Подошли четыре бойца в армейских полушубках, в валенках, с автоматами. Это были наши однополчане Алексей Бабошин, Алексей Киселев, Владимир Зиновьев и радист Георгий Бойко.
— Личную охрану в Москве выделили, — пошутил Шестаков. — Вдруг не туда бы прыгнул!
Проговорили мы до самого утра. Нам было о чем рассказать командиру, и не только о черных днях. А он не успевал отвечать на наши вопросы. В разговоре очень часто [209] слышалось слово «Сталинград». Это слово придавало нам новые силы, вызывало еще большую жажду активных боевых действий.
Сброс оружия, боеприпасов, обмундирования и медикаментов продолжался и в последующие дни. Мы понимали, что делается это неспроста, но никто не решался спросить у командира: зачем?
Разведывательная и боевая деятельность «Славного» снова активизировалась. У гитлеровского командования явно не хватало сил для борьбы с партизанами. Оккупанты вынуждены были сдать под наш контроль огромную территорию, они едва справлялись с охраной коммуникаций. А к железнодорожным и шоссейным магистралям опять вышли десятки наших диверсионных групп...
Неудавшиеся попытки разделаться с партизанами, потеря целой отборной армии под стенами Сталинграда повергли немцев в уныние. Эти неудачи отразились и на настроении солдат власовских изменнических формирований. Холуи потеряли веру в силу своих хозяев. Этим немедленно воспользовался подполковник В. В. Рыкин, направив деятельность агентурной группы Грибкова и Константинова на разложение одной из рот батальона «Припять», дислоцировавшейся в Мглине. В переходе целой роты с оружием и имуществом на нашу сторону группе Геннадия большую помощь оказала мглинская учительница Валентина Федоровна Полевич, жена майора Красной Армии, мать четырех детей. Но подробный рассказ о сложной и кропотливой работе группы Геннадия и об этой мужественной женщине потребовал бы еще многих страниц и отвлек бы нас от основной темы.
Здесь лишь можно сказать, что переход этой роты на сторону партизан вызвал переполох среди оккупантов. А когда месяц спустя «Славный» был уже в Белоруссии и группа наших разведчиков столкнулась со 2-й ротой того же батальона «Припять», то, воспользовавшись перестрелкой, еще полсотни солдат перебежало на нашу сторону. В чечерском лесу мы наблюдали встречу злополучных «однополчан». Они рассказали, что после перехода мглинской роты к партизанам гестапо арестовало также командиров батальонов «Березина» и «Днепр», а командира «Припяти» расстреляло. Вместо них были назначены немецкие офицеры, расширена сеть фашистских агентов в таких подразделениях. [210]
И лица те же, что в Рязани, И так же звучны голоса.
Никто из бойцов «Славного» не заметил, что мы пересекли границу Российской Федерации и вступили на белорусскую землю. Все тут было таким же, родным и знакомым. Те же бревенчатые дома, крытые щепой и соломой, те же густые леса, перемежающиеся с полями и лугами. Может быть, только в этом краю чаще встречались реки и болота. А скорее всего, они не заметили разительных перемен потому, что в Белоруссии, как и на Брянщине, люди, всегда приветливые к друзьям, становились суровыми и беспощадными к недругам, что и здесь кипела жестокая борьба с немецко-фашистскими захватчиками.
Майор Шестаков оказался хорошим конспиратором. Он прилетел из Москвы, уже имея задание о переходе «Славного» в Белоруссию, но объявил об этом только в канун майских праздников.
26 апреля самолеты сбросили отряду большую партию оружия и боеприпасов. Лейтенант Михаил Оборотов, назначенный начальником штаба вместо погибшего И. С. Медведченко, был озадачен, распределяя груз между подразделениями: при всех условиях они должны оставаться подвижными. А тут придется создавать обозы, которые не только сковывали маневренность, но являлись помехой при форсировании рек и переходе охраняемых железных дорог. Кто-то предложил делать вьюки. Идея понравилась всем.
Готовясь к выступлению, Шестаков договорился с командиром мглинского отряда принять часть наших раненых [211] бойцов, стариков и детей, которых нам нельзя было брать в дальний поход. Остальных решили оставить в ближайших деревнях. И крестьяне выручили нас.
...День Первого мая выдался солнечным. Перед строем зачитали праздничный приказ Верховного Главнокомандующего и Указ Президиума Верховного Совета о награждении командиров и бойцов отряда орденами и медалями. Здесь же было объявлено о присвоении некоторым партизанам воинских званий.
После построения командование устроило праздничный обед, а затем состоялся концерт художественной самодеятельности. Из всех выступлений особенно растрогала нас грустная песня о советской девушке, замученной фашистами. Написал ее политрук первой роты Михаил Баштан, а исполнила юная партизанка Ася Васильева. Песня поднимала у бойцов боевой накал, усиливала их ненависть к врагу.
В конце дня я собрался в путь. Мне приказали возглавить обоз с теми ранеными и детьми, которых следовало передать на попечение медиков мглинского отряда. Тяжелыми были минуты расставания с ними. Валентина Федоровна Полевич, уже потерявшая в боях мужа, теперь прощалась с тремя детьми — Сережей, Женей и Леной. Ее старшая семнадцатилетняя дочь Людмила собиралась идти с отрядом на запад. Оставляли мы и отца командира одной из наших рот старшего лейтенанта Василия Романькова — шестидесятипятилетнего Ефима Максимовича. В свое время, когда его сын — бывший пограничник, оказавшись в родных местах, организовал партизанскую группу, старик сразу же вступил в нее. В бой он, конечно, не ходил, поскольку у него не было одной руки, но, как хозяйственник, приносил немалую пользу.
Пришлось также оставить и тяжело раненного разведчика Сергея Никулина — бывшего студента Московского архитектурного института.
Мы, разумеется, не предполагали тогда, что с некоторыми товарищами прощаемся навсегда. Ефима Максимовича Романькова каратели казнили, малолетних детей В. Ф. Полевич посадили в тюрьму как заложников. Правда, расстрелять их фашисты не успели из-за стремительного наступления Красной Армии.
4 мая 1943 года «Славный» покинул клетнянский лагерь. [212]
Когда проходили мимо партизанского кладбища, остановились и почтили память погибших друзей минутой молчания. Возле Мамаевки нас поджидали прибывшие попрощаться наши лесные братья из бригады «За Родину». При расставании мой коллега Павел Гриненко вдруг признался, что он не хирург, а всего лишь зубной техник.
Хотя мы и покидали Брянщину, уроженцев этой области, особенно молодежи, немало осталось в отряде. Среди них оказались совсем юные — Сережа Денищенков и Эрик Фомин, Володя Китаев, Порфиша Кондрашов, Коля Польгуев. Им исполнилось только по тринадцать лет. На три-четыре года старше их были Юрий Нечаев, Владимир Тидеман, Евгений Лупин, Валентин Курлапов, Толя Званский и Леша Пимонов.
Майор Шестаков да и я, как врач, не сразу решились зачислить этих ребят в отряд. Так поступить нас вынудили веские обстоятельства.
Дело в том, что почти всех названных подростков уже опалила война, у многих из них на глазах оккупанты расстреляли родителей или родственников. При одном упоминании слова «фашист» глаза у ребят загорались ненавистью. Мы знали, что некоторые из них обзавелись даже огнестрельным оружием, чтобы отомстить карателям.
У Юрика Нечаева фашисты на глазах убили отца и восьмидесятитрехлетнюю больную бабушку, а мать Зинаиду Сергеевну и сестру Нину угнали в Германию. У Володи Китаева они тоже расстреляли мать. Мать Алеши Пимонова, работницу поселкового совета, гитлеровцы публично повесили; мать Лиды Кузовковой — Матрену Дмитриевну — заживо сожгли в доме. За колючей проволокой оказались мать и брат Коли Курлапова, родственники Валентина Курлапова...
Можно ли было таких ребят оставлять на произвол судьбы? Не имея никакого жизненного опыта, но располагая оружием, они без наставника могли легко погибнуть.
Майор Шестаков и командиры подразделений, в которых находились подростки, старались всячески оберегать их. Но война есть война. Мальчишки переносили вместе с нами все тяготы и лишения, нередко участвовали в боях и наравне со взрослыми получали ордена и медали. Особенно хочется отметить Дмитрия Ипатова, Николая Шершнева, Василия Горохова, Сергея Ремизова, Петра Сапачева, Николая Шевлюгова и других юношей. Они храбро [213] сражались в рядах «Славного». Однако чаще всего нам приходилось сдерживать подростков.
Как-то незаметно в «Славном» создалась «девичья команда». Начало ее организации положил командир, хотя сам он больше всех противился появлению женщин в отряде, потому что считал, что война совсем «не бабье дело».
До перехода линии фронта в «Славном» была единственная девушка — военфельдшер Мария Петрушина. Физически крепкая и энергичная, она хорошо показала себя уже в битве под Москвой и была награждена медалью. Вскоре начальник разведотдела 16-й армии полковник Вавилов прислал нам разведчицу — комсомолку Евдокию Зайцеву. Она уже дважды ходила за линию фронта с различными заданиями. В третий раз Дуся оказалась на оккупированной территории вместе с нами. Собрав нужные сведения, она хотела уже возвращаться обратно, но внезапно заболела. Командир приказал передать донесение по радио, а разведчицу оставил в подчинении В. В. Рыкина.
Подполковник В. В. Рыкин уже имел девушек в своем незримом штате. В столовой Олсуфьевского аэродрома с показной старательностью убирала столы и мыла посуду Зина Маркина. Тайком она пересчитывала немецких летчиков, а когда удавалось, и самолеты. В другом поселке на гарнизонной кухне работала Людмила Соловьева. Помогая официанткам, она ловила обрывки разговоров между немецкими офицерами-радиотехниками. Не раз уже по заданию Рыкина ходили в Брянск, Рославль и другие крупные города учительница ивотской начальной школы Лидия Кузовкова, ее подруги Аня Польгуева и Катя Снежкова...
Однажды, собрав данные о количестве прилетевших на аэродром новых самолетов, Зина «заболела» и на недельку попросилась домой. Девушку отпустили. В деревне Липовка она зашла в избу обогреться и увидела за столом немецкого унтера и полицая. Оба были пьяны и не обратили на нее внимания. Разведчица схватила стоявший возле печки карабин и громко крикнула:
— Хенде хох, гады!
Немец встал первым, Зина повела их в сторону леса, хотя у самой у нее от страха подкашивались ноги. Полицейский попытался бежать, но разведчица тут же пристрелила [214] его. Перепуганный унтер-офицер еще выше задрал руки:
— Не надо капут! — взмолился он. — Я есть переводчик... Могу все говорить!
...Унтера самолетом отправили на Большую землю. А Зину Маркину командир по просьбе Рыкина оставил в отряде. Теперь ей уже нельзя было возвращаться в Олсуфьево.
Когда «Славный» по приказу Центра уходил за Десну, пришлось забрать и ивотских разведчиц. Фашисты начинали прочесывание Дятьковского района, и оставлять девушек было опасно.
Потом в отряде появилась тоненькая, как лозинка, шестнадцатилетняя красавица Ася Васильева. Перед самой войной она приехала из Москвы в Бобруйск на каникулы к бабушке. Потянулись черные дни оккупации. Во время очередной облавы Ася угодила в лапы фашистов, и ее вместе с группой молодежи должны были отправить на каторгу в Германию. Однако девушке повезло: она бежала и решила разыскать своего дядю-партизана. После многодневных скитаний по лесу и деревням она случайно встретилась с группой наших разведчиков, среди которых находилась Маркина. Зина и привела Асю в отряд.
В коротеньком платьице и стоптанных туфельках Ася выглядела ребенком. Но она сразу преображалась, становилась мужественной и даже казалась выше ростом, когда читала стихи о войне или пела партизанскую песню «Залился песней голосистой наш друг максимка-пулемет».
Лизу Козлову нашли в лесу Ипатов, Тидеман и Нечаев, возвращавшиеся из разведки. Она сидела под деревом совершенно обессилевшая, с распухшими и разбитыми в кровь ногами. Когда бойцы подошли к ней, чтобы помочь, Лиза в ужасе закричала:
— Не приближайтесь! Лучше сразу стреляйте!
Только тут ребята поняли, в чем дело: Нечаев и Тидеман были в немецкой форме, с немецкими автоматами.
— Да ты не бойся, мы — партизаны, — сказал Володя Тидеман. — Правда, дедушка мой действительно был немцем.
— Ненавижу немцев! — заплакала Лиза. — Двести шестьдесят дней мы жили в гетто, в Хотимске.
Лиза рассказала, что всех обитателей еврейского гетто согнали к противотанковому рву за городом. От родителей [215] стали отнимать детей, со взрослых срывать одежду. Затрещали пулеметные очереди. Лизе удалось убежать в лес, ее родители и сестра, приехавшая с маленькими детьми на лето к матери, навсегда остались во рву.
Разные судьбы и разные дороги приводили девушек в наш отряд. Уже опытными партизанками были в «Славном» Паша Лемтюгова и Юля Холопова. Не желая работать на оккупантов, ушли к народным мстителям медицинские сестры Нина Щелокова и Татьяна Васильева. Спасаясь от угона в Германию, бежали в лес Шура и Нина Волтовы. Чтобы избежать провала, пришлось уйти из-под Могилева нашим связным Марии и Татьяне Кусковым. Боевые подразделения пополнили Вера Кокошкина и Настя Карнаушенко, Женя Королева и Ольга Дыля. В санитарной части работали Ольга Шандыба и внимательная, заботливая няня Матрена Григорьевна Устьянцева.
Очень разными были наши девушки. Нежными и мечтательными в минуты затишья: сплетали из полевых цветов венки, гадали на лепестках ромашек, пели песни. В бою они становились смелыми и волевыми воинами, неустрашимыми народными мстителями.
«Славному» предстояло проделать немалый путь, чтобы, выполняя приказ Центра, выйти в район Могилева. В ночь на 10 мая 1943 года отряд с боем пересек железную дорогу Унеча — Кричев и углубился в лес. Через несколько дней он остановился возле Гуты Осиновской, близ Сожа.
Шли мы медленно. Шестаков и Рыкин действовали осмотрительно. Снова выслали вперед усиленную разведку и головной отряд. Впереди на многие километры простиралась открытая местность, а в населенных пунктах, расположенных поблизости от шоссе и железной дороги между Могилевом, Гомелем и Жлобиным, размещались части 221-й охранной дивизии. Люди В. В. Рыкина сообщали, что в последнее время заметно активизировались вражеская контрразведка, полевая жандармерия и полиция.
Бойцы томились, ожидая, когда отряд двинется дальше. Они осаждали командиров подразделений, групп просьбами отправить их на задание. Об этом докладывали, в частности, старшие лейтенанты Григорий Головин и Василий Романьков, лейтенант Иван Егорычев, старший сержант [216] Кондратий Мадей, который теперь командовал комсомольско-молодежной ротой.
Майор Шестаков внимательно выслушивал их, а когда они уходили, в штабе начинался оживленный разговор на эту тему. Теперь мне приходилось тоже в нем участвовать. И не только как начальнику медицинской службы, но и как заместителю комиссара: тяжело заболевшего майора В. С. Пегова пришлось в сопровождении небольшой группы бойцов отправить обратно в клетнянский лес.
Василий Васильевич Рыкин считал, что, пока мы не достигнем заданного района, надо прекратить всякую боевую деятельность, чтобы не привлекать внимания противника. Вести только разведку. Я был согласен с ним, но выдвигал иные доводы. Если мы на марше будем вступать в бои, у нас непременно появятся раненые, которые скуют маневренность отряда, замедлят его продвижение.