — много ли дали или продешевили?
— А за тебя вовсе ничего не обещают, — парировал Шестаков. — Слабовата, значит, твоя разведка!
Но нам-то было известно, как зорки светлые глаза подполковника Рыкина. С Брянщины они уже заглядывала в Гомель, Витебск и Могилев. Правда, фашисты не знала об этом. [197]
Чтобы воспрепятствовать переброске германских войск к Брянску, майор Шестаков с соседями майором П. Г. Шемякиным, И, А. Понасенковым и с командирами десантных групп наметил серию одновременных ударов по железнодорожным и шоссейным магистралям Рославль — Брянск и Брянск — Гомель. Эти удары должны были быть не столь сильными, сколько многочисленными, чтобы парализовать сразу несколько участков дорог. Кроме того, формировались группы для срыва намеченной оккупантами кампании по заготовке хлеба.
Возле Кобыленки взвод Ромашкина захватил большой обоз с мукой. Такой же обоз завернул в лес начальник штаба Медведченко.
Вскоре нам стало известно, что в немецкое «показательное хозяйство» Брешковку, расположенное близ Унечи, прибыли в сопровождении большой охраны два управляющих в чине гауптмана и майора. Шестаков тотчас направил туда подразделения старшего лейтенанта В. Романькова и лейтенанта М. Оборотова. Для проведения операции выделил роту и соседний отряд. Партизаны появились в Брешковке в такое «непартизанское» время, что фашисты вначале приняли их за прибывшее пополнение...
Такие операции не только нарушали продовольственное снабжение оккупантов, но помогали населению сберечь хлеб и укрепляли партизанские базы. Еще больше бесили гитлеровцев бесчисленные диверсии на дорогах. В те сентябрьские дни 1942 года подрывники отряда устроили три крупных крушения вражеских эшелонов с военной техникой, а подразделения лейтенантов Г. Головина, И. Егорычева, М. Оборотова, В. Романькова, И. Ромашкина, старшины И. Яковлева и группа начальника штаба И. С. Медведченко кроме нападений из засад на шоссе разогнали немецко-полицейские хлебозаготовительные команды в Балыках, Луговке, Деремне и других деревнях.
Между тем майор Шестаков уже планировал поход на Акуличи. Гарнизон этого большого поселка и железнодорожной станции, находясь поблизости от баз партизан, непрерывно беспокоил их. Хорошо связанный с оккупантами, расположенными в Клетне и Мужиново, он часто выделял подкрепления для помощи им, вел усиленную разведку в прилегающих населенных пунктах. Специальные [198] отряды, созданные из солдат и полицейских, устраивали настоящую охоту за мелкими партизанскими группами. Там были расстреляны наши девушки-разведчицы Аня Польгуева и Лида Кузовкова... Партизаны уже дважды разгоняли солдат и полицейских акуличского гарнизона, но немцы опять восстанавливали взорванные дзоты и траншеи, пополняли личный состав гарнизона. В последнее время немецко-полицейское подразделение, получив свежее пополнение, попыталось даже проникнуть в лес.
Майор Шестаков разработал план операции, в проведении которой предусматривалось участие нескольких партизанских отрядов. А. Ф. Федоров, пришедший в наш лес после боев на Украине, тоже выделил в его распоряжение одну из своих бригад. Людей, наступающих на сильно укрепленный вражеский гарнизон, насчитывающий до четырехсот солдат, набралось достаточно. Хватало также оружия и боеприпасов. «Славный» располагал даже... танкеткой. Более месяца назад наши бойцы обнаружили ее в неисправном состоянии в малохоженом уголке леса, возле болота. Видимо, она осталась там еще осенью 1941 года. Много пришлось поработать механикам Коробицыну, Львову, Захаренкову — всем нашим умельцам, чтобы машину привести в порядок. Еще труднее было достать горючего. Выручили колхозники, вспомнив, что тракторист при подходе немцев успел закопать две бочки бензина. Около 40 километров до лагеря прошла боевая машина с развевающимся красным флагом, вызывая восторг у населения. Однако на трудной лесной дороге «танкисты» сожгли почти все горючее. Когда же речь зашла о том, чтобы использовать танкетку при наступлении на Акуличи, выяснилось, что горючего на оба конца не хватит. И снова выручил бывший часовых дел мастер Михаил Коробицын: он сконструировал специальные сани, на которые установили машину и повезли к Акуличам... конной тягой.
