Это была лошадь Руудиного соседа Каарела Антсумарди. Мобилизованная и взятая на войну, как и сотни других. А, гляди, ведь узнала, узнала сама, бедняга, вконец замученная... Когда бывала толока, Рууди возил на ней навоз, вместе с соседями ездил на ней и в город и на ярмарки. Да... а сколько раз теплыми летними вечерами он ходил через соседский загон, похлопывал Лаука, совал ему в рот кусочек хлеба, потому что только Лаук знал, куда в такие вечера направлялся Рууди... Как говорят, на свидание, потому что Рууди поджидала антсумардовская Хельве. Все сейчас вспомнилось, и двойная боль сдавила Руудино сердце, когда он стоял, обнимая друга за шею...
...Мы ушли довольно далеко, когда позади раздался выстрел.
Рууди догнал нас, глаза у него были краевые. Вечером он ничего не ел, двое суток ни на кого не смотрел. Если его о чем-нибудь спрашивали, он не отвечал или просто отмахивался.
26
Сегодня мы занимались убийством. В самом деле, просто убивали. Огромное количество немцев.
Произошло это так.
Погода стояла душная и знойная. Утром в трех-четырех километрах впереди нас грохотало сражение. Потом наступила тишина. По времени это мог быть обеденный перерыв, но он продолжался подозрительно долго.
Батарея располагалась на краю низкого ольшаника, хорошо замаскированная ветвями. Перед нами - поле под паром, шириной в полкилометра, за ним - два холма, между ними глубокий овраг. По дну оврага в нашу сторону шла вполне приличная гравийная дорога, которая почти сразу за ним круто сворачивала влево. От нас дорога не просматривалась, но, по-видимому, она вела к довольно крупному селению, потому что в бинокль ясно был различим дорожный указатель на повороте. На вершине одного из холмов стояли в ряд длинные приземистые хлева и кряжистая силосная башня.
В засушливой жаре земля под паром мерцала.
Тишина.
В овраге показалась маленькая автоколонна, наши четыре полуторки с одной противотанковой пушкой в хвосте. В тучах пыли прогрохотали они по кривой налево.
Опять тишина.
Слева послышался рокот немецкой "рамы", но далеко, нас не заметила.
И опять тишина, которая наверняка ничего хорошего не предвещает.
У командира батареи, старшего лейтенанта Рандалу нервы не выдержали. Он позвонил в полк, имеются ли у них сведения о пехоте. Удерживает ли она еще позиции? А если да, то почему такая подозрительная тишина.
- Странно, очень странно, - пробурчал он себе под нос, хотя из штаба ему, по-видимому, сообщили что-то утешительное.
- Халлоп, беги к ездовым, скажи, чтобы ребята держали упряжки наготове, - распорядился он на всякий случай.
Для ясности нужно сказать, что уже долгое время наш полк не был придан какой-либо пехотной части для поддержки, мы находились в непосредственном распоряжении командира дивизии. Слишком мало нас осталось, на всю дивизию только горстка тяжелых орудий, отсюда - такой порядок. С одной стороны, это хорошо, но с другой - у нас было очень смутное представление о действиях пехоты перед нами, потому что нередко мы не имели с нею прямой связи. Иной раз случалось, что впереди находился офицер связи с двумя-тремя разведчиками, но чаще всего этого не было. Да и им трудно было координировать наши действия, потому что непосредственно пехоту мы не поддерживали, только по приказу штаба дивизии. Что, разумеется, не способствовало согласованным совместным действиям. И вдобавок, слишком быстро менялась обстановка, поддерживать связь мешали чисто технические трудности. Например, нам не хватало провода, чтобы тянуть его к пехоте. Поэтому ограничивались обычно тем, что полк, растаявший до дивизиона, выставлял только самые необходимые наблюдательные пункты и обеспечивал непрерывную связь с дивизией. Да, бывали, конечно, случаи, когда нас придавали для поддержки определенной пехотной части, но это случалось очень-очень редко.
Как именно обстояло дело сегодня, мы, конечно, не знали. Во всяком случае, впереди у нас имелся наблюдательный пункт, в той самой силосной башне: на это провода у нас все же достало. Командир батареи соединился с башней, последовал ответ; ничего особенного не происходит. Затишье.
- А пехота?
- Не могу сказать... Давно уже не слышно ни одного выстрела...
Разговор кончился. Подозрительная тишина продолжалась.
Мгновение спустя запищал зуммер, и теперь с наблюдательного пункта поступили совсем другие сведения: по дороге движется колонна немецкой пехоты. Впереди мотоциклисты.
- Бегом на батарею! Линию смотать! - крикнул Рандалу в телефонную трубку.
Команду выполнили с обезьяньей быстротой, через несколько минут разведчик и телефонист с катушкой провода на спине уже бежали с вершины холма на поле.
Командир сообщил обстановку в полк. Связного послали за упряжками. План был такой: когда колонна спустится в овраг, дадим по ней прямой наводкой и тут же унесем ноги.
Ну да, разумеется: пехота, с которой у нас непосредственной связи не было, сумела незаметно отступить. Никто нас не предупредил ни снизу, ни сверху.
Едва ребята с наблюдательного пункта, запыхавшись, успели прибежать на батарею, как сразу в овраге появились разведчики на мотоциклах с колясками. Два мотоцикла подъехали к повороту, где стоял указатель. Два других остановились возле хлевов. С них соскочили несколько человек, они пошарили возле пустых хлевов, потом остановились на склоне холма, что-то прокричали тем, что ждали на повороте, и заковыляли обратно. Один мотоцикл развернулся и поехал но дороге обратно, другой - затрещал к повороту. Здесь немцы слезли с мотоциклов и стали кружком в ожидании колонны.
У нас орудия были заряжены. Мы с пересохшим от волнения ртом ждали приближения колонны.
На дороге взвилось облако пыли: подъехал возвращавшийся мотоциклист. Очевидно, он привез новые распоряжения, потому что три мотоцикла медленно поехали дальше по дороге, а один остался ждать на повороте. До подхода колонны еще оставалось время, потому что немцы слезли с машин, сняли каски и закурили.
Но вот подошла колонна, примерно рота, она заполнила весь овраг. Шли они, весело разговаривая, с непокрытыми головами и закатанными рукавами. Офицер дошел до конца оврага, почти до указателя, поднял руку, приказывая остановиться. В этот же момент у нас в ольховых зарослях раздалась команда открыть огонь. Четыре орудия грохнули почти одновременно. Воздушной волной сорвало листья с кустов. Доля секунды - и овраг заволокло пылью и дымом. В ушах гудело, мы опять зарядили и снова ухнули.
Теперь наступила тишина. Только билась кровь в висках и было слышно, как стучит сердце.
На передки!
Ломая заросли, подъехала конная тяга. У кого был бинокль, могли убедиться, что той веселой роты не стало...
Мы их просто убили. Наверно, это единственно правильное слово, потому что не было никакого сражения. Убили потому, что иного выбора для спасения собственной жизни у нас не было. Выходит, что на войне нужно не только воевать или сражаться, но и самым прямым и безжалостным образом убивать.
27
Какого дьявола мы таскали за собой всякие склады, этого никто не понимает. Продовольственный - это еще можно понять. Он находился в реквизированном в Тарту автобусе, за рулем сидел штатский водитель. Но именно этот красный автобус, набитый консервами, мы сами и подожгли, он обуглился и пришел в полную негодность. Произошло это, когда мы первый раз попали в окружение и распространился панический слух, что все равно попадет все к немцам. Водитель автобуса остался сидеть на обочине. Что с ним стало, неизвестно. Он лицо гражданское, его с собой не взяли.
Теперь мы бросили несколько пароконных телег, груженных совершенно новыми шерстяными солдатскими одеялами, воловьими шкурами, из которых вышло бы сто пар прочных подметок, портянками, бельем, мылом и прочим добром, и прежде всего средствами противохимической защиты. Там же был один-единственный на весь полк велосипед.
Все это мы не стали жечь, просто свалили в кучу посреди деревни - пусть люди воспользуются. Разумеется, воспользовались, добро не пропало даром. Велосипед схватил один паренек, который ездить не умел. Может, по нашей вине упал и расшибся, кто его знает. Все пытался гордо проехаться, натянув резиновые перчатки, заимствованные из химкомплектов, но то и дело падал. Наверно, так и не успел до прихода немцев научиться.
Даже полковая лавка была у нас с собой - как в Тридцатилетнюю войну: большой серый ящик с булочками, еще эстонского происхождения, копченой колбасой, мылом, папиросами, перочинными ножами и бритвенными лезвиями. Перед боями все это как-то само собой исчезло, мы просто-напросто опустошили ящик, не платя денег, военное время! И солдат-лавочник пошел просить у начхоза другую должность.
28
Сегодня противогазы были в большой цене. Оказывается, в батарее нашлось еще пять или шесть штук, преимущественно у повозочных, на телегах среди прочей поклажи.
А произошло вот что: позади нашей позиции находился какой-то совхозный центр с конторой, амбарами и хлевами. Все было дочиста эвакуировано.
Ах да, там мы увидели какие-то странные телеги, которые стояли возле хлевов, оглобли вверх, издали мы подумали, что это целый полк противовоздушной обороны. Нам, эстонцам, эти телеги показались такими диковинными, что мы никак не могли на них насмотреться. Они были на удивление простые и на удивление маленькие. Между двумя оглоблями приколочено пять или шесть досок. Это составляло днище, а боковин и в помине не было. Снизу, под днищем, к тем же оглоблям прибита гвоздями двухколесная ось - вот и вся телега. На ней могло уместиться четыре-пять вил навоза или один большой узел. Позже такие же устройства нам приходилось видеть в обозах беженцев. Объяснить это, очевидно, можно тем, что здесь вообще нет дорог и более тяжелый воз просто увяз бы.
Однако я отклонился.
Важнее другое: в совхозе была пасека. Около нее упало несколько снарядов, в три-четыре улья угодили осколки, некоторые из них повалились, и пчелы очень волновались.
Ясно, что мы тут долго не задержимся, придут немцы и все равно разорят пасеку. Отсюда единственно правильный вывод - бери, что можно. Сформировалась команда из пяти добровольцев, все в противогазах и неизвестно откуда добытых рукавицах. У троих перчатки, у двоих - шерстяные варежки Нашлись также ведра и котелки.
Операция прошла во всех отношениях удачно, только вот пчелы нещадно атаковали грабителей. Лишь бегство сквозь густые ольховые заросли спасло их от преследования.
Были и поражения. Несколько пчелок нашли дорогу Ийзопу за шиворот. На следующий день шея у него была как у капиталиста - толстая, и в сторону он мог смотреть, только поворачиваясь всем корпусом. Халлоп вместе с сотами сунул в рот переполошившуюся пчелу, в смертельном страхе она вонзила ему в язык жало. Теперь язык с трудом умещался во рту, парень только и мог что пить. Сярель, спасаясь бегством, на полпути сорвал противогаз и получил от разгневанной преследовательницы хорошего тумака в левый глаз, который с ужасающей быстротой заплывал, несмотря на то, что Рууди велел прикладывать к ужаленному месту влажную глину. Свежая коровья лепешка была бы еще лучше, добавил он, да где ее возьмешь.