Поехали так, что даже спустя десятилетия Г. К. Жуков написал в мемуарах: "Страшно устал за дорогу, так как пришлось ехать на вездеходе по сильно разбитым дорогам". Чтобы добраться до Кремля - в тот раз Г. К. Жуков прямо с фронта прибыл к И. В. Сталину, - намотали около 400 километров. ГАЗ-61 выдержал, выдержали и мы. С трудом. Любой знакомый с автоделом поймет - у этой машины тормоза были механические. По приезде у меня безумно болели ноги. И холод. Салон не отапливался, я удружил Георгию Константиновичу, отдав ему мои валенки с калошами. Обул маршала по погоде! А серьезно говоря, в то время Георгий Константинович щеголял в довоенной шинели, подбитой рыбьим пухом. Невольно напрашивалось сравнение с маршалом артиллерии Вороновым: у того, помимо подкожного жира, бекеша на беличьем меху. А нашему маршалу не до удобств. Он воевал.
По приезде в Москву, именно "приезде", Георгий Константинович, как я заметил, терпеть не мог пышных слов вроде "прибыл", "отбыл", обычные дела в Генштабе. Что до меня, то в считанные часы надо было галопом провести профилактику машин в ГОНе и автобате Генштаба. Там были даны такие команды, что исполнялись бегом. К вечеру следующего дня Жуков вышел, сел в машину. Коротко сказал: "На фронт!" Я было подготовился к новым испытаниям - март есть март в средней полосе России, а фронтовые дороги есть фронтовые дороги. Правда, обрадовал добротно отремонтированный "хорьх". Но велели ехать на правительственную железнодорожную базу, расположенную в паутине путей за Ленинградским вокзалом. На Каланчевке. Там стояли поезда Сталина, Молотова и некоторых других членов Политбюро. Я уже знал дорогу туда, но впервые нас ждал не обычный, наскоро собранный состав, а спецпоезд, камуфлированный по сезону.
Жуков прошел в салон-вагон, наши две машины в считанные минуты загнали в вагон-гараж. И тут же тронулись. Я, понятно, вздохнул с облегчением. Пришло время осмотреться. Спецпоезд как небо от земли отличался от того, на котором Жуков только что выезжал под Ленинград. Спецпоезд был сформирован так, чтобы служить подвижной штаб-квартирой заместителя Верховного Главнокомандующего. Салон-вагон маршала (много спустя я выяснил, что он был бронированный), вагоны охраны, связи и наш, водительский вагон - гараж на две машины. Спереди и сзади состава из пяти вагонов бронеплощадки с зенитками. На каждой по 37-мм орудию и счетверенной пулеметной установке. Все в спедпоезде продумано, созданы условия как для работы, так и для защиты состава в крайнем случае. Народ, напрягавший все силы в той войне, сделал маршалу нужный и достойный подарок.
Кажется, без единой остановки спецпоезд беспрепятственно проскакивал там, где станции были забиты составами. "Для него не зажигался запретный красный свет даже перед крупными станциями городов - все зеленый и зеленый. Мы чем-то напоминали пожарных, спешащих отвратить случившуюся беду. И это было именно так", - хорошо написал о той поездке находившийся в поезде Л. Ф. Минюк. Наконец прибыли к месту назначения - Курск. Спецпоезд загнали на запасной путь, замаскировали у разрушенных построек под старыми деревьями. Машины стремительно выгрузили, и Жуков тронулся по дороге на Белгород.
По пути ожидавший нас заметно нервничавший офицер вручил Жукову карту с нанесенной обстановкой, то есть с указанием линии фронта на последний час. Это было жизненно важно, мы ехали навстречу танковому корпусу СС, развивавшему наступление на Обоянь, последний заметный населенный пункт на шоссе перед Курском. Хотя раскисшая дорога была опасна, даже массивный "хорьх" заносило и иногда разворачивало, Жуков торопил. Мы летели вперед, стекла покрыли ошметья грязи. Останавливаться и протирать не имело смысла, через несколько секунд они вновь становились серыми. "Дворники" работали исправно, и в очищенном ими ограниченном поле обзора ожила полузабытая картина ближнего тыла отступающей армии. Жуков с окаменевшим лицом смотрел на мчавшиеся навстречу грузовики, набитые солдатами, ездовых, беспощадно нахлестывавших лошадей, и тянувшиеся по обочинам группы солдат в грязи с головы до ног. Правда, почти все с оружием. Георгий Константинович бросил по поводу этого одобрительную реплику. И замолчал, следя за маршрутом по карте.
