Как ни торжествовали ненавистники маршала, их предводители (Берия, Жданов, Булганин, несомненно Абакумов и другие гадательно) были людьми тертыми и отлично понимали - обвинения, добытые следователями, вздор. Слова, вырванные под палкой. Фактов не было. Найти их значило отличиться в глазах старевшего Сталина со всеми вытекающими последствиями для личного благополучия. Вот если бы нашлись основания обвинить Жукова в мародерстве. Растленные типы, они мысленно ставили себя на его место - какие возможности обогатиться в суматохе краха "третьего рейха"! Не мог Жуков устоять перед этим. Только не дать опальному маршалу опомниться, нагрянуть к нему в момент сборов к отъезду в Одессу.
Через несколько дней после памятного 1 июня банда бесстрашных чекистов вломилась в квартиру. Они явились рано утром, дверь открыла семнадцатилетняя дочь Эра, родители еще спали. Рыцари революции были вооружены до зубов, они прикрылись ордером и солдатом с автоматом, поставленным на пост у туалета, дабы обыскиваемые не спустили в канализацию вещественные доказательства. То была команда матерых чекистов, занявшаяся привычным и любимым делом изобличением "врага народа", проникшего в маршальские чины. Г. К. Жуков в кителе с тремя Звездами Героя Советского Союза беспомощно смотрел на неслыханный разгром. Пришельцы похватали и унесли с собой в мешках то, что сочли ценным. Критерий "утопавшей в роскоши" семьи - среди изъятого дешевый фотоаппарат старшей дочери Эры и куклы младшей Эллы.
Охота за жуковскими "сокровищами" превратилась в навязчивую идею партийно-чекистской мрази, все пытавшейся скомпрометировать нашего великого полководца. Агентура МГБ распространяла слухи о мифическом "чемодане с бриллиантами", который-де имел Жуков. Люди "с чистыми руками и горячими сердцами" основательно напутали. "Подготовил чемоданчик с бельем", - скажет о тех временах Г. К. Жуков. На случай заключения в тюрьму. Но охотники за бриллиантами, по-видимому, обратили в свою веру даже Сталина. Периодически все это выливалось в нешуточные приступы политического безумия. Один из них случился в самом начале 1948 года. Абакумов докладывает 10 января 1948 года Сталину:
"В соответствии с Вашим указанием 5 января с. г. на квартире Жукова в Москве был проведен негласный обыск. Задача заключалась в том, чтобы разыскать и изъять на квартире Жукова чемодан и шкатулку с золотом, бриллиантами и другими ценностями...
По заключению работников, проводивших обыск, квартира Жукова производит впечатление, что изъято все, что может его скомпрометировать. Нет не только чемодана с ценностями, но отсутствуют какие бы то ни было письма, записи и т. д. ...
В ночь с 8 на 9 января с. г. был произведен негласный обыск на даче Жукова, находящейся в поселке Рублево под Москвой..."
Бред!
Цена: в январе 1948 года первый инфаркт у Георгия Константиновича. Мы можем только гадать, какие гадости предъявлялись маршалу (о результатах провалившихся "негласных" обысков ни слова!), гадать по объяснению Г. К. Жукова в ЦК ВКП (б) "товарищу Жданову Андрею Александровичу", датированному 12 января 1948 года. В конце 1947 года Жуков имел неосторожность рассказать своему адъютанту подполковнику Семочкину о содержании доноса Новикова. Адъютанта арестовало МГБ, и в тюрьме он настрочил заявление на Жукова. Маршал-де вел себя "непартийно", продал машину, набрал мануфактуры для штор и гардин для дачи (дача-то была государственная и находилась в ведении и на балансе МГБ), истратил 50 тысяч марок, полученных от Серова, набрал серебряных ложек, не желает подписываться на заем, заказал книгу о себе писателю Славину и все в том же духе.
Жуков по пунктам опроверг домыслы Семочкина, в негодовании назвав их "ложной клеветой", заверил, что "никогда не был плохим слугою партии, Родине и великому Сталину... Прошу оставить меня в партии. Я исправлю допущенные ошибки (?)". Испив горечь унижения, Георгий Константинович прозорливо еще написал: "Семочкин клевещет на меня, рассчитывая на то, что он является вторым после Новикова свидетелем о якобы моих антисоветских взглядах и что ему наверняка поверят".
История эта приключилась через полтора года после злосчастного 1 июня 1946 года. Тощий компромат собрали на Жукова за этот немалый срок трудившиеся не покладая рук мерзавцы из органов, если подполковник Семочкин был "вторым", по оценке Жукова, клеветником после главного маршала. По подсчету Георгия Константиновича, уже на 1 июня 1946 года в деле против него "фигурировали 75 человек, из них 74 ко времени этого заседания были уже арестованы и несколько месяцев находились под следствием. Последним в списке был я".
Итог провала очередного похода МГБ на Жукова: 12 февраля 1948 года в старом штабном вагоне военных лет он отправился в Свердловск командовать войсками Уральского военного округа. Наверное, Жуков тяжело размышлял о случившемся. Да, отбил еще один натиск клеветников. Вероятно, маршалу приходили в голову мысли о несовершенстве человеческой натуры, но он, кристально честный в словах и поступках, без сомнения, не мог представить себе, что кампания очернения была далеко не случайной - то был отработанный чекистский прием: перед неизбежным арестом предельно оклеветать жертву. Цель когда за обреченным захлопнутся двери тюрьмы, он останется в памяти на воле как ничтожный, грязный человек.
Изворотливое МГБ, опасаясь мстительного гнева Сталина, провал своей версии о Жукове-мародере, по-видимому, изобразило как самое веское доказательство того, что он заговорщик. Живет-де только зловещими замыслами, остальное деньги, вещи - его совершенно не интересует. Наконец и подобрали ключ к загадочной душе маршала! Дело оставалось за малым - отыскать потребные "доказательства". В тюрьмах томилось немало военных, иные из них знали Жукова. С них и начали. Увы, умнейших чекистов ожидали одни разочарования.
По доносу политработников в конце 1946 года были смещены командующий войсками Приволжского военного округа генерал-полковник Гордов и его начальник штаба генерал-майор Рыбальченко. Оперативной техникой подслушали не только беседы прогнанных генералов, но и разговор Гордова с женой. Они ругали Сталина, и, что, наверное, привлекло цепкое внимание чекистов, Гордов упомянул Жукова, и вот в каком контексте: "Сейчас только расчищают тех, кто у Жукова был мало-мальски в доверии, их убирают. А Жукова год-два подержат, а потом тоже - в кружку, и все! ...Тут вопрос стоял так: или я должен сохраниться, или целая группа людей должна была скончаться - Шикин, Голиков и даже Булганин, потому что все это приторочили к Жукову. Значит, если нужно было восстановить Жукова, Гордова, тогда булганинщина, шикиновщина, голиковщина должны были пострадать".
Упоминались знакомые все лица (Шикин - начальник ГлавПУРа в 1946-1949 годах) в негативном плане, а Г. К. Жуков в позитивном. С солдатской прямолинейностью Герой Советского Союза Гордов на всю жизнь сохранил навыки старшего унтер-офицера первой мировой войны и недаром послужил прообразом генерала Горлова в пьесе А, Корнейчука "Фронт", прогремевшей в 1942 году. Подверстали к этим двоим из Приволжского военного округа еще генерал-майора Г. И. Кулика (разжалованного Маршала Советского Союза), также, по понятным причинам, недовольного Сталиным, и всех троих в начале 1947 года - в тюрьму. Едва ли добились чего-либо от старых солдат в отношении Жукова, хотя продержали их в заключении до конца лета 1950 года, когда состоялся суд.
Их обвинили в намерении изменить Родине, совершить теракты, групповой антисоветской деятельности. На суде все трое отказались от своих показаний на следствии (Рыбальченко: "Следователь довел меня до такого состояния, что я готов был подписать себе смертный приговор"). Как в воду глядел. Всех приговорили к расстрелу и на следующий день, 24 августа 1950 года, казнили. Но это никак не подвигало МГБ в деле "заговорщика" Жукова. От бессилия и добирали тогда в тюрьму таких, как А. Н. Бучин.
Все же в начале пятидесятых травля Жукова постепенно угасает. Он выстоял, не дал ни малейшего повода легиону провокаторов, стукачей и прочих, которыми он был плотно обложен со всех сторон. С другой стороны, летом 1951 года рухнул тот, кто был мотором гнусной кампании против нашего национального героя. Запутался в интригах и угодил в тюрьму МГБ сам Абакумов со своей бандой. Мерзавцу пришлось давать отчет таким же мерзавцам в том, почему, как сказано в документальной повести К. А. Столярова "Голгофа" (М., 1991), он прошел мимо "контрреволюционного заговора, которым руководил Главный маршал артиллерии Воронов. Цель заговора - свержение Советского правительства и передача власти в стране маршалу Жукову". Абакумов оправдывался ссылками на дело генерала Телегина и других - всего 8 человек. "Дело это весьма важное, и его впредь следует держать и не заканчивать. Оно связано с маршалом Жуковым, который является очень опасным человеком..."
В каком же страшном мире жили эти люди, да можно ли именовать их людьми? Избитый, в кандалах, неделями запираемый в холодильную камеру в Лефортовской тюрьме, Абакумов все твердил свое. Ему предстояло пройти самому по кругам ада, куда он садистски отправлял других. Пройти под расстрельными статьями, применение которых было неизбежно в конце позорного пути. По всей вероятности, Жуков, если судить по его опыту 1937-1939 годов, не мог быть "недоволен тем, что клеветник получил по заслугам - "рыл яму для другого, а угодил в нее сам", как говорится в народной пословице".
По-иному он оценивал Сталина. Завершая то эссе "Коротко о Сталине", Г. К. Жуков проявил великодушие в отношении главного кукловода кампании против него - И. В. Сталина. Отбросив мелочные и недостойные крупного государственного деятеля поступки, Жуков обратился к главному, как он понимал, событию: усилия Абакумова и Берии "сводились к тому, чтобы арестовать меня. Но Сталин не верил, что якобы я пытаюсь организовать военный заговор, и не давал согласия на мой арест.
Как потом рассказывал Хрущев, Сталин якобы говорил Берии: "Не верю никому, чтобы Жуков мог пойти на это дело. Я его хорошо знаю. Он человек прямолинейный, резкий и может в глаза любому сказать неприятность, но против ЦК он не пойдет".
И Сталин не дал арестовать меня. А когда арестовали самого Абакумова, то выяснилось, что он умышленно затеял всю эту историю так же, как он творил их в мрачные 1937- 1939 годы.
Абакумова расстреляли, а меня вновь на XIX съезде партии Сталин лично рекомендовал ввести в состав ЦК КПСС.
За все это неблагоприятное время Сталин нигде не сказал про меня ни одного плохого слова. И я был, конечно, благодарен ему за такую объективность".
Конечно, Георгий Константинович, писавший по памяти, допустил неточности. XIX съезд партии состоялся в октябре 1952 года, В. С. Абакумова расстреляли 19 декабря 1954 года. В основном он прав - есть серьезные основания думать, что параноик Сталин в определенной степени раскаялся. В феврале 1953 года Жукова отзывают из Свердловска в Москву. Предстояло новое назначение. "Думаю, что он хотел назначить меня министром обороны, но не успел, смерть помешала", рассудительно сказал Жуков глубоким стариком, а отвечая на вопрос, простил ли он Сталина, промолвил: "Я это просто вычеркнул из своей памяти".
Он был на редкость незлобивым, Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков.
Чего нельзя сказать о другом прославленном полководце второй мировой войны, американском генерале Д. Макартуре. Отправленный за океан в 1935 году, Макартур и дня не побывал в Соединенных Штатах до 1951 года, целых 16 лет! За эти полтора десятилетия генерал снискал мировую известность, на них приходится вершина его деятельности, нередко своевольной. В пику официальному Вашингтону.
Когда в первые месяцы войны на Тихом океане Макартур с небольшим контингентом войск был осажден на крошечном островке Коррехидор и не мог получить помощи из США, он стал размышлять о стратегии в терминах глобальной геополитики. Макартура осенила идея: пусть Советский Союз поможет американцам на Филиппинах! Он настойчиво требует воспользоваться "золотой возможностью" вовлечь Советский Союз в войну с Японией. Макартура поддержал Пентагон. Американские горе-стратеги забыли, что на наших руках страшная война с Германией и ее сателлитами. Естественно, поползновения Рузвельта в этом отношении Москва холодно и решительно отклонила.
Лучший биограф Макартура У. Манчестер заметил:
"Этот инцидент стоит помнить, ибо тогда никому не пришло в голову, что Макартур пересек границу, разделяющую военную и гражданскую власти". Неизвестно, в каких терминах из Вашингтона сообщили Макартуру о неудаче попыток Рузвельта ввести СССР в войну на Тихом океане, но не вызывает никакого сомнения, что генерал понял замысел высших чинов правительства - пожертвовать им. "Именно в этот момент, - глухо сообщает У. Манчестер, - Макартур решил, что он должен умереть. Казалось, не было иного выхода. В какой-то момент безумия он вновь подумал, что Сталин может спасти его, и опубликовал восторженное заявление", из которого Манчестер дает только несколько куцых фраз, а полный текст его приветственной телеграммы в Москву 23 февраля 1942 года по случаю Дня Красной Армии гласил:
"Цивилизация возлагает все свои надежды на достойные знамена доблестной русской армии. За мою жизнь я принимал участие в ряде войн, был свидетелем других и подробно изучал кампании великих полководцев прошлого. Ни в одной из них я не видел такого прекрасного сопротивления тяжким ударам доселе непобедимого противника, за которым последовало сокрушительное контрнаступление, отбрасывающее врага к его собственной стране. Размах и величие этих усилий являются высочайшим военным достижением во всей истории".
Да, свято верил Дуглас Макартур во всепобеждающую магию слов. Безуспешно вглядывался он в горизонт, "но транспорты с войсками Красной Армии не появились у берегов Лусона", - заканчивает У. Манчестер рассказ о том, как перед лицом смерти истовый антикоммунист обратился за помощью к тому, кого почитал никак не меньше антихриста, - Сталину. В любом случае дела на Филиппинах были вне пределов досягаемости для СССР. Для США дело другое, было бы желание.
С весны 1942 года, Когда Макартур с великим риском был вывезен в Австралию, он возглавил союзные силы, сначала остановившие японский натиск на юг, а затем сами двинувшиеся на север, на долгом пути к Японии. Командование в юго-западной части Тихого океана (Макартур) и оперативная группа адмирала Ч. Нимица на Гавайских островах поделили зоны ответственности по 160° восточной долготы. Между ними возникло своего рода соревнование - кто быстрее приблизится на расстояние удара к Японии - Макартур с юга или Нимиц с востока.
На долю войск США и стран Британской империи достался труднейший театр бои на Новой Гвинее, где продвижение измерялось "от пальмы к пальме", а дальше и вокруг находились тысячи островов, островков и атоллов, по большей части покрытых тропическими джунглями, на самых крупных укрепились японцы, дравшиеся с отчаянной решимостью. Штаб Макартура сумел избежать кровопролитного фронтального наступления, разработав тактику "прыжков" в несколько сот километров, оставляя в тылу крупные группировки врага на обойденных островах и неожиданно захватывая слабозащищенные среди них. Господство союзников в море и воздухе обеспечило успех смелого образа действия, громадную экономию людских и материальных ресурсов.
Нимиц настаивал на приоритете своего театра, где американцы, прикрываясь растущим флотом быстроходных авианосцев, успешно проводили десантные операции. Соединения Нимица сломали хребет императорскому флоту. Высокомерные представители Макартура на серии штабных совещаний в Вашингтоне (он считал ниже своего достоинства выезжать в США) не допустили ущемления интересов своего театра, как они их понимали - главного в войне на Тихом океане.
Летом 1944 года силы Макартура и Нимица приближались к японским островам. Как лучше выйти к ним? Макартур рвался к овладению Филиппинами (еще бы, покидая их в 1942 году, он произнес великие слова: "Я вернусь!"). Нимиц стоял за захват Формозы (Тайваня), кампания на Филиппинах, на взгляд адмиралов, сложна и потребует ненужных жертв. С ним соглашалось высшее командование вооруженных сил США. Спор "Лусон или Формоза?" раздирал американских военачальников на Тихом океане несколько месяцев. В конце июля 1944 года Рузвельт был вынужден выехать на Гавайи, куда к Нимицу приехал и Макартур. Трехдневное совещание закончилось в пользу Макартура, хотя внешне решения носили компромиссный характер.
Рузвельт пошел на это по очень простой причине. Шел 1944 год, недовольный Макартур мог проследовать в отставку и явиться в США кандидатом на пост президента. Хотя его шансы на победу были невелики, кампания против победоносного военачальника мало вдохновляла. Рузвельт избежал ее, американским войскам пришлось провести тяжелые операции на Филиппинах. Макартур смог произнести: "Я вернулся!", тысячи семей в США получили похоронки на отцов, сыновей и братьев, а Рузвельт после беседы с генералом на Гавайях попросил у врача таблетку аспирина, пожевал губами и растерянно добавил: "И еще одну на утро. За всю мою жизнь никто не говорил со мной так, как сегодня Макартур".
Он держался вызывающе в отношении вашингтонских властей, ибо был убежден Рузвельт на деле Розенфельд, сменивший его Трумэн по виду сущий еврей, что подтверждает его полное имя "Гарри Соломон Трумэн", и ссылался на него как на "того еврея в Белом доме". Взгляды Макартура импонировали очень влиятельным силам в США - ведь генерал квалифицировал "новый курс" Рузвельта и "справедливый курс" Трумэна "социализмом" и стоял за полную свободу от государственного вмешательства для крупного капитала.
Когда закончилась война на Тихом океане - заключительные кампании в которой провели соединения Нимица (овладение Иводзимой и Окинавой), а точку поставило вступление СССР в войну с Японией в августе 1945 года, Макартур громогласно заявлял о своей особой позиции. В период подготовки вторжения на японские острова (от этого кровопролития США и Японию избавила Красная Армия, разгромившая в молниеносной кампании японцев в Маньчжурии) Макартур крайне неодобрительно отнесся к планировавшемуся использованию на дальневосточном театре американских войск из Европы. Их генералы, наставительно заявил он в интервью, "совершили все возможные ошибки... Стратегия в Европе заключалась в том, чтобы биться глупостью против сильнейших вражеских позиций" и т. д. Что до Советского Союза, то Макартур по-доброму отнесся к нашему участию в войне с Японией. "Я рад, - говорилось в его официальном заявлении, - объявлению Россией войны Японии. Оказалось возможным осуществить великий охват, который не может не завершиться разгромом врага. В Европе Россия была на восточном фронте, союзники на западном. Теперь союзники на востоке, Россия на западе, но результат будет тот же". Он-то знал, что без СССР Соединенным Штатам еще и еще воевать с Японией. До пресыщения.
Коль скоро Макартур доказал свой профессионализм в делах военных, Трумэн добился назначения его Верховным Главнокомандующим союзных армий для принятия, координации и проведения общей капитуляции японских вооруженных сил. А дальше? В Вашингтоне снабдили Макартура самыми различными полномочиями по перековке Японии в демократическую страну. Так и получилось; рвался генерал к политике, столичные американские политики открыли перед ним возможности для всяческих свершений на этом поприще. На японских островах. За тысячекилометровыми просторами Тихого океана. Признали заслуги Макартура, а ему забот и хлопот по горло, с японцами, разумеется.
Он явился в Японию с единственным оружием в руках - трубкой из кукурузного початка - и засадил японское руководство писать новую конституцию. Конечно, споры, пререкания. Потерявший терпение Макартур созвал в начале февраля 1946 года примерно двадцать японских "отцов-основателей" и повелел им создать наконец конституцию ко дню рождения Вашингтона. "Что означало, - замечает автор критической биографии генерала Р. Смит, - у них оставалось всего десять дней для завершения работы (день рождения Вашингтона 22 февраля. - Я. Я.). Они немедленно обнаружили, что задача куда труднее, чем предполагалось. Но, потрудившись в поте лица своего, творцы ловко использовали американские, английские и японские образцы, заимствовали фразеологию из Декларации независимости и Геттисбергского обращения. Говорить о том, что это было японское творение, смехотворно. Японских журналистов, конечно, обмануть не удалось. Среди них ходила шутка: "Ты читал новую конституцию? - Нет еще, а что, ее уже перевели на японский язык?"
Макартур невозмутимо утверждал, что не имел прямого отношения к ее созданию, разве дал "несколько хороших советов", а в мемуарах энергично закончил: "Апрельские выборы (в парламент в 1946 году) стали тем, чего я желал - истинным плебисцитом. Кандидаты, целиком и полностью поддержавшие ее принятие, были избраны, образовав сильное и четкое по своим взглядам большинство в парламенте". Надо, однако, признать, что конституция была в высшей степени демократической, обеспечивая куда большие свободы аборигенам японских островов, чем имели жители западных держав, включая США. Конечно, немало осталось на бумаге, и даже в год ее принятия мало кто серьезно относился к пышной статье IX конституции, торжественно провозглашавшей отказ Японии от войны как орудия национальной политики, отказ иметь армию и военно-морской флот. Функциональную роль эти замечательные положения выполнили - сбили волну левых настроений в стране, предотвратив весьма возможный социальный взрыв.
Все это записал в свой актив Макартур. С утроенной энергией он продолжал законотворчество в Японии, а в США приближались очередные президентские выборы. Генерал показал себя успешным политиком, и ширилось движение его обожателей, попытавшихся продвинуть на этих, 1948 года, выборах Макартура в американские президенты. Благодарные японские торговцы в Токио и многих других городах украшали витрины своих магазинов лозунгом: "Мы, японцы, хотим иметь Макартура президентом". Носили значки с сентенциями в этом духе. Исход выборов решился, конечно, не в Японии, а в США. Чтобы стать полноправным кандидатом и принять участие в политической борьбе, нужно было уйти в отставку. Это означало утрату завидного положения американского проконсула в Японии, утрату практически всего в надежде на эвентуальное президентское кресло. Макартур с советниками не решились рискнуть. Еще нарастить политические мускулы.
В самое ближайшее время эпохальные события вытолкнули Макартура на мировую арену отнюдь не политиком, а в привычной роли военачальника. В июне 1950 года разразилась война в Корее. Она явилась катализатором гонки вооружений на Западе, планы военного строительства НАТО обрели плоть и кровь, а Макартуру принесла одни огорчения. Правда, он сумел удержаться на Корейском полуострове летом 1950 года, подготовил и провел успешную операцию. 15 сентября 1950 года под его личным наблюдением высадился громадный десант в Инчоне, глубоко в тылу победоносной армии КНДР. Казалось, вернулись золотые дни Окинавы и Гуадалканала - во главе десантников шла первая дивизия морской пехоты США, закаленная в боях на Тихом океане. Обстоятельно, без особой спешки генерал повел свои войска на север, подавляя противника чудовищной огневой мощью.
Трумэн с возрастающей тревогой следил за действиями Макартура. Не требовалось особой проницательности, чтобы понять - Макартур идет к границам СССР и КНР во главе сборных интервенционистских войск. Выяснить намерения Макартура было невозможно, хотя Трумэн слетал на остров Уэйк для встречи 15 октября с высокомерным полководцем, предпочитавшим, чтобы президенты прибывали к нему, а не он в Вашингтон. Макартур заверил Трумэна - к новому году кампания в Корее завершится. Президент наградил его медалью, а своим ближним, припомнив военные денечки 1918 года во Франции, прошипел: "Если бы он был лейтенантом в моем подразделении и шлялся в таком виде, я бы так врезал ему, что он бы слетел с копыт!" Пятизвездный генерал беседовал с подтянутым отставным полковником артиллерии, каким был Трумэн, с расстегнутым воротником мундира, в старой мятой фуражке.
Американцы не одержали победы ни к новому, ни в новом, 1951 году. Китай пришел на помощь корейской армии. Советские летчики прикрыли небо над северными районами Кореи и Маньчжурией. Под ударами воспрянувшей духом корейской армии и китайских соединений "войска ООН" откатились примерно к 38-й параллели, где и окопались. В войне тупик! Взбешенный Макартур потребовал сбросить 30-50 атомных бомб на Маньчжурию. Устроить зону смерти из радиоактивного кобальта вдоль северной границы Кореи и развязать войну против КНР. Коль скоро Вашингтон не торопился поддержать его, Макартур рвал и метал, не препятствуя преданию гласности его брани в адрес правительства и звонкой сентенции "Мы должны победить, победе замены нет". 11 апреля Трумэн прогнал генерала с его поста, что дало повод Макартуру наконец вернуться в США.
На родной земле, в Соединенных Штатах, Макартура встретили даже не как национального героя, а, пожалуй, как высшее существо. Энтузиазм по поводу прибытия генерала перешел в истерию. Выступая 19 апреля перед конгрессом и страной - 30 миллионов телезрителей, включая правительство, Макартур поносил политиков, якобы не давших ему возможности одержать победу. В ответ на отработанные абзацы речи с мест в Капитолии раздавались возгласы: "Мы слышали голос бога!", иные проливали слезы. Трумэн открыл членам правительства: "наш великий плешивый полководец с крашеными волосами" произнес речь, каковая не больше чем "стопроцентное дерьмо", а "эти распроклятые идиоты - конгрессмены льют слезы как бабы".
Май - июнь генерал препирался в сенатском комитете по поводу политики США. Он утверждал, что нужно захватить всю Корею, попутно "подорвав и сведя на нет способность Китая вести агрессивную войну". Оппоненты генерала, ключевые министры и высшие военные, утверждали в комитете, что курс Макартура означает "не ту войну, не в том месте, не в то время и не с тем врагом" (председатель комитета начальников штабов генерал О. Брэдли). "Слушания" в комитете кончились ничем. Стороны разошлись, каждая уверенная в своей правоте.
Наступил 1952 год, год очередных президентских выборов. Макартур повел личную кампанию против переизбрания его архиврага Трумэна президентом. Он внес существенный вклад в решение Трумэна отказаться баллотироваться в президенты. Сторонники генерала яростно требовали от своего кумира вступить в борьбу за президентское кресло. Впоследствии выяснилось, что поддержка Макартура была слабей, чем казалась тогда, но ее, весьма тощей, оказалось достаточно, чтобы вывести на национальную политическую арену другого генерала - Д. Эйзенхауэра. По-видимому, политические стратеги не видели иного пути побить Макартура, как противопоставить ему профессионального военного с равным количеством звезд на плечах.
Макартур сообразил, в чем дело, и 15 мая 1952 года в разрекламированной речи объявил: военному не место в Белом доме. Слова. Он так и не подал в отставку, а Эйзенхауэр уверенно набирал очки. Этот отставной генерал объяснял стране, что вторгся в политику только потому, что "терпеть не может политиканство и политику Макартура". Запутанными и очень сложными маневрами Макартуру нанесли поражение уже на подступах к выдвижению кандидатом на пест президента. Таковым стал Д. Эйзенхауэр.
Тосковавшие в США по сильной руке - а в 1952 году от океана до океана в Америке грохотали барабаны военной тревоги - получили своего генерала. Его гарантированная победа на выборах заставила умолкнуть тех, кто сетовал по поводу притеснения военных "политиками", а опасный претендент в мундире на политическую роль был убран самым что ни есть законным образом.