Я тут же позвонила тете Нине: "Что вы слышали?" Но она слышала только обрывок сообщения. Только положила трубку - звонок. Жена замполита первого экипажа: "Верочка, слышала сообщение? Василий Иванович обзвонил всех, мы думаем, что это ваша лодка". - "Но почему, почему наша?" - "По всем прикидкам так выходит - и торпедная, и атомная..." - "Все погибли?" - "Нет, есть живые". - "Что мне делать?" - "Мы считаем, тебе надо лететь".
Включила программу "Время". Приготовила бумагу, карандаш, чтобы все записать. И валерьянку. Но ничего толком не сообщили. Соболезнование родственникам А каким? Вся страна, наверное, всполошилась, сколько матерей, жен за сердце схватилось. Сколько подводников в походе! Ведь им не сообщить оттуда: "Мама, я жив, это не с со мной". Хоть бы фамилию командира сразу сказали, и то стало бы ясно.
Звоню в наш городок. Заказ берут только на понедельник. Линия занята: "Не одной вам нужно". Бегу на телеграф, шлю срочную подруге: "Узнай, чья лодка! Позвони немедленно".
Утром жены побежали в ДОФ - Дом офицеров флота, - где заседала правительственная комиссия. Но там ничего толком не знали - кто жив, а кто мертв. Позвонила мне на другой день воспитательница из нашего детского садика: "Верочка, ничего не ясно. Приезжай".
Всю субботу и до воскресного полудня я проплакала. Дед еле держится, но утешает: "Будем верить. Не должно".
Надо лететь. Собираюсь сама, собираю Славика и плачу, плачу, плачу. Оделись мы, у самого уже порога - междугородка. Дед снял трубку, мне передает: "Это Североморск". А у меня ноги подкосились. В трубке незнакомый мужской голос: "С кем разговариваю?" Я ни слова в ответ не могла выдавить. "Это жена капитан-лейтенанта такого-то?" - "Да". - "С вами говорит капитан 3-го ранга такой-то..." Каждое слово как вечность. Чувствую, упаду, не дослушаю. Уж лучше бы сразу убил. "Ваш муж... - и дальше - имя, отчество, фамилия, - жив".
- Вы правду говорите? Вы меня не обманываете?!
- Ну что вы! Он страшно беспокоится о вас и просил сообщить в Ленинград.
- Как он?
- Все нормально. Приезжайте. Вас всюду пропустят.
Юлька моя, первоклашка, в крик: "Мамочка, только возьми меня к папке, я буду слушаться". В юбку вцепилась, не оторвать. Схватила обоих - и в аэропорт...
В Пулково встретила Любу, жену Смирнова, штурмана. Подошла к ней, смотрим друг дружке в глаза. Боимся спросить. Она первая решилась: "Что с Сашей?" - "В госпитале". - "Мне сказали, что мой тоже, но в тяжелом состоянии". - "Не переживай! Главное, что жив, а там выходят". Откуда я могла знать, что Миша Смирнов погиб вместе с лодкой? Потом рассказывали, что он до последних секунд помогал вытаскивать плотик, а когда лодка пошла вниз, ухватился за носовой руль глубины, улыбнулся на прощанье и ушел в пучину. Высокий, крепкий, светловолосый и очень добрый.
Люба летела со свекровью и двумя сынишками, Толей и Витюхой (одному пять, другому - четыре). В аэропорту она была с восьми утра и смогла достать билет только на наш рейс. Летели вместе.
В Мурманске лейтенант со списком в руке выкрикивал: "Кто едет в Энск?" - "Мы". - "Вы по телеграмме?" - "Да". Что за телеграмма, я не знала. Нас посадили в спецавтобус и повезли в военный городок. Оставила детей у друзей и побежала в ДОФ узнавать, как можно попасть к Саше. "Вас к нему сейчас не пустят. Он в особом состоянии. Когда разрешат врачи, отсюда пойдет специальный автобус. Так что запишитесь на поездку..."
Тут увидела Любу. Ей уже сказали, что Миша погиб. Она держалась хорошо: шла прямая, строгая... Я не выдержала, ткнулась ей носом в плечо, зарыдала. Она меня обняла и тихо так говорит: "Вы счастливые. Не надо, Верочка, не надо". Она ещё меня утешала. Только один раз простонала: "Ну почему?!" И все повторяла: "Ну как же так? Ну как же так?.."
Перед походом мы собирались прийти на пирс и вместе встретить ребят. Хотели лодку посмотреть. Ведь ни разу не видели, какая она. Так и не получилось.
Потом, когда в ДОФе поставили гробы и портреты, я купила сорок две гвоздики и каждому поклонилась...
ПОЖАР ПОД ВОДОЙ
Подводники никогда не бравировали опасностью своей службы. Это считалось само собой разумеющимся. Средства же массовой информации предпочитали рассказывать широкой публике о том, как уютно чувствуют себя покорители глубин в зонах отдыха - с канарейками, искусственной травой и бассейнами.
Кто-то из писателей, впервые спустившихся в подводную лодку, заметил: "Логично носить часы в кармане, но жить в часовом механизме противоестественно". Для приближения к истине надо было бы добавить - в часовом механизме бомбы замедленного действия.
Здесь, на пирсе, я попросил командира стоящей рядом атомной подводной лодки показать кормовой отсек, устроенный примерно так же, как на погибшем корабле... Молодцеватый кавторанг Геннадий Барышков, товарищ взятого морем Евгения Ванина, любезно предложил спуститься в глубокий стальной колодец входного трапа. Путь вниз пролегал сквозь объемистую капсулу всплывающей спасательной камеры (ВСК). Я пробирался вслед за командиром в зарослях стальных корневищ, ныряя в норы межотсечных людопроводов, шлюзовых тамбуров, люков. В этом стальном чреве человек, протискивающийся, пригибающийся, извивающийся, выглядит как некий червячок, забравшийся внутрь исполинского машинного организма, который живет своей собственной, никому не подвластной жизнью. Строго по часам необитаемые кормовые отсеки посещают своего рода дозорные, "бродячая вахта" - на языке лодочных остряков.
Любой пожарный инспектор, из тех, кто жучит жильцов за загроможденные лестницы, сошел бы здесь с ума при виде того, как загромождены огнеопасной техникой отсеки и в какой тесноте, в каком неудобстве должны тушить подводники свои объемные пожары.
У них все как у людей: и врожденные пороки, и надрывы от перегрузок.
Не знаю, какой диагноз поставит "Комсомольцу" правительственная комиссия, но, на взгляд большинства моих сотоварищей-подводников, роковыми для погибшей атомарины оказались именно врожденные пороки. О самом главном из них - чуть позже.
Известно, что ахиллесова пята всех типов подводных лодок (и дизельных, и атомных) - распредщиты, которые "коротят" чаще всего прочего электрооборудования. С них-то и начинаются подводные и надводные пожары. Корабли горят на всех флотах мира. Увы, это неизбежная дань Молоху технического прогресса, жертвенная плата за огромную энергонасыщенность современных кораблей, за чудовищную ударную, огневую мощь. Горят авианосцы и пассажирские лайнеры, крейсера и танкеры, атомарины и дизельные подлодки... Горят каждый год, а то и каждый месяц, если брать мировую статистику.
Противоборство огня и средств тушения в точности копирует диалектику брони и снаряда. "Дурная бесконечность", как определил бы её Гегель, ибо война "льда и пламени" идет с переменным успехом и никогда не завершится вечной победой. Современный корабль есть оружие обоюдоострое, опасное не только для врага, но в немалой степени и для того, кто им владеет. Моряки, однако, никогда не были фаталистами. По воле волн плыли лишь их трупы, но не они сами. Бороться со стихиями (в том числе и огненной) всегда было профессиональной обязанностью мореплавателя, его уделом, его судьбой. Сегодня есть корабли, на которых арсенал средств борьбы с огнем не уступает по разнообразию и количеству боевому вооружению. Это спринклеры и огнетушители всевозможных зарядов, системы затопления и орошения, химическое и пенное тушение. Увы, порой и вся пожарная рать не в силах справиться с буйством огня. И все же каждый командир, получив доклад о пожаре, исходит из того, что шансы на успех есть всегда, игра стоит свеч и очаг возгорания может быть задушен в самом начале, на худой конец локализован. К пожарам, к возможности таких несчастий моряки если не сказать, что привыкли, то, во всяком случае, психологически готовы. Отчасти поэтому большая часть корабельных пожаров тушится без жертв. Другое дело, что развитие любого пожара непредсказуемо. Дорогу пламени прокладывает не только горючий материал, но и игра случая, стечение обстоятельств: пожар пожару рознь, ни один не повторяет коварство другого. Пожар же на "Комсомольце" и вовсе небывалый. Он уникален, поскольку уникальна и сама атомарина: титановый корпус, большая глубоководность плавания... Давление воздуха, вырвавшегося из поврежденной системы продувания балластных цистерн, было намного выше, чем на других, менее глубоководных лодках. Да и само повреждение трубопровода ВВД (воздух высокого давления) вольтовой дугой короткого замыкания (есть такая версия) - редчайшее обстоятельство, которое немедленно наложилось на "врожденный порок" корабля: масляная система при остановке гребного вала не герметизировалась по отсекам. Поэтому буря, вырвавшаяся из баллонов воздуха сверхвысокого давления, тут же "выстрелила" горящее масло в смежный - шестой - отсек, где мичман Колотилин принял огнеметную струю за выброс гидравлики. Впрочем, ошибка эта не имела для него уже никакого значения...
Можно ли было избежать этого "врожденного порока"?
Недавний командир стратегического ракетного подводного атомохода капитан 1-го ранга Э. Рыбаков рассказывал, как после первых выходов нового корабля в море он и его коллеги составили объемистый список замечаний по обнаруженным недостаткам различных систем с предложениями по улучшению их на строящихся лодках этой серии. Список передали в ведущее КБ. И что же? Ничего. Ответ по своему смыслу сводился к удручающей сентенции: "Берите то, что есть". Диктат судостроительной монополии здесь столь же вредоносен, как и диктат всех остальных безальтернативных фирм.
Из всех человеческих страхов самый острый - страх удушья. Без еды человек может жить неделями, без воды - сутками, без тепла - часами, без глотка воздуха не проживет и пяти минут.
Отсек подводной лодки, помимо всего прочего, - это резервуар для дыхания, где один дышит тем, что выдыхает другой, где общие вдохи и выдохи мешаются, как струйки пота на плечах, налегших на аварийный брус. Воздух здесь один на всех, как вино в братине. Отмерен он скупо, и в любую секунду - полыхни пламя - в горло хлынет раздирающий легкие ядовитый дым. Неспроста каждый из экипажа, от командира до кока, не расстается в отсеках с пластиковым футляром па боку, куда упрятаны дыхательная маска и регенеративный патрон. Запаса кислорода в ПДУ - так называется персональное дыхательное устройство - хватает лишь на первые минуты пожара, чтобы успеть включить систему тушения, добежать, найти и надеть индивидуальный дыхательный аппарат. И так все долгие месяцы плавания: оранжевый футляр ПДУ всегда под рукой, как фляжка с водой у солдата на поясе...
В странах с мало-мальски развитым подводным флотом к морякам глубин всегда относились с особым уважением. И даже вставали в присутственных местах при виде человека в форме подводника. И только в нашей стране, мир для которой зиждется на черных спинах атомарин, к жертвенному и весьма немногочисленному племени подводников привыкли настолько, что уже не о почестях речь, а о самом необходимом - крыше над головой...
АВАРИЙНАЯ ТРЕВОГА
Первым заметил беду, как ему и положено, вахтенный механик. В то утро им был командир дивизиона живучести капитан 3-го ранга Вячеслав Юдин. В 11.00 по распорядку дня был объявлен подъем для первой боевой смены, третья готовилась к обеду. Только что вахтенный офицер капитан-лейтенант Верезгов принял доклады из отсеков. Гортанный кавказский голос доложил из кормы:
- Седьмой осмотрен. Сопротивление изоляции и газовый состав воздуха в норме. Замечаний нет.
Это были последние слова старшего матроса Надари Бухникашвили. По всей вероятности, он погиб сразу же, как только вспыхнул объемный пожар. Даже не успел дотянуться до рычажка "лиственницы" - микрофона межотсечной связи.
В необитаемом седьмом отсеке он был один. Он один лишь видел, что полыхнуло и как... Надари Отариевич Бухникашвили, командир отделения машинистов трюмных, специалист 1-го класса... Черноусый худощавый парень, родом из Гагры. Он не был пляжным мальчиком, каких немало в курортном городе. Металлист, но не из "хэви метал". Руки его, привыкшие к тяжелому металлу слесарных инструментов, умели нежно держать гитару. Она осталась в каюте второго отсека вместе с "дембельным альбомом", для обложки которого Надари вытачивал из плекса белого медведя на льдине и цифры "1986 - 1989" годы службы на флоте.
11.03. На пульте вахтенного механика выпал сигнал:
"Температура в 7-м отсеке больше 70°". Юдин немедленно доложил командиру.
- Аварийная тревога!
Торопливый клекот ревуна взметнул всех, кто ещё просыпался. Звонки и ревуны на боевой службе подаются лишь в крайних случаях. Учебные тревоги, чтобы не нарушать звукомаскировку всегда скрытного плавания, объявляются лишь голосом.
Заместитель командира дивизии капитан 1-го ранга Б. Коляда, старший на борту:
"Я выскочил из койки, натянул брюки и бросился в центральный пост. Куртку и ПДУ надевал на бегу.
На ГКП (главном командном пункте) уже были командир лодки капитан 1-го ранга Ванин и инженер-механик капитан 2-го ранга Бабенко. Бабенко лихорадочно запрашивал аварийный отсек: "Седьмой, седьмой!.." Седьмой не отвечал. Я спросил:
- Люди там есть?
- Старший матрос Бухникашвили. На связь не выходит.
- Командир, давай ЛОХ1 в седьмой!
Ванин помедлил несколько секунд, надеясь, что Бухникашвили ещё откликнется. Он не хотел верить, что Надари уже нет. Командир с лейтенантских времен знает, что дать фреон в отсек, где находятся люди, все равно что пустить газ в душегубку, - верная смерть. Но Бухникашвили не отвечал. Медлить было нельзя.
- Дать ЛОХ в седьмой! - приказал Ванин и прикусил губу. С этой секунды можно было считать, что матроса нет в живых. Мы надеялись, что это будет единственная жертва..."
На сигнальном пульте загорелся мнемознак: "Дал ЛОХ в 7-й отсек". Это мичман Колотилин, техник группы дистанционного управления, включил из смежного шестого отсека станцию пожаротушения.