Хорошо помню, с каким удивлением он встретил меня.
- Ты здесь?!
Я промолчал - вопрос явно не требовал ответа.
- Ты здесь, а мне час назад звонили из Красноярска. Сказали, что ты летаешь над крышами... Лихачеством воздушным занимаешься...
Он назвал фамилию известного мне командира одной из стрелковых частей, который позвонил, когда я пилотировал. Про себя я удивился двум обстоятельствам: тому, что бочки, петли и другие академические фигуры пилотажа военным человеком расцениваются как лихачество, и тому, что военачальник, к которому я пришел, не смог сопоставить скорость, расстояние и время, чтобы ничему не удивляться. И тут же решил проучить того, кто нажаловался:
- Вот-вот, они всегда так. Не разберутся как следует - и звонить! Много, видно, там у них свободного времени, если звонить не ленятся...
Военачальник решительно снял трубку. Я, признаюсь, получил удовольствие, слушая, как он отчитывает жалобщика за ненужную информацию.
Спустя время мне снова пришлось быть под Красноярском. Жалобщик подошел ко мне и виновато спросил:
- Но ведь это ты летал?
- Я.
- Так как же ты оказался там . в кабинете?
- Перелетел.
- Не может быть!
Я едва сдержал улыбку:
- Позвони туда еще раз, перепроверь.
Жалобщик удрученно покачал головой:
- С меня и того разговора достаточно...
Лукин смеялся, когда я рассказывал ему об этом, но вполне серьезно посоветовал:
- Ты должен рассказать в нашем штабе, как все это получилось. Может быть таким образом нам удастся навести товарищей на кой-какие мысли?...
В те годы некоторые общевойсковые командиры недооценивали возможности авиации, ее перспективы. Сам я нередко занимал противоположную позицию и был склонен , скорее, к преувеличиваниям в определении роли авиации. Этому были свои объяснения.
Дело в том, что в Испании и в Китае авиация многие задачи решала самостоятельно. Взаимодействие же с частями сухопутных войск, в той мере, в которой оно осуществлялось в Великой Отечественной войне, в те годы только намечалось. Испания дала кой-какой опыт в этом отношении, в этом отношении, но опыт довольно скромный. А в Китае авиация действовала практически автономно. Безусловно, и в те времена задачи, которые мы выполняли, содействовали развитию наземных операций, однако к постоянному тесному взаимодействию с сухопутными войсками мы пришли только в ходе Великой Отечественной войны. Поэтому, понятно, в конце тридцатых годов я несколько преувеличивал специфическую роль Военно-воздушных сил. Это отражалось и в планах учебно-боевой подготовки авиации округа, на что сразу обратил внимание Михаил Федорович Лукин. Корректируя некоторые планы штаба ВВС округа, Лукин умел так убедительно аргументировать свои взгляды, что я вынужден был часто соглашаться с ним в тех вопросах, которые были проверены мной на практике боевых действий и, казалось, иной трактовки иметь не могли. Он умел доказывать правоту своих взглядов в то время, когда еще не было неоспоримого опыта, накопленного нами в ходе Великой Отечественной войны.
...Звезда таланта командарма М. Ф. Лукина вспыхнула в самый трудный период войны. То, что Михаил Федорович сделал за несколько недель своего пребывания на фронте, трудно переоценить. После того как был оставлен Смоленск, командарм Лукин, располагая несравненно меньшими, чем противник, силами, 27 июля сорок первого года мощным контрударом выбил немцев из северной части города. И, вероятно, он мог бы завершить этот удар взятием Смоленска, если бы атакующую армию прикрыли с флангов. Но сил не хватало, противник воспользовался своим преимуществом - 16-я армия оказалась в окружении.
Пришлось оставить план взятия города и пробивать сомкнувшееся вражеское кольцо. Вместе с другими 16-я армия почти два месяца сдерживала немцев сначала под Смоленском, потом под Вязьмой.
Трагедия произошла в начале октября.
Сосредоточив мощную ударную группировку, противник прорвал фронт, и группа наших армий оказалась в окружении под Вязьмой.
Десять суток окруженные армии дрались в кольце, сдерживая 28 вражеских дивизий, рвущихся к Москве. За это время под Москву удалось стянуть дивизии, бригады, полки, из которых и была создана та линия обороны на ближних подступах к столице, прорвать которую фашисты не смогли.
Маршал Г. К. Жуков в своих мемуарах так оценивает сопротивление наших войск, окруженных под Вязьмой: "Благодаря упорству и стойкости, которые проявили наши войска, дравшиеся в окружении в районе Вязьмы, мы выиграли драгоценное время для организации обороны на можайской линии"{5} . Только теперь можно до конца понять, чем были в октябре сорок первого года эти десять бесценных суток...
Окруженными под Вязьмой войсками командовал Лукин.
В те дни я не знал, что Лукин, попав в окружение, отклонил предоставленную ему возможность выбраться из кольца на самолете. Я не знал этого, когда за день или за два до взятия врагом Вязьмы посылал У-2 с намерением вывезти Лукина, и до последней минуты надеялся, что У-2 вернется с командармом на борту. Но самолет прилетел без Лукина.
Его штаб вскоре подвергся танковой атаке. Командарм собрал всех, кто был рядом, возглавил контратаку, был тяжело ранен и, находясь на грани жизни и смерти, попал в плен. Он потерял ногу. Перенес все тяготы плена и в течение долгих трех с половиной лет отвергал все предложения врага и предателей, пытавшихся использовать его имя в своих интересах.
Он остался несгибаемым коммунистом, солдатом, сыном своей страны.
После войны Михаил Федорович Лукин в течение многих лет вел активную общественную работу в Советском Комитете ветеранов войны.
Однако было еще 12 июля 1941 года. Мы перелетели под Вязьму. Недалеко от города, в Двоевке, расположился штаб нашей дивизии. Здесь же, на полевых площадках, собрались два-три истребительных полка. Другие полки и группы были разбросаны на полевых аэродромах.
Здесь я должен сказать еще об одном из полков нашей дивизии. В самом начале войны, насколько мне известно, было сформировано два - возможно, их было и больше - истребительных полка из летчиков-испытателей. Один из них 401-й. Командовал им летчик-испытатель Герой Советского Союза Степан Павлович Супрун, заместителем командира полка был Константин Константинович Коккинаки. Излишне говорить о том, что летчики 401-го истребительного авиаполка дрались превосходно, хотя, как мне помнится, кроме Супруна и Коккинаки, никто из пилотов боевого опыта не имел. Сила полка определялась очень высоким уровнем подготовки каждого летчика. Ведь в этих полках и группах был собран цвет нашей авиации.
В конечном счете стало ясно, что такое использование летчиков-испытателей не совсем оправданно, так что со временем они были отозваны с фронта и начали работать по своему прямому назначению - авиационная промышленность интенсивно создавала новые боевые машины.
Но пока полки и группы из летчиков-испытателей с оружием в руках защищали небо Отечества. В 401-м авиаполку заместителем командира по политчасти был назначен Григорий Погребняк. Опытный летчик, поначалу он испытывал вполне объяснимое волнение. Дело в том, что летал Погребняк на многих типах боевых машин, но в последнее предвоенное время ему больше приходилось летать на бомбардировщиках, даже на таком новом самолете, как Пе-2. А тут полк истребителей, сплошь состоящий из таких мастеров! Осложняло дело и то обстоятельство, что 401-й полк был вооружен самолетами МиГ-3. На них Погребняк вообще не летал. Не без некоторого волнения он доложил об этом командиру полка в тот день, когда приступил к исполнению своих обязанностей.
Супрун торопился на фронт. Неизбежная трата времени, связанная с формированием новой летной части, казалась ему досадной задержкой, поэтому то, на что требовались дни, он ужимал в часы и минуты.
Выслушав Погребняка, Супрун на минуту задумался. Времени на необходимый вывозной полет у него не было, и тогда он сказал:
- Вот что, комиссар. Садись-ка в истребитель, дай полный газ, разгони машину, а как только хвост оторвется - сбрось газ! Удержишь, не разобьешься летай!
Каждому летчику, который помнит истребитель МиГ-3, считавшийся одним из сложных в управлении, понятно, что замполит получил весьма серьезное задание. Супрун шел на риск, но сделал это потому, что Погребняк сообщил о своих полетах на Пе-2. И Григорий четко выполнил задание..
Вскоре Супрун отбыл на фронт. Он не дождался дня, когда полк был сформирован полностью, - улетел с первой группой летчиков. Доформировывать часть остались его заместители - Коккинаки и Погребняк.
В начале июля Супрун погиб. Посмертно ему было повторно присвоено звание Героя Советского Союза. В считанные дни он сбил несколько вражеских самолетов. Это был один из самых известных летчиков своего времени. Спустя много лет после войны люди отыскали останки С. П. Супруна. Могила его - на Новодевичьем кладбище в Москве.
А в конце июля сорок первого года после гибели Супруна командовать полком стал К. К. Коккинаки. В составе двадцати четырех летчиков 401-й истребительный влился в 43-ю авиадивизию и вел свою боевую работу с аэродрома Двоевка.
В первой половине августа в дивизию влилось еще несколько полков. Среди них истребительные: 33, 236, 263-й. Было и около пятидесяти бомбардировщиков. Так что с августа моя дивизия официально стала называться уже не истребительной, а смешанной.
Ну а как полк майора Жукова?
Начав боевую работу под Смоленском, 32-й истребительный уже не имел ни дня передышки. В течение первой недели боев на аэродром не вернулись командир эскадрильи Викторов, заместитель командира эскадрильи Хостьянов, летчик лейтенант Рахлеев. В полку тяжело переживали потери. А непрерывные бои все изматывали, все ожесточали летчиков. Никто не знал, сколько боевых вылетов придется совершить в каждый следующий день. Часы короткой летней ночи были единственным промежутком между боями и единственным временем для восстановления сил. Разговаривали мало. С рассвета полк приступал к боевой работе.
Среди многих воздушных бойцов того трудного времени мне как-то запомнился младший лейтенант Акимов. От природы Акимову был дан счастливый дар оставаться нужным всем в равной мере. Есть такая категория жизнелюбов, с которыми, кажется, никогда и нигде не может случиться ничего плохого. Наверное, потому, что такие люди сами в это истово верят и эта их вера передается всем окружающим. Акимов был именно таким человеком.
Когда из боя не вернулся комэск Викторов, он спрашивал летчиков: "Кто видел, как сбили командира эскадрильи?" Никто не мог ему ничего ответить на это: в бою часто бывает так, что невозможно уследить, как был атакован товарищ. "Так почему же вы думаете, что Викторов погиб?" - не успокаивался Акимов. И в этих вопросах не было скрытого намерения смягчить боль, но была такая неистребимая вера в жизнь, которая вновь рождала какие-то надежды вопреки тому, с чем каждый из них сталкивался ежедневно...
Трудно поверить в неуязвимость товарища, которого нет рядом с тобой. Акимов верил во все лучшее, во что только может верить молодой человек на войне, полный сил и желания жить. И все, во что он верил, сбывалось! Сначала вернулся в полк комэск Викторов. Позже - сбитый лейтенант Рахлеев...