- Какую расписку?!
- О том, что деньги сожгли в вашем присутствии, - ответил он невозмутимо.
- Пожалуйста, но ведь такая расписка - филькина грамота: у меня нет никаких печатей, я не знаю, откуда деньги вывезены, в каком количестве... Он подумал и махнул рукой:
- Сейчас это уже несущественно. Удостоверьте сам факт.
На листке, вырванном из блокнота, красным карандашом я написал наискось несколько строк о том, что в придорожном лесу под Минском в моем присутствии было сожжено три грузовика денег. Так и написал - "три грузовика". Поставил дату и расписался.
Лейтенант спрятал листок во внутренний карман, козырнул. Мы пожелали друг другу счастливого пути и расстались. До Могилева я добрался без происшествий, уже через несколько дней начисто забыл об этом эпизоде и в течение всей войны ни разу не вспомнил о нем.
Однако же не только тяжелейшие бои остались воспоминанием от первого военного лета. В августе - сентябре сорок пятого года я находился в немецком городе Перлиберге (там располагался штаб авиационного корпуса, которым я тогда командовал). Однажды адъютант доложил, что ко мне прибыли три человека из Москвы.
- В корпус? - уточнил я.
- Нет, лично к вам, товарищ генерал, - ответил офицер.
Я удивился - из штаба армии не было никаких звонков о встрече, меня никто ни о чем не предупредил - и сказал:
- Зови.
Прибывшие одеты были в гражданские костюмы, поэтому я сначала принял их за инженеров - в ту пору в Германии находилось много наших специалистов по самым различным отраслям. Но оказалось, что это были не инженеры. Предупредив, что у них ко мне очень важный разговор, они просили меня рассказать о первых днях войны, точнее, о том, где и как я воевал тогда. Я подробно рассказывал о воздушных боях над Минском. Но как только доходил до событий под Могилевом, они просили повторить рассказ снова. Я работал, как испорченная грампластинка, несколько раз повторяя одно и то же до определенного момента, и не понимал, зачем им все это нужно. Тогда мне задали наводящий вопрос: не приходилось ли мне когда-либо сжигать большую сумму денег? Я отказался от подобного предположения со всей искренностью человека, для которого самая большая сумма - это его месячное жалованье. Но их настойчивость победила. Что-то сработало в моей памяти, и я вдруг отчетливо увидел край аэродрома, ожидающий меня "пикап" и те три грузовика...
- Было! - сказал я. - Сжигал!
- Какую сумму? - тихим голосом спросил один из товарищей.
- Этого сказать не могу, - я развел руками, - думаю, там были миллионы... - И подробно рассказал тот эпизод.
- А это? Посмотрите внимательно, - сказали мне, - это вам знакомо?..
Я вдруг увидел листок из собственного блокнота и свои торопливо набросанные строки. Кто знает, где он только ни побывал, этот листок! Я был уверен, что у него целая история - он был потерт на сгибах, кое-где стерся карандаш, но все-таки сохранился...
- Спасибо вам, товарищ генерал. Вы не представляете, какое большое дело сделали.
Я почувствовал, что за тем случайным эпизодом в июне сорок первого года, вероятно, крылось что-то чрезвычайно важное. Пытался вспомнить черты лица того настойчивого лейтенанта, но не смог - время стерло из памяти его внешность. И почему-то я ничего не спросил тогда о его судьбе...
Почти полмесяца моя дивизия воевала под Могилевом. К начало июля бои все еще шли по всей территории Белоруссии, но передовые части немецкой армии вышли к Березине и попытались с ходу ее форсировать. В эти дни авиация Западного фронта бомбардировочными и штурмовыми ударами сдерживала врага у переправ, и летчики 43-й авиационной дивизии беспрерывно находились в воздухе. Дивизия штурмовала пехотные колонны противника, аэродромы, занятые врагом, прикрывала переправы, по которым, отбиваясь от наступающего врага, отходили к востоку наши части, выполняла разведку, прикрывала бомбардировщики, вела нескончаемые, изнурительные воздушные бои. Обилие задач требовало значительно больших сил, чем те, которыми мы располагали. Поэтому действовать приходилось очень небольшими по численности группами.
В те дни наши бомбардировщики чаще всего летали без сопровождения, и свои задачи они выполняли ценой больших потерь. И тогда и позже мне приходилось слышать горькие упреки в адрес истребителей, относящиеся к тем тяжелым первым неделям войны. Но как могло звено И-16 или "Чаек" прикрыть две-три девятки бомбардировщиков? Да и звена-то у нас зачастую не находилось. В июле, помню, бывали дни, когда мы выделяли звено для прикрытия войск армейской группы К. К. Рокоссовского. Одно лишь звено! Недостаток в людях и особенно в технике в какой-то мере компенсировался мужеством и героизмом каждого летчика.
Штаб авиации Западного фронта располагался в самом Могилеве, штаб 43-й авиадивизии - прямо на аэродроме. Полковник Н. Ф. Науменко, ставший командующим ВВС фронта, на месте не сидел. С утра до вечера он летал на У-2 по дивизиям и полкам, отыскивая их в лесах, на грунтовых аэродромах, на полянах, выслушивал донесения командиров, тут же ставил задачи и снова поднимался в воздух. Если учесть, что все в те дни находилось в движении и обстановка менялась не только со дня на день, но иногда и с часу на час, то станет понятно, почему у командующего не было иного способа управлять авиацией. По существу, в наших руках на Западном направлении находился только один крупный аэродромный узел - могилевский. И ждать, скажем, день, пока к вечеру в штаб авиации фронта поступит необходимая информация, на основании которой можно планировать боевые действия, было просто невозможно - события развивались гораздо быстрее, а надежной связи с соединениями не было. И командующий летал сам, отыскивая в лесных массивах свои полки и штабы стрелковых соединений, о чем-то договаривался, что мог, координировал.
Иной раз вовремя поставленная им задача могла повлиять на общую обстановку, складывающуюся на важнейших направлениях. Например, бомбовый или штурмовой удар по колоннам противника у переправ мог задержать противника на западном берегу Березины, а потом - Днепра. Поддержанные авиацией, стрелковые части, которые немцы уже считали разбитыми, успевали занять рубеж, окопаться, врасти в землю и снова стойко сопротивлялись,
Помимо конкретных задач, которые командующий ставил полкам и дивизиям, в те дни были задачи общего плана, понятные каждому командиру и каждому летчику. Первое - не давать форсировать реки. Это значило: следить, где враг наводил переправы, и бить по ним. Причем эту задачу выполняла вся авиация, от бомбардировочной до истребительной. Истребители летали на штурмовку с подвешенными под крыльями бомбами и эрэсами, ходили над головами немцев на бреющем, поливая их огнем из пушек и пулеметов. В основном - из пулеметов. Истребителей с пушечным вооружением у нас тогда было мало. Конечно, эффект от штурмовки истребителя, вооруженного пулеметами, сравнительно невысок. Но в те первые недели, когда штурмовики Ил-2 были, как мы тогда говорили, "штучными", а бомбардировщиков Пе-2 - ненамного больше, наши И-16 и И-153 использовались во всех мыслимых вариантах. Основной же целью были переправы и танковые колонны.
Командующий ВВС фронта целыми днями летал по частям не только потому, что общая обстановка диктовала подобные методы управления, но и потому, что начальником его штаба был грамотный и всесторонне подготовленный специалист полковник С.А. Худяков. Дальновидный, энергичный, он прекрасно ориентировался в той сложнейшей обстановке. Во многом благодаря военному таланту начальника штаба борьба в воздухе в тот, самый трудный, для нас период, несмотря на явное преимущество противника, в короткие сроки приобрела организованный и целенаправленный характер. Уже через неделю после начала войны немецкие бомбардировщики ходили только под сильным прикрытием, а истребители вступали с нами в бой лишь при многократном количественном перевесе. Но и это гитлеровцев не спасало. Наши воздушные бойцы сбивали гораздо больше, чем теряли своих. Основные же потери в течение всего лета сорок первого года мы по-прежнему несли на земле. Немцы знали, что у нас нет надежных средств для прикрытия своих аэродромов и методично, по нескольку раз на день прилетали бомбить Однако при массированных налетах они несли ощутимые потери.
1 июля над могилевским аэродромом произошел бой, описание которого вскоре попало на страницы центральных газет.
...Когда показались немецкие бомбардировщики, у нас на аэродроме находилось три звена. Шесть истребителей поднялись сразу и тут же были связаны боем. Звено Николая Терехина только возвратилось с боевого задания и еще не успело заправиться. Заканчивал заправку и взлетал Терехин уже под бомбежкой. Накануне он сбил бомбардировщик (второй с начала войны) и вот снова повел звено в атаку на "юнкерсы". Мы с тревогой следили, как взлетает звено, как Терехин точно вывел ведомых в прямом смысле из-под бомб, потом так же удачно сманеврировал и быстро пристроился к "юнкерсу", но огня почему-то не открывал. Я сейчас уже не могу сказать, что у него произошло с оружием, но, помню, вместе с другими работниками штаба дивизии, наблюдавшими тот бой, был раздосадован тем, что Терехин не открывает огня. И вдруг И-16 на наших глазах винтом рубанул фашиста по хвосту!
А дальше произошло такое, чего за всю войну мне видеть больше не приходилось. Уже потом, после боя, мы это квалифицировали как двойной таран, и, как всякий редкий случай, эпизод этот передавался летчиками в устных рассказах, обрастая всевозможными домыслами. Но, по утверждению некоторых очевидцев, Николай Терехин после первого тарана ударил плоскостью другой, рядом идущий "юнкерс".
Сейчас, по прошествии стольких лет, восстановить этот редкий эпизод в деталях очень трудно. Единственный человек, который мог бы рассказать о нем, сам Николай Терехин. Но спустя полтора месяца после начала войны 161-й полк, в котором воевал Терехин, выбыл из состава дивизии на переформирование, и о дальнейшей судьбе этого славного летчика я ничего не знаю. Однако же по рассказам некоторых однополчан Терехина, с которыми я вспоминал этот эпизод много лет спустя, дело обстояло следующим образом.
"Юнкерсы" шли в очень плотном строю. Над ними в ожесточенном бою сошлись наши истребители (два звена) и Ме-109. И оттого что бой истребителей протекал в непосредственной близости, немецкие бомбардировщики держались на минимальной дистанции один от другого. Когда Терехин таранил одного, тот стал заваливаться на крыло и зацепил своего ведущего. Ведущий резко отвернул влево и столкнулся с левым ведомым. Так все головное звено Ю-88 и рухнуло...
Это произошло очень быстро, и уже в следующую минуту в небе повисло шесть или семь куполов парашютов. Кучно, группой снижались уцелевшие гитлеровцы, и несколько поодаль, но на близком расстоянии от них, - Николай Терехин. Для Терехина бой не окончился, потому что немцы открыли по нему стрельбу из пистолетов. Наш летчик отстреливался. Вся группа должна была приземлиться в нескольких километрах от аэродрома в поле. Строй бомбардировщиков, конечно, сломался: "юнкерсы", беспорядочно швыряя бомбы, уходили на запад. Бой истребителей оттянулся далеко в сторону, уследить за ходом боя с земли стало невозможно. В это время появилось возвращающееся с боевого задания еще одно наше звено и бросилось вслед за уходящими "юнкерсами".
А за Терехиным я немедленно послал машину с бойцами, но раньше нас туда подоспели колхозники. Они помогли летчику обезоружить фашистов, связали их всех одной длинной веревкой, конец которой дали в руки Николаю Терехину. Так он и появился на КП дивизии - с пистолетом и одной руке и с веревкой, которой были связаны немцы, в другой. Старшим среди немцев оказался подполковник с двумя Железными крестами. Допросив пленных, мы передали их в штаб.
За этот бой летчик-истребитель Николай Терехин был награжден орденом Ленина.
...Мы оставляли Могилев. Штаб ВВС фронта уже находился в Смоленске, а вражеские бомбардировщики все чаще приходили над Могилевом дальше на восток. В сводках Совинформбюро появились слова "смоленское направление". Враг рвался к Москве по кратчайшему пути.
Штабной "пикап" ехал через Могилев. Стоял жаркий июльский день. И на одной из улиц, когда водитель притормозил, я вышел выпить стакан газированной воды. У ларька с водой замерла молчаливая очередь. В городе уже почти не оставалось военных. Мы покидали Могилев одними из последних. В переполненный "пикап" по пути мне пришлось взять бойца, который стоял на посту у одного из покинутых зданий. Очевидно, воинская часть снималась в спешке, часового с поста никто не снял, и он был обрадован, когда наш "пикап" затормозил и я стал выяснять обстоятельства дела. Я слушал доклад красноармейца, а сам думал, что мы могли ехать и по другой улице, и мысленно прикидывал, что бы сказал командиру этой части, доведись встретиться.
У ларька очередь молчаливо смотрела на меня и моих товарищей. И тогда я не стал пить воду. С тяжелым сердцем сел в машину, и мы поехали дальше.
На выезде из города попали под сильную бомбежку. Немецкие бомбардировщики превращали в месиво машины, повозки, людей, толкающих тележки и просто идущих по обочинам шоссе. Наш "пикап" заметался по бездорожью. Невыносимо было видеть все это. Все-таки я достаточно хорошо помнил немцев по Испании. Это были не те немцы, не та техника, не та сила. За три-четыре года, прошедшие с тех лет, они сумели нарастить огромный военный потенциал.
Мы свернули на лесную дорогу, в сторону от шоссе. Я думал о том, что дивизию обязательно должны пополнить. Брошенные в огонь войны на одном из важнейших направлений полки дивизии таяли на глазах. Это были не те довоенные полки -по 65-70 экипажей. Уже через полмесяца после начала боев самый свежий, полнокровный полк имел в своем составе пятнадцать, редко - двадцать экипажей. Вполне боеспособными были полки с четырнадцатью, десятью и даже восьмью экипажами.
Под Могилевом в состав 43-й авиадивизии влились 41-й и 170-й истребительные полки. 41-м командовал майор Ершов, 170-м - майор Мищенко. Эти полки пробыли в составе дивизии всего семь - девять дней, но и за столь короткий срок летчики полков успели себя зарекомендовать как отличные воздушные бойцы. За неделю боев истребители майора Ершова сбили более двадцати самолетов противника! Летчики дрались без оглядки - так, словно каждый их бой был единственным.
Полки менялись. Полки уходили за новой материальной частью, шли на переформирование, когда не на чем было летать, но дивизия по-прежнему осталась на главном направлении.
В свое время я не видел этого документа. Даже не знал, что он был составлен и подписан. Я нашел его в архивах много лет спустя.
Речь идет о характеристике, в которой командование ВВС Западного фронта дало оценку боевой работе 43-й дивизии в первые полтора месяца войны (период с 22 июня по 2 августа сорок первого года). "...43-я истребительная авиадивизия выполняла задачи по отражению и уничтожению авиации противника в воздухе на подступах к Минску, Пуховичам, Бобруйску, Могилеву, Смоленску и Вязьме. Сопровождала бомбардировочную авиацию, уничтожала авиацию противника на аэродромах и живую силу на фронте, вела разведку и прикрывала наземные войска.
43-я дивизия произвела 4638 самолето-вылетов с общим налетом 5956 часов. За этот период сбила в воздушных боях 167 самолетов противника, потеряв свои: 63 уничтожены на земле, 26 сбито в воздушных боях; в катастрофах погибло трое летчиков.
43-я дивизия с начала войны находилась в составе фронтовой авиации. Помимо задач, указанных выше, имела задачу прикрывать штаб, командные пункты фронта и главного командования. На всем протяжении боевых действий возложенные на нее задачи выполнялись с большим упорством и самоотверженностью. Полки дивизии всегда находились в боевой готовности.
Хорошо справились с организацией боевой работы командование дивизии и командиры частей.
160-го истребительного авиаполка - командир майор Костромин, комиссар Кущев. За это время летчики полка произвели 1683 самолето-вылета, сбили 27 самолетов противника.
161-го истребительного авиаполка - командир капитан Кулинич, комиссар Авдохин. Летчики полка произвели 1192 самолето-вылета, сбили 33 самолета противника. 163-го истребительного авиаполка - командир майор Лагутин, комиссар - Коняев. Летчики полка произвели 810 самолето-вылетов, сбили 31 самолет противника. За один день 24.6.41 года под Минском полк сбил 21 самолет противника,
Отличились летчики; Терехин - сбил 6 самолетов противника; Сорокин - 5 самолетов противника; Бычков, Чистяков, Федотов -по 4 самолета противника. Командир 401-го истребительного авиаполка Коккинаки - 3 самолета противника.
Авиадивизия по своему составу в округе была самой молодой - сформирована осенью 1940 года из летного состава, прибывшего непосредственно из школ. За короткое время дивизия сумела воспитать, не один десяток боевых смелых летчиков. Командование дивизии за короткое время сумело обеспечить и сколотить полки в боевые единицы, способные вести воздушный бой и бить врага в воздухе. За выполнение боевых задач в борьбе с германским фашизмом дивизия вполне заслуживает правительственной награды - ордена Ленина.