Как опытный разведчик К. Пильщиков осмотрел весьма обширный район и ничего подозрительного не обнаружил. Однако чутье разведчика заставляло его снова и снова приглядываться внимательно к пустынной местности, покрытой кустарником и пересеченной оврагами. В конце концов он заметил гусеничный след, который уходил в глубокий овраг. Танков в овраге могло и не быть, возможно, находились они в другом районе, а этот след мог оказаться старым. Но когда летчик снизился, то понял - вышел точно. Решив проверить свое предположение, он ударил по оврагу из пушек. Тогда немцы не выдержали: из замаскированных в густых кустах танков они открыли интенсивный ответный огонь, и один снаряд попал в машину Пильщикова.
С боевого задания ведомый командира полка вернулся один...
Командовать 523-м разведывательным стал Иван Заморин.
Прорыв
Накануне решающего наступления в Восточной Пруссии - оно началось 13 января 1945 года - в штабе командующего 3-м Белорусским фронтом генерала армии И. Д. Черняховского состоялось совещание командиров соединений и частей.
Мне запомнились и это совещание, и сама обстановка, в которой каждая деталь указывала на исключительную важность предстоящей операции. Собрались мы в просторном зале старой кирпичной школы. В зале находился огромный, прекрасно выполненный макет, и все мы, участники совещания, от командующих армиями до командиров дивизий и частей, невольно тянулись взглядом к этому макету.
Я видел перед собой целую страну. Города на макете были образованы скоплением домов с островерхими крышами, повсюду четко обозначены крутые и пологие берега рек, темные массивы лесов, мосты, аэродромы, железные, шоссейные и грунтовые дороги. Я видел железнодорожные составы на дорогах и станциях, самолеты на аэродромах, колонны машин на шоссе. Вся эта страна, как паутиной, была опутана бесконечными линиями траншей, узлами укреплений, опорных пунктов. Казалось, в ней не было ни одного квадратного километра, где можно было бы рискнуть пройти в полный рост. Возле городов и в городах, под домами, под деревьями, на аэродромах, по берегам рек - всюду таились пушки, танки, самолеты... Дома обманывали мирным видом своих вздернутых крыш. Каждый дом приходилось рассматривать как укрепление, дот, дзот, ибо каждый дом готов был стрелять, и вся эта эластичность обороны была продумана не только по фронту, но и вглубь, до самого моря. Эту, в общем-то, небольшую территорию нельзя было пройти, подсекая и изолируя узлы обороны с той сравнительной быстротой, с какой позволила это сделать летом сорок четвертого года родная белорусская земля, развернувшаяся спасительным простором под ногами наступающей пехоты, под гусеницами танковых корпусов. Здесь не было этого простора. Здесь трудно было маневрировать крупными соединениями - все было сжато и нашпиговано боевой техникой. Предстояла самая тяжелая на войне работа - надо было рвать эту оборону на всю ее глубину, сокрушать каждый опорный узел, каждый очаг сопротивления. Как говорили тогда командиры сухопутных соединений, такую оборону предстояло "прогрызать"...
Как военный, я видел перед собой монолит, который можно было уничтожить только методичным дроблением. Относительно небольшое пространство и плотность оборони - тельных сооружений не оставляли другого выбора. Молчаливые взгляды командиров, цепко схватившие этот изрытый, начиненный огнем кусок вражеской земли, были весьма красноречивы - операция предстояла сверхсложная...
К середина января фашисты сосредоточили в Восточной Пруссии крупные силы. В состав группы немецких армий здесь входили 41 дивизия и 1 бригада общей численностью в 580 тысяч солдат и офицеров, 200 тысяч "фольксштурмовцев" Они имели 8200 орудий и минометов, 700 танков и штурмовых орудий, 515 самолетов 6-го воздушного флота.
Чтобы разгромить восточнопрусскую группировку, потребовались усилия четырех советских фронтов: 1, 2 и 3-го Белорусских и 1-го Прибалтийского.
3-й Белорусский фронт находился на главном направлении. Войскам фронта предстояло разгромить тильзитско-инстербургскую группировку и развивать наступление на Кенигсберг.
На совещании, которое проводили представитель Ставки маршал А. М. Василевский и командующий 3-м Белорусским фронтом генерал армии И. Д. Черняховский, были даны указания командирам соединений, внесены последние коррективы. В ходе совещания раздался телефонный звонок. Василевский снял трубку.
Телефон был подключен к внутренней трансляции, и представитель Ставки дал знак включить ее. При первых же звуках голоса, усиленного репродуктором, командиры встали. В зале установилась мертвая тишина.
Сталин задавал много вопросов: не нужно ли усилить войска? хватит ли горючего? достаточно ли боеприпасов? уяснили ли командиры свою задачу? не обманет ли противник нас на участке фронта?.. - он назвал участок и соединение, которое на том участке находилось, заметив, что, по его мнению, фронт соединения несколько растянут...
Василевский отвечал коротко и аргументирование.
- Ну, хорошо, - спокойно заключил Сталин. И после короткой паузы добавил: - Благословляю вас!
Разговор был окончен.
Командующий фронтом давал напутствия командирам. Касаясь авиации, он сказал:
- Штурмовикам желаю действовать, как действует дивизия полковника Пруткова. Истребителям действовать, как действует 303-я истребительная дивизия. Больше от штурмовиков и истребителей ничего не требуется.
С этим радостным для меня напутствием я отбыл в расположение дивизии.
В течение двух с лишним недель наступления я был, как говорится в донесениях, "на КП командующего 2-м гвардейским Тацинским танковым корпусом генерала Бурдейного". Понятие КП, под которым мы обычно подразумеваем стационарный пункт управления, в данном случае отражает ситуацию очень условно. В моем распоряжении были две машины типа "виллис" и "додж", оборудованные радиостанциями для связи со штабом воздушной армии, штабом дивизии и летчиками, находящимися непосредственно в воздухе. На этих машинах среди танков, платформ, грузовиков с боеприпасами и горючим я двигался в глубь Восточной Пруссии вместе с танковым корпусом, который играл роль мощного тарана, взламывающего вражескую оборону. А наша дивизия наряду с другими боевыми задачами выполняла прикрытие Тацинского танкового корпуса с воздуха.
Вместе со мной в этом рейде принимал участие офицер связи, радионаведения (он же переводчик полка "Нормандия-Неман"{13} ) И. Эйхенбаум. Французские летчики все время находились на связи, поэтому переводчик мне был крайне необходим. В разгар операции, уже возле Инстербурга, к нам присоединился заместитель начальника связи 303-й дивизии капитан С. Левитин со своими подчиненными - таким образом, средствами управления и связи я был обеспечен неплохо. В рейде танкистам активно помогали штурмовики. Ими руководил командир штурмовой авиадивизии полковник Прутков, который по ходу продвижения корпуса корректировал действия своих штурмовиков.
Несколько лет назад я получил объемное письмо от Эйхенбаума, в котором он переслал свои воспоминания и фронтовые дневники, относящиеся к этому рейду 2-го гвардейского Тацинского танкового корпуса. Довольно точно передает Эйхенбаум отдельные детали рейда, колорит наступления, общую обстановку. Мне кажется, некоторые страницы его воспоминаний могут представлять интерес для читателей. Позволю себе привести рассказ об этих событиях с некоторыми комментариями.
"11 января я попал на фронт{14} , и первый, кого я встретил. Эмоне, сказал: "Торопись, тебя везде ищут. Ты едешь на передовую". Я тут же представился Дельфино, который дал мне на сборы десять минут. Однако же времени оказалось чуть больше, я успел проститься с товарищами, выпить на посошок и распорядиться всеми своими делами, прежде чем погрузился в самолет связи. Взлет произошел в пятнадцать часов тридцать минут, и в течение двадцати пяти минут мы летели к северо-западу. Я узнал официально, что большое вторжение в Восточную Пруссию уже началось...
Моя роль заключалась в следующем; когда пехота продвинется в атаке, я должен сообщать все коррективы "Нормандии".
В ночь с 11 на 12 января я был проинформирован об общей ситуации и о деталях, касающихся моей работы. 12 января в девять часов утра я встретился с генералом Захаровым, который прибыл на наш наблюдательный пункт, чтобы ознакомиться с наземной обстановкой.
- Лейтенант, вы сейчас поедете на передовую, - сказал он мне, потому что наземные корректировочные посты были расположены почти вплотную к немцам.
Вскоре в джипе меня доставили на высотку в километре к северу от Шталлупенена. Здесь и находился мой корректировочный пост. До врага было не более пятисот метров.
...Наступление началось с артподготовки. Били пушки всех калибров, я ничего не видел в тумане и был потрясен гулом канонады. Казалось, не хватает воздуха. Земля дрожала. Может быть, от этого отчасти рассеялся туман. Я видел близко "катюши" а был счастлив, что все это валится немцам на голову.
В 11 часов 15 минут наступила неестественная тишина. Я знал, что она означает - пошли группы броска... В первой линии траншей немецкой обороны после артиллерийской подготовки не было ничего живого. Во второй и третьей русские и немцы смешались в рукопашной.
Через два часа после артподготовки началась моя работа. Было нетрудно представить, что делалось в траншеях, потому что в эфире я слышал выкрики, ругань, рычание, просьбы и требования прислать штурмовиков, охотников, бомбардировщиков. Надрывались, надсаживались, рвали горло. В ушах стоял грохот грандиозной битвы. В памяти от первого дня наступления остались этот грохот, крики по радио, трескотня пулеметов...
16 января, как обычно в эти дни, я был на своем наблюдательном посту, когда появился незнакомый лейтенант и крикнул, чтобы я спустился. Вскоре в джипе вместе с генералом Захаровым мы выехали во 2-й танковый Тацинский корпус. Начальник штаба полковник Караван представил меня командиру корпуса генералу Бурдейному. "Я полагаю, - сказал Бурдейный, - вы знаете, свое дело. Радиосвязь с первой линии - вот чего от вас ждут. Вопросы?" Я ответил,. что проделал три наступления, но ни разу не был с танкистами. "У вас есть тридцать минут для того, чтобы войти в курс дела, - заметил командир корпуса. - В семнадцать часов танки, не сворачивая и не останавливаясь, пойдут на Кенигсберг. Еще вопросы?"
У меня вопросов не было..."
Так начался рейд танкового корпуса. Севернее тацинцев действовали другие танковые соединения, но то направление было вспомогательным. Танки корпуса не могли широко маневрировать и развивали наступление в очень узкой полосе. Это был пролом, в который вслед за корпусом устремлялись , пехотные части. Со всех сторон - спереди, с флангов, иногда с тыла - немцы обрушивали на корпус удары. Всюду у них было много артиллерии. С авиацией противника, которая пыталась парализовать движение корпуса, боролись наши истребительные полки.
Я непрерывно держал связь со штабом 1-й воздушной армии и штабом дивизии. Так же непрерывно управлял своими гвардейскими штурмовыми полками полковник Прутков. Авиация расчищала танковому корпусу путь вперед. Над головой у нас то и дело разыгрывались сильные воздушные бои. Как выяснилось впоследствии, в январских боях мы перемололи в воздухе большую часть истребителей, которыми противник располагал в Восточной Пруссии. После января таких массовых боев уже не было вплоть до конца войны.
Кроме известных читателю полков во время Восточно-Прусской операции в составе 303-й истребительной авиационной дивизии в боевых действиях участвовал еще один полк - 9-й гвардейский.
...Пройдет много лет. Однажды мой путь проляжет в столицу Белоруссии. От Москвы до Минска всего-то ночь пути.
Одна ночь в теплом, уютном вагоне. Незаметно отошли в прошлое и лязг буферов, и стук колес на стыках рельсов, и резкие толчки, от которых, бывало, падали пассажиры с верхних полок. Движение теперь начинается бесшумно, плавно, за разговором и не заметишь, что поехали. Всего восемь часов пути, но и эти восемь часов тебе сохраняют уют, сохраняют каждую минуту, чтобы ты не думал о дороге, о неудобствах, чтобы самого этого переезда из города в город не ощущал. Будто и нет его. Просыпаешься утром и ты в столице Белоруссии. Мое настроение, с которым я пустился в путь по этой дороге, ввело меня в разлад со временем. Когда-то его маршрут занял три года. Потому и поныне кажется, что он - самый долгий маршрут в моей жизни. Среди дорожных попутчиков мне трудно найти собеседника; большинство из них родились и выросли после войны, в их ощущениях эти километры не оставляют следа. Я же ехал в поисках прошлого...
В центре города отыскиваю теперь уже ничем не выделяющееся здание. Это мой первый, самый надежный ориентир. 23 июня 1941 года с небольшой площадки на крыше этого здания я пытался управлять "чайками" и "ишаками", которые расчищали небо над Минском. Здесь, в этой части города, многое сохранилось от тех лет. Может быть, думалось мне, я найду какие-то документы, которые подтолкнут мою память. За этим и приехал, хотя надежд маловато: документы в ту пору мы должны были составлять сами, но, откровенно говоря, было не до того.
Однако сделал запрос и жду. Сейчас, думаю, вернется вежливый старший лейтенант и сочувственно скажет, что в здешних архивах интересующих меня документов не сохранилось. Так уже бывало, но это вовсе не означает, что я предпринял поездку напрасно. Каждый памятный мне дом, даже новый микрорайон, под которым навечно исчезла некогда окраинная грунтовая площадка - наш боевой аэродром, - и это нужные для меня документы...
Открывается дверь. Вместо старшего лейтенанта я вижу энергичного генерала.
- Алексей? Вот неожиданность! Не знал, что ты здесь.
Дважды Герой Советского Союза летчик-истребитель Алексей Алелюхин в годы войны принадлежал к тому разряду асов, которых гитлеровцы знали поименно. И когда он, в ту пору совсем юный пилот, вел в бой эскадрилью, в эфире раздавалось тревожное; "Ахтунг! Ахтунг! В воздухе - Аль-лье-льюхин! Сколько бы врагов ни было в это время над полем боя, все разговоры в эфире перекрывались тревожным предупреждением: "В воздухе - Аль-лье-льюхин!.."
Видимо, это у всех старых пилотов: когда собираются вместе, вспоминают о воздушных боях. Зная, что у каждого истребителя есть свой памятный бой, в ту нашу встречу, я спросил об этом Алелюхина. И Алексей рассказал мне о боевом вылете в самом начале войны.
Наши войска удерживали одну из днепровских переправ. По ней отходили за реку измотанные в боях части, немцы стремились эту переправу разбомбить. Поэтому полку, в котором тогда служил Алелюхин, в течение нескольких дней ставилась задача прикрывать ее. И вот пришел день, когда на боевое задание из всего полка мог отправиться только Алелюхин с ведомым.
Взлетели. У ведомого забарахлил мотор, и он вынужден был вернуться. Алелюхин пошел один. При этом, рассказывал Алексей, он понимал, что шансы у него ничтожные: бомбардировщики в ту пору ходили большими группами под сильным прикрытием "мессершмиттов". Единственная надежда была на то, что в эти сорок пятьдесят минут, что и были отведены ему на патрулирование, немцы не прилетят. И он полчаса отлетал над переправой спокойно. Даже стал надеяться на свою удачливость - патрулировать оставалось минут восемь. Но они пришли. Девять "юнкерсов" и шесть "мессершмиттов". Чтобы я не подумал, что его смутило количество "мессершмиттов", Алексей ввел существенное пояснение.
- Дело осложнялось тем, - усмехнулся он, - что на моем самолете пушка стреляла только один раз.
- То есть? - удивился я.
- Такая была машина... Очевидно, заводской дефект. Делала выстрел, и ее заклинивало. Иногда можно было надеяться и на повторную очередь. Но чаще всего после первой она отказывала. Механики возились с ней, а причины дефекта не понимали. Да и времени не было разбираться. Так я и летал несколько дней.