Так "Псалом" был прочитан Райхманом "вне очереди". Критик читал его с восторгом и даже изумлением. Тогда и была опубликована его статья в газете "Ле Монд" (и, по сути дела, первый серьезный отзыв в печати), где автор романа был назван одним из крупнейших писателей современности. За ней последовали статьи в "Нуовель обсерветер", в "Фигаро" и других изданиях "Псалом" стал событием года.
Популярность Горенштейна во Франции во второй половине восьмидесятых годов была настолько велика (писатель называл этот период "парижским"), что на ежегодную традиционную встречу в Елисейском дворце с деятелями искусств разных стран, Горенштейн как представитель русских писателей дважды приглашался тогдашним президентом Франции Миттераном - в 1987 и в 1989 годах.
Миттеран, который читал "Псалом", во время этих встреч общался с писателем, в том числе и без переводчика - Гореншейн сносно говорил по-французски. Позднее писатель любил повторять: "Вот ведь были правители, которые читали книги. Миттеран, например. Не уверен, что нынешний глава Франции вообще что-нибудь читает".
***
Недоверие к "перемещенному лицу" - обычное явление, в том числе и в Германии. Касается это и издательств. С одной стороны, поэту, художнику, как бы даже положено романтически странствовать, скитаться по свету. Но с другой стороны... С другой стороны, конечно, настораживает, если странствие чресчур затянулось. Тот факт, что в Британскую энциклопедию в свое время не был внесен Нобелевский лауреат парижский эмигрант Иван Бунин, тогда как Константин Федин, писатель, живущий дома, у себя в России, был туда занесен, весьма показателен.
Вспомним двадцатые годы, когда Берлин стал местом пребывания небывалого количества талантливых русских литераторов, причем, для некоторых из них немецкий был вторым родным языком - для Цветаевой, например. В настоящее время германская литературная наука с благоговением изучает те самые двадцатые годы, мимо которых когда-то прошла, не заметив, например, Набокова, ощущавшего себя в Берлине "бесплотным пленником", притом, что два его произведения - романы "Машенька" и "Король, дама, валет" были переведены на немецкий язык. В Берлине, в сложный и даже трагический период своей жизни* Набоков писал много и разнообразно. Вот далеко не полный перечень значительных произведений - романов и повестей опубликованных писателем в немецкой столице под псевдонимом В. Сирин (был у Набокова еще один псевдоним - Василий Шишков): "Машенька" (1926), "Король, дама, валет" (1928), "Защита Лужина" (1930), "Отчаянье" (1930), "Соглядатай" (1930) "Камера обскура" (1932) "Приглашение на казнь" (1935), "Дар" (1937), а так же первые пьесы "Человек из СССР", "Событие", и "Изобретение Вальса". Тем не менее, он вспоминал о Берлине, ставшем его творческой родиной, не без оснований, как о кошмарном сне, а германский период назвал "антитезисом".
______________
* 28 марта 1922 года в здании берлинской филармонии во время кадетского собрания отца Набокова Владимира Дмитриевича Набокова застрелили два монархиста. "... Мой отец заслонил Милюкова от пули двух темных негодяев, и, пока боксовым ударом сбивал с ног одного из них, был другим смертельно ранен в спину ("Другие берега"). Выпущенный тогда впервые сборник стихотворений "Горний путь" он посвятил памяти отца, предварив его эпиграфом - строкой из стихотворения Пушкина "Арион": "Погиб и кормщик и пловец".
Что же касается Цветаевой, с ее особым личностным отношением к Германии, называвшей ее "Vaterland" ("Но как же я тебя отрину, Моя германская звезда), то она и вовсе не была ею замечена. Десять недель, которые Цветаева провела в Берлине летом 1922 года явились для нее "световым ливнем". Еще до приезда ее, весной 1922-го года берлинским изательством "Геликон" были опубликованы два ее сборника - "Разлука" и "Стихи к Блоку". Находясь в Берлине, Цветаева подготовила к изданию сборники "Психея" и "Ремесло" и второе издание поэмы "Царь-девица", которые были напечатаны в в 1922-1923 году. В Берлине Цветаевой был создан цикл стихотворений "Земные приметы", эссе о Пастернаке "Световой ливень" и эпистолярный рассказ "Флорентийские ночи". Находясь в Париже, Цветаева перевела на французский язык этот рассказ, предлагала его многим французским издательствам, однако издатели не желали даже с ней разговаривать. И лишь в 1981 году итальянская исследовательница и переводчица Серена Витале привезла рассказ из Москвы он хранился у дочери Цветаевой Ариадны Эфрон - и опубликовала его во Франции и Италии. В 1922 году Мандельштам с грустью писал о "деликатном отношении", о равнодушии "мировых городов" к литературе.
Спустя полвека ситуация писателя-эмигранта мало изменилась. Недоверие к пришельцу осталось незыблемым. За год до приезда, в 1979 году роман Горенштейна "Искупление" был переведен на немецкий язык и опубликован в Берлине весьма солидным издательством "Люхтенгарт". Однако талантливого романа оказалось недостаточно. Необходимо было авторитетное слово. А где же взять такого безусловно авторитетного человека, который мог бы поручиться за талант, свое веское слово сказать, к которому бы прислушались? Такой человек к счастью нашелся - им оказался все тот же рыцарь литературы, во имя нее неоднократно пострадавший, Ефим Григорьевич Эткинд. Горенштейн познакомился с Эткиндом еще в Вене осенью 1980 года, когда жил в пансионе на Кохгассе* неподалеку от Собора святого Стефана.
______________
* Горенштейн жил в Вене по адресу Кохгассе 36, апартамент 23, второй этаж.
Вена произвела на писателя гнетущее впечатление. Обилие и изобилие магазинов, которое восхитило Бродского (его, как мы помним, встретил американский профессор-славист Карл Проффер и тут же, в аэропорту, предложил престижное место в университете в Анн Арборе штата Мичиган) произвело обратное действие. Горенштейн увидел неприветливый город без зелени, без деревьев, без скамеек на улицах, однако же увешанный колбасами. Витрины, у которых они с женой стояли с одномесячным ребенком на руках и смотрели на красоту пирожных под "злыми взглядами австрийских хозяев", не радовали. Вот Бродского, получившего приглашение Проффера, магазины радовали: "Я очень ясно помню первые дни в Вене. Я бродил по улицам, разглядывал магазины. В России выставленные в витринах вещи разделены зияющими провалами: одна пара туфель отстоит от другой почти на метр, и так далее... Когда идешь по улице здесь, поражает теснота, царящая в витринах, изобилие выставленных в них вещей. И меня поразила вовсе не свобода, которой лишены русские, хотя и это тоже, но реальная материя жизни, ее вещность. Я сразу подумал о наших женщинах, представив, как бы они растерялись при виде всех этих шмоток".
Горенштейн писал: "Вена - полигон, плацдарм эмигрантской интеллектуальной элиты. Тут будущие "голоса" разучивали свои политические и литературно-общественные арии, тут формировались "новые американцы", тут "солисты дуэта", поднаторевшие на газетной комсомолии, начинали свой "Посев", которым впоследствии буйно заросли газетные поля эмиграции и, как ряской, радиопотоки"*.
______________
* Как я был шпионом ЦРУ, 2000, 9.
Ефим Григорьевич Эткинд случайно оказался почти соседом - он жил в одной из квартир Венского университета, в который был приглашен читать лекции. При первой встрече знаменитый ученый, литератор и поэт-переводчик показался Горенштейну совсем молодым, хотя ему было уже 62 года. "Содержания беседы не помню, - писал Горенштейн, - но если говорить о моей биографической жизни, то это исходная точка нашего с Ефимом Эткиндом сюжета была безусловно важна для моего нового биографического времени".*
______________
* Ф. Горенштейн, Беседы с Ефимом Эткиндом, Зеркало Загадок, 2000, 9.
Это и в самом деле была исходная точка, поскольку Эткинд по возможности старался помочь Горенштейну пробиться сквозь дебри литературных препон. (Напомню, что Эткинд написал о творчестве Горенштейна статью "Рождение мастера".) Много лет спустя на смерть Эткинда Горенштейн откликнулся эссе "Беседы с Ефимом Эткиндым", которое ни в коем случае не желал называть "некрологом".
"И вспоминаю последнюю встречу у меня на квартире в Берлине осенью 1998 года. Я по просьбе Ефима читал финальную сцену "В книгописной монастырской мастерской" из моего многолетнего труда "Драматические хроники времен Ивана Грозного". Ефим остался очень доволен финальной сценой. Я помню его слова: "Хорошо, очень хорошо". Был доволен и я. Не то, что я был ориентирован на чужое мнение. В целом я хвалю и ругаю себя сам. Но в данном случае был многолетний, давящий на меня труд, и был Ефим Эткинд, вкусы которого я, несмотря на те или иные разногласия, высоко ценил. Потому так обрадовала меня его похвала и даже подумалось: теперь и Ефим взял на себя тяжесть многолетнего моего труда, облегчая мне ношу.
Я пишу "Ефим", ибо сам Ефим Григорьевич попросил так себя называть, хотя нас разделяло солидное временное пространство. А теперь нас разделяет солидное географическое пространство. Где эта земля Элизиум - Елисейское поле Гомера? Если верить Гомеру, то на западном краю Земли, на берегу Океана. И теперь уж придется беседовать с Ефимом Эткиндым только там, на гомеровских Елисейских полях. Эти беседы нужны мне, ибо уход Ефима Эткинда из наших краев - большая для меня личная потеря."*
______________
* Там же.
Рекомендация Эткинда возымела действие. В девяностых годах издательством "Ауфбау" было опубликовано семь книг Горенштейна, издательством "Ровольт" - три. Среди них произведения, написанные уже в Берлине на Зэксишештрассе: повести "Улица Красных Зорь", "Последнее лето на Волге", пьеса "Детоубийца", рассказы, а роман "Летит себе аэроплан" издавался на немецком языке три раза. О Горенштейне тогда много писали во влиятельных немецких газетах и журналах, попеременно называя его то "вторым Достоевским", то "вторым Толстым".
Впрочем, выполнив свой "план" по Горенштейну, немецкие издательства как-то разом, без переходов и постепенностей, как будто бы сговорившись между собой, перестали его публиковать. "Я теперь по-немецки, очевидно, кончил издаваться. Издал десять книг - и хватит. Они теперь некоего Акунина вместо меня издают. "Aufbauferlag" с его владельцем. Он же - торговец недвижимостью. Глянул случайно в какую-то книжечку - "Анекдоты для идиотов" называется. Название точное. Только писано тоже мало того, что графоманом, так ещё и идиотом. Больше я им никогда ничего не дам".*
______________
* Из письма Ларисе Щиголь 26 июня 2001 года.
Впоследствии Горенштейном заинтересовался издатель из Бонна Эрнст Мартин. Между ними завязалась даже переписка, но и она заглохла. В одном из последних писем Горенштейн предлагает Эрнсту Мартину издать сборник его рассказов. "Прошло много времени с тех пор, как я получил от вас последнее письмо, - пишет он шестого июня 1999 года, - По многим причинам работа над моим романом займет много времени.* Я спрашиваю себя однако, почему бы не издать некоторое мои рассказы? Почему нет? Между тем, по количеству рассказы мои могут составить двухтомник. Сборники моих рассказов дважды издавались издательством Ауфбау - в 1991 году и в 1997 году под названием "Улица Красных Зорь" и "Муха у капли чая". Оба сборника были хорошо восприняты как читателями, так и прессой. Я уверен, что новый сборник будет иметь не меньший успех. Он отличается присутствием гофмановского элемента. Он мог бы быть издан в немецком, австрийском или швейцарском издательстве, или же в Вашем издательстве "Искусство и коммуникация". Томас Решке** хотел бы эти рассказы перевести. Если Вы сочтете необходимым, то можете предложить прочитать эти рассказы для оценки их специалисту по русской литературе, для того, чтобы он выразил свое мнение."
______________
* Горенштейн говорит о своем последнем романе "Веревочная книга".
** Томас Решке, один из лучших немецких переводчиков, перевел роман Горенштейна "Место" и считал его вторыми "Бесами".
Вернусь к временам успеха Горенштейна в Германии, когда о нем много говорили и писали в немецкой прессе, и приведу один характерный текст о нем в моем переводе (он был прочитан по немецкому радио (NDR 1 Radio MV Kulturjournal 12. 9. 95):
"Литературные крититики видят в нем последователя Гоголя или Достоевского. Известный еженедельник назвал его даже "Толстым двадцатого века". Большая похвала для живущего здесь, почти неизвестного писателя. Его имя: Фридрих Горентшейн. Еврейско-русский писатель родился в 1932 году в Киеве, с 1979* года живет в Западном Берлине. Горенштейна не публиковали в России долгие годы, что заставило его эмигрировать. (...) Однако и в Германии его известность пришла к нему с трудом. Эта ситуация изменилась после падения Берлинской стены и разрушения Восточного блока. В 90-х годах за короткое время один за другим были опубликовано большинство романов и рассказов Горенштейна. Все его произведения, вместе взятые, составляют единую огромную картину российской и советской действительности. "Место" так называется один из ранних эпических романов писателя. Бригитта Хюпеден представит его вам".
______________
* Ошибка: Горенштейн поселился в Германии в 1980 году.
Диссонанс между художественным масштабом ("Толстой двадцатого века") и литературным авторитетом ("Большая похвала для живущего здесь") отчетливо просматривается в этом комментарии. Характерно и прототипическое противоречие: "известный еженедельник" - "почти неизвестный писатель". Желание преуменьшить реальный успех, и, одновременно, невозможность его скрыть. Приведенная цитата - своебразый синтез глубокого неприятия и, одновременно, признания.
Что можно было противопоставить такого рода комментариям, кроме таланта? Связи? Их у писателя практически не было (Эткинд был исключением). Всевозможные стипендии и награды, коих в Германии сотни, были недоступны, прежде всего, потому, что Горенштейн совершенно не способен был к литературному "бизнесу", не умел вести дела, всегда находиться "в курсе" дела и.т.д. Он не разбирался в тонкостях издательского менеджмента и весьма смутно представлял себе содержание авторских договоров, которые не глядя подписывал с издательствами.
Возникали совсем даже комические ситуации, когда частные лица решали проявить инициативу для предоставления ему Нобелевской премии, а Горенштейн вполне всерьез отговаривал. Так, например, в письме к Ларисе Щиголь:
"Благодарю вас за то, что Вы хотели бы представить меня к Нобелевской премии (некоторые мои знакомые тоже хотят это сделать). Но она, ей Богу, мне не нужна. Конечно, я бы деньги не выбросил, но это не моя мечта... К тому же, вряд ли эти премии присваиваются за "лучшее". Эти шведские дамы и господа вряд ли в таких тонкостях разбираются. У них есть общественно-политическая разнарядка - они её выполняют. "Дать представителю освободительного движения Африки". "Дать еврею - представителю советской оппозиционной интеллигенции". Скоро какой-нибудь палестинец получит. Моя цель - не их премия, которая, к тому же, усложняет жизнь, преврашая её в "общественную", а сила и здоровье, какой-то достаток и всё прочее в этом плане. Я на Бога не гневаюсь - наоборот, благодарю. При моей судьбе могло бы быть сейчас гораздо хуже.
28.04.
98.
Горенштейн еще говорил: "Для того, чтобы получить Нобелевскую премию нужно как можно больше убивать, затем разыграть раскаяние, как это сделал Арафат, и бороться за мир"*.
______________
* Виктор Топоров в некрологе Горенштейну писал ("Известия", 12 марта 2002 года): "Горенштейн долгие годы казался мне единственным русскоязычным кандидатом на Нобелевскую премию. И вместе с тем я прекрасно понимал, что он ее никогда не получит. Насколько мне известно, его имя даже не всплывало в списке кандидатов".
"Когда в 1933 году было принято решение дать Нобелевскую премию какому-нибудь русскому антисоветскому писателю, - писал Горенштейн, - выбор пал на Шмелева, православно-кликушествующего сочинителя, впоследствии нациста, образовавшего вместе с Зинаидой Гиппиус, ее мужем Мережковским, шахматным чемпионом Алехиным и прочими субъектами русский национал-социалистический союз. Иван Бунин получил Нобелевскую премию не потому, что он классик, а потому, что советские функционеры, по совету Горького намекнули: советские возражения против кандидатуры Бунина будут не так остры"*.
______________
* Ф. Горенштейн. "Сто знацит?", Зеркало Загадок, 1998, 7.
Любопытно высказывание Веры Набоковой о Нобелевской премии. На советы сестры Лены, живущей в Щвеции, как сделать, чтобы Владимира Набокова включили в список соискателей этой премии, она ответила: "К тому, же Комитет по Нобелевским премиям теперь занимается политическим рэкетом и только и знает, что отвешивает поклоны в сторону Кремля. Ему (Владимиру - М.П.) совершенно ни к чему оказываться в одной компании с Квазимодо (Нобелевским лауреатом 1959 года), или Доктором Живаго".*