Нас не остановили даже попадавшиеся время от времени немецкие самолеты, обстреливавшие дорогу. Конец путешествию пришел внезапно - раздались гулкие выстрелы танковых пушек. Просвистели болванки. Задний ход, разворот - и назад, в Обоянь. Несколько снарядов подняли фонтаны грязи. Немецких танков мы так и не увидели, но они были близко - на расстоянии прямого выстрела. Если бы мы ехали по-прежнему, то через минуту-другую вкатились бы в боевые порядки авангарда танкового корпуса СС. Потом выяснилось, что на карте, врученной маршалу, был неверно нанесен передний край, указан рубеж, с которого наши войска уже отступили.
В деревне под Обоянью Жуков прошел в здание, где находился штаб Воронежского фронта. Мы, оставшиеся на улице, стали свидетелями того, как готовились драпать штабные. Для меня, проведшего более полутора лет рядом с Жуковым, картина совершенно нереальная. Офицеры-штабисты поспешно кидали на машины какие-то ящики, связисты сматывали провода. Крики, шум, ругань. Мы, жуковские водители и охрана, дивились паникерам. Я уже узнал, что в штабе собрались звезды первой величины - командующий Воронежским фронтом Голиков, член Военного совета Хрущев и группа генералов. Это они допустили отход победоносных армий перед эсэсовским отребьем. Узнал я, что с незадачливыми вояками и А. М. Василевский, только что получивший звание Маршала Советского Союза.
Мы, стоявшие кружком у машин, конечно, и понятия не имели, о чем говорили за закрытыми дверями штаба. Но отлично знали, если Георгий Константинович здесь, врагу не поздоровится. Каюсь, я время от времени грубо отгонял любопытных, пытавшихся разузнать что-нибудь у нас.
Ответ дала ночь на 18 марта. По центральной улице Обояни - шоссе Курск Белгород проскочили танки, артиллерия на механической тяге, машины с пехотой передовой отряд наших войск, пришедших на подмогу Воронежскому фронту. После небольшой паузы повалила царица полей матушка пехота. Красноармейцы шли, не придерживаясь строя, гордо, весело, с шутками, прибаутками и песнями. Шли русские чудо-богатыри, шла прославленная 21-армия генерала И. М. Чистякова, переброшенная из-под Сталинграда. Она уже с неделю как выгрузилась в районе Ельца и теперь выдвигалась на рубеж севернее Белгорода.
Сталинградцы сразу крепко дали по зубам эсэсовскому воинству. Жуков и не помышлял сидеть в штабе, хотя с его появлением в доме, около которого мы наблюдали панику, воцарился воинский порядок. Смотанные линии проводной связи размотали, больше не приезжали посланцы из частей на взмыленных лошадях. Обанкротившийся Голиков был смещен и убыл, вместо него приехал новый командующий, спокойный, вежливый Н. Ф. Ватутин. Мужичок с ноготок, но, говорили о нем, очень рассудительный. Изгнать другого виновника поражения, члена Военного совета Хрущева, было выше сил маршала. Этот партийный бонза с порядочным брюхом вертелся в штабе и около него, иногда "общался с72\ солдатами", приставал к ним с пустыми разговорами обычно после обильной еды, обдавая тощих собеседников винными парами. Мы, жуковцы, внимания на него не обращали.
Как только немцам дали как следует и остановили севернее Белгорода, Жуков поторопился осмотреть все собственными глазами, проконтролировать сделанное. Маршал, как мы узнали за войну, руководствовался золотым правилом "доверяй, но проверяй". Подъехали почти к передовой. Открылась впечатляющая картина. На шоссе и по обе стороны от него догорали немецкие танки. Случившееся было понятным - эсэсовские танки, двигавшиеся по шоссе, напоролись на нашу засаду. Артиллеристы подбили несколько танков, которые перегородили дорогу. Другие сунулись было, съехав на поле, развить атаку. Но, попав в вязкий чернозем, напоенный талой водой, ползли как черепахи, и их неторопливо, на выбор, расстреляли. Уйти от огня они не могли, немецкие танки обладали скверной проходимостью - не чета нашим славным Т-34. Набили этой дряни порядочно, сумевших выбраться из стальных гробов наши бойцы взяли в плен и подогнали к маршалу.
Грязные, в обгоревших разорванных комбинезонах, они с ужасом смотрели на сурового маршала, видимо, угадав в нем старшего. Чистяков доложил, что захваченные танкисты принадлежат к дивизии СС "Мертвая голова", намеревавшейся взять Обоянь и развивать наступление на Курск. Жуков брезгливо осмотрел пленных, задрожавших под его, нужно признать, тяжелым взглядом и заголосивших на разные лады "Гитлер капут!". Маршал с отвращением отвернулся от человеческой дряни и распорядился: двоих отпустить - пусть расскажут своим, "каковы русские", остальных - на пункт сбора. "Очухаются от дурмана, - сказал он, - сгодятся отстроить ими же разрушенное". Сержант отогнал двоих на дорогу и велел идти, показав рукой направление. Те поплелись, пугливо оглядываясь, видимо, ожидая пулю в спину. Остальных, здоровых таких амбалов, погнали в тыл. Не знаю, что они у нас понастроили, бандиты с откормленными зверскими рожами. Наверное, прокантовались в плену, используя наше русское добродушие и незлобивость.
Три дня Жуков мотался между передовым краем и штабом фронта, разместившимся в деревне Стрелецкой. Наша оборона уплотнялась с каждым часом подтягивалась вся 21-я армия. Дороги у Обояни капитально испортились сосредоточивалась танковая армия. Нового командующего фронтом Ватутина Жуков провез по штабам становившихся в оборону соединений, привозил и на передний край. Комичное зрелище: невысокий Жуков решительно шагал, показывая рукой в ту или другую сторону, а рядом и чуть позади семенил крошечный Ватутин.
Роскошного маршала А. М. Василевского 22 марта отправили восвояси. Жуков оказывал ему всяческое внимание и велел отвезти полководца на полевой аэродром на нашем "хорьхе". Их село в машину трое - маршал, адъютант и "прикрепленный" полковник, читай - начальник охраны. Маршал был светел, благодушен и разговорчив. Василевский славился обходительностью, вежливостью, всегда за руку здоровался и обращался на "вы". В этот раз, судя по запаху спиртного, Василевский только что встал из-за стола. Сытость, известно, располагает к благости.
Уже смеркалось, но было достаточно светло, и не стоило труда различить наш "хорьх", окрашенный белой краской на фоне черного весеннего шоссе. Навстречу шли бесконечные колонны танков. За ревом их двигателей мы не услышали немецкий самолет, который атаковал "хорьх". Только когда немец стеганул трассирующими очередь прошла над нашими головами, - опасность стала очевидной. Места для маневра нет: слева танки, справа кювет. Я на тормоза и на миг из машины осмотреться: где немецкий самолет. И, как мы делали с Георгием Константиновичем, увертываться от огня, меняя скорость, но не прекращая движения. Мои пассажиры оказались проворнее - они зайцами сиганули из машины, бегом в поле и плюхнулись в грязь с мокрым снегом. Укрылись! "Прикрепленный" успел крикнуть: "Бучин! Убирай машину, сейчас фриц пойдет по новой!" А куда убирать? Понятно, дело табак - охота пойдет за "хорьхом", танкам с их броней плевать на паршивый немецкий самолет. Фриц больше не появился.
