Японцы окружили танк, за всеми сразу невозможно было угнаться. При движении вперед они попрятались в траве, но как только танк проходил, они поднимались и старались догнать машину. Малейшая остановка — танк погиб. Машина работала отлично, отлично действовал механик-водитель Величко. Башенный стрелок медлил с заряжением пушки и пулемета, недостаточно вел наблюдение за полем боя с правой стороны.
Уже достиг горы Баин-Цаган. Углубляться дальше одному было бесполезно. Дал команду: «Разворот кругом!»
Вновь японцы шарахались в стороны и в то же время вели огонь по танку. Вдруг машина получила сильный удар в кормовую часть. Танк вздрогнул и остановился — мотор заглох. Я закричал водителю:
— В чем дело?
— Не знаю, — ответил он.
Чтобы не подпустить японцев к танку, я стал вращать башню на 360 градусов, ведя огонь из пушки и пулемета.
Наконец-то водитель завел мотор, но скорости не включались. Еще несколько рывков рычагом переключения скоростей — и танк снова в движении. Выдержка и самообладание победили.
Справа я заметил танк 2-й роты, он следовал за мной. Впереди увидел 5 горящих наших танков, окруженных со всех сторон японцами. Дал залп по скоплениям японцев. Механик-водитель спросил:
— Куда ехать?
В горле все пересохло. Верхняя одежда была мокрая от пота. Язык прилип к нёбу — пить очень хотелось, а воды не было. Броня танка, пушка и пулемет накалились. Жара ужасная.
Потерял ориентировку. Интуитивно взял направление на запад и вскоре вышел в километре-полутора от противника. Открыл люк, посмотрел по сторонам — ни своих частей, ни противника нигде нет. Вскоре подошли несколько танков из моей и других рот. Прибывший из бригады капитан Безукладников передал приказ комбрига поддержать атаку монгольской кавалерии. Но в танках не было боеприпасов и почти на исходе бензин. Атаку могли поддержать только два танка — мой и лейтенанта Шубникова. Правда, это не дало больших результатов, хотя мы и израсходовали почти все патроны и снаряды.
Всего в непрерывном бою в этот день мы находились 5 часов. Есть абсолютно не хотелось. Пить, только пить, но воды не было. Поэтому пили воду из радиаторов, не разбирая, какая она по вкусу и цвету.
После боя в роте я недосчитался пяти танков. К вечеру получили сведения, что командиры рот и политруки (первый и третий) убиты. Всеми оставшимися танками приказали командовать мне.
Так закончился первый день боя — день моего боевого крещения.
Что такое эскадрилья? Это 9 самолетов, по тем временам самых новейших — И-16. Поработали мы на Халхин-Голе хорошо. У меня, к примеру, было 169 боевых вылетов. Доводилось также участвовать в прикрытии советско-монгольских наземных войск, в сопровождении бомбардировщиков, в разведке, в штурмовке войск. Принимал участие в 23 воздушных боях.
Но особенно запомнился один из боев в начале августа. Перед обедом наша эскадрилья в полном составе вылетела на прикрытие наземных советско-монгольских войск. Летели вдоль Халхин-Гола на высоте 5000 метров. И вдруг над нижней кромкой разорванной облачности заметили самолеты. Этакие беленькие японские легкие бомбардировщики. Две группы по 9 машин в каждой.
Вот они сделали разворот для захода на бомбометание. Я немедленно дал команду — в атаку на противника, двумя звеньями мы бросились на головную девятку, а третье звено — на замыкающую. Я и мой ведомый лейтенант Николай Кобзев ударили по флагману. Он задымил, сбросил бомбы куда попало и с резким снижением ушел в сторону своих войск.
Глядя на флагмана, и остальные японские летчики сбросили свой бомбовый груз, не долетев до цели. «Не очень-то стараетесь», — подумал я. Мы тем временем вместе с Кобзевым «приклеились» к следующему после ведомого бомбардировщику. Он пытался на повышенной скорости уйти вниз, но мы его догнали. Первой пулеметной очередью уничтожили японского штурмана-стрелка. Летчик же растерялся и послушно стал поворачивать свой самолет туда, куда мы показывали огнем наших пулеметов.
Я решил заставить японца приземлиться на наш аэродром. С этой целью дал команду Кобзеву лететь слева от японского бомбардировщика, сам шел справа. Так мы пролетели около четверти часа в направлении нашего аэродрома. До посадки оставалось несколько минут. И надо же, вижу в разрыве облаков над нами группу японских истребителей. Совершенно очевидно, что они идут на выручку своего самолета. В такой опасной обстановке я принял решение уничтожить нашего пленника. Выстрелил из пулеметов по его правому крылу, Кобзев — по левому. Пробили баки. Самолет вспыхнул ярким пламенем и врезался в землю. Летчик спустился на парашюте и был взят в плен нашими авиатехниками. Истребители противника, увидев гибель своего бомбардировщика, ушли в облака.
О выполнении задания я доложил после посадки командиру полка майору Кравченко. А рапортовать было о чем: уничтожено 2 японских бомбардировщика, 4 самолета подбито, заставили японцев сбросить бомбы мимо цели.
В один из августовских дней 1939 года наш 22-й авиационный полк получил приказ — нанести удар по скоплению техники противника. Вылетели на рассвете. Впереди шло звено управления: командир полка Григорий Кравченко, его заместитель Виктор Рахов, Владимир Калачев и Виктор Чистяков. А им вслед — пять штурмовых эскадрилий. Линию фронта перелетели на высоте 2500–3000 метров, а потом пошли на повышенной скорости вниз.
На восходе солнца Виктор Рахов (накануне поздно вечером он провел доразведку) точно вывел нас на цель.
Первым ринулось в атаку звено управления. Затем одна за другой пошли вниз пять штурмовых эскадрилий.
Японцы с опозданием открыли зенитный огонь, но и его мы сразу же подавили. Разноцветный пулеметный дождь обрушился на скопление техники и склады противника. Красные, зеленые жгуты пулеметных трасс тянулись от советских самолетов к японским машинам и складам. Рой снарядов, выпущенных из авиационных пушек эскадрильи Василия Трубаченко, дробили, дырявили японские автомашины, цистерны… Рвались десятки бомб. В котловане, где находилась японская техника и боеприпасы, возникли пожары. Взрывались бензовозы и загруженные боеприпасами автомашины. Обслуживающий персонал в панике метался по котловану.
Так как японская истребительная авиация не появлялась, моя эскадрилья тоже атаковала противника.
Строй возвращающегося назад полка растянулся на 2–3 километра. Линию фронта перешли на высоте около 3000 метров. В это время я вдруг заметил вдали справа почти на одной высоте с нами группу японских легких бомбардировщиков, идущих к нашим позициям на Халхин-Голе. Вражеские бомбардировщики летели без прикрытия истребителей.
Я отдал команду «приготовиться» и всеми самолетами эскадрильи на полной скорости пошел на сближение с противником, который уже делал разворот на бомбометание.
Увидев приближающиеся советские истребители, вражеские летчики поспешно, не дойдя до цели, сбросили бомбы и попытались уйти от нашего преследования. Но мы их догнали, уничтожили два бомбардировщика и несколько машин подбили. Так как горючее у нас было на исходе, дальше преследовать не стали. Все самолеты полка без потерь вернулись с задания на свой аэродром. Это был один из самых успешных боевых вылетов 22-го полка.
А недели за две до этого, все в том же августе, мне довелось в бою применить встречный воздушный таран. Помню, в тот день из-за степных пожаров видимость была плохая, что сильно затрудняло ориентировку и воздушное наблюдение. Такая обстановка была на руку противнику, и он не замедлил ею воспользоваться. Выскочив внезапно из-за облаков и имея преимущество в высоте, шесть самолетов стали заходить в хвост нашей эскадрильи. Мы увеличили скорость и пошли на снижение. Оглянувшись назад, я заметил, что командир звена отстал от нашей группы, как потом стало известно, из-за неисправности мотора. И ему в хвост уже зашли два японских истребителя. Видя, что товарищу требуется немедленная помощь, я подал команду — «вступить в бой» и первым сделал энергичный разворот на ближайший самолет противника, который уже вовсю стрелял. Прицелившись, я тоже открыл по нему огонь из всех пулеметов, но мотор надежно защищал летчика противника, и он остервенело продолжал стрелять по нашему самолету.
Лобовая атака с ближней дистанции протекает всего несколько секунд, а это значит, что время на размышление до предела ограничено. Мой самолет быстро сблизился с самолетом противника. По опыту прошлых воздушных боев с японцами я понимал, что если не собью его с первой атаки, то, пока я буду заходить на вторую, противник успеет уничтожить нашего звеньевого. Знал и то, что мой товарищ вылетел на боевое задание в первый раз. Все это в одно мгновение представилось в моем сознании, и я принял решение во что бы то ни стало уничтожить врага.
До встречного самолета оставалось всего 100–200 метров. «Это расстояние, когда надо немедленно выходить из атаки, иначе может быть столкновение, — подумал я. — Но если выйду, тогда будет сбит наш самолет, а противник уйдет, останется целым, заделает пробоины и снова полетит драться. Если же я его протараню, он наверняка будет уничтожен. Правда, таран связан с большим риском — вероятно, погибнет и мой самолет. Но даже при этом, худшем варианте счет будет 1:1, а если тарана не делать, то счет будет 1:0 в пользу противника».
И я решил идти на таран. Самолеты быстро сближались. Помню, мой шел несколько ниже японского.
В последний момент противник, очевидно, угадал мое намерение и рванул свой самолет вверх. Этот его маневр несколько затруднил точность расчета таранного удара. Вот он уже почти над моей головой. Я потянул ручку управления на себя — мой самолет как бы подскочил — и почувствовал сильный удар; все вокруг завертелось.
Однако через мгновение я пришел в себя и увидел, что мой самолет резко снижается, а его левая плоскость сильно повреждена. Попытался вывести самолет из пике, но он меня не слушался. Я подготовился к прыжку на парашюте: расстегнул привязные ремни, открыл колпак кабины. Посмотрел на прибор высоты. Две тысячи метров… Мне стало спокойнее. На такой высоте можно было не спешить с прыжком. Снова попытался выровнять самолет. И, к моей большой радости, на этот раз машина хотя и медленно, но начала выходить из пике, а на высоте километра выровнялась, и полет стал горизонтальным.
Я оглянулся: левая плоскость сильно разрушена, рваные края обшивки трепещутся, разрыв растет, подъемная сила плоскости уменьшается, самолет стал неустойчив, плохо слушается элеронов.
Вспомнил, что для предотвращения дальнейшего разрыва плоскости следовало бы переключить на минимальную скорость, но тогда самолет мог свалиться на крыло и перейти в штопор. Поэтому продолжал полет на повышенной скорости.
Я увидел на земле горящий белый самолет противника и даже инстинктивно сделал попытку подняться вверх, чтобы снова принять участие в сражении, потому что под облаками мелькали зеленые и белые тени — это мои товарищи вели жаркий воздушный бой. Но не тут-то было, истребитель стал слишком неповоротлив, почти не слушался меня. Вероятно, я теперь совершенно не был пригоден к ведению боя. Поэтому решил произвести посадку.
Пролетая мимо 70-го истребительного полка, которым командовал полковник Герой Советского Союза Иван Лакеев, я обратил внимание, что летчики и техники показывали мне жестами, чтобы я садился на их аэродром. Но мне хотелось дотянуть до своего, что я и сделал через 25–30 минут. Подобрав подходящую площадку, пошел на посадку. Пришлось это делать на большой скорости, так как иначе самолет не слушался элеронов. Выравнивание самолета произвел на малой высоте с таким расчетом, что если при выключении мотора скорость уменьшится и самолет начнет сваливаться на крыло, то колеса шасси смогут парировать этот опасный момент. Действительно, как только я убрал полностью газ, самолет, теряя скорость, свалился на левое крыло, но тут же коснулся земли сначала левым колесом, а затем и правым. Посадка закончилась благополучно.
Не успел я дорулить до стоянки, как мой самолет окружили техники и медицинский персонал подъехавшей санитарной автомашины. Тут же были командир полка Кравченко с инженером полка.
На покрышке, врезавшейся во время тарана в мой истребитель, были отчетливо видны надписи на японском языке. Кравченко горячо поздравил меня с победой. Его примеру последовали и присутствовавшие здесь офицеры и солдаты.
Вскоре на стоянку прирулили и остальные «ястребки» эскадрильи. Не было только звеньевого. Он был ранен и произвел вынужденную, но благополучную посадку на другом аэродроме.
Мой заместитель Федор Голубь доложил Григорию Кравченко, как после тарана японский самолет загорелся и развалился. Кроме того, летчики эскадрильи сбили в этом бою еще два самолета противника.
Следует сказать, что японские снайперы доставили нам много неприятностей. Еще в майских боях было отмечено большое несоответствие потерь строевых командиров по отношению к общим потерям личного состава, принимавшего участие в боях. Почти в каждой роте выбыл из строя тот или иной командир от снайперского огня. В нашей роте, например, тяжело ранили командира Иванова, а комвзвода Мишу Зерзева (моего однокурсника по военному училищу) снайперская пуля сразила насмерть. Такая же участь постигла, как известно, прославленного танкиста командира 11-й танковой бригады комбрига М. П. Яковлева и командира 149-го мотострелкового полка майора И. М. Ремизова.
Японские снайперы часами выслеживали свои жертвы и били наверняка. Имея два-три окопа, они периодически меняли месторасположение, искусно маскировались под фон песчаной местности. Обнаружить их было трудно. Да если бы и удалось это сделать, то уничтожить снайпера огнем из обычной винтовки или пулемета не так-то просто. Он был защищен саперной лопатой, о которой разговор особый.
Японская саперная лопата, сделанная из тонкого листа прочной стали с небольшим круглым отверстием в левой части лотка, свободно прикрывала голову человека. Поставив лопату перед собой на бруствер окопа с некоторым наклоном в свою сторону, снайпер или просто любой другой солдат оказывался вполне защищенным. Ибо обыкновенная пуля пробить стальной лоток не могла, она рикошетом отлетала вверх или в сторону. Небольшое же отверстие позволяло наблюдать за полем боя без опасения быть пораженным. Все это мы испытали и проверили в ходе боя и учли при последующих действиях. Наша малая саперная лопата в сравнении с японской не выдерживала никакой критики. Она была тяжела, тупа, легко пробиваема пулей и очень неудобна при пользовании.
Умели японцы и маскироваться. Так, готовясь к войне в пустынно-степной местности, всю боевую технику, автотранспорт и другие средства обеспечения, включая телефонный кабель, они окрасили в песчаножелтый цвет. Чтобы каска не блестела на солнце, на нее надели хлопчатобумажный чехол того же цвета. Словом, «мелочам» военной экипировки японцы уделяли самое серьезное внимание, чего нельзя сказать о наших войсках.
Ведь одной из причин неоправданных потерь нашего командного состава от снайперского огня было то, что мы, командиры, резко выделялись в сравнении с рядовым и младшим командирским составом. На нас одели полевой ремень с наплечниками, полевую сумку или планшет, бинокль, противогаз. В довершение — фуражку с блестящей звездой, тогда как бойцы и младшие командиры носили пилотки. Лишь учтя горький опыт, к концу халхин-гол ьских событий ненужное демаскирующее снаряжение сняли; головным убором для всего личного состава стала панама…
От моего взвода после этих боев в строю осталось всего 7 человек — 8 человек погибли, остальные были ранены. Большие потери понесли и другие подразделения роты и батальона. Участь павших разделили комбат Грушников, начальник штаба Орлов и многие другие командиры. Словом, халхин-гольская победа досталась нам дорогой ценой.
Наш 4-й тяжело-бомбардировочный авиационный полк был вооружен самолетами ТБ-3. Они сыграли важную роль в боях с японскими войсками на Халхин-Голе. ТБ-3 использовались в качестве ночных бомбардировщиков, а также как военно-транспортные самолеты для доставки грузов на фронт, переброски войск и эвакуации раненых.