Несмотря на усталость, черный офицер вытянулся, звонко стукнул каблуками, резко выбросил вверх правую руку и так громко и четко выкрикнул свое "Хайль Гитлер" и отрекомендовался, что Дитрнх даже подскочил.
Куда и девались его вялость и ленивая неповоротливость!.. Так рванулся неожиданному гостю навстречу, так хайлькнул в ответ (правда, несколько испуганным голосом), что вышло не хуже, чем у приезжего гестаповца.
И прямо на глазах лицо Дитриха сначала посерело, а потом покрылось мертвенной бледностью.
Яринка не запомнила, зачем приходил и что требовал или о чем справлялся черный офицер. Но побледневшее лицо Дитриха запомнила. И подумала, что об этом посещении Сапожников обязательно должен знать. Тут же она поняла, что в районе появился или вскоре появится отряд настоящих гестаповцев, перед которыми дрожали не только местные жители, но и немцы, вплоть до самых высоких чинов.
Гестаповцы теперь появились в их краях второй раз за всю войну. Это говорило о серьезности положения на фронте и в ближайшем немецком тылу. Гестаповцы не только подчеркивали бессилие или неоперативность частей в серых и голубовато-зеленых мундирах, нет, они одним своим присутствием обвиняли их в том, что те преступно не справились и уже не справятся со своими обязанностями по "усмирению", "успокоению" и "радикальному очищению" прифронтового тыла, в котором для немецкой армии сложилась обстановка опасная и нетерпимая.
Тихим, каким-то бесшумным, по страшным смерчем прошел черный отряд гестаповцев вдоль и поперек их края, оставляя на своем пути пожарища, трупы, виселицы, переполненные тюрьмы. Но смерто, казнь людей гестаповцами мало кто и видел. Каратели почти невидимы, они действовали, как видно, по ночам и в застенках.
И только страшные слухи катились кровавым эхом по их с те дам.
Когда гестаповец вышел, Дитрих долго сидел у себя за столом, окаменело глядя в окно через улицу. Видно, обдумывал, взвешивал, как, каким образом притихнуть,
спрятаться, стать невидимым, пока пронесется эта черная смерть. И, наверное, не в силах подавить свою тревогу и не имея возможности поделиться ею с кем-то другим, сказал:
- Запомните, фрейлейн Иринхен, кто бы вы ни были, дочка шляхтича или советская разведчица... Эти так престо, без всякого повода, не появляются нигде...
- Знаете, пан комендант, - сухо ответила Яринка, - всякие шутки имеют предел...
- Какие там, черт возьми, шутки! - рассердился комендант. - Они появляются в самый критический момент, чтобы нагнать страху всем, сверху донизу. Понимаете, настоящего страху! А нагонять страх они умеют.
Это уж я знаю...
- Но, пан комендант, меня это совершенно не касается! И я совсем не хочу знать...
- Меня не интересует, что вы хотите знать. И не прикидывайтесь глупее, чем вы есть на самом деле. Вас это, может, и действительно не касается... Разве только так... - Дитрих криво и страшно усмехнулся, - за компанию с начальством, если оно попадет под горячую рчку... А вообще чья-то, и, наверное, не одна, голова теперь определенно полетит... И если хотите, фрейлейн разведчица, то... не какие-то там, а настоящие немецкие головы...
"Фрейлейн разведчица" на этот раз решила промолчать и лишь сердито нахмурила брови.
В тот же день, может через час после этого разговора, о появлении гестаповцев знал уже Ефим Макогон.
Но черного отряда в Новых Байраках тогда так никто и не видел. Словно офицер в черном с тонкой осиной талией был только призраком, будто он совсем не появлячся на пороге Дитрихова кабинета. А среди немцев и их ближайших друзей прошел слух о том, что из жандармерии вдруг забрали и немедленно отправили в гебит с соблюдением всех правил, как настоящего государственного преступника, заместителя начальника жандармского поста фельдфебеля Гейншке.
В тот же день под вечер к Дитриху всего на одну мин)ту забежал шеф жандармов Бухман. Бледный, испугапгып, он даже не скрывал своего испуга. О чем-то шептался с Дитрпхом, глядя на Яринку тяжелыми оловянно-водянистыми глазами, и у нее было такое впечатление, будто он совсем не видит, даже не замечает ее.
Накануне вечером, сообщил Валерик Нечитайло, в камерах жандармерии и полиции почти до полуночи, не прекращаясь ни на минуту, продолжались допросы арестованных, подвергшихся самым лютым за последний месяц пыткам.
В ту же ночь лейтенант Дитрих Вольф впервые, кажется, за время их знакомства напился, как настоящая свинья. И можно было догадаться, что пил он с Бухманом и Макогоном.
На следующий день, поздно утром, он, все еще пьяный, но, по привычке держась на ногах и почти касаясь носом глухой стены, кому-то невидимому бормотал:
- Пронесет на этот раз или... не пронесет?.. Нет, черт побери!.. Но меня интересует, чья голова, после головы этой свиньи Гейншке, на очереди?.. Неужели?.. - Он дико оглядел комнату, увидел Яринку за столом и будто немного протрезвел. - Раз уже они здесь, - проговорил, обращаясь к девушке, - они промчатся, как самум... Подолгу нигде не задерживаются... Но запомните мои слова, фрейлейн Иринхен, - после них уже ненадолго задержимся здесь и все мы...
Главный удар на этот раз пал на головы властей Новобайракского района.
В тот же день немецкие военнослужащие всего гебита получили секретный приказ-извещение о расстреле заместителя начальника жандармского поста Новобайракского района фельдфебеля Гейншке за измену рейху и великому фюреру, что проявилось в разглашении важной военной тайны и мягком отношении к подрывным элементам на подчиненной ему территории.
А на следующий день, с самого утра, в Скальном была собрана полиция из пяти районов. Для примера тут же на базарной площади в Скальном, без предварительного ареста и допроса, неожиданно был схвачен и повешен повобайракский начальник полиции Короп "за измену великой Германии и снисходительное отношение к подрывным действиям враждебных элементов".
Логики в обоих приказах было немного. Но страха для тех, кто должен был проявить особое усердие и энергию в борьбе "за великое дело фюрера и великой Германии", больше чем достаточно.
После казни Коропа в гебите во всех прилегающих к "котлу" районах начались массовые облавы, повальные аресты, стали заполняться людьми уже опустевшие к тому времени местные концлагеря. Начались неслыханные до того в этих краях массовые истязания: с востока на запад, навстречу немецким воинским частям, под усиленной охраной солдат, собак и полицаев погнали длинные колонны людей от четырнадцати до шестидесяти лет. Где-то на востоке эсэсовцы перед последующим паническим бегством создавали "зону пустыни", выжигая вокруг все, что смогли, дотла и угоняя на запад все способное к труду местное население.
В колоннах угоняемых, а также помимо них, в селах и городах, всюду, где еще оставались советские люди, расползлись под видом беженцев шпионы, переодетые полицаи и тайные агенты гестапо. Порой выдавая себя за подпольщиков или партизан, выпытывали, подслушивали, провоцировали.
Черный самум прошумел и действительно быстро исчез, оставив после себя беспощадный шквал насилия, угроз, пыток и истязаний над всеми, оставшимися в живых, со стороны местных гитлеровских властей. Шквал, который еще долго поддерживался и раздувался безумным страхом позорной смерти, которая может вернуться в любую минуту в образе офицера-гестаповца с осиной талией, страхом "котла", в котором варились, без всякой надежды на спасение, все новые и новые дивизии, страхом перед каждым местным жителем, которого хватали, за которым охотились, по заранее обдуманным планам, целыми подразделениями.
Шеф жандармского поста Бухман был как туго заведенная пружина, как готовая в любой момент взорваться, снятая с предохранителя, граната. Никому ничего не доверяя, он брал все на себя и всюду успевал. Даже не назначил нового (после Коропа) начальника полиции.
Бухман сам стал руководить полицией, обращаясь в случае надобности к одному из двух уцелевших жандармов - сержанту Гершелю, который виртуозно матерился, смешивая славянскую ругань с немецкими словами, и владел десятком предложений той языковой смеси, которой вполне хватало для объяснений с местными полицаями.
Да, собственно, в те дни Бухмзну некем было и руководить, так как основной состав полиции целыми днями, а то и неделями находился где-то в облавах.
И только кое-кто из них порой показывался в райцентре с новым "пополнением" арестованных и задержанных, чтобы потом снова надолго исчезнуть. В помещении полиции оставалось трое, иногда - пятеро полицаев для охраны прочно запертых и зарешеченных камер. Их вполне хватало для внутренней охраны. Нападения же со стороны на полицию, находящуюся в центре селения, переполненного и днем и ночью маршевыми войсковыми частями, никто себе и представить не мог.
Две камеры в полиции и одна в жандармерии ежедневно пополнялись новыми жертвами. Арестованных в эти дни и не допрашивали. Разве что в случае особенной необходимости для выявления связей. Однако задержанных по "профилактическим соображениям" систематически истязали, избивая до потери сознания, и обливали ледяной водой прямо в камерах; избивали всех, кто попадал под руку, сколько успевали за время, отведенное на такие экзекуции.
Со всем этим управлялся сам Бухман с помощью дв"х своих жандармов и нескольких особенно лютых, которым уже море крови было по колено, убийц-полицаев.
Худенький и щупленький Валерик Нечитайло, подчас издали наблюдая за экзекуцией, бледнел и каждый раз приходил в ужас при мысли, что не выдержит, а то, теряя рассудок, и сам бросится на палачей. Пока спасало его только то (правда, не радуя ни Макогона, ни Яринку), что его, как неопытного и непроверенного, в большинстве случаев ставили на наружные посты - у мостика через речку или в караулке самой полиции в паре с кем-нибудь из старших.
Еще совсем юный, мягкий характером, не задиристый комсомолец, подвернувшийся под руку Макогону в нужный момент, он, как и Яринка, чуть не плакал, готовый идти куда угодно, хоть на верную смерть, только бы не в полицию.
Теперь, встречаясь иногда с Яринкой на улице, на ступеньках комендатуры или на крыльце полиции, Валерик откровенно жаловался девушке:
- Жду не дождусь, когда это для меня хоть как-то кончится... Боюсь... Если будут посылать дежурить к камерам, просто не выдержу. О, ты себе и представить не можешь!.. Даже и подумать страшно, что это такое - дежурить возле камер...
А Дитрих за те несколько дней, как был уничтожен Гейншке и повешен Короп, - хотя и его иногда привлекали к "делам", а то и посылали на довольно опасные операции "местного значения" - словно ожил. С его лица сошла серая бледность, что не сходила с него и после того, как черный самум перекинулся в другие районы. К нему даже вернулся его мрачный юмор. Как-то он снова усмехнулся, правда, довольно кисло, и попытался по-прежнему подшутить над Яринкой:
- Слушайте, фрейлейн Иринхен, если вы не разведчица, то неужели же вы в самом деле не побоялись в такое время пойти ко мне на службу?
- Не понимаю? - уже совсем не боясь его и даже не уважая как воина и офицера, спросила Яринка.
- Ну, как же... До вас ликвидировали и убрали от меня двух переводчиков. И я уверен, что все это не так просто, что это - дело рук ваших подпольщиков...
- Я об это?"! и не подумала, - пожала плечами Яринка. - В самом деле?.. Вы так думаете? - переспросила она с притворной наивностью.
- В самом деле...
- Все равно я не боюсь... Мне все это как-то... безразлично.
- О-о-о! Фрейлейн Иринхен такая смелая? Или, может, такая пессимистка?
- Ни то, ни другое... Скорее, фаталистка.