Вернулись пассажиры, мокрые, перепачканные. Поехали дальше. Стемнело. Танкисты шли навстречу с полным светом, и я включил фары. Протрезвевший маршал попросил: "Товарищ Бучин, пожалуйста, нельзя ли без света". Нужно слушать, все-таки маршал. А то, что, ослепленные светом очередного танка, мы можем заехать ему под гусеницы на мокрой и скользкой дороге с глубокой колеей, полководцу было невдомек. Раздавит и не заметит. Я-то представлял, что рычаги управления находятся в слабых ручонках усталых худеньких мальчиков в шлемах, сползающих на нос. Пришлось выключать и включать фары не только, чтобы осветить колею, но и чтобы обозначить себя танкистам. Танков прошло очень много.
Жуков между делом сказал мне, что Василевский благодарен "товарищу Бучину". Он-де спас его жизнь. Спас так спас. Я не перечил, начальству виднее. Но все же было приятно, два Маршала Советского Союза отметили достижение младшего лейтенанта. Там, под Курском, я был возведен в этот высокий офицерский чин.
Для меня офицерские погоны, тем более в системе НКГБ, где я числился, много не значили. Как всегда, стеснялся носить фуражку с синим верхом. Иное дело Жуков. Надо было так случиться, что вскоре после получения звания младшего лейтенанта в пути на очередное штабное совещание у нашей машины спустил баллон. На тех дорогах дивиться нужно было не этому, а тому, что не пропарывали покрышки каждый день - куда ни глянь, валялась железная дрянь. От кусков колючей проволоки до острых осколков снарядов и мин. Случившееся - дело пустое, а чувствую - Георгий Константинович злится. Я быстро сменил колесо, и покатили дальше:
Как на грех, мотор стал плохо тянуть. Жуков ощутил это, метнул в меня грозный взгляд и сказал: "Ну что? Погоны надел, а за машиной смотреть перестал!" Сказать в ответ, конечно, нечего, но все же обиделся - ну чего орать-то, машина есть машина, всякое может случиться. Кое-как доехали. но минут на пять опоздали. Пока Жуков совещался, ребята прикатили новый запасной баллон. Я снял карбюратор, разобрал. Нашел причину - засорился жиклер. Продул, собрал, поставил, проверил - работает как часы. Поехали назад. Маршал заметил, что все в порядке. Спросил: "Сделал?" Я по-уставному гаркнул: "Так точно, сделал!" Жуков внимательно посмотрел на меня и про тот случай больше не вспоминал. Кой-какие последствия все же обнаружились. Помню, не очень я обрадовался, когда 21 августа 1943 года Жуков наградил, вручил мне медаль "За отвагу". Я рассчитывал хотя бы на орден Великой Отечественной.
Трудности с начала до конца войны, да и в другие времена вносили чекисты, их устрашающие (правда, для слабонервных) особые отделы. Мы, водители крупных военачальников, всегда были "под колпаком", все о вас вынюхивали, выпытывали. Как раз летом 1943 года под Курском прискорбно оборвалась работа у Рокоссовского его шофера Сережи Мозжухина, возившего генерала с первых дней войны. Сестра Сережи добровольно пошла в разведку, была заброшена во вражеский тыл с рацией. Немцы ее схватили. Она как-то сумела вырваться из их лап, перебралась через фронт и явилась к своему начальству. Вместо награды и поощрения ее немедленно арестовали и осудили как "немецкую шпионку", а Сережу убрали от Рокоссовского. Сережа мне поведал, что Константин Константинович сказал ему: "Нам приходится расстаться, товарищ Мозжухин. Против Особого отдела я пойти не могу". Мы знали, что Рокоссовский просидел в канун войны в тюрьме НКГБ более двух лет.