По радиограмме майора Шестакова за полчаса до начала нашего наступления три самолета пробомбили Акуличи. Затем на вражеский гарнизон обрушили огонь партизанская артиллерийская батарея и несколько минометов. Когда же в непосредственной близости от главного опорного пункта противника впереди наступающих партизан появилась танкетка, сопротивление обескураженного вражеского гарнизона было окончательно сломлено. Уничтожив [199] около 70 солдат и полицейских, партизаны захватили большие трофеи, а перед уходом взорвали все укрепления главного опорного пункта. Провожать нас вышли все жители Акуличей.
С населением, оказавшимся на временно оккупированной территории, у партизан всегда были самые добрые отношения. Когда же люди узнавали, что наши бойцы пришли к ним из самой Москвы, что многие из них прославленные спортсмены, бойцы и командиры «Славного» становились самыми желанными гостями.
Одно время, когда был создан клетнянский оперативный центр и майор Шестаков стал во главе одной из бригад, мне поручили возглавить в ней медицинскую службу. Тогда мне особенно много довелось бывать в деревнях и в партизанских отрядах. Почти у каждого народного мстителя кроме общей беды было свое личное горе. Люди горели ненавистью к врагу, жаждали ему отомстить. Но я никогда не встречал среди них партизан, которые готовы были все уничтожать без разбора. Они не проявляли жестокости даже к пленным немцам.
...Братская дружба среди партизан, их готовность в любую минуту прийти друг другу на помощь ощущалась во всем. Четко взаимодействовали и медицинские работники.
Лично я, например, крепко подружился с коллегами из бывшего отряда «За Родину», ставшего потом бригадой. Начальником медслужбы был плотный, подвижный, немного шумливый Павел Григорьевич Гриненко. Он одним из первых окруженцев вступил в отряд, представлявший тогда небольшую группу. Не одному партизану спасли жизнь его ловкие руки. Помогали военфельдшеру медсестра Шура Зайцева и девушки, заново освоившие эту специальность — Катя Карпова, Шура Артюхова, Оля Федькина, Надя Серякова. Дежурили в санчасти в свободное от заданий время разведчицы Лида Львова и Фрося Давыдова.
После Мамаевского боя медслужба Гриненко пополнилась еще двумя врачами. Они бежали из могилевского концлагеря с группой военнопленных и, заслышав звуки боя, случайно вышли на партизан. Те сначала не поверили им, приняли их за полицейских и чуть было не расстреляли. [200] К счастью, при беседе с ними оказались мы с Григорием Ермолаевым. Среди задержанных оказался спортсмен 1-го Московского медицинского института Николай Белоусов, с которым я до войны часто встречался на лыжных соревнованиях. Разумеется, мы с Ермолаевым сразу же поручились за своего товарища, а Белоусов — за второго врача, своего однокашника Павла Васютченко, и за остальных, с кем они бежали из плена. Они рассказали, что из Могилевского концлагеря совершила побег еще одна группа, которая находится в районе Подлужского хутора.
Этот глухой лесной хутор давно служил пристанищем для окруженцев и тех, кому удавалось бежать из плена. Мы с комиссаром и начальником разведки выехали туда. Там и встретили группу из Могилевского сыпнотифозного госпиталя концлагеря, которую возглавлял бывший военный прокурор 101-й танковой дивизии Михаил Ипатьевич Каменщиков. Вместе с ним наш отряд пополнили два бывших московских ополченца — работник министерства лесной промышленности Иван Иванович Желанов и инженер-нефтяник Дмитрий Петрович Сергеев, — главный механик завода «Анти-Дюпон» Ефим Соломонович Файтельсон, спасшийся от расстрела в концлагере случайно, успев придумать иную фамилию и отчество, и Михаил Хитров. Кроме них Ипатьич привел богатыря-борца Рахима Ибрагимовича Вельшакова, Джафара Дианова, Рустама Каримова и других, которых немцы пытались заставить служить в полиции.