Об арестах, репрессиях, начавшихся ещё в 1936 году, мы знали понаслышке и говорили о них только шепотом. В 1937 году эта волна докатилась и до руководства Народного комиссариата обороны.
В конце мая в здании только что построенной Академии имени М.В. Фрунзе на Зубовской площади проходил партийный актив с повесткой дня борьбы с врагами советской власти. Докладчиком был Ян Гамарник. Громили Пятакова, Зиновьева, Троцкого и других. Конечно, восхваляли И. Сталина. Актив закончился около 23 часов. А утром 31 мая, придя на работу, все стали шептаться, что сегодня ночью дома застрелился Гамарник. Через некоторое время прошел слух об аресте Тухачевского, а потом - Уборевича. От проезжающих через Москву сослуживцев узнавали, что на флотах повальные аресты командиров, офицеров и даже командующих. Пошли аресты и в Разведывательном управлении, в том числе и в нашем 5-м отделе.
При проверке делопроизводства в Морском отделении обнаружили пропажу двух пустяковых бумажек, одну я помню до сих пор, это была препроводительная записка к пишущей машинке, которую я отправлял посылкой в разведывательный отдел Черноморского флота, но она имела гриф "секретно". Тогда все у нас было "секретно". Такого же сорта была и вторая бумажка. Это происшествие было расценено как чрезвычайное. Начальника отдела полковника Богомолова, моего шефа капитан-лейтенанта Локотоша и меня вызвал начальник РУ ГШ комкор С.П. Урицкий. Возмущался, орал... Показал на меня пальцем Богомолову: "Набрали детей, вот теперь расхлебывайте!" Приказал меня и Локотоша отдать под суд.
Судили нас в трибунале Московского военного округа на Арбате. Суд был закрытый и скорый: признать виновными и осудить на три года исправительно-трудовых работ. До рассмотрения кассационной жалобы оставили нас на свободе.
Разбор жалобы длился очень долго. На работу мы уже не ходили, а жалованье месяца три нам платили. Жил я тогда в общежитии при жилом доме РУ ГШ на Плющихе, где размещали отозванных из-за границы военных атташе. Судьба многих из них тоже была потом незавидной. Мой сосед по комнате, отозванный из Японии, подарил мне несколько открыток с изображением гейш. Подарок оказался роковым... Однажды ночью взяли и меня. Привели в длинный широкий коридор, с обеих сторон много дверей в кабинеты. Подвели к столу, открыли страницу журнала, положили на неё металлическую планку с прорезью на одну строчку с моей фамилией, заставили расписаться. Прорезь - это чтобы я не видел фамилии других арестованных. Из кабинетов слышны крики, стоны, возня. Понял, что там на допросах избивали.
Завели меня в один из кабинетов, за письменным столом сидит майор танковых войск. У письменного стола - небольшой приставной столик, около него стул, куда мне и приказали сесть. В углу тумбочка с телефоном и графином воды, в другом углу - железный сейф. Майор открыл папку с какими-то бумагами. Начал заполнять анкеты, спрашивает меня фамилию, имя, отчество, когда и где учился, где родился, кто родители и другие обычные для анкеты вопросы.
Закончив эту процедуру, следователь заорал на меня: "Ну, говори, на кого ты шпионил? На немцев или японцев?" Я же совсем обалдел и язык проглотил. "Говори! А то вот как дам этим графином по балде!"
Я стал рассказывать о своей недолгой службе...
"Говори правду!" И показывает мне открытку японской гейши, которую отобрали при аресте.
"Это кто такая?! Связная? Назови имя, фамилию!"
"Да кто же знает, как её зовут?! Это же открытка! Мне подарил её С..."
Следователь внимательно изучил обратную сторону, хмыкнул и долго, молча, писал. Потом сунул мне лист - "Подпиши!".
А я не подписываю, ведь меня в шпионаже обвинили. Следователь: "Подписывай, дурак, это всего лишь протокол допроса!" Я подписал. Приказал сидеть и ушел куда-то.
Долго не было, потом вернулся, приказал идти с ним. Привел в большой кабинет, видимо, к своему начальнику. Тот держал речь, суть которой в том, что страна в опасности, кругом враги, шпионы. Органы НКВД поставили искоренять это зло, но бывают ошибки и у них, что случилось на примере со мной.
"Все, дежурный, уведите!"
Повели меня не в одиночку, а в большую камеру, в которой сидело человек сто двадцать. Народ там был всякий, но преимущественно люди пожилые. Все - политические, уголовников не было. Выводили во двор на прогулку. Кормили очень плохо, но некоторым присылали деньги, их не выдавали, а только говорили, что можно на них купить. И вдруг мне дают кусок маргарина и кольцо заплесневелой вареной колбасы. Но от кого сей чудный дар? У меня же в Москве ни одной родной души!
Позднее моя жена, а тогда просто знакомая Таня Левтеева, рассказала, что это она, назвавшись моей сестрой, две ночи стояла в очереди, чтобы передать мне эту скромную посылку...
Где-то через месяц открылся "скворечник" - окошко в двери, и я услышал невероятное: "Амелько, с вещами на выход!"
А вещей-то у меня - брюки да китель с пуговицами из жеваного хлеба, пришитые спичкой нитками из тюфяка; фуражка без ремешка и "краба" да перчатки. Вышел я из тюрьмы - а куда идти? Ни дома, ни службы, сел на бровку тротуара и заплакал. Шок такой был... Подошел ко мне милиционер, порасспросил, что да как, отвел к себе домой, напоил горячим чаем. Совладал я с собой и бегом в Главный штаб ВМФ. Принял меня адмирал Алафузов. Я ему чуть в ножки не упал: "Заберите меня на флот! Я же моряк, а не разведчик!" Тут заходит в кабинет нарком ВМФ Николай Герасимович Кузнецов: "Вы кто по специальности?" - "Штурман". - "Штурмана нам нужны. Поедете на Балтику служить". Алафузов разводит руками: "Да он же в кадрах Генштаба РККА!" "Ничего, я с Ворошиловым поговорю".
Так решилась моя флотская судьба, благодаря этому замечательному человеку и настоящему флотоводцу - Николаю Герасимовичу Кузнецову..."
И Амелько отыскал в густом "иконостасе" своих наград на парадной тужурке медаль с профилем Адмирала Флота Советского Союза Н.Г. Кузнецова.
Глава вторая КОЧЕГАР ПЕРВОГО РАНГА
Когда я услышал о нем, подумал, что это из серии самых коротких анекдотов - бывший командир "термоядерного исполина" работает истопником в одной из питерских котельных. Может, спился моряк и дошел до такой вот жизни?
Нет, не спился. Просто жизнь наша полна ныне подобными анекдотами... Мало ли академиков, ушедших на старости лет в дворники? Попробуй проживи на одну пенсию, даже офицерскую, если у тебя и дочери, и внучки...
Капитан 1-го ранга Сергей Соболевский командовал атомной ракетной подводной лодкой К-411. В историю подводного флота вошел тем, что в августе 1971 года впервые привел на Северный полюс атомарину с межконтинентальными ракетами на борту, по сути дела целый подводный ракетодром. Дело это было весьма непростое и опасное, поскольку подледные плавания только-только начинались. К тому же К-411 была не приспособлена для высокоширотных походов: за 88-й параллелью её навигационная система давала серьезные сбои. Правда, подлодка Соболевского была оснащена уникальной по тому времени всплывающей антенной, которую командир и его экипаж успешно испытали в арктических условиях. За тот и другие подледные походы получил он орден Красного Знамени.
После увольнения в запас Соболевский вернулся в родной Питер. Тут бы и пожить в свое удовольствие, однако пресловутая "шоковая терапия" превратила все северные накопления в пшик. И пошел Соболевский на курсы операторов газовых отопительных систем. Благо техника схожа с лодочной вентили, трубопроводы, захлопки... В общем, все как в известные годы - "мы те, кто когда-то носили погоны, теперь же мы носим мешки на плечах". Но это на чужбине, а тут у себя на Родине, которую ты защищал под ракетно-ядерным щитом без малого всю жизнь. Ведь погоны Соболевский надел в четырнадцать лет, поступив в ленинградский "подгот" - военно-морское подготовительное училище. Конечно, мешки на плечах бывший капитан 1-го ранга не носит, да и уголек в печи шуровать ему не приходится. В котельной - корабельные порядок и чистота, словно в реакторном отсеке. И если раньше Соболевскому приходилось иметь дело с градусами широтной сетки планеты, то теперь - с градусами заданного температурного режима.
Что стал я пролетарием - горжусь!
Без устали, без отдыха, без фальши,
Стараюсь, напрягаюсь и тружусь,
Как юный лейтенант - на генеральше.
Эти саркастические слова Соболевский выписал себе в качестве нынешнего девиза.
Полагаю, что Сергей Евгеньевич мог бы найти более престижную работу. Но он предпочел общество дворников и истопников. В этом его протест против чиновной системы, не помнящей заслуг перед отечеством, против унизительной доли отставного офицерства. В любой морской державе подводники - элита флота. А флотские офицеры, как установили российские социологи, воплощают в себе лучшие черты государственных людей: честь, интеллект, отвага... Проймет ли эскапада Соболевского кого-либо из сановников? Не уверен... Но он швырнул им под ноги свою кочегарскую рукавицу, словно рыцарскую перчатку.
Есть и другие мотивы, по которым Сергей Евгеньевич сделал свой выбор.
- Не хотелось быть тыбиком!
- Кем, кем?
- Тыбиком. Сидишь дома и все время слышишь: ты бы сходил, ты бы вынес, ты бы сделал... Не лежит у меня душа и к административной работе. Идти в управдомы, как великий комбинатор завещал? Слуга покорный, я уж лучше в котельной буду, тут машинная среда, к которой я привык в прочном корпусе, тут огонь, жизнь живая... Да и приятно сознавать, что твой труд необходим людям. Вон посмотрите, что на Дальнем Востоке с отоплением творится. Это же форменное издевательство над людьми... У меня служба с первого до последнего дня на Севере прошла. Знаете, намерзся... К огоньку тянет!
И Соболевский идет к своим огромным обмурованным котлам, заглядывает в смотровые глазки, смотрит, как бушует в топках газовое пламя.
В операторской бытовке хранит он потрепанный флотский альбом: вот он на мостике атомного подводного крейсера, вот и сам крейсер-исполин с вздыбленным ракетным загривком, вот друзья-товарищи в пилотках и фуражках. А этот снимок особенный. Он сделан в точке Северного полюса. Всплывать не стали - не позволила ледовая обстановка. Но в первом - торпедном - отсеке накрыли складные столы и отметили подо льдами свою победу, как положено. Даже Нептун с русалками приходили поздравить.
В одном из уголков бытовки устроен небольшой мемориал незабвенной К-411. Вот она, красавица, на полотне, написанная маслом командиром БЧ-2 (ракетной боевой части). Под картиной столик с двумя снарядными гильзами и матросской лентой с надписью "Северный флот"... Это так, для души.
Всякое мелкое коммунальное начальство и не догадывается, что имеет дело не с простым оператором, а с бывшим командиром стратегического атомохода; порой нарывается Соболевский на мелкое хамство, окрики, но выручает флотская привычка воспринимать жизнь с юмором.
Зато по праздником собирается он с офицерами своего былого экипажа в баньку. Вот там он снова для всех - "товарищ командир". Там и гитара прозвенит, там Соболевский и стихи читает, любимое, написанное однокашником Радием Радушкевичем:
Передний край - он есть везде:
В сраженье, в творчестве, в труде.
И за невидимой чертой В ревущей бездне океана В дымах январского тумана Лежит передний край морской.
Сколько раз капитан 1-го ранга Сергей Соболевский выходил на тот морской передний край - и безусым лейтенантом, и седоватым командиром, сочтет он в праздник.
Если вы случайно заглянете в котельную на Лиговке и увидите на стене среди плакатиков по технике безопасности картину в золоченом багете, изображающую черную громадину атомного подводного крейсера стратегического назначения, знайте, командир этого исторического корабля несет свои горячие вахты именно здесь - под ледяной броней нынешней жизни.
Глава третья ПРИНЯЛ ВЗРЫВ НА СЕБЯ...
Я увидел его на балу в санкт-петербургском клубе моряков-подводников: высокий капитан 3-го ранга вел в танце свою жену. В глаза бросился красный охват костыля поверх золотых галунов на рукаве. Каждое движение давалось моряку с большим трудом...
- Кто это? - спросил у председателя клуба Игоря Курдина.