Свои грязные дела чекисты обычно маскировали высшими "государственными интересами". Примерно в то время и вокруг моего скромного места за рулем закрутилась интрига. Бедов, прослышавший ли о Сереже, припомнивший "разнос" Жуковым за ту мелкую неполадку, сделал оперативно-чекистские выводы. Очередной выезд: Жуков решил съездить на могилу только что погибшего крупного генерала Апанасенко. Он явился на стажировку с Дальнего Востока и был убит при штурмовке немецким самолетом дороги. Бедов, злорадно ухмыляясь, сказал: "Тебе, Саша, отныне водить эту машину". Усадили меня за руль "Додж 3/4", машины сопровождения. На "виллисе" впереди Георгия Константиновича повез водитель родственник Семочкина, одного из адъютантов маршала, который лебезил перед Бедовым, а чекист благосклонно принимал его знаки внимания. В поездке я ничего не заметил, да и трудно было что-либо увидеть - ехали в шлейфе пыли от колес жуковского "виллиса".
Вечером Жуков вызвал меня в вагон. Отведя глаза, буркнул: "Завтра садись на свое место. Я его в Москву отправил", - и отпустил. Стороной от ребят узнал: Колотов так повел машину, что при резком торможении маршал ткнулся со всей силой лицом в ветровое стекло. На "виллисе" оно в стальной раме, мог вполне зубы выбить, к счастью, только губам досталось. То-то я заприметил, что рот у Георгия Константиновича припух. "Смотри, какой смелый, - подумал я, пошел против Особого отдела".
Каюсь, за мной не заржавело. При первом же удобном случае я преподал им всем урок, как водят машину. Поехали после сильного дождя. Везу Георгия Константиновича на "паккарде" (открытом, фронтовом). На всякий случай надел цепи. Охрана на "виллисе". Рванул раз, другой. Смотрю в зеркало заднего вида: конечно, перевернулись - "виллис" коротковат, а мотор очень приемистый. Немного побились, но все уцелели. Конечно, я не хотел, чтобы с ними случилось что-либо серьезное. Так, поучил. После этого случая Георгий Константинович при особо рискованной езде стал приговаривать: "Укороти, а то как бы с ними чего не приключилось". Иногда вертел головой, озабоченно оглядывался назад. Большье никто на мое место за рулем жуковской машины не посягал.
Больше того, Жуков с лета 1943 года практически со мной не расставался как с водителем. Отныне при частых полетах в Москву он всегда брал меня с собой. Георгий Константинович обычно в сопровождении тех или иных генералов и офицеров устраивался на передних местах в самолете, мы, охрана и я, в хвосте. К прилету на Центральный аэродром, в Москве водитель из ГОНа красноносый "дядя Саша" (Турчанинов, хорошо закладывавший за воротник, как и Хрущев, которого он возил) подавал тот самый парадно-выездной "паккард". Я садился за руль и обслуживал Жукова все время пребывания в Москве. По маршрутам, которые я, наверное, мог проехать и с закрытыми глазами, - Кремль, Генштаб, квартира, дача в Сосновке. Туда и обратно. При отлете я привозил маршала на аэродром и забирался в жуковский самолет. "Паккард" "дядя Саша" отгонял в ГОН. Так продолжалось вплоть до Победы и первое время после нее.
Трагическое и комическое на войне рядом соседствуют. Георгий Константинович двигал миллионные армии, по его велению взлетали тучи самолетов, шли в бой тысячи танков. Ко времени Курской битвы нам, занимавшим самый удобный и высокий, если угодно, наблюдательный пункт, было видно, что Красная Армия превратилась в безупречный боевой механизм. Нагло лгут те, кто утверждает, что в войну страна-де бездумно расточала жизни своих сыновей. Да, в 1941-1942 годах много раз мне доводилось видеть напрасно погибших бойцов и командиров. После Сталинграда - никогда. Во всяком случае, в поле нашего зрения, там, где был Г. К. Жуков.
Н. Я.: Простите, а что вы имеете в виду под "комическим"?
А. Б.: Георгий Константинович в личных отношениях, допустим со мной, всего-навсего водителем, был таков, как будто он повелевал армией. Он просто не понимал, что человек не часовой механизм, сбои в работе автомобильного мотора скорее правило, а не исключение. Если же он имел дело с офицером, то тогда ожидал от него чудес. Офицерские погоны в глазах маршала отделяли их обладателя от остальных, простых смертных. Нет ни малейшего сомнения в том, что высокая требовательность во всем и ко всем, включая самого себя, секрет успеха Жуковского руководства. Но, ей-Богу, было смешно, когда он со свирепым видом распекал кого-нибудь за пустяк, виновный должен был чувствовать себя по крайней мере отъявленным государственным преступником. Это было смешно, грубо говоря, Георгий Константинович был готов стрелять из пушки по воробьям. И забывал при этом, что орлы (каким, конечно, он был) не питаются мухами. Все это мелочи по сравнению с делом, которое он творил.
С конца марта до начала июля Г. К. Жуков почти все время провел в районе Курской дуги. Мне, конечно, не были известны замыслы Верховного Главнокомандования, но по масштабам приготовлений было очевидно - грядет битва неслыханной свирепости. Волей-неволей я был свидетелем бесконечных наставлений Жукова командирам частей и соединений. Весной и летом он часто работал в поле. Чтобы не терять времени, мы подъезжали вплотную к тем местам, откуда, например, просматривалась глубина вражеской обороны, и генералы проводили рекогносцировки. Естественно четкий и ясный командирский голос Жукова был слышен далеко, во всяком случае, мы, водители, слышали.
Это не следует понимать так, что Жуков делал достоянием посторонних, к каким относилось и его ближайшее окружение, оперативные планы. Они обсуждались в штабах за закрытыми дверями в условиях максимальной секретности. Даже у меня в машине, когда маршал брал с собой того или иного генерала - в эти месяцы чаще всего с ним ездил К. К. Рокоссовский, - они вели разговоры на ничего не значащие или отвлеченные темы. Все равно нельзя было не видеть и даже не чувствовать - Георгий Константинович жил в страшном напряжении. Но в отличие от битвы под Москвой почти никогда не выходил из рамок.
Он на каждом шагу подчеркивал важность строжайшего сохранения военной тайны. Как-то он приехал "к Манагарову" в 53-ю армию. Прослышав, что приедет Жуков, у въезда на НП армии вертелся командующий Степным фронтом Конев. Когда мы подъехали на двух "виллисах" к шлагбауму, одуревший от жары и езды Минюк неожиданно гаркнул часовому:
"Подымай! Маршал Жуков едет!" Красноармеец у шлагбаума, однако, потребовал предъявить удостоверение. На глазах группы встречающих Жуков молча протянул документ. Солдат не только прочитал его, но и отвернул ворот кожаной куртки Жукова. Увидев маршальский погон, пропустил. Жуков громко поблагодарил за службу и, сняв с руки часы, подарил часовому.
Если чем и запечатлелось в памяти Курское побоище - думаю, так точнее называть полдень Великой Отечественной, а не Курская битва, - так это земляные работы в поле. По всему фронту и тылу на сотни километров на восток каждый день мелькали лопаты, подальше от фронта ревели экскаваторы, вывозили и привозили грунт. Натужно хрипели изношенные двигатели грузовиков, доставлявших бревна, мотки колючей проволоки, бетонные и стальные конструкции. Муравейник! Во внешне беспорядочном движении был свой порядок, проникнуть в который постороннему было не дано - строительство укреплений тщательно маскировалось. Доступны для обозрения ложные аэродромы, ложные артиллерийские позиции, скопления макетов танков и прочее.
День за днем, неделя за неделей Жуков объезжал Курский выступ. Он вникал в мельчайшие детали строительства укреплений, установки заграждений. На моих глазах Георгий Константинович здорово озадачил саперов, предложив минировать местность шагах в пятидесяти от окопов и между ними. Я не специалист в этих делах, но так и непонятно, почему саперы сначала упирались. Потом, когда немцев отбили, Жуков снова объезжал некоторые из тех же районов, сильно изменившихся, обгоревшая земля, везде памятники прозорливости маршала: выгоревшие коробки немецких танков, прорвавших было наш передний край и нашедших гибель на минных полях в глубине обороны.
Когда заревели тысячи орудий и началось Курское побоище, Жуков как бы отошел от дел. Маршала было не узнать - он выглядел сторонним наблюдателем происходившего на Центральном фронте, где 5 июля его застигло начало немецкого наступления. Наверное, впечатление было обманчивым, Жуков, несомненно, вмешался бы, если его как представителя Ставки не устроило что-либо в действиях фронта Рокоссовского. Сражение, однако, развивалось как задумано, что было более чем достаточной компенсацией маршалу за многотрудные месяцы подготовки.
Поведение Жукова резко изменилось, когда после благополучного фронта Рокоссовского мы перебрались севернее, на сопредельный Брянский фронт. Два дня он объезжал войска, изготовившиеся к наступлению, а 11 июля лазил по-пластунски с биноклем по передовой, проверяя правильность выбора местности для наступления танкового корпуса. Немцы заметили и открыли беглый минометный огонь. Жуков оказался на волосок от гибели. Потом Бедов хвастался, что спас-де Жукова, прикрыв его своим телом. Глупость это. Как в таком случае уцелел живой щит, каким изобразил себя Бедов. Свидетели, ребята из охраны, с безмерным восхищением рассказывали, что маршала спасла сноровка, сделавшая бы честь младшему командиру. Они честно признались, что не обладали такой быстротой реакции.
12июля и эти, Брянский и Западный, фронты навалились на немцев, "славяне", как все чаще стали называть в войсках друг друга, пошли на Орел (операция "Кутузов"). А мы с Жуковым уже 13 июля оказались на Воронежском фронте. Приехали как раз тогда, когда, перегорев, затухало сражение под Прохоровкой.
Тогда было непонятно, зачем Жукову потребовалось поспеть к концу танковой битвы. Теперь по книгам можно догадаться - Сталин послал Жукова на южный фас Курского выступа для перестраховки - немцы прошли здесь значительно дальше, чем на Центральном фронте, где были Рокоссовский и Жуков. Помнится, очень резко Жуков обошелся с Ротмистровым за большие потери в танках.
Н. Я.: Ставка наверняка опасалась, что немцы продолжат здесь наступление. Жуков, прибыв на место, стремительно разобрался в обстановке, опросил пленных и понял, что кризис в сражении миновал. Василевский как представитель Ставки здесь не почувствовал этого и 14 июля доложил Сталину: "Угроза прорыва танков противника... продолжает оставаться реальной. Не исключена здесь и завтра возможность встречного танкового сражения". Коль скоро ближайшие часы и сутки не подтвердили его прогнозов, Василевского отправили координировать операции на юге. Г. К. Жуков остался полновластным хозяином "подопечных" ему фронтов Ватутина (Воронежского) и Конева (Степного), которым предстояло идти на Харьков и далее на запад к великой реке - Днепру.
От него крепко досталось победителям в Прохоровском сражении Ротмистрову и командующему 5-й гвардейской армией А. С. Жадову за тяжкие потери. Жадов умудрился в считанные часы растрепать полностью укомплектованную армию в бесплодных атаках. Без разведки и артподготовки. Ротмистровская 5-я гвардейская танковая армия с 12 по 24 июля потеряла 439 танков и САУ, а в следующие несколько недель еще 324 танка безвозвратно и 110 подбитыми. Вообще потери танковых войск были значительными. 1-я танковая армия в ходе оборонительного сражения потеряла 50 процентов своего состава - 312 боевых машин и еще безвозвратно 288 и 417 танков подбитыми.
А. Б.: Это та самая армия, танки которой мы встретили в поездке с маршалом Василевским в марте. Худенькие мальчишки-танкисты отважно и безропотно гибли в Курском побоище. В начале августа 1993 года среди тысяч приглашенных ветеранов Великой Отечественной мне довелось побывать в местах Курской битвы, поклониться дорогим могилам, в которых покоятся герои. С горечью, но гордостью за Г. К. Жукова прочитал материалы о Курской битве в юбилейных номерах No 7-8 "Военно-исторического журнала" за 1993 год. С горечью, ибо речь идет о павших, с гордостью - Г. К. Жуков как член Ставки и сам решительно требовал воевать с умом, беречь людей. Вы упомянули о том, как Г. К. Жуков от себя подверг уничтожительной критике Ротмистрова и Жадова, а в журнале я прочитал, как зорко следила Ставка за тем, чтобы напрасно не губить людей. Текст документа показателен:
"Танковая группа 3 гв. ТА в количестве 110 танков в боях за высоту 264,6 потеряла 100 танков, т. е., по существу, была уничтожена противником. Этот из ряда вон выходящий случай произошел в условиях общего отхода противника... Гибель такого большого количества наших танков в течение нескольких часов свидетельствует... о бездействии командармов, бросивших танки на произвол судьбы без всякой поддержки".
Курское побоище пришлось на начало третьего года войны. Канула в прошлое гибель безличных солдат за безымянные высоты. Каждая победа имела своих героев, а неудача - конкретных виновников.
Н. Я.: Удивительно своевременное замечание. Наверное, вы помните внезапное двухдневное возвращение Жукова с южного на северный фас Курского выступа в конце того же июля?
А. Б.: Как не помнить! Георгий Константинович снова оказался на волосок от смерти. Случилось это в полосе 11-й гвардейской армии И. X. Баграмяна.
Войска не любили генерала-армянина с лисьей физиономией и повадками. Я часто находился в ту войну там, где "солдатский вестник" был самым надежным вблизи крупных штабов. Специфика водителя - долгое многочасовое ожидание тех, кого мы обслуживали. Генералы на своем совещании, мы, водители, на своем. Мы знали каждый шаг тех, кого привозили совещаться.
Почти всегда плохо говорили о Баграмяне, которого винили за многое. Он никогда не смог отмыть пятно за сентябрь 1941 года. Тогда в неравном бою в окружении пал почти весь штаб Юго-Западного фронта во главе с М. П. Кирпоносом. А начальник оперативного управления штаба Баграмян уцелел, без царапины вышел из вражеского кольца. Говорили, конечно, вполголоса о том, что Баграмян бросил штаб, увел с собой немногую броневую технику, которой располагал Кирпонос с товарищами. Винили ловкого армянина за майскую катастрофу 1942 года под Харьковом. Фронтовики задавались вопросом, почему он держался на плаву. Ответ был однозначным - "дружба народов", представителю кавказской народности прощалось то, за что русскому не сносить бы головы.
Г. К. Жуков был вынужден в конце июля 1943 года снова поправлять дела этого самого "стратега", подвергая свою жизнь смертельной опасности. Об этом, собственно, вы рассказали в своей книге о Жукове.
Н. Я.: Тогда случилось вот что. В конце июля 1943 года на болховском и орловском направлениях развернулись тяжелейшие сражения. 26 июля в полосе 11-й гвардейской армии ввели в бой 4-ю танковую армию с задачей совместно прорвать вражескую оборону. С самого начала мы понесли тяжелые, малооправданные потери. 4-я ТА армия потеряла 84 процента танков Т-34 и 46 процентов танков Т-70, всего в армии было 652 танка. Продвижение было не столь значительным и куплено чрезмерной ценой. Тем не менее Баграмян представил достигнутое великой победой в докладах в Ставку. Далее я написал в своей книге: "Через много лет (он) рассказал, что из этого получилось. Оставив за скобками неумеренно оптимистические реляции в Москву, Баграмян сообщает: "28-го (июля) был важный разговор по ВЧ с Верховным Главнокомандующим. Он выразил удовлетворение действиями армии в Орловской операции и выделил нам крупное пополнение, чтобы поддержать наступление". Окрыленный Баграмян отправился в войска, чтобы форсировать наступление. От этого занятия его внезапно оторвал срочный вызов на КП армии, куда совершенно неожиданно прибыл Жуков. Прибыл на два дня в эту армию, оставив Воронежский фронт.
"Когда я прилетел на КП, - писал Баграмян, - то понял, что Георгий Константинович явно не в духе. Мое радужное настроение, вызванное похвалой Верховного и его обещанием помочь пополнением, как рукой сняло. Довольно сухо поздоровавшись, маршал резко спросил: