Я выскочил из машины в одном пиджаке и без шапки. Холодно. С соседнего подводного крейсера мне передают меховую "канадку" и пилотку. Вице-адмирал вскидывает ладонь к козырьку. Я тоже отдаю честь сходящему на пирс комфлотом и, может быть, впервые делаю это не по воинскому ритуалу, а осмысленно и искренне. Я отдаю честь адмиралу Попову...
Без малого тридцать лет езжу я на Северный флот. Знаю его и изнутри, и со стороны. Это мой родной флот. Мне повезло служить под флагом адмирала флота Георгия Михайловича Егорова. Мне повезло увидеть Северный флот в начале XXI столетия под трехзвездным флагом адмирала Вячеслава Попова. Между ними - череда возглавлявших его адмиралов. Одни уходили с почетом, другие, как предшественник Попова, с позором, побывав под следствием "за злоупотребление служебным положением".
О Попове один бывалый мичман, знавший что к чему на флоте, сказал коротко: "Не вор!" По нынешним временам - отменная характеристика. Но этого мало... За плечами Попова - 25 боевых походов в Атлантику, 8 лет жизни, проведенных в общей сложности под водой, в прочном корпусе...
Командовать самым мощным флотом России - Северным - адмирала Попова назначил Президент и благословил Патриарх Всея Руси в январе 1999 года. Сюда, на Север, Попов пришел ещё курсантом и все свои офицерские, адмиральские звезды "срывал" здесь, то в Атлантике, то подо льдом, то под хмурым небом русской Лапландии. Ох и колючие же были эти звезды...
Из бесед с адмиралом В.Поповым:
- Первая моя - лейтенантская - "автономка" прошла в западной Атлантике, в так называемом Бермудском треугольнике. Ходил я туда командиром электронавигационной группы или, говоря по-флотски, штурманенком. Первый корабль - атомный подводный ракетный крейсер К-137, первый командир - капитан 2-го ранга Юрий Александрович Федоров, ныне контр-адмирал запаса. Ходили на 80 суток и каждый день готовы были выпустить по приказу Родины все 16 своих баллистических ракет.
Никаких особых причуд Бермудский треугольник нам не подбросил. Но все аномалии поджидали нас на берегу. Дело в том, что лейтенант Попов женился довольно рано на замечательной девушке Елизавете. И та подарила ему дочь. Лиза героически осталась меня ждать на Севере в одной из комнатушек бывшего барака для строителей. Жилье то ещё - в единственном окне стекол не было, и потому я наглухо забил его двумя солдатскими одеялами. Топили железную печурку. Общая параша на три семьи... Но были рады и такому крову. Хибара эта стояла в Оленьей Губе, а я служил за двенадцать километров в поселке Гаджиево. Как только мне выпадал сход на берег, вешал я на плечо "Спидолу", чтоб не скучно шагать было, и полный вперед с песней по жизни. Транспорта никакого. Приходил я домой далеко за полночь, брал кирку и шел вырубать изо льда вмерзший уголь, топил "буржуйку", выносил парашу, если наша очередь была. На всю любовь оставался час-другой, а в шесть утра - обратно, чтобы успеть на подъем флага...
...В общем, отплавали мы без происшествий. Вернулись в Гаджиево. Меня, как семейного, отпустили с корабля в первую очередь. Да ещё с машиной повезло: за уполномоченным особого отдела, ходившим с нами на боевую службу, прислали "газик". А особист у нас был душевным человеком, бывший директор сельской школы, его призвали в органы КГБ и направили на флот. В годах уже старший лейтенант, пригласил в машину - подброшу по пути. Едем, все мысли в голове, как обниму сейчас своих да подброшу дочурку... Приезжаем в Оленью Губу, а на месте нашего барака - свежее пепелище. У меня сердце заныло - что с моими, где они? Особист меня утешает: спокойно, сейчас разберемся... И хотя сам торопился, в беде не бросил, стал расспрашивать местных жителей: что да как. Выяснилось: барак сгорел месяц назад от короткого замыкания в сети. По счастью, никто не пострадал. А семью лейтенанта Попова отправили во Вьюжный, там её приютили добрые люди. Через полчаса я смог, наконец, добраться до своих... Но на этом приключения не кончились. В том же, 1972 году произошла одна из самых страшных трагедий нашего флота: на атомном подводном ракетоносце К-19 вспыхнул жестокий объемный пожар, в котором погибли 28 моряков. История той аварии ныне хорошо известна, о ней написаны книги и песни...
- "Спит девятый отсек, спит пока что живой..."
- Да, именно эта. Слова и музыка народные, хоть и секретилось все тогда. Впрочем, мы-то знали немало, поскольку были с К-19 в одном походе и вернулись в базу почти одновременно. Мне даже пришлось участвовать в обеспечении похорон погибших матросов в Кислой Губе.
Вскоре после этого печального события мы с Лизой улетели в отпуск домой, в Вологду. Транспорта в город не было, и я позвонил из аэропорта маме...
"Господи, - ахнула она. - Ты где?! Стой на месте, никуда не уходи! Я сейчас приеду!"
Я позвонил Лизиной маме, теще. Реакция та же:
"Слава, ты?! Господи, будьте на месте, я сейчас приеду!"
Мы с Лизой переглянулись - что у них стряслось? Примчались наши мамы в аэропорт, виснут на мне, обе в слезах... Они меня уже похоронили. До них слухи дошли от местных военных летчиков, которые летали в Атлантику на спасательные работы по К-19. Знали, что и я в "автономке", и были уверены, что среди погибших их сын и зять... Самое печальное, что и отец уехал на полигон со своим дивизионом с этой же мыслью. Надо было срочно сообщить ему, что я жив. Но как? Полигон далеко - под Лугой, телеграмму туда не доставят. Надо ехать к нему... Полетел я в Питер, оттуда в Лугу, как говорится, в чем был. А был я, несмотря на ранний март, в щегольских полуботинках, в парадной фуражке, при белом кашне... В таком наряде по весенней распутице далеко не прошагаешь. А полигон огромный. Батя со своими ракетчиками невесть где. Да ещё ночь - глаз коли. В управлении полигона никого, кроме дежурного старшего лейтенанта. На год-другой постарше меня, но службу правит - не подступись. Ну, рассказал я ему вкратце, по каким делам отца ищу.
"Так ты с атомной лодки?!" - Шепотом спрашивает, поскольку вслух тогда такими словами не бросались.
"С атомной..."
Вызывает старлей дежурный ГТС - гусеничный тягач, сажает меня - и полный вперед! Мчимся напрямик, через лес, чтобы сократить путь. Вдруг по глазам - мощный луч. Ослепли. Остановились.
"Стой, кто идет?! Выходи! Документы!" Слышу, как затворы передергивают. Въехали мы в секретную зону, где отец ракеты испытывал. Объясняю, что я сын подполковника Попова.
Старший охранения только охнул: "Давайте к нему быстрее! Батя ваш совсем плох от переживаний!"
Мчимся в расположение дивизиона: палатки в лесу. Вхожу, офицеры на нарах в два яруса спят, у железной печурки отец прикорнул. "Здравствуй, папа, я живой..."
Батя у меня всю войну прошел, артиллерист, танки немецкие жег. Никогда слезинки ни одной у него не видел. А тут глаза заблестели. "Так, командует он. - Начальнику штаба - спать! Остальным - подъем! Столы накрывать".
Движок запустили, свет дали. На стол из досок - по-фронтовому: тушенку, хлеб режут. "И кружки доставайте!" - "Товарищ командир, так сухой закон же..." - "Знаю, я ваш сухой закон! Поскребите по своим сусекам!"
Ну, конечно же, что надо нашлось, разлили по кружкам и выпили за мое возвращение из первой моей "автономки"...
Попов достал из пачки "Петра Великого" сигарету и вставил её в прокуренный мундштук...
Едва ли не самой памятной для него стала командирская "автономка" осенью 1986 года. Ходили, как всегда, под Америку... Именно тогда на соседнем по району атомном подводном крейсере К-216, которым командовал капитан 2-го ранга Игорь Британов, произошел взрыв в ракетной шахте, от ядовитых паров окислителя погибли пять человек. Командир Игорь Британов, вынужден был всплыть и бороться за живучесть в надводном положении...
Из рассказов адмирала В.Попова:
- Мой ракетоносец, совершенно однотипный с К-219, находился на соседней позиции, и я по радиоперехвату понял, что у Британова случилась беда. Ходу до него мне было чуть более двадцати часов. Готовлю аварийные партии, штурманскую прокладку, и не зря - вскоре получаю персональное радио: "Следовать в район для оказания помощи К-219. Ясность подтвердить". Ясность немедленно подтверждаю. Но квитанцию на свое радио не получаю. Еще раз посылаю подтверждение - квитанции нет. Снова выхожу в эфир - ни ответа ни привета. Молчит Москва, и все... А я уже больше часа на перископной глубине торчу, вокруг океанские лайнеры ходят - неровен час под киль угодишь. Наконец, приходит распоряжение - оставаться в своем районе. Вроде бы положение К-219 стабилизировалось, помощь не нужна. Стабилизироваться-то оно стабилизировалось, да только на третьи сутки ракетный крейсер затонул. До сих не могу себе простить - мог ведь пойти к Британову, не дожидаясь этих треклятых квитанций. Схитрить мог... У меня же и люди подготовленные, и все аварийные материалы на борту... Пришли бы - и ход событий мог пойти иначе. Но ведь поверил, что ситуация выправилась. А там окислитель разъедал прочный корпус со скоростью миллиметр в час... О том, что К-219 затонула, узнал только в родных водах, когда пошли на замер шумности в Мотовский залив. В шоке был...
В шоке был не один Попов. В шоке был и Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев, который узнал о трагедии в Атлантическом океане в тот момент, когда вел в Рейкьявике переговоры с американским президентом. Шок испытали все советские подводники - впервые в мире затонул атомный ракетный крейсер стратегического назначения - махина, которая, как и "Титаник", казалась непотопляемой.
Ценой своей жизни заглушил ядерный реактор старший матрос Сергей Преминин. Командир Игорь Британов, как и положено, сошел с корабля последним. Огромная атомарина буквально выскользнула у него из-под ног и навсегда ушла в трехкилометровую бездну. Британов добирался до ближайшего спасательного судна на надувной лодчонке. Он сделал все, чтобы спасти свой корабль, и держался в непростой аварийной ситуации столь мужественно, что высокое начальство не решилось отдать его под суд. Однако был исключен из партии и - самое печальное - уволен в запас без права ношения военной формы.
Трагедию К-219 и беду сотоварища Вячеслав Попов принял близко к сердцу. Много лет пробивал геройское звание погибшему матросу Сергею Преминину. Адмирал Попов - единственный из всех комфлотом, который сумел выкроить время и приехать в глухую вологодскую деревню, чтобы по-человечески погоревать с родителями погибшего матроса, вручить им высокую награду сына. Сделал это по порыву души, а не по долгу службы. Тем более что долг этот вовсе не обязывал адмиралов поминать погибших матросов по полному чину.
Не забыл на высокой должности и Игоря Британова. Сначала сумел выхлопотать ему звание капитана 1-го ранга с правом ношения мундира в запасе. Затем... Вот тут-то и крылась цель ночного и негласного визита комфлотом в Гаджиево. Дело в том, что на 15-ю годовщину гибели К-219 в Гаджиево, откуда атомарина уходила в свой последний поход, съехались со всей страны бывшие члены экипажа, пережившие катастрофу в Атлантике. Приехал из Екатеринбурга и Игорь Британов. И хотя в Баренцевом море шли подготовительные работы к подъему "Курска" и в любую минуту и по любому поводу московское начальство могло хватиться командующего Северным флотом, тем не менее адмирал Попов прибыл в Гаджиево. Он был тяжело простужен и мог бы отлеживаться дома, но он не мог в такой день не повидаться с Британовым. Возможно, только тот, переживший гибель своего корабля, мог понять сейчас Попова, потерявшего "Курск", понять, как никто другой... Как бы там ни было, я оказался свидетелем этой встречи. Почему-то столы были накрыты в зале городского загса. Но дело было вовсе не в том, где стояли эти поминальные столы и что стояло на столах. Попов, тяжело дышащий, заметно постаревший за черный год общей подводницкой беды, поднял рюмку.
- Я прошу понять, почему я не смогу быть с вами долго. "Курск" - там, а я - здесь... Но и не повидать вас в такой день я тоже не мог...
Адмирал достал из свертка кортик и посмотрел на Британова... Тот поднялся и принял из рук Попова стальной клинок - символ офицерской чести и командирского мужества. То была лучшая награда Британову за все то, что он пережил за эти пятнадцать лет.
Потом Попов отбыл в Североморск. Мы с вице-адмиралом Сергеем Симоненко провожали его до трапа. Запомнилось последнее речение командующего флотом:
- Когда я прибыл сюда лейтенантом, в Гаджиеве ещё служили участники войны. Их было немного и их ценили, потому что у них был реальный боевой опыт. Сегодня на флоте совсем мало осталось офицеров, которые ходили в дальние "автономки", которые помнят, что такое боевая служба в океане... И их надо беречь так же, как берегли когда-то фронтовиков.
Я вспомнил эти слова, когда командующего Северным флотом адмирала Попова, его сподвижника Героя России вице-адмирала Михаила Моцака, командира противоавианосной дивизии контр-адмирала Михаила Кузнецова, командующего 1-й флотилией вице-адмирала Олега Бурцева и ещё девять высших офицеров с бесценным опытом океанских боевых служб отправили одним чохом в отставку.
Рапорт об отставке адмирал Попов написал в каюте "Петра Великого" сразу же, как стало ясно, что спасать некого. Через сутки по ВЧ позвонил Президент: "Ваш рапорт не удовлетворяю". Все было достойно и по-государственному мудро. До тех пор, пока не начались придворно-подковерные игры. В результате адмирал Попов снят с должности и уволен в отставку.
Незадолго до кадровой "шокотерапии" и адмирал Попов, и начальник штаба Северного флота вице-адмирал Моцак дали развернутые интервью - один "Российской газете", другой "Известиям", - в которых ещё раз подтверждали свои мнения о главной причине "нештатной ситуации" на "Курске": столкновении с американской подводной лодкой. Вот почему у многих возникла мысль, что ведущих российских адмиралов сняли за "антиамериканские настроения", столь несозвучные новой политической ситуации. Таким образом как бы развенчана и сама версия столкновения. И это при всем при том, что следствие по факту гибели "Курска" ещё не закончено, что первый отсек, в котором может таиться разгадка первопричины взрыва, лежит пока что на дне морском... Но так ли она абсурдна, эта версия, как её теперь пытаются представить? "Неужели такое возможно?" - продолжают недоумевать люди, далекие от реалий подводного флота. Спросите об этом капитана 1-го ранга запаса Андрея Булгакова, который столкнулся с "Грейлингом", спросите об этом контр-адмирала запаса Владимира Лебедько, который пережил столкновение на К-19 с американской подводной лодкой "Гэтоу", спросите об этом капитана 1-го ранга Игоря Локтя, который командовал атомариной "Кострома", которую долбанула в Баренцевом море американская "Батон Руж", спросите об этом других командиров, которым посчастливилось вернуться домой с вмятинами на легком корпусе...
Из бесед с адмиралом В.Поповым:
- Последняя, двадцать пятая, "автономка", тоже весьма памятна. Еще как памятна-то... Это было весной 1989 года. Я выходил в море на борту ракетоносца как заместитель командира дивизии "стратегов" - подстраховывать молодого командира атомохода. Впереди нас в дальнем охранении шла торпедная подводная лодка К-278... Печально известный "Комсомолец". За сутки до гибели этого уникального корабля я переговаривался с его командиром капитаном 1-го ранга Ваниным по ЗПС - звукоподводной связи. Вдруг получаю 7 апреля странное радио с берега - дальнейшие задачи боевой службы выполнять самостоятельно, без боевого охранения. И только по возвращении в базу узнал о трагедии в Норвежском море...
Самый опасный для меня поход? Пожалуй, в 1983 году... Я - командир 16-ракетного атомного подводного крейсера. Выполняем стратегическую задачу в западной Атлантике - несем боевое дежурство в кратчайшей готовности к нанесению ответного ракетно-ядерного удара. Вдруг в районе Бермудского треугольника - не зря о нем ходит дурная слава - сработала аварийная защита обоих бортов. Оба реактора заглушились, и мы остались под водой без хода. Перешли на аккумуляторную батарею. Но емкость её на атомоходах невелика. Спасло то, что удалось найти неподалеку район с "жидким грунтом", то есть более плотный по солености слой воды. На нем и отлежались, пока поднимали компенсирующие решетки, снимали аварийную защиту...
- А если бы не удалось найти "жидкий грунт"?
- Пришлось бы всплыть на виду у "вероятного противника". В военное время это верная гибель. В мирное - международный скандал. Да и вечный позор для меня как подводника-профессионала.
Вообще, всю мою морскую походную жизнь снаряды падали рядом со мною, осколки мимо виска проносились, но не разу не задело. Это ещё с курсантских времен началось. В 1970 году ходил на стажировку на плавбазе ПБ-82 в Атлантику. А там как раз почти точно так же, как К-219, затонула после пожара атомная подводная лодка К-8, и мы пошли в Бискайский залив оказывать ей помощь. Так что и там по касательной пронесло. Кто-то молился за меня сильно. Везло...
- Суворов бы с вами не согласился. "Раз - везенье, два - везенье... Помилуй Бог, а где же уменье?" Не могло одному человеку просто так повезти двадцать пять раз подряд...
- Опыт, безусловно, накапливался от "автономки" к "автономке". Но все-таки море - это стихия, а у стихии свои законы - вероятностные. У меня ведь как было: 10 боевых служб до командирства, 10 боевых служб командиром подлодки и 5 боевых служб - замкомдивом отходил, старшим на борту.
Да, подводник Вячеслав Алексеевич Попов никогда не возвращался из морей с приспущенным флагом. Флаг пришлось приспустить только однажды когда погиб "Курск". Нет его прямой вины в том, что стряслось с подводным крейсером. Даже генеральный прокурор Устинов со всей своей ратью не смогли найти "причинно-следственную связь между действиями командующего флотом и гибелью корабля".
Мой коллега по "Российской газете" Александр Емельяненко посвятил уходу адмирала Попова добрую газетную полосу. Есть в ней такие